Кавказ. Выпуск XXVI. Сказания горских народов

Табунщик ханский недалеко стоял, слушал, ни одного слова не проронив, потом вскочил на коня, поскакал в улус.

– Смотри, – сказал Берды-Бий княгине, указывая на табунщика, – эта собака к хану с вестью обо мне поскакал. Если мы останемся здесь, смерть нас обоих постигнет…

Подбежал он к табуну, поймал лошадь, вскочил на нее, подъехал к княгине, втащил ее к себе и поскакал…

– Вместе делили любовь и счастье, поделим и смерть, – говорил он.

Оглянулся Берды-Бий и увидел – вдали тучей поднималась, точками черными всадники по степи рассыпались, быстро к нему приближались…

А лошадь его из сил выбилась, спотыкалась и потом совсем остановилась, закачалась, тяжело дыша.

Спрыгнул с нее Берды-Бий, княгиню снял.

А вокруг степь голая была, и ни кустика, ни бурьяна не видно было на ней – одни пески, а на них кое-где чуть-чуть чахлая травка зеленела. И негде было спрятаться от погони.

Обнял Берды-Бий княгиню и поцеловал.

– Вместе умрем, друг мой, – сказал он. – Никогда я не любил тебя так, как сейчас.

А княгиня запечалилась, затосковала, посмотрела на небо, на степь…

– Страшно и жалко расставаться с жизнью, – проговорила она, посмотрела на солнце и воскликнула: – Прощай, солнце!

Ханская орда уже близко была, кричала и выла она.

Впереди на вороном скакуне мчался хан в красном халате и кривой шашкой размахивал.

Берды-Бий одной рукой княгиню обнял, а в другую нож взял.

Подскакал ногаец, взмахнул над головой аркан…

Как черная змея, упал волосяной аркан на Берды-Бия, но он успел вовремя отбросить его.

Хан налетел и наотмашь ударил шашкой княгиню, а ногаец аркан ей на шею набросил.

Берды-Бий схватил аркан, начал резать его, но другой аркан его самого захлестнул.

И с гиком, криком потащила на арканах орда Берды-Бия и княгиню, и таскали, терзали их тела до вечера, а потом бросили в степи на съедение волкам и коршунам.

Из книги «Легенды Кавказа»

Найденыш

В одном ауле в Кабарде жила бедная и одинокая старуха; всего имущества у нее было полуразвалившаяся сакля и коза, которую она сама пасла.

Собирала однажды старуха хворост в лесу и нашла младенца-мальчика: лежал он завернутый в тряпки, в кустах орешника и плакал.

Склонилась она над ним, взяла на руки.

– Бедное дитя, видно, ты не на радость родилось, если и мать отказалась от тебя, – сказала она и сначала хотела было отнести его в аул и положить около мечети в надежде, что добрые люди возьмут его на воспитание, потом раздумала.

– Я нашла ребенка, я и воспитаю его, – сказала она.

И когда входила она в аул, один мальчик на улице крикнул своему товарищу:

– Эй, Алегеко, иди сюда!

Услыхала она это имя, и назвала им своего найденыша.

И потом много труда, забот стоило ей выкормить, вырастить его, и когда ему сравнялось десять лет, она едва ноги таскала и скоро умерла.

Старуху похоронили, а мальчика взял на воспитание табунщик, и рос Алегеко в степи, редко показываясь в ауле.

Табунщик научил его ездить на лошади, владеть кинжалом, шашкой и арканом, а потом и стрелять из пистолета и винтовки.

К семнадцати годам своей жизни Алегеко был рослым и сильным юношей, а смелостью, бесстрашием удивлял воспитателя.

Самого дикого коня он объезжал в течение дня, в набрасывании аркана превзошел табунщика, а из винтовки стрелял без промаха.

Сказал ему однажды табунщик:

– Алегеко, ты – славный мальчик, и мне не хотелось бы, чтобы ты всю жизнь провел среди лошадей. Надо тебе поездить по свету, счастье поискать. Возьми из табуна любого коня и поезжай.

– Нет, – ответил Алегеко, – я еще слишком молод и совсем неопытен, чтобы ехать искать счастья. Позволь мне остаться у тебя еще три года.

– Оставайся, – согласился табунщик, – выбери коня и приучи его к себе.

Выбрал Алегеко годовалого жеребчика, ухаживал за ним, что тот привык к нему, ходил за ним следом, как собака.

Прошло три года, и еще выше и шире в плечах стал Алегеко, а его жеребчик превратился в резвого и выносливого скакуна.

