Дигридское золото

– Почему не к стенам?

– Ворота, – ответил ему Кривой и сплюнул, – пробили.

Барсиф едва не свалился на месте. Он всегда считал: если Сен-Сфета попадет в осаду, то всё произойдёт иначе. Будут стены и защита, толпа лучников, а враг не сможет победить. Но сейчас наёмники уже находились в городе. И нет ничего между Барсифом и ими кроме домов с безоружными горожанами и его собственной сабли.

Сынка не боялся. Но нечто жуткое нависало над ним, когда он на мгновение закрывал глаза. Это чувство настигало шавку и топило в себе. Парень понял, что вот-вот закричит в истерике, за что всегда презирал мачеху. К счастью рядом был Кривой, подающий пример хладнокровия.

Десяток встал в одном из переулков. Они зашли за угол дома и попытались спрятаться за выступами, в нишах, за ящиками, за топняками и хлипкими пристройками. Командир чего-то ждал, напряженно вглядываясь в пустоту улицы.

Бои проводили просто. Сидели в темноте и атаковали маленькие отряды со всех сторон. Оказалось, в десятке только половина знала, что делать, когда сабля оказывалась у шеи врага. Барсиф, которому не так давно исполнилось двадцать два, оказался в числе тех, кто смог выйти из нескольких схваток победителем, но впервые видел кровь на своём оружии. Он старался об этом не думать и полностью поддаться чувству, что вкладывало силу в его руку и злобу в сердце. Разум Барсифа словно в разы уменьшился, и в него не умещались никакие иные мысли, кроме как о настоящем.

В сумерках Сынка стал терять счёт времени. Казалось, солнце никогда не встанет и так и останется за Южными холмами. И шавки навечно замрут в этих переулках, ожидая возможности пустить кровь, в какой-то безболезненной агонии, бессмысленной и неотвратимой. Барсиф боялся, что раз бои всё ещё идут, то защитники города проигрывают. Он готов был скулить от отчаянья, лишь бы только тишина переулка, где его десяток устроил очередную засаду, перестала на его давить.

И он услышал это. Невероятный, не существовавший прежде звук. От него кровь стыла в жилах. По едва заметному перекату Барсиф понял, что там были собаки. Они не жалели глоток. Одни хрипели, а другие – рычали. Некоторые звонко выли, но вой больше походил на человеческий крик. И всё перекликалось, гулко отражалось внутри псарни и вырывалось наружу в леденящей какофонии, которая напоминала вопль ужаса и безысходности.

– Что же это? – прошептал кто-то, вжавшись в нишу.

На улице показалась девушка. Она бесшумно шла вперёд и держала руки чуть шире, чем при обычном шаге. Казалось, она идёт по жёрдочке маленькими аккуратными шагами.

Сынка выглянул чуть дальше, чтобы разглядеть её получше, но десятник легонько шлёпнул ему по уху и злобно ткнул в место, где Сынка должен был оставаться. Девушка тем временем подошла совсем близко. Густые тени переулка не помешали ей разглядеть притаившихся в нишах и за ящиками шавок.

Незнакомка была тощая и жилистая, как тетива, и одета в какую-то тряпку, похожую на пережившую пожар ночную рубаху. Край подола покрылся чёрной каймой. Босые ступни стояли на холодном камне и битом стекле, словно на луговой травке. Девичья коса растрепалась: волоски и отдельные прядки торчали в разные стороны. Её скуластое лицо выглядело бледным и по-особенному злобным, а чёрные глаза смотрели цепко. Губы поджаты, а крылья носа двигались вверх-вниз, с шумом втягивая воздух.

Она поднесла палец к губам, и десятник кивнул. Он подал своим ребятам знак подготовиться. Девушка отошла назад. Через неполную минуту на улицу влетело две дюжины наёмников. С грозными криками они кинулись вперёд и пробежали мимо переулка, в котором засели шавки. Барсиф, окончательно переставший понимать, что происходит, посмотрел на десятника. Тот поднял руку, готовый махнуть. Но чего-то ждал, напряжённо вглядываясь в пространство.

Пролетел грохот, словно над городом разыгралась гроза. Сынка от неожиданности едва не подскочил на месте, рефлекторно попытался прикрыть голову руками и пригнуться.

– Пошли!

Они вылетели на улицу. Мёртвые лежали под ногами в десятке метров. Их куртки, доспехи и то, что осталось от волос, дымилось. Незащищённая кожа покрылась чёрной бугристой коркой, прикипевшей к ткани и металлу. Из двух дюжин наёмников осталось только пятеро. Один из них налетел на Барсифа, но парень чудом отбил удар. Тут подоспел десятник и вогнал топор в плечо головореза. Остальных тоже нашлось кому познакомить с саблей.

Неожиданная союзница всё ещё была здесь, в десяти метрах дальше по улице. Напротив неё стоял огромный мужчина с полуторным мечом. Он лихо играл с ним, прокручивал, перекидывал из одной руки в другую, и медленно приближался к ней. На лице девушки застыла остервенелая ненависть и растерянность: так смотрят попавшие в силки лесные звери.

