Полная версия
Эффект присутствия
Нина Анатольевна приехала в город из Терентьево на шестичасовом автобусе. Должна была заступить на дежурство в котельную на улице Ворошилова. Шла обычным маршрутом по Абельмана. Еще от автостанции за ней увязался пьяненький парень в красно-белом колпаке Деда Мороза. Пытался познакомиться, придурялся, говорил, что приехал на электричке из Великого Устюга. Она не обращала на него внимания, думала – по дороге отстанет. Когда проходили мимо гастронома, парень цепко, как клещ, схватил ее за руку и потащил под арку, во двор дома. Было начало восьмого, на улице – совсем пусто и темно. Во дворе парень повалил ее на снег. Сжал шею рукой, приказал молчать, сказал: «Убью». Еще сказал: «Отсосешь по быстрому, сразу отпущу». Она перепугалась, парень – сильный, глаза у него бешеные, лицо очень злое. Заставил её встать на колени. Расстегнул ширинку, вытащил член, велел взять в рот. Она отказывалась, говорила, что не умеет. Он настаивал, матерился. Неожиданно для себя женщина предложила пройти к ней домой, якобы она живет по соседству. Еще сказала, что надо бы купить водки. Удивительно, но парень повёлся на такую наивную хитрость. Они вернулись на Абельмана, двинулись к гастроному. Парень всё время держал ее за руку. Со стороны привокзальной площади навстречу шли люди. Она рванулась к ним, закричала во весь голос. Парень растерялся, отпустил ее и рванул вниз, под горку к речке.
– Ну и почему здесь покушение на изнасилование? – спросил Маштаков у дознавательницы.
Та не поняла вопроса, хлопнула длинными, густо накрашенными ресницами.
– Эти действия могут квалифицироваться как покушение на иные насильственные действия сексуального характера. Статья сто тридцать вторая, через тридцатую.
«Чего я пристал к девчонке? – подумал Миха. – Она же заочница, наверное, на втором курсе только учится, до общей части УК[42] не добралась. Ты спроси ее еще, разъяснила ли она заявительнице, что такое дело частно-публичного обвинения и как оно возбуждается?».
Приметы преступника, кроме колпака Деда Мороза, получились усредненными. Около метра восьмидесяти ростом, худощавый, лет двадцати пяти, лицо бритое, без особых примет. Одет по сезону – темная куртка, джинсы; что на ногах – не рассмотрела.
– Он говорит так интересно, – женщина испытывала видимую неловкость от того, что отвлекает занятых людей от важных дел накануне праздника, а сама не может толком ничего объяснить. – С акцентом таким, знаете…
– Он что, нерусский? – Маштаков помог ей вопросом.
– Да нет, вроде русский. Но вот знаете, так говорят русские, которые из Узбекистана приезжают, из Азербажана…
Правильно выговорить название бывшей союзной республики не удавалось даже последним руководителям страны.
– Понял. – Маштаков сделал короткую пометку в блокноте.
Он поискал взглядом телефон внутренней связи, без диска на корпусе. Обнаружил его на задвинутой в угол тумбочке, в компании с электрочайником, чашками, стеклянной банкой с сахарным песком.
Дежурная часть отозвалась почти сразу.
– Владимир Николаевич? Маштаков на проводах. Ты эксперта не загнал еще никуда?
– В район собирается на кражу из дома-дачи. А чего?
– Надо сначала по Деду Морозу осмотр провести. Во дворе на Абельмана.
– А чего там реально состав усматривается? Я думал, ты разрулишь. – Дежурный Медведев работал давно, службу знал.
– Нравится мне твоя принципиальность, Владимир Николаевич. Вы штампуете всё подряд, а розыск разруливать должен. Сейчас спустимся, готовь транспорт и эксперта.
