Апокалипсис Всадника

Никита Рязанцев

Апокалипсис Всадника

Я искра в бесконечности светил. Я сделаюсь звездой. Я знаю, кто я есть, куда иду – я знаю.

Хосе Лопес Портильо. «Пирамида Кетцалькоатля»

Лучшие книги, понял он, говорят тебе то, что ты сам уже знаешь.

Джордж Оруэлл. «1984»

Все вы, населяющие вселенную и живущие на земле! смотрите, когда знамя поднимется на горах, и, когда загремит труба, слушайте!

Исаия (18,1)

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. МАТРИЦА

Матрица повсюду. Она окружает нас. Даже сейчас она с нами рядом. Ты видишь ее, когда смотришь в окно, или включаешь телевизор. Ты ощущаешь ее, когда работаешь, идешь в церковь, когда платишь налоги. Целый мирок, надвинутый на глаза, чтобы скрыть правду.

The Matrix

1. Начало

Среднее максимальное давление прикуса взрослого мужчины – около семидесяти килограммов. В особо запущенных случаях все сто сорок. Клац-клац-клац, кастаньетами отбивают дробь зубы. Нервный тик. Бух-бух-бух, топают ботинки по лестнице. Сорок четвертый размер, рост сто восемьдесят, вес семьдесят два. Плоскостопие. Широкоплеч, но сутул.

Разжиженный свет поэтажных светильников ковыряет трещины в потолке и надписи на заляпанных краской стенах. На подоконниках лестничных пролетов мерзнут запыленные фикусы, сухие алоэ и обозленные суровым северным климатом кактусы. Я спускаюсь с десятого этажа прямиком в преисподнюю. На самом дне, там, где стиснули челюсти и спят друг на друге вповалку реликтовые скелеты почтовых ящеров, за запертой дцать лет назад темной клетью, где томятся в вечной тоске и неволе ведра и швабры, за девятыми вратами типового многоэтажного ада номер четырнадцать меня ждет тот самый. Мой лучший друг, Онже. Он всегда появляется вовремя, мой старый добрый злой гений.

Прежде чем отворить дверь и шагнуть в пропасть двора, черным квадратом намалеванного в овраге между проспектом Вернадского и Кравченскими прудами, я уже знаю, что меня ждет на выходе. Ночь, редкий свет фонарей и стоны осеннего ветра, сдирающего с деревьев последние лохмотья летней одежды. Длинные тени скрадут площадку возле подъезда, но засиженный мухами светильник над притолокой вырежет из монолита тьмы известково-бледное лицо Онже. И начнется конец.

В конце будет слово. Слово будет у Бога. И это слово будет ЧТОРАЗОМПУГЛЫ.

***

Куплена пару недель назад по доверенности, онжина волга выглядит неброско, но хитро. Тудымские номера, антенна для спутниковой связи, на лобовике висит пропуск в закрытый дачный поселок. Государственный триколор и золотое тиснение с волшебными буквами «Управление Делами Президента».

– Кто такие? – сощурившись, Онже наблюдает за жизнью двора сквозь лобовое стекло. Из моего подъезда гуськом выпадает стайка сисястых коммандос в полной боевой выкладке. С десантной сноровкой они набиваются в салон тонированной «шестерки». Таджикские секс-работницы обитают здесь не менее полугода, человек двадцать в одной квартире. Пока одна половина ездит по клиентам, другая принимает гостей на дому.

– Так-так, а это кто? Сутеры? – почти не глядя Онже сноровисто забивает косяк ганджубасом. Мелкого зеленого крошева в боксе хватит на пять-шесть папирос. – А это? «Мамка» ихняя?

На этот раз Онже ошибся. Это Гадкая бабка. Время час ночи, но старая милицейская лазутчица упорно пасет свою собачонку. С интересом вглядывается в недра проституточьего транспорта и с подозрением посматривает в нашу сторону.

Гадкая бабка выводит гулять свою шавку по пятьдесят раз на дню. Когда бы ты ни вышел на улицу, когда бы ни возвратился домой – в семь утра, в полчетвертого пополудни, в три часа ночи, – она подстерегает тебя возле подъезда и фотографирует взглядом профессионального сексота. Раньше Гадкая бабка пыталась допрашивать меня прямо в лифте: откуда я пришел, к кому направляюсь, и вовсе – зачем я. Когда старушенция примирилась с тем, что в этом доме я живу лет пятнадцать, то стала подозревать во мне шахида безмолвно.