Она хлопнула в ладони и выставила одну руку вперёд. Во врага полетел какой-то яркий сгусток неясной формы. По улице пронеслась волна жара, словно от раскалённого песка. Барсиф заслонил лицо рукой. Когда он открыл глаза, вокруг девушки и её соперника плясал разогретый воздух, а с меча громилы сыпались искры.

Наёмник замахнулся. Его противница наклонилась. Лезвие со свистом рассекло воздух над её головой и теперь летело сверху. Она отскочила назад, на долю секунды опередив остриё меча, метившее ей в ключицу. Девушка тут же постаралась увеличить дистанцию, но запнулась и упала. Попробовала откатиться. Было видно, как побледнело лицо усмерки. Она прерывисто дышала, и Барсиф понял, что следующий удар точно достигнет цели.

Словно из воздуха между ней и наёмником появился Кривой. Жуткий меч полетел прямо в плечо мужчины. Ширк! Он заблокировал удар, держа оружие второй рукой за лезвие, и резко махнул саблей в ответ. На груди громилы расцвела алая полоса, но тот не обратил на рану внимания. Здоровяк пнул шавку в брюхо с такой силой, что тот отлетел на несколько метров, скорчился на земле и замер.

Барсиф пропустил момент, когда девушка снова оказалась на ногах. Она, словно кошка, налетела на громилу и вцепилась тому в шею. Казалось, сейчас он стряхнёт её с себя, как муху, но вместо этого захрипел и схватился за руки усмерки. Лицо наёмника покраснело и начало дрожать, шея напряглась, а голова задергалась в конвульсиях. Рот приоткрылся, и с нижней губы во все стороны полетели жирные капли крови и ошмётки кровавой пены.

Усмерка ощерилась, зашипела, сжала челюсти так, что заиграли желваки. Наёмник упал на одно колено, и она нависла над ним, заставляя отклониться назад. Наконец челюсть громилы упала и изо рта полилась тёмная, почти чёрная кровь. Его голова повернулась на сторону, откинулась назад и застыла, как у шарнирной куклы. Девушка тут же убрала руки и сделала несколько робких шагов назад, не отводя взгляда от противника. Только когда его тело рухнуло на камни, она судорожно вздохнула и кинулась к Кривому.

Шавка уже приходил в себя и медленно поднимался. Она склонилась над ним, что-то сказала и ушла в сторону стены. Через несколько минут собаки в псарнях затихли.

***

– Эй, Сынка?! Сынка! Ты что, уснул?

Кто-то тормошил Барсифа за плечи. Он с трудом очнулся ото сна, устало посмотрел на пришедшего и вместо приветствия спросил:

– Как брат?

Щуплый парень с конопатым лицом по кличке Слизень пожал плечами и сел рядом.

– Да нормально, говорит. Но мать сказала, у него рёбра сломаны. Хорошо всё будет. Может, даже наградят.

– За что? – удивился Барсиф, поднимаясь на ноги.

– Ну, это, он же грудью защитил госпожу. За такое что-нибудь да причитается.

Барсиф хмыкнул:

– Может быть.

То, что в тот день они видели госпожу Сфета, Сынка понял не сразу. В ней почти не осталось ничего от той улыбчивой девчонки, которая дала ему прозвище. К тому же Барсиф ни разу в жизни не то что усмера в деле не видел, но и о создателях, иногда проезжавших через город, только слышал. Уже когда всё закончилось, Барсифу объяснили, что это не какой-то случайный маг пришёл на защиту города. Но он считал, что ему следовало догадаться раньше.

Кривой вот сразу понял и принял самое верное решение. Барсиф пришёл к выводу, что он спас не только госпожу Радис, но и их тоже. Ведь тот громила явно не был простаком. В то время как все наёмники превратились в головешки, на нём даже куртка не задымилась. Да и мечи просто ни с того ни с сего не искрятся. А когда Кривой рубанул ему по груди, тот даже не шелохнулся. Барсиф не сомневался, что без Радис они точно не победили бы.

– Ну, как думаешь, что сегодня делать будем? – пробубнил Слизень. – В городе уже всех убрали.

– Ещё мост не зачищали. Вроде за ним госпожа ещё кого-то догнала.

– Делать нам больше нечего, как убираться из-за этого ублюдка Ихира, – припомнил парень о виновнике событий. – Пусть преступников заставят или ещё кого. Половина города с ума сходит, а мы вместо того, чтобы за порядком следить, будем опять ивен знает чем заниматься.

– Я тоже так думаю. Но градоправитель боится. Вроде как Капальщица сказала, что мертвецы у города принесли заразу. Вот и дёрнули всех сразу на «уборку».

– А почему мы тогда их вниз сбрасываем, а не закапываем или не сжигаем? Ну или куда подальше не отвозим?