Лет пять назад подобное заявление ни за что сразу не зарегистрировали бы в книгу учета сообщений о происшествиях. Женщину отдали бы оперу, который, заведя с ней обстоятельный разговор, объяснил бы, сколько личного времени она убьет на хождения по милициям и прокуратурам безо всякой гарантии, что злодея найдут. Оперативник констатировал бы с сочувствием, что, слава Богу, ничего страшного не произошло, главное, что она жива и здорова, а ссадина на шее заживёт быстро. Суть ее объяснений откорректировали бы, изъяв упоминание о сексуальном насилии. Остались бы словесная, заведомо недоказуемая угроза убийством и побои. Материал не стали бы даже направлять в прокуратуру, отказник слепил бы опер с «Северной» зоны.
Но теперь все заявки регистрировались немедленно, за проволочку наказывали строго, грозили даже, что будут увольнять за подобное.
Если бы еще начальство перестало требовать высокий процент раскрываемости! И если бы у розыска хватало сил, чтобы работать по всем преступлениям!
– Мне Марина Сергеевна велела сначала опросить женщину, – дознавательница была не в восторге оттого, что оперативник распоряжался в её кабинете.
Миха, не вступая в дискуссию по поводу того, кто блатнее, набрал по городскому телефону начальника отделения дознания и в два счета доказал ей первоочередность проведения осмотра места происшествия, пока граждане не затоптали следы.
– Как хорошо, Николаич, что ты дежуришь! – От говорливой разведенной начальницы дознания было непросто отделаться. – Ты уж помоги как следует Олесечке, объясни ей все. Она у нас еще маленькая.
– Слышали? – Маштаков поднес трубку, в динамике которой ворковал голос Марины Сергеевны, к уху Семёркиной.
– Я сбегаю оденусь, а вы спускайтесь. Держите эксперта обеими руками. Угонят его в район, до вечера не увидим.
К металлической двери дежурной части Маштаков подбежал раньше дознавательницы и пострадавшей. Дамы на дорожку забежали попудрить носики. Увидев через стекло оперативника, помдеж нажал под столом кнопку дистанционного управления замком, прерывая питание электромагнита, закрепленного на косяке. Раздалось мерное гудение, Миха потянул на себя тяжелую дверь, она с усилием подалась.
Миновав проходное помещение, он вошел в комнату дежурного. Дожидаясь, пока Медведев закончит разговор по телефону, Маштаков осмотрелся. В углу недавно пережившей косметический ремонт дежурки стояла живая елка, опутанная серебристым дождем и мишурой, обвешанная игрушками и шарами, со звездой на макушке. Весело подмигивали разноцветные лампочки гирлянды.
А на пульте перед начальником дежурной смены надоедливо мигали клавиши вызовов. Городская линия была занята, а гражданам не терпелось дозвониться до родной милиции.
– …установлено, что изъятые следы пальцев рук принадлежат одному из убитых… – Медведев сверился со своими записями: – Зябликову. Активно продолжается отработка членов территориальных ОПГ. Вас понял, товарищ подполковник. Есть доложить в двенадцать ноль-ноль.
Он вернул трубку в гнездо, сделал на листке отметку «12» и положил его на видное место.
– Область по огнестрелу трясет? – спросил Миха.
– Ага… – Майор в секундном размышлении огладил русые усы, затем воздел кверху указательный палец: – Обработаешь Деда Мороза, потом прокатишься по двум адресам. Поздравишь братву с наступающим, а заодно побеседуешь за убийство. Птицын список нам дал неслабый.
Маштаков понимающе кивнул. Реальной работы по резонансному преступлению сегодня не получится, человеческий фактор никакими приказами не отменишь, а докладывать в область что-то надо. Ну а тем, в свою очередь – в Москву.
В дверном проеме с тяжелым чемоданом и недовольной физиономией возник эксперт Николаев.
– Так куда мне ехать? На износ[43] или на кражу?
– Поедемте. – К Николаеву, как и ко всем сотрудникам, которые вызывали опаску, Миха обращался исключительно на «вы».