В один весенний день табунщик сказал:

– Ну, Алегеко, теперь ты уже мужчина, можешь надеяться на себя.

И Алегеко молча собрался в дальний путь.

Оружие его не блистало красивой и дорогой отделкой, но было на редкость хорошо – кинжал и шашка старинной дагестанской работы, а винтовка и пистолет были вывезены из Турции еще дедом табунщика.

На прощанье табунщик обнял Алегеко, сказал:

– Не стану я говорить, как тебе поступать в жизни: сама жизнь этому научит тебя. Прощай!

– Прощай! – Ответил Алегеко, вскочил на коня, поехал.

Целый день ехал он по степи, а вечером остановился на берегу ручья.

Расседлал коня, пустил его пастись, закусил козьим сыром и кукурузным чуреком, завернулся в бурку и лег спать, положив голову на седло.

Спал он крепко и вдруг проснулся: во сне услышал, как тихо конь заржал: значит, кто-то поблизости был – зверь или человек.

Взял Алегеко винтовку в руки, всмотрелся в темноту ночи и чуть заметную тень рассмотрел – приближалась она к нему.

Ближе и ближе она подходила, и при свете звезд увидел он женщину. Тяжело она волочила ноги, опираясь на палку.

Подошла к Алегеко, проговорила старческим голосом:

– Салам-алейкум, юноша!

– Алейкум-салам! – ответил Алегеко. – Добро пожаловать!

Разостлал он на траве бурку, пригласил гостью садиться.

Села женщина.

Глянул Алегеко в лицо ей, и показалось оно ему старческим и очень уродливым…

Предложил он ей сыр и чурек.

Отказалась старуха.

– Благодарю, юноша, – промолвила она. – Я сыта, очень сыта, только устала – старые ноги плохо служат…

Помолчала и спросила:

– Далеко ли путь держишь, юноша?

– Далек ли он, близок ли, не знаю, – ответил Алегеко. – Еду счастья искать, а найду ли его, тоже не знаю.

– Счастье? – спросила старуха. – И в чем оно заключается?

– Не знаю, – засмеялся Алегеко. – До двадцати лет я жил в степи, пас лошадей, людей мало видел.

– Хм… Счастье, – усмехнулась старуха. – Все ищут его, а никто не знает, в чем оно?

И кряхтя поднялась она, подошла к ручью, зачерпнула из него горсть воды и куда-то плеснула ее.

И вдруг увидел Алегеко, что далеко-далеко в степи огонек засветился и быстро разгорался, пока не превратился в громадный пожар.

Языки пламени поднимались высоко и лизали черное небо. А вокруг Алегеко стояла глухая и темная ночь, такая темная, что и звезд не видно было. И сразу потух пожар, и там, где он только что бушевал, было ясно, как днем: видно было синее небо над степью, и солнце светило, а в степи стоял громадный город, обнесенный зубчатой стеной.

За стеной видны были высокие и белые минареты. По дороге множество войска конного и пешего направлялось в город, а навстречу ему из города поспешно вышло другое войско. И вот оба войска сошлись, и начался бой. И уже недалеко в степи происходил бой, а на другом берегу ручья, и среди воинов Алегеко хорошо заметил одного, который яростно рубил направо-налево. И показалось ему, что он видел этого воина, знает его.

– Да ведь это – я!

И не стало вдруг ни войска, ни степи, ни города. И увидел Алегеко обширную городскую площадь, всю залитую яркими солнечными лучами. Народом наполнилась она, а кому места на ней не хватило, так на крыши домов, на деревья взобрался. Заколыхалась, расступилась толпа, и показался тот самый воин, который так храбро дрался около городских стен. И цепи висели на нем, и стража окружала его.

– Это – я? – опять воскликнул Алегеко и закрыл глаза, а когда он снова открыл их, то уже не было видения, кругом стояла ночная темь, степь спала, вверху блестели звезды.

Осмотрелся Алегеко; старухи не было около него.

И поражен был виденным Алегеко.

– Что же это было: сон или же все наяву я видел? – прошептал он и не спал до утра.

В богатом ауле на Малке князь устроил народный праздник по случаю женитьбы своего сына.

На степной равнине, за аулом, собрался народ, расселся в большой круг и пил бузу, которую княжеские холопы разносили в деревянных ведрах, ел баранину, которую рабы варили в котлах, жарили на вертелах.