– Гадкие бабки – это общегосударственный эксперимент, понимаешь? – ухмыляется Онже. – Их еще при совке вывели как вирус в пробирке. Со времен товарища Кобы эта мутка пошла: в каждый подъезд внедрить по профессиональному стукачу!

В исполнении Онже доля правды всегда разбавлена юмором в разных пропорциях, чтобы можно было в любой момент «съехать на шутку». Так легче выжить, если постоянно общаешься с людьми, готовыми в любой момент тебя схавать за неосторожно оброненное словцо.

Сам я сам ничуть не верю, что Гадкие бабки, как прежде, на службе: режим давно рухнул. Лишь в силу привычки они подглядывают из окон или бродят возле подъездов, кутаясь зимой и летом в бесформенные польта на чебурашьем меху, пряча вывалянные антенны седых волос под байковыми платками и изучая жизнедеятельность окружающих сквозь увеличительное стекло бифокальных очков. Пользы от их наблюдений нет даже участковому, иначе жилые дома не превращались бы на глазах в публичные.

– А как думаешь, почему участковый в этот бордель не влезает? – закончив манипуляции, Онже передает мне туго набитую папиросу. Взорвав косячок, я лениво распластываюсь на сидении и вытягиваю конечности, насколько позволяют размеры салона. Не дожидаясь моих вариантов, Онже сам отвечает:

– Мусора весь этот бизнес контролируют, понимаешь? Главные сутенеры практически все отставные мусорилы. А действующие сотрудники их крышуют. Тему конкретно под себя подмяли. Кто под ними работать не хочет, тех рейдами накрывают. А по телику потом распинаются, мол тут притон накрыли, там накрыли, понимаешь? А реально по Москве таких бардаков – тысячи, и все под ментовской крышей.

Мои соседи, недовольные тем, что родной подъезд превратился в притон, о том, что рассказывает Онже если и не знают, то наверняка догадываются. Однако чем расстраиваться по бесполезному поводу, куда надежней, спокойней и добропорядочней усесться вечерком перед вральником и пустить томную слюнку, глядя сериалы про честных ментов и талдыча древнее советское заклинание «моя милиция меня бережет».

– Весь криминальный бизнес конкретно силовики поделили, – констатирует Онже. – Казино, автоматы, шпилевые, вся игровая тема – под гэбэ. Контрабанда и конфискат – под таможней. Наркота под ОБНОН. Ну а че по мелочи, погрязнее – бедламы там всякие, шлюхи, этим мусорская шелуха занимается, понимаешь?

Некогда мне довелось пообщаться с парой-тройкой людей, уволившихся из милиции. Целенаправленно устроившись в органы правопорядка, на новой работе ни один из них не протянул дольше года. О своем неудавшемся опыте недотепы отмалчивались. А если удавалось разговорить, рассказывали забавные вещи о неофициальной служебной обязанности вымогать взятки у задержанных, крышевать лохотроны и доить мелкую уголовную шушеру, чтобы затем относить фиксированную долю начальству. О зарабатывании «палок» путем подбрасывания задержанным героина в карман и освобождении от ответственности вымогателей, мошенников и насильников.

– О, так меня ж тут вообще по беспределу приняли! – вворачивает Онже. – Жиндоса помнишь? Совсем, мразота, совесть сторчал. Один кон кричит мне: подвези к барыге за «белым». У меня в машине жена с ребенком сидит, а он свои наркоманские движения мутит. Ну ладно, мало ли, вдруг сгодится еще на что-нибудь? Короче, я сдуру подписался. Подвозим его, стоим у подъезда, ждем. Так вот прикинь, этот футсан выходит, и пакован с герычем мне на приборную доску кидает. Я ему кричу: слышь, запрет на карман тусани, нехера ему тут лежать! Он типа не отдупляется. Я уже конкретно на него наехать собираюсь, и тут боевик начинается: три машины с разных сторон зажимают в тиски. Маски-шоу на капоте, на багажнике, чуть не на крыше, один из пээма сквозь лобовое стекло в меня целится. Короче, на глазах у всего района нас ОБНОН принимает!

Сделав озабоченный вид, я бормочу в ответ что-то сочувственное. Мол, неудобно-то как, испорченное реноме.

– Да ладно тебе «неудобно»! – хохочет Онже. – Это же и хорошо, что все видели! Больше бояться будут!