– Полчаса на все про все! – инструктировал их вослед дежурный.
До места происшествия доскочили за пять минут. Водитель Юра-бешеный остался разочарованным слишком коротким отрезком трассы, не позволившим ему выйти на боевой круг[44].
Улица революционера Абельмана располагалась в старой, северной части города. Трехэтажные, построенные в шестидесятые годы кирпичные дома выглядели непрезентабельно из-за облезших фасадов, на которых грязно-желтые проплешины краски чередовались с серыми пятнами облупившейся штукатурки. На округлом расчищенном пятачке возвышался памятник острожцам, погибшим во время Великой Отечественной войны. Бронзовый солдат в горбатой плащ-палатке склонил знамя, на непокрытой голове его сидела пышная снежная шапка. За памятником начинался городской бульвар, так называемая «стометровка».
Над аркой шестого дома, в которую преступник затащил женщину, висело объявление: «Прием цветмета и стеклопосуды». Пункт работал с восьми утра.
Маштаков взял его на заметку.
«Может, кто из постоянных клиентов пораньше пришел. Ждал, чтоб как только окошко откроется, тут же батарею стеклянную выставить. А потом с вырученной денежкой сразу в аптеку за фанфуриком “Трояра”»[45].
По сравнению со вчерашним мороз заметно поотпустил, но около двадцати градусов все равно держался. Маштаков застегнул на все пуговицы серый форменный бушлат. В честь Нового года оперативникам, входящим в состав опергруппы, было приказано явиться по форме. Это нарушало один из главных принципов сыска – не выделяйся. Но с начальством не поспоришь, оно и по должности умнее, и циркуляром министерским вооружено.
– Вот здесь он меня волок, – заявительница замедлила шаг, глаза ее заблестели, она заново переживала случившееся.
Но в голосе ее не было полной уверенности. Оно и понятно, при свете дворик кажется совсем другим, маленьким, безопасным.
– Сюда, – прошла мимо деревянных сараев к кирпичному гаражу.
Маштаков внимательно рассматривал снег. В закуток за сараи была протоптана кривая тропа. Сюда, судя по многим желтым затейливым вензелям на сугробах, регулярно заворачивали с улицы по малой нужде. Надпись масляной краской на фанерке, прибитой на стенку – «Люди, одумайтесь! Зачем вы ссыте на дверь?» – выглядела воплем отчаяния.
Место было укромное. Не исключалось, что нападавший знал о нем, не раз сюда заглядывал. Значит, он может жить поблизости.
Вообще преступление выглядело спонтанным, совершенным по пьянке. Парень гудел по-черному напролёт всю ночь. Судя по колпаку Деда Мороза – в компании. Поспать ему не удалось. И с женщиной из компашки у него не сложилось. К утру в башке его творилось ужасное. Он попал в иное измерение. Ему, глумному, мерещилось, что все вокруг такие же, как он. И раз ему приперло чесать блуд, то и все встречные бабы зудели от бешенства матки и обязаны были ответить ему взаимностью. Вот поэтому он так легковерно купился на предложение женщины пойти к ней домой, там выпить и без помех совокупиться. Её слова укладывались в схему его собственных безбашенных поступков.
– Здесь он вас уронил? – Миха указал на затоптанный снег у металлических ворот гаража.
– Кажется. Да, точно здесь.
– Смотрите, какой след красивый, как по заказу! – Маштаков присел около одиночного чёткого отпечатка обуви с интересным ребристым рисунком.
Эксперт Николаев завозился с фотоаппаратом, положил на снег параллельно следу масштабную линейку, навел резкость, два раза щелкнул затвором и посмотрел на оперативника.
– Чего еще мне делать? – Всем своим видом он демонстрировал, что оказывает серьезное одолжение.