И от хмельной бузы языки развязались, и народ прославлял добродетели своего князя и сына его.

Князь тут же находился: на разосланных коврах сидел с гостями – с князьями и узденями соседних аулов, круговой чинак крепкой бузы ходил из рук в руки.

После пира начались танцы, скачки, борьба и стрельба из винтовок.

Немало молодых джигитов съехалось показать свою удаль.

Алегеко со своим конем в стороне стоял, и никто на него внимания не обращал.

Началась стрельба в цель, и лучшим стрелком оказался Джантемир, племянник князя; он на всем скаку лошади пробивал пулей шапку, повешенную на высоком шесте.

Стал он вызывать желающих состязаться с ним.

Выступил вперед Алегеко.

Джантемир посмотрел на него, на его бедную одежду, чуть-чуть усмехнулся.

– Что же, – сказал он ему, – садись на коня, скачи и стреляй в шапку.

– Нет, – ответил Алегеко, – в шапку попасть не трудно, а давай попробуем – сумеем ли мы, сидя на коне, попасть в ласточку, летящую вверху.

– Вот как! – воскликнул Джантемир. – Я и не знал, что ты – такой искусный стрелок. Но давай попробуем!

Вскочил на коня Алегеко, навел винтовку на одну из пролетавших вверху ласточек, выстрелил, и клочки разорванной пулей птички упали на землю.

Джантемир, также сидя на коне, выстрелил в ласточку и промахнулся.

И еще по два раза стреляли Алегеко и Джантемир, и после каждого выстрела Алегеко на землю падали клочки разорванной ласточки, Джантемир по-прежнему промахивался.

Громким криком народ приветствовал Алегеко.

Потемнело лицо Джантемира.

– Да, ты меткий стрелок, – сказал он Алегеко. – Но кто же ты? Раньше нигде я не встречал тебя.

– Да и не мог встретить, – ответил Алегеко. – Я с десяти лет до вчерашнего дня табун пас, и людей редко видел.

– Вот что! – воскликнул Джантемир. – А я думал, что ты если не князь, то уздень, ты же только табунщик, холоп…

Засмеялся он, и товарищи его засмеялись. Вспыхнул Алегеко.

– Но, скажи мне, чем табунщик хуже князя или узденя? – спросил он.

– Замолчи! – крикнул Джантемир. – Ты безумный, если сравниваешь князя с табунщиком!

– Безумный ли я, нет ли, не знаю, – проговорил Алегеко. – Одно знаю, что слова твои подобны лаю собаки.

Джантемир выхватил кинжал, замахнулся на Алегеко, но ударить его не успел, потому что Алегеко выстрелил в него из пистолета.

И запрокинулся на спину Джантемир, а на груди у него показалась кровь.

И закричал, зашумел народ. С кинжалами, с шашками набросились молодые джигиты на Алегеко, но он сильными и ловкими ударами своей шашки отражал нападение.

Князь, дядя Джантемира, вскочил на лошадь, бросился с кинжалом на Алегеко, но тот ударом шашки снес ему голову и она, как арбуз, покатилась по земле.

Народ словно оцепенел.

Ударил коня плетью Алегеко, поскакал в степь, а вслед ему загремели выстрелы, джигиты поскакали за ним. Но конь Алегеко несся как ветер и никто не угнался за ним.

Все князья Кабарды поклялись убить Алегеко и всюду искали его.

Одному со всеми драться было невозможно, и Алегеко пробрался в Чечню, где некоторое время жил в доме бедного чеченца, с которым однажды познакомился в дороге.

В одно время шайка молодых джигитов собралась в набег на улус ногайский.

– Поедем с нами, покажи свою удаль, – сказали они Алегеко.

И тот охотно поехал с ними.

Ночью добралась шайка до ногайской степи, расположилась на отдых. Улус находился недалеко, и джигиты решили напасть на него задолго перед утренней зарей, когда человек спит особенно крепко.

– Нет, – возразил Алегеко. – Мы не волки и не следует нам нападать на сонных людей. Нападем днем, как джигиты, но не трусы…

Старший из джигитов заметил ему:

– Гость, пусть джигиты выслушают меня, а потом можешь говорить ты…

И продолжал он отдавать распоряжение о том, кому с какой стороны напасть на улус, кому гнать скот и лошадей и кому поджечь кибитки.

Поднялся Алегеко.

– Я, – сказал он, – повторю то, что сказал раньше: мы не волки и не должны нападать ночью. – Если же, – продолжал он, – вы все же решите напасть ночью, то я заступлюсь за ногайцев. Я один среди вас тридцати, но не боюсь быть вашим врагом.