Доставив задержанных в отделение, менты принялись шить дело всей троице по статье «незаконное хранение и распространение». Возникшие из ниоткуда врачи взяли у Онже и его беременной женушки кровь и мочу на анализ. А через пять минут вынесли из соседней комнаты заключение: у обоих в крови якобы нашли героин.

– Я уж думал, сейчас на централ не в кипиш так по-семейному заедем, но подфартило конкретно. Там один пацанчик свои терки решал, и за нас с Викой вписался. Присел мусорам на уши по юридической теме, и те мне для начала телефон вернули. Короче, я дядьке отзваниваюсь по зеленой, кричу: выручай, тут мусорская подстава! В оконцовке нас с Викой вытаскивают и делюгу заминают.

Я интересуюсь судьбой Жиндоса.

– Нагнали сразу под подписку о невыезде, а потом окрестили на год условно, ты понял?

В любом районе у оперов есть «кумовские» наркоманы. Когда нужно посадить определенных людей либо просто добрать план до нормы, они отправляют кумовскую утку к местной шпане. Дальше – дело техники. Операция задержания, менты зарабатывают «палки», кумовка почти сразу выпускается на свободу, а ее «подельники» получают тюремные срока разной длительности.

– А на рэкете как одно время ловили, помнишь? – спрашивает Онже и, передразнивая кумовку, переходит на блеяние. – Ребяяяята, мне должоооок не отдаюююют!

Один мой лагерный кент заехал на восемь лет как раз по такой схеме. Шапочный знакомый обратился к нему с просьбой убедить должника вернуть деньги за солидный процент. Когда бывший десантник явился в дом к должнику с двумя сослуживцами и, играя мускулами, потребовал исполнить кредитные обязательства, в квартиру ворвались «маски-шоу». Тем же вечером, в криминальной хронике по вральнику суровый диктор похвалил милицию за пресечение деятельности организованной преступной группировки. «Вовремя получившие оперативные сведения» менты заработали палку за раскрытие очередного тяжкого преступления. Шапочный знакомый стал свидетелем по делу о вымогательстве, подставной должник – потерпевшим. Что до горе-рэкетиров, эти отправились за решетку.

– Хорошо, хоть по изнасилованию подставлять перестали, – хмыкает Онже. – Сколько судеб из-за этих профур поломалось!

Тут милиции и делать ничего не надо: кумовская профура засылается в нужную компанию, подворачивает кому-то из шпаны, а с утра бежит в отделение и рисует заяву. В тот же день вся компания садится за групповое изнасилование на семь-восемь лет общего режима. А «правоохранители», сдав отчетность и получив квартальные премии, с чистой совестью отправляются по домам.

– Ага, – скалится Онже. – Жрут водку, трахают жен и смотрят сериалы про себя честных.

Таких случаев – не единицы и не десятки, их тысячи. На «Матроске» одновременно со мной сидел паренек, замешанный в похищении и убийстве коммерсанта, по совместительству депутата Госдумы. Все подельники – ранее судимые, тертые калачи. Дело темное, без улик и вот-вот развалится. Только благодаря признательным показаниям можно довести разбирательство до суда. Как «первохода», менты начали ломать на признание самого младшего. Били, пытали, угрожали. Видя, что не сдается, пригрозили прямым текстом: если не дашь показания на подельников, посадим в тюрьму твою мать. Парень не поверил, и подмахнуть сочиненное следаками «чистосердечное признание» отказался. А спустя несколько дней, во время повторного обыска по месту жительства подозреваемого, опера «обнаружили» у его матери несколько боевых патронов. О том, что пожилая женщина отправилась в следственный изолятор по обвинению в хранении огнестрельного оружия, ее сын узнал из криминальной хроники по телевизору.

– Странно, что не наркотики, – Онже в задумчивости почесывает небритый, с рыжиной, подбородок. – За оружие обычно бомжей закрывают.

Одно из первых моих впечатлений по заезде в «Матроску» – сборная хата. Фильтрационная камера, где распределения по режимам дожидаются несовершеннолетние, взрослые-первоходы и преступники-рецидивисты. Последние с интересом присматриваются к вновь прибывшим, дают советы и рекомендации малолеткам, выманивают что-нибудь из одежды у взрослых. «У тебя что, болезный? Патроны?» – интересуется высохший от многолетних отсидок, с прочифиренными зубами зек у бездомного, подбирающего сигаретные бычки с заплеванного арестантами пола. Бомж, бесформенная груда тряпок и немытого мяса, опухшее от побоев и пьянства лицо, понуро кивает.