Михе вспомнилось вдруг, как накануне первого сентября они вместе ездили на трассу в Соломино выкапывать труп плечевой проститутки. Как Николаев тайком пил сметану из пластмассового стаканчика, оставленного «эмрэошным» опером Ковальчуком. Тогда эксперт своим хитрым поступком, гибким вывертом шеи напомнил ему лиса.
Маштаков не дал расцвести щербатой улыбке. Рыжеватые усы Николаева, его вытянутое лицо, на котором заметно проступила россыпь веснушек, усиливали сходство с плутоватым зверем.
– А давайте гипсовый слепок сделаем, – предложил Миха. – Уж больно след привлекательный.
Битый лисовин Николаев сразу поскучнел, опустил усы.
– Мороки много! Чего, фотографий теперь не достаточно?
– Могут не получиться.
– Нам дежурный велел в полчаса управиться, мне еще на Восход переться! – Эксперт был не из тех, кто сдается без труда.
– Сутки длинные, все равно дежурим! – Но и Маштаков легко находил ответные доводы.
– Дознаватель осмотр проводит, а не вы. Дознаватель не давала мне указаний гипсом заливать.
Миха обернулся к приплясывавшей на морозе Семёркиной.
– Олеся… – Отчества ее он не знал из-за малого срока службы. – Будем делать слепок из гипса? Вам пригодится, когда криминалистику будете сдавать.
Семёркина, памятуя о недавних словах своей начальницы, кротко кивнула.
– Будем.
– Вот вам волеизъявление процессуального лица.
– Да не получится ничего, буду заливать, порушу оттиск. – Сугубо профессиональный довод эксперт приберег напоследок.
– А мы давайте комбинированным способом, сначала порошка гипсового насыплем аккуратненько на дно. Сито у вас в чемодане имеется, чтобы гипс просеять? Или марля?
Николаев тяжким вздохом осудил чужую глупость, выбрал на тропе место поровнее и почище, положил чемодан, открыл крышку и начал копаться в содержимом. Извлёк целлофановый пакетик с серым порошком, с завязанной на узел горловиной и обрезанную половинку от пластиковой полторашки.
– Где воду брать?
– Давайте я до гастронома дойду, – Маштаков, удивляясь своей сегодняшней покладистости, взял у эксперта прозрачную посудинку.
Проходя мимо Семёркиной, пристраивавшей на папке серый бланк протокола осмотра, угол которого трепал ветер, он поинтересовался, что дознаватель думает насчет понятых.
– Своих запишу, – ответ последовал моментальный. – Чего тут осматривать?
Маштаков пренебрег воспитательной работой, знал – бесполезно. Решил, что в гастрономе заодно уговорит парочку продавщиц или грузчиков, кто посвободнее будет, на пять минут забежать во двор. Пусть глянут на манипуляции эксперта со следом, на девочку в короткой модной курточке, после каждого нацарапанного слова отогревающую дыханьем замерзший кончик шариковой ручки. Эти картинки им запомнятся. Потом Семёркина заскочит к ним в магазин, они распишутся. В то, что дознавательница с её мозгами сумеет как следует заинструктировать своих подружек, которых она с первого дня работы записывает во все протоколы левыми понятыми, он не верил. А то и сама она распишется за понятых, материал-то дежурный уже завтра утром при сдаче дежурства потребует. Потом в прокуратуре или в суде, если раскроем и до суда дело дойдет, ее художества всплывут. Чуть нажмут на нее, статьей за служебной подлог пригрозят, и она расколется. И будет прилюдно реветь горючими слезами, и тушь по щекам размазывать, и накажут ее, но не до смерти, конечно, кому-то надо выполнять эту муторную работу за копейки. Но доказательства пропадут. И пойдет насмарку вся канитель с заливкой гипсового следа при температуре минус двадцать по Цельсию.
Миха знал, какое волшебное слово скажет он продавщицам, чтобы те проявили сознательность и оказали содействие правоохранительным органам.