– Мы тебя совсем не знаем, – сказал старший джигит. – Ты жил в ауле как гость, и никто тебя не спрашивал, зачем ты к нам приехал из Кабарды. Ты нас волками считаешь, тогда иди к ногайцам, защищай их, а мы своего решения не переменим.

– И я своего не переменю! – воскликнул Алегеко и направился к улусу; проехал немного, услыхал позади себя топот и остановился.

– Эй, кабардинец! – послышался голос одного из джигитов. – Ты теперь нам враг, давай биться на шашках, только не стреляй, чтобы не услышали шума ногайцы…

– Я готов, защищайся! – крикнул Алегеко и, быстро повернув коня, поскакал навстречу чеченцу.

Тот не ожидал такого быстрого нападения, и шашкой он не успел взмахнуть, как с разрубленной головой вывалился из седла.

Остальные чеченцы налетели, окружили Алегеко.

И крикнул он им:

– Вас много, я один и буду защищаться не одной шашкой.

И выстрелил он из пистолета и еще одного джигита свалил, а затем отмахивался шашкой, но удары падали на него так часто, что он не выдержал и, обливаясь кровью, без чувств упал с коня.

Услышали ногайцы выстрел, вооружились и целым улусом бросились к месту, где происходил бой, и еще издалека открыли по чеченцам стрельбу.

Чеченцы подобрали двух убитых товарищей, отстреливаясь, поскакали в свой аул… Прибежали ногайцы, нашли Алегеко, взяли его в улус.

Хотели они добить его, но увидев, что он еще очень молод, решили лечить его, чтобы потом продать в рабство.

И много месяцев лечили, а когда он поправился настолько, что мог ходить, надели ему на ноги цепи.

И затосковал он в неволе.

«Неужели я так и окончу свою жизнь в цепях?» – не раз он думал и решил бежать, когда раз вечером увидел своего коня, которого он считал пропавшим.

Несказанно обрадовался он ему и слегка посвистал. Конь остановился, запрядал ушами. Сильнее посвистал Алегеко, и конь весело заржал, на свист к нему прибежал…

Схватился Алегеко за гриву коня, подпрыгнул, лег животом на его спину и свистнул. Конь рванулся и понес его из улуса.

Ногайцы были ошеломлены – так неожиданно все это произошло, и когда они опомнились, бросились в погоню, Алегеко был далеко.

И, когда конь доскакал до ручья, он слез с него, нашел камень и, положив цепь на другой камень, начал разбивать ее. Железо не поддавалось, камень попадал по ногам и до крови сбивал с них кожу и мясо. Наконец погнулось кольцо, и еще сильный удар по нему, цепь распалась. И вскакивая на коня, Алегеко радостно воскликнул:

– Теперь я спасен!

А погоня была уже недалеко, и кричали ногайцы, крутя над головой арканы.

Знал Алегеко, что в ногайских степях нет ему спасенья, и повернул он коня к чеченскому аулу: лучше смерть от руки кровника, чем быть медленно замученным в неволе.

Увидели ногайцы, что в чеченскую сторону направился он, и отстали, потому что боялись чеченцев.

В лесу, около аула, в котором раньше жил, очутился Алегеко.

Голодный, покрытый кровью, оборванный и босой сидел он в чаще и думал, как быть: если он явится в аул, то кровники убьют его, повернуть в ногайские степи – опять в неволю попадет, останется в лесу – умрет от голода или будет разорван зверями…

Настала ночь, и поехал он в аул.

Пробрался к сакле того чеченца, у которого гостил раньше, постучал в дверь и промолвил:

– Гость просит приюта!

Вышел хозяин сакли и, едва узнал его, обрадовался.

– Скорее проходи в саклю, – сказал он ему, а сам отвел коня в конюшню.

Вернувшись в саклю, развел он в очаге огонь, подал Алегеко воды для омовения, накормил его.

– А тебя, гость, в ауле считали умершим, – проговорил он. – Наши джигиты тебя очень хвалят, называют отважным. Сделай милость, расскажи, что у тебя произошло в набеге с джигитами.

И Алегеко рассказал о том, что случилось в ту несчастную ночь, про свой плен и бегство из него.

Хозяин встал и обнял его.

– Будь моим другом, – сказал он ему. – Сам знаешь, у тебя в ауле есть кровники, братья убитых тобой джигитов. Тебе надо примириться с ними, и надо сделать это в нынешнюю же ночь, завтра будет уже поздно. Но не бойся, я помогу тебе.