Когда чиновники спускают ментам приказ очистить город от неприглядного социального элемента по случаю какой-нибудь проверки или визита высокопоставленной делегации, тюрьмы и зоны пополняются сотнями бомжей. Поскольку для оформления по хулиганке нужны потерпевшие, а для «изъятых» патронов достаточно пары испуганных слепоглухонемых очевидцев, всех несчастных гребут по одной и той же статье. Бездомное вооруженное формирование.

– Это полицейское государство называется, понимаешь? – резюмирует Онже. – Мусорам все карты в руки дали, вот они и беспределят где могут. Если так взять, то мусоров, которые меня в первый раз принимали, надо было вместе со мной закрывать – за тяжкие телесные по предварительному сговору группы лиц!

С малолетки Онже выпустили под подписку о невыезде по состоянию здоровья. Больше полугода он был прикован к постели, поскольку опера так переусердствовали, проводя с ним воспитательную работу ногами, что повредили позвоночник. Благодаря личной фортуне и усилиям медиков Онже оклемался и со временем поднялся с постели. Его подельнику повезло меньше: в лагерь юный грабитель отправился пожизненным инвалидом.

– Ладно, братан, не будем о грустном! Давай лучше о насущном потолкуем! – Онже пресекает тему широким жестом. Его лицо лучится добротой и снисходительностью. – Ты чем вообще занят на данный момент?

Если говорить честно, то я занимаюсь тем, что сижу в немыслимой жопе. Кругом тупик, долгов как репьев, кризис переходного периода из жизни в посмертье непозволительно затянулся. Но я отвечаю сухо и сжато: ничем. Институт бросил перед самым дипломом, с работой тележурналиста недавно расстался, а все что надумал на будущее – так это заработать денег, расквитаться с кредитами и рвануть на родину предков на вековечное ПМЖ.

– Да, братиша, я тебя понимаю! – поддакивает Онже. – Мы с тобой люди южных кровей, и нам мерзнуть тут нехера. Но, слышь, а лаве-то ты где поднимать собираешься? Само собой в руки не свалится, надо темы мутить, понимаешь?

Онже осторожно подбирает слова, делает долгие интервалы, и лицо его украшается сектантской улыбкой.

– Знаешь, а у меня тут тема нарисовалась вообще ништяк. Мы с Семычем автосервис на Рублевке под себя взяли. Николина Гора, кругом маслокрады жируют, криминала ноль, а лавандос реальный можно поднять, если как следует взяться. Чуешь, к чему веду?

Куда клонит Онже, я понял еще в тот момент, когда услышал в телефонной трубке его голос. Онже готов замутить любую движуху, организовать какой угодно бизнес, только бы при этом не рисоваться в официальных инстанциях и в глаза не видеть никаких документов. Для этой части работы ему нужен кто-то, кто в ладах с бумагой и в дружеских отношениях со словами и цифрами.

– Мне наколку дал тот же пацанчик-юрист, что в мусарне меня отмазывал, – делится подробностями Онже. – Место отличное, но только децл запущенное. Там дуремар старый сидит, с антикварными драндулетами возится, а нормальный сервис замутить мозгов не хватает. В аренду сдавать не хотел: думал, придут чурбаны и все отожмут. Короче, подкатил я к этому дедку, ляси-тряси, говорю: мы, дедушка, люди простые, небогатые, а главное – свои, русские! Причесал, что мол, париться ему с этим сервисом больше никогда не придется, а только купоны стричь. Ну а мы с Семычем из этого колхоза типа мастерскую Форда забубеним! И представь, этот зимагор мало того что повелся, так еще цену назначил от вольного – штука в месяц. Прикалываешь? Штука баксов – за автосервис на Рублевке!

Веселый Гандж раздается тягучим теплом по моим внутренностям. Встревоженными осами роятся в голове кусачие воспоминания о наших прошлых встречах и расставаниях с Онже, но сизый дымок их выкуривает из гнезда моей памяти. С беспокойным жужжанием тревоги разлетаются прочь, ускользая сквозь щелки приоткрытых окон. Снова рука об руку, снова как не расставались, снова вселяется в меня непоправимая самоуверенность: все будет превосходно.

Я расслаблено покуриваю в приоткрытое окошко. Снял ботинки, развалился на сидении, уперся коленями в бардачок. Мой старый друг Веселый Гандж мерно качает мне голову в такт музыке из магнитолы. Прикрыв глаза и стараясь не выдавать нетерпения, я молча жду, пока предложение прозвучит в конкретной и недвусмысленной форме.