«Девушки, у вас тут в округе маньяк завелся. Во сколько вы закрываетесь? В десять? Темно на улице? Страшно? До остановки троллейбусной далеко? Помогите, пожалуйста, милиции найти злодея».
Еще он знал, что в его отсутствие бывалый эксперт Николаев просветит молодую сотрудницу Семёркину насчёт темного прокурорского и алкогольного прошлого опера, и каких при этом лестных эпитетов он удостоится.
10
31 декабря 1999 года. Пятница.
10.45 час. – 11.30 час.
Одним движением сильных пальцев Рубайло скрутил винтовую пробку с горла «Князя серебряного», налил всем крупно, по полстакана. Смоленцев покривился – еще и одиннадцати утра нет, дел запланировано немерено, а этот чертила ринулся глаза заливать.
– Помянем пацанов! Земля им пухом!
Выпили, как полагается, стоя и не чокаясь. Рубайло вылил в себя водку, как в мерную воронку, не глотая. Коренастый флегматичный Пандус опрокинул свои сто будто между прочим, после чего отправил в рот целиковый бутерброд с сервелатом и заработал жерновами мощных челюстей. Смоленцеву, отвыкшему от подобных лошадиных доз, пришлось сделать несколько судорожных движений глоткой и кадыком, чтобы протолкнуть едкую жидкость в пищевод. В глазах от крепости аж слёзы выступили. Пришлось выпить до дна, за пацанов – нельзя половинить. Смоленцев торопливо залил горечь густым томатным соком.
Исполнив ритуал, уселись вокруг стола. Рубайло коснулся ладонью, – осторожно, как промокнул, – щедро намазанных гелем волос, проверил, на месте ли пробор. Ковбойским жестом выбил из только что распечатанной пачки «Мальборо» сигарету, закурил. После усвоенных ста граммов у него поплыли глаза, ему похорошело.
«И бухает, и колется, и дурь дует, и ни хера не боится», – неодобрительно подумал Смоленцев.
Серёга Рубайло в последние месяцы пошел в разнос. То и дело срывался в запои на три-четыре дня, а когда не пил, задвигался по вене. По первости говорил, что хочет на водяре от герыча переломаться, поэтому и жрёт ее. Потом все у него в одну кучу малу перемешалось. Сколько раз никакой приезжал на такси сюда на станцию. «Димон, дружбан, займи хоть сотен пять! Подыхаю!» И Смоленцев, подавляя вздох сожаления, вытаскивал из кармана бумажник, отсчитывал бабосы. «Брат, мне не Ходорковский фамилия, я “ЮКОСом” не рулю».
Слава Пандус поглощал бутерброды. Доев последний, с красной рыбой горбушей, он тылом кисти, хотя на столе водились салфетки, вытер замаслившиеся губы. Громко отрыгнул и сказал:
– Еще бы пожрать, Димыч! Классный хавчик!