Вошел он в женское помещение сакли, позвал свою жену и приказал ей идти с ним и гостем к саклям кровников и вызвать их матерей.

И все трое вышли они и направились по кривой уличке.

Подошли к сакле одних кровников.

Чеченка постучала в дверь женской половины сакли, вызывая хозяйку.

По голосу узнала хозяйка свою знакомую, вышла на двор, и в это время Алегеко, стоявший за стеной, бросился к ней, разорвал на ней платье и прижался губами к ее груди…

– Мать, прости мой грех, – сказал он, обнимая ее. – Я убийца твоего сына…

Вскрикнула мать, заплакала, потом, обнимая Алегеко, сказала:

– Мертвого не вернешь. Ты теперь – мой молочный сын, и я поневоле должна простить тебе.

Сыновья ее услышали говор и плач на дворе, выскочили из сакли с оружием в руках, но увидев, что мать их обнимает и целует Алегеко, поняли, что случилось. Подошли они к нему, и каждый из них по очереди обнял его.

– Мы прощаем тебе кровь нашего брата… Ты – брат наш… Пойди примирись и с остальными своими врагами, – сказали они ему.

С помощью жены своего друга Алегеко удалось в ту же ночь примириться с другими кровниками.

А утром о ночном происшествии говорил весь аул.

Потом Алегеко ходил на кладбище просить прощение на могилах убитых им джигитов.

Босой и в той же рваной одежде, в которой бежал он из неволи, с цепью на ногах, шел он, окруженный громадной толпой народа, а на кладбище падал на могилы джигитов, плакал.

– Брат, прости мой грех перед тобой! – говорил он на каждой могиле.

Хозяин сакли, давший ему приют, устроил поминки по убитым джигитам, а так как у него не было для этого достаточно мяса, хлеба и пива для этих поминок, то каждый из жителей счел своею обязанностью помочь ему.

Молочные братья подарили Алегеко одежду, оружие, седло и уздечку с серебряным набором.

Спустя неделю Алегеко предложил им отправиться в набег на улус ногайский.

– Много горя произошло из-за ногайцев, надо отомстить им, – сказал он.

Собралась шайка в пятьдесят человек, и предводителем ее был избран Алегеко.

Ранним утром она напала на улус, разграбила его, ногайцев перебила всех, не оставляя в живых даже детей и женщин, а кибитки подожгла.

Посмотрел Алегеко, как дым от пожара поднимался, проговорил, засмеявшись:

– Это – поминки по джигитам!

С богатой добычей чеченцы возвратились из набега, и при дележке ее Алегеко свою долю подарил хозяину дома, где он жил.

Потом еще несколько раз он делал с джигитами набеги в ногайские степи и всегда возвращался с добычей.

Но скучно стало ему жить в ауле.

«Надо на иных людей посмотреть», – подумал он и, распрощавшись со своими братьями, друзьями, уехал.

В Дербент прибыл он, явился к хану и просил принять себя на службу.

Хану он понравился.

– Мне нужны храбрые воины, – сказал хан. – Будешь хорошо служить мне – награжу, а за плохую службу прикажу голову тебе снести.

В скором времени подступили к Дербенту войска аварцев.

Хан послал для отражения их свое войско под предводительством престарелого военачальника, но в первом же сражении оно было разбито и бегством едва успело спастись в стенах города.

Упал духом хан.

Аварцы обложили город, требовали сдачи его, а в пище среди жителей начинал ощущаться большой недостаток.

Народ требовал или битвы, или сдачи города.

Алегеко явился к хану и сказал:

– Дай мне, хан, сто воинов, которых я сам выберу из всего войска, и я прогоню врага от стен города.

– Безумный! – ответил ему хан. – Как ты будешь сражаться с одной сотней против тысяч?

Но затем согласился исполнить его просьбу, предупредив, что, в случае неудачи, голова Алегеко слетит с плеч долой.

Алегеко усмехнулся.

– Разве я боялся когда-нибудь смерти? – спросил он.

И взяв с собой сто опытных, испытанных в бою воинов, он тихо вышел с ними из города в глухую ночь.

Лагерь аварцев уже потушил свои огни. Воины Алегеко поползли к нему и вдруг с гиком и выстрелами бросились на него. Среди аварцев произошло смятение, а тем временем хан послал остальное войско.