– Короче, так-то у нас все нормально: я движения пробиваю, Семыч по работе процесс контролирует, только вот с официальной стороной пока не очень все зашибись, понимаешь? Мы с Семычем давно уже терли, что когда подраскрутимся, я тебя по-любому в замут подтяну, так что он в курсе. Короче, мы тебе предлагаем в эту нашу тему включиться, как смотришь?

Стараясь изобразить глубокомысленное раздумье, я выдерживаю паузу и нехотя роняю: надо взглянуть. Онже незамедлительно устраивается вполоборота ко мне, и, добиваясь окончательного согласия, атакует ураганной скорости аргументами:

– С криминалом сами договоримся, с мусорами через родню мосты наведем (у Семыча есть подвязки), и начнем конкретно дела делать. Только надо прокубатурить замут так, чтобы на масштабный уровень как можно скорее выбраться, понимаешь? Если как в том году по серьезному возьмемся, уже через пару лет в шоколаде будем!

Все та же короткая стрижка, те же лагерные прогалины меж зубов, разноцветные глаза и въедливый взгляд со скрытой недобрецой, Онже болтает без умолку. Слыша его ежеминутные «понимаешь», я силюсь отгадать, отчего на меня так гипнотически действуют его слова, его голос, само его присутствие рядом? Не оттого ли, что вдвоем легче совершать выбор, воевать с недругом-роком, влезать в неприятности и выкарабкиваться из них наружу?

– Братан, нам скоро по тридцатнику стукнет, а мы все в нищете влачимся! Сколько еще терпеть? – распаляется Онже. – Нет, я не спорю: в том году в блудную лукались, не просчитав все ходы заранее. Я сам много думал за эти темы, и понял, что рано мы с тобой в ту струю полезли. Даже не то чтобы рано, а просто не вовремя! Мне так видится, судьба нас к чему-то другому готовила, потому и обломы раз за разом происходили. Мол, рано вам, ребята, на уровень выходить: не все еще приобрели в плане опыта, не везде пообтерлись, и в тему вольетесь не раньше, чем готовы будете. Мы с тобой достаточно говна в жизни хапнули, должен же быть и на нашей улице праздник?.. Кстати о праздниках, мы завтра шашлыки делаем. Семыч со своей будет, мы с Викой, мастера наши придут. Со всеми перезнакомишься, заодно и на движняк наш посмотришь. У тебя на завтра дела есть какие-нибудь?

У меня вообще неладно с планированием. Я как пионер: всегда готов вступить в партию, отдать салют Мальчишу и вломить пизды буржуинам. Да хоть сейчас!

Довольно оскалившись, Онже заводит машину. Улыбка и на моем лице становится шире и шире. Давно пора выплыть из этой депрессивной заводи. Я стану для Онже лодкой, а он будет мне парусом. Лишь бы задул спутник-ветер.

По вымазанной липким медовым светом ночной трассе мы летим прочь от московской кольцевой. Направление: запад. Невзирая на малочисленное движение и позднее время суток, Онже умудряется лихо подрезать соседние машины. Скорость сто сорок – сто шестьдесят, и законопослушные водители в испуге шарахаются от нашей бешеной волги. Онже водит автомобиль как гонщик из компьютерной игры: у него бесконечное число жизней, и потому терять их не страшно. В прошлом году он ездил на старой восьмерке с отвалившимся креплением двигателя, без водительских прав и документов на машину, почти всегда укуренный в коромысло, нарушая все мыслимые и немыслимые правила дорожного движения. И так каждый день, отчего-то никогда не попадаясь гаишникам.

Растомленный накатившим блаженством от ганджа, помноженного на замаячившие в жизни ориентиры, я откровенно изливаю товарищу свои беды. Рассказываю про затянувшийся сплин и обнаруженную в душе пустоту, про неудавшийся переезд в Абхазию и про КЛАЦ-КЛАЦ-КЛАЦ то, что у меня положительно сдают нервы. Четко и по-деловому Онже раскладывает мои проблемы по полкам. Сходу диагностирует одни как требующие безотлагательного решения, другие как несущественные или несуществующие.

За окнами надувает щеки ледяной московский октябрь, но память рисует мне картину теплого южного вечера на берегу горной речушки, всего месяц назад. Игральные карты и гадалкин перст, указующий на пикового короля: «Не опускай руки и жди его появления. Скоро вся твоя жизнь повернется на сто восемьдесят градусов».