До посадки пацаны так не раздражали Смоленцева. Вернее совсем не раздражали, тогда существовал дух подлинного братства. Постоянный риск приносил дозу адреналина и деньги. Жили на кураже. Молодые, азартные, каждому по двадцатнику с небольшим. То, чем они занимались в конце восьмидесятых, Смоленцеву казалось в ту пору игрой, продолжением тренировок, соревнований. Вместе проворачивали делищи, вместе отдыхали с девчонками на природе, зажигали в кабаках. Потом на Текстильщике не поделили с синими[46] одного барыгу. Дело вошло в характер, никто не хотел врубать заднюю. Разборка закончилась двумя жмурами с той стороны. Смоленцев в мокрухе не участвовал, но трупы в Ащеринский карьер из города вывозил вместе с братьями Жидких. Прикопали дохлых на свалке, надеялись, что бульдозер утрамбует их навовсе, что не найдут. Нашли, суки… Менты взялись за них рьяно, повязали всех, кроме Мишки Калинина, который по сю пору в бегах, если живой, конечно. Подняли мусора на них всю дрянь. Барыги, которые сами в принципе братве лаве[47] кидали, запели, как в опере. Каждый по неслабому букету огрёб. У Смоленцева поменее, чем у других, статей собралось: вымогательство, хранение огнестрельного оружия и укрывательство убийства. Поэтому и получил он по суду меньше остальных – семерик. Дальше – зона, страшный сон, растянувшийся на долгие годы. Амнистия от его срока отщипнула всего три месяца, а пацаны один чёрт нет-нет да и упрекнут: мы-то до самого звонка тянули, честные…
Смоленцев из команды освободился первым, в девяносто шестом. Пристал к школьному дружку Вовке, который в гараже на Эстакаде кузовными работами промышлял. У Смоленцева с детства способности к технике имелись: мопедный, потом мотоциклетный движок с закрытыми глазами мог перебрать. Впахивали они с Вовкой, как негры, от заката до рассвета и наоборот, по кругу. Появилась своя клиентура, они расширились, еще один гараж подкупили. Когда на новый уровень задумали выходить, здорово подсобил Раймонд Рипке, деньгами вложился и идей путёвых подкинул. Учредили они на двоих с Раймондом фирмочку, стали создавать свое дело, вот этот самый автосервис, с большим гаражом, с мойкой. Правда, вскоре головастого Рипке перетащил к себе сам Катаев Сергей Альбертович, хозяин «Наяды». Понятное дело, в «Наяде» перспективы и бабки совсем другие, Раймонд там неслабыми схемами ворочает. Так что скоро уже полтора года как всем автосервисом Смоленцев в одиночку заворачивает, Раймонд остался в учредителях. Когда Ромка Зябликов, откинувшись, попросил включить его в состав учредителей третьим, Раймонд, согласие которого в обязательном порядке требовалось, немного покочевряжился. «Зачем тебе этот геморрой, Дмитрий?» – спросил он. Ещё он сказал: «Это сулит проблемы бизнесу». А потом предложил: «Хочешь, Сергей Альбертович поговорит с этим, как его, с Зябликовым твоим. Чтоб он от тебя отстал раз и навсегда». Классный парень Раймонд, масла в башке у него – на пятерых, не его вина, что вырос он маменькиным сынком. Как же может Димка Ромке Зябликову, братану, с которым столько всего пережито, с которым пайку хавал, отказать в таком пустячном вопросе? Тем более к Катку за помощью адресоваться. «Твоё решение, Дмитрий, – выслушав, сказал Раймонд, – Я теперь соучредитель номинальный. Смотри, не пожалей потом».
А Ромка в первый месяц фонтанировал идеями как они закупят новое оборудование, как наладят прямые связи с Тольятти, там у него на «АвтоВАЗе» кореш зоновский крутится, комплектующие и запчасти будут они прямо с завода брать по себестоимости.
Дальше разговоров дело не зашло, хотя два раза Ромка гонял в Тольятти, перетирал там со своим корешем. Говорил так: «Потерпи, Димон, вот-вот закрутится темочка». Деньги он, ясный перец, из кассы на расходы брал, но не наглел при этом, меру знал. По осени они с Петрухой Калининым замутили своё, в Москву стали через день кататься. Наблюдая за ними, Смоленцев успокоился, может, действительно у пацанов что-то путное срастётся, перестанут они его теребить.
И вот теперь, нет ни Ромки, ни Петьки…
Пандус взялся за бутылку, но Рубайло отстранил его:
– Руку менять нельзя.
Стал разливать сам. Смоленцев успел накрыть ладонью свой стакан, лишь только дно покрылось.
– Серега, мне хватит пока. Я на двенадцать забился Светку в морг свозить. Узнать надо чё да как, когда забирать можно.
– Святое дело! – Рубайло оставшееся поделил на двоих с Пандусом, получилось снова почти по половине стакана.
Похоже, что в похоронных хлопотах участия принимать они не собирались.