Не выдержали аварцы первого натиска, побежали и к утру были совсем разбиты. Много их пало в бою, остальные частью попали в плен, частью бежали в горы.

Хан ликовал, и когда его войско вернулось в город, он при народе обнял Алегеко.

– Ты спас меня, спас мой народ! – сказал он ему. – Ты достоин быть главным начальником моих войск.

И наградил его хан деньгами, богатой одеждой, рабами и отвел ему помещение в своем дворце.

– Ты мне всегда нужен, – говорил он ему. – Летами ты молод, а опытом стар, и советы твои полезны для меня будут.

Жена хана, молодая и красивая женщина, увидела Алегеко, и полюбился он ей, и ждала она случая, чтобы наедине сказать ему о своей любви.

В один летний вечер Алегеко в сад ханский вышел, сел на каменную скамейку против мраморного фонтана.

Деревья в саду стояли громадные, кусты белых и красных роз тянулись по бокам дорожек, усыпанных песком.

От сильного пряного запаха белоснежных лилий голова кружилась, как от хмельного напитка, а фонтан журчал, что-то сонно рассказывал. Звезды зажигались на небе, ярко блестели; потом свет их побледнел: луна взошла.

Сидел Алегеко и думал о том, что еще недавно он, закованный в цепи, был в ногайской степи самым последним из рабов, а теперь он после хана – первый человек в ханстве.

В кустах сирени шорох послышался, белая тень мелькнула.

– Алегеко, – послышался негромкий голос.

Поднялся он со скамейки, подошел к кусту сирени.

Закутанная в белую чадру стояла женщина.

– Витязь славный, – заговорила она, и по голосу Алагеко узнал в женщине ханшу. – Люблю я тебя, люблю! – продолжала она. – Когда луна спрячется, я выйду в сад…

И радость, пьяная, безудержная радость охватила Алегеко, и хотел он обнять ханшу, хотел поцеловать ее.

Но сейчас тихо проговорил:

– То, о чем ты говоришь, не должно случиться…

А у самого дрожали губы.

– Должно, должно, витязь славный, – прошептала она. – Не в эту, то в другую – третью ночь, но случится…

И быстро пошла во дворец.

Как во сне был Алегеко, не верилось ему, что случилось с ним, и кровь больно стучала в висках его.

И вдруг вспомнил он, как хан при народе обнял его, другом своим назвал…

– Нет, не будет того, чего желает ханша, – проговорил он, пошел в свою комнату и лег спать.

А сон бежал от него, и шепот ханши звал его в сад.

И о хане больше не думая, поднялся он с постели и, осторожно ступая, в сад вышел.

Сад притаился в темноте, деревья что-то шептали, и шепот их туманил мозг Алегеко.

В кустах сирени голос ханши послышался:

– Витязь, мой милый витязь…

Сладким ядом любви отравил свое сердце Алегеко – полюбил он ханшу и уже ни разу не думал о том, что, любя ее, он обманывает хана, и не другом, а врагом был ему хан.

И темный сад хранил тайну его любви.

Но прошло время, и тайна та открылась всем.

Одна из служанок ханши чуть-чуть усмехнулась, проводив глазами свою госпожу, когда та к хану шла.

Усмешку эту поймала другая служанка. Потом в темном уголке две служанки пошептались и быстро в разные стороны разошлись.

Немного слов сказали они, но эти слова в тот же день обошли все дворцовые углы и закоулки. И много еще лишних слов прибавилось к ним.

В одно утро стали известны они и хану, только Алегеко и ханша не слышали их.

Потемнело лицо хана, закричать он хотел, но насильно рассмеялся, любимого слугу своего позвал и что-то на ухо ему пошептал.

Молчаливым и глубоким поклоном ответил слуга на этот шепот и удалился.

Увидел в тот же день хан Алегеко и был с ним особенно ласков.

Гуляя в саду, он пышную алую розу сорвал и послал ее ханше.

И приветливо всем улыбался хан, а в душе у него было темно.

Ночью Алегеко в сад вышел. Ханша его там поджидала, и поцелуями покрыл он ее лицо, руки…

И вдруг сильный удар по голове свалил его с ног и, падая, он слышал крик ханши и сейчас же потерял сознание, а когда очнулся, понять не мог, где он находится. Было темно, душно и тихо, как в могиле.

И вспомнил он, что произошло с ним в саду.

– Ханша, моя милая ханша! – закричал он, вскочил на ноги, бросился в темноту и, ударившись о что-то твердое, как камень, упал…