2. Онже

Теннисный корт пансионата «Поляны» застлан июньским солнцем. Работники президентской администрации играют в большой ельцинский спорт. Вууу-вууу, со скоростью пушечных ядер пролетают над сеткой мохнатые шарики ядовитых расцветок. По белым шортам и теннискам раздаются мокрые пятна честного административного пота.

– Знаешь, чего я хочу? Воспитать сына настоящим мужчиной. Передать ему все свои знания, научить всему, что мне известно. Чтобы он был как машина, готовая сломать любого, кто мешает ему в жизни пробиться!

Это вторая по счету фраза, услышанная мной от Онже сразу после знакомства. У него еще нет сына, ему самому четырнадцать, но Онже разбавляет выдумки фактами по принципу один к трем, отчего даже вымысел сходит за правду.

Онже рассказывает про хулиганское детство на улицах древнего города в далекой горной республике. Отец бросил их с матерью прежде чем сын пошел в школу. Карманные кражи, мелкие аферы, знакомство с наркотиками, – нам есть, чему поучиться друг у друга. Будто знакомы невообразимо давно, мы сразу открываемся нараспашку. Каким-то наитием чую: каждому из нас не хватает тех качеств, что легко обнаружить в другом.

Онже представляет меня своему приятелю из «Полян». Типичный сангвиник, Лелик травит бесконечные анекдоты, заряжает атмосферу вздорным весельем и отчего-то величает знакомца иначе, чем тот мне представился. Вскоре выясняется, что родственники называют моего нового друга одним именем, приятели другим, а в свидетельстве о рождении значится третье. «Она же Элла Кацнельбоген, она же Клавка-Помидориха, она же…», – уловив эхо из знаменитого кинофильма, нового товарища я окрещиваю по-своему: Онже.

Из коренных обитателей блатного пансионата в нашей троице только Лелик. Его папа-банкир живет с семьей в одном из коттеджей, арендуемых «Инкомбанком» для членов высшего руководства. Онже с матерью обитают в административной пристройке: получив статус беженцев, они временно поселились в «Полянах» по протекции номенклатурного работника, Онжиного дяди.

После маминого «ЗАБЕРИЕГОСДЕЛАЙЧТОНИБУДЬ» я окопался у Врайтера. Врайтер снимает в пансионате номер для себя и своей новой семьи, а в свободное от отдыха время обезжиривает крупный бизнес, делая разбогатевших колхозников депутатами Государственной Думы. Пока родитель проводит избирательные кампании, я проникаюсь атмосферой больших денег, шикарностей, красивостей и беспечностей Бабловки в компании новых друзей. Втроем мы бродим по дому отдыха и его окрестностям, по госдачам и пансионатам, в изобилии окопавшимся по обе стороны Рублево-Успенского шоссе. Делим сообща музыку, бабки, вещи и выпивку, к которой пристращаемся с отчаянной удалью.

За бухлом мы обычно спорим о жизни. Я механически повторяю за Врайтером священные мантры представителя middle: надо упираться, стараться, развиваться, и всего своими силами добиваться.

– Да хули «упираться», надо отрываться! – отмахивается мажор и сибарит Лелик.

– Да нет же, вы оба не правы. – Презрительно ухмыльнувшись, подключается Онже. – Не упираться надо и не отрываться. По жизни нужно подниматься. Конкретно переть в горочку, а если кто под ногами мешается – давить. Но только делать это следует вместе, иначе самих подавят, понимаешь?

Эта манера у Онже – заканчивать фразу вопросительным «понимаешь» – зарождалась в те годы, чтобы впоследствии произрасти в неукоснительную привычку.

Мы с Онже себя не обманываем: в Рублево-Успенском раю мы пассажиры случайные. Пройдет немного времени, какой-нибудь поворот судьбы, и мы вновь окажемся чужеземцами в этой стране Эльдорадо. Дальнейший путь по укатанной родительскими деньгами трассе предстоит разве что мажору-Лелику. Лелик же стремится к нам всей душой, доказывая себе самому, что он такой же простецкий пацан, как мы с Онже.

– Я вам охуенный фильм покажу, как только батя в загранку свалит! – Лелик подпрыгивает от нетерпения. Когда банкир отправляется в Лондон, мы втроем с комфортом располагаемся в папином коттедже. Пьем коктейли из папиного бара, курим «гостевые» некурящего папы сигары, жрем папин хавчик. И смотрим по видику «Однажды в Америке». Лелик фанатично требует тишины. Грозится поставить тречасовой фильм с начала, если мы вдруг что-то упустим.