– За нас, парни! – В этот раз чокнулись.
На закуску только сок оставался, с тарелок Пандус всё подмел. Правда, когда он снова завел базар про хавчик, Рубайло кентуху одернул.
– Не время брюхо набивать. Димке – в морг ехать, нам с тобой – забыл, куда?
Пандус медленно повел по горизонтали стриженой головой, нет, не забыл.
Потележили за ментов, сейчас они начнут шерстить, к себе тягать, мозги парить, обыска проводить. Начальству-то им надо пыль в глаза пустить, что, дескать, работают не покладая рук.
Смоленцев не подумал утаивать, что ночью были у него незваные гости. Такое от своих не скрывают.
– А кто приезжал? – закуривая новую сигарету, как бы между прочим поинтересовался Рубайло.
Смоленцев спокойно и развёрнуто ответил, что двое, один начальник уголовного розыска Борзов, второго – тощего, носатого, черного – раньше видел в ментовской, но фамилии его не знает.
– Чё хотели? – Рубайло делал отрывистые затяжки.
И снова Смоленцев не возмутился: чего ты, Серега, мне допрос устраиваешь, а рассказал, что, сообщив об убийстве Ромки с Петрухой, менты расспрашивали, с кем покойные общались в последнее время, по каким темам работали, с кем конфликтовали.
– Про нас со Славяном накидывали?
– Справлялись, где вы обретаетесь. Я сказал, что адресов не знаю, у подруг каких-то дохнете. Мобильников, сказал, у вас нет.
– Молодчик. Чё не «шестой» отдел нагрянул, а уголовка?
Здесь Смоленцев промолчал, чего ему за ментов отчитываться.
Наконец перешли к главному, отложенному на десерт.
– Откуда прилетело, парни? – Смоленцев решил, что хватит ему на вопросы отвечать.
Рубайло жадно затянулся, багровый огонек быстро поехал к фильтру.
– Одна у нас, бл*дь, в городе крыса. Старая. Жадная. Пидар кудрявый!
– Ты думаешь – Клыч? – Смоленцев и сам так считал, искал подтверждения извне.
– Кто же? Ему пацаны поперек горла стали! Он, сука, всё в одно рыло сожрать хотел! Ничё, мы ему нынче новогодний фейерверк забацаем. Правда, Славян?
– А то, – отозвался заметно окосевший Пандус.
– Может, стоит сначала спросить с него? – Смоленцев говорил по инерции, зная, что Серёгу ему не переубедить, он как бык упёртый, когда закусится.
– Тебя, Димон, не задействуем, занимайся спокойно похоронами, святое дело. Если чё, я постоянно на трубе. В расходы войдешь, понимаю. Я на мели сейчас. Пустой, как барабан, и записаться негде. Крутись сам. Ну давай, брателло, до скорого.
Они поочередно обнялись, и Рубайло с Пандусом свалили. Выждав несколько минут, Смоленцев подошел к окну и раздвинул пальцами алюминиевые ламели горизонтальных жалюзи. Ему было интересно, на чем парни собрались выбираться с окраины, такси они не вызывали. Не всё в их поведении было понятно Смоленцеву, и это напрягало. Парни мутили свое. Нет, про фейерверк он фишку просек, знал, что в загашнике у Серёги есть две гранаты Ф-1, две «эфки».
Смоленцев загрузился по полной программе.
«Ежели Серёга решится сегодня бабахнуть, снова жди ночью ментов в гости заместо Деда Мороза со Снегуркой. Тут уж беседой на кухне не обойдешься, в мусарню сволокут, будут душу выворачивать наизнанку. Понять их можно, Новый год им испортили, тоже ведь люди, хотя и говённые. Нет, планы надо срочно менять. Дома оставаться никак нельзя. А так хотелось втроем у ёлочки праздник встретить, с женой, с ребенком. Скажу Наташке, что к теще в гости отправимся, она только рада будет».