Сынка вздохнул, но ответил:

– А потому что это никому не нужно, кроме сумасшедшей старухи. Не так сделаем – вонь поднимет. Вот и скидываем, просто чтобы на глаза не попадались. И считай всё, нету их.

Слизень скривился:

– Бардак.

Барсиф усмехнулся совпадению – его отец был точно такого же мнения.

Скоро все собрались, и от казармы до моста шавки добрались за полчаса. Потом пришлось надеть повязки, чтоб не задохнуться. Половину моста уже расчистили, но то тут, то там виднелись непонятные вонючие пятна и копоть. Через десяток минут они убирали самое грязное место, как раз над полосой болот.

Шавки взялись за работу. Они брали тела и перекидывали их через низкий парапет в пасть клубящегося тумана. Барсифа передёргивало, когда он думал о том, как там внизу будет пахнуть через несколько дней.

Когда они очистили мост, вернулся посыльный. На той стороне не было ничего, кроме брошенного лагеря. Работа оказалась закончена.

После неприятного задания Барсиф посидел немного в одном из любимых в хакане трактиров и домой вернулся только к ночи. Мачеха, собравшаяся было остановить пасынка и припомнить утреннюю неприятность, схватила его за локоть.

– А ну! – рявкнул Уснат, негромко хлопнув по столу. – Отстань от него. Он город защищал, пока ты в погребе сидела!

Барсиф выдернул руку и не оглядываясь ушёл к себе. Его настолько взбесило прикосновение женщины, что он едва сдержался, чтобы не сказать что-нибудь едкое. Но отец не простил бы подобной дерзости. Сынка не боялся, что пожилой мужчина со злыми глазами, в которого превратился Уснат, сможет как-то наказать уже взрослого сына, но всё ещё старался не ввязываться в споры. Не из уважения и не из страха, а больше по привычке.

Дворовые собаки тоскливо завыли.

***

Прошло не больше недели, и жизнь вернулась в прежнее русло. Барсиф поражался, как быстро люди приняли произошедшее и вернулись к своим обычным занятиям. В этой способности приспосабливаться парню мерещилось нечто жуткое. Он искренне восторгался и пугался подобной человеческой черте. Сынка всё чаще стал размышлять, к каким ещё вещам люди могут привыкнуть, и начал чуть иначе смотреть на усмеров.

Раньше ему думалось: когда человек оказывается таким непочитаемым магом, все его существование меняется. Все становится иначе. Вроде того, что небо неожиданно видится не голубым. Но подобного Сынка ждал и от службы в хакане, и от первого боя.

Барсиф усмехнулся и ополовинил кружку с «волчьей ямой». В том баре, где парень сейчас сидел вместе с сослуживцами, это был самый дешёвый и невкусный напиток. Его и заказывали только молодые шавки с маленьким жалованием.

– Я вот всё думаю, а что у тебя волосы такие кудрявые? – спросил его брат Кривого.

Он внимательно смотрел на голову Сынки. В его руках была уже третья кружка за вечер, и парня немного шатало. Он положил подбородок на ладонь и стал ждать ответа. Лицо у шавки выглядело настолько наивным и заинтересованным, что Сынка невольно улыбнулся.

– Ты их, поди, каждое утро расчёсываешь, – поддержал тему Червь.

Сынка растерянно оглянулся на товарища, который обычно не поддерживал странные разговоры. Особенно те, которые касались волос. Вероятно, из-за того, что был совершенно лысый. Барсиф решил, что дело в алкоголе, ведь весь город знал – Сынка с рождения мог похвастаться кудрями, такими редкими для Дигриды.

– Ага, яичными желтками вечером мажу, а утром встаю, смываю, накручиваю кудри и иду в патруль. А мачеха злая такая, потому что завидует моей благородной красоте. А батя понять не может, как для мужика я слишком красивый вышел, а для бабы страшный.

Слизень тихо засмеялся и стал сочинять остроумный ответ. Червь криво улыбнулся и погладил макушку.

– Как думаешь, – вдруг спросил он, – зачем она вернулась? Ну, дочка почившего господина Ифатхи.

Сынка пожал плечами:

– Тут её дом.

– Не думаю, что она вот просто так взяла и приехала. Она же одна пришла. Мужа не приводила, а он у неё должен был быть, я слышал. Братишку с собой не взяла. А Бавва мне сказала, что госпожа, вроде как, звала его.

Барсифу не хотелось снова говорить на эту тему. Об этом столько было сказано без него и им, что она стала похожа на истёртые до дыр штаны, которые надевают десять лет подряд. Поэтому парень решил отшутиться:

– Я лично рад, что она одна. Госпожа точно не будет тратить деньги на женщин и карты, верно ведь? Ха!

– Хах, ну точно. А что твой отец?

Щека Барсифа нервно дёрнулась. Об этом с ним говорили даже чаще, чем о госпоже. Но из уважения к Червю он не стал ни ёрничать, ни возмущаться и ответил прямо:

– Как новость прошла, что она вернулась, так он ни одного вечера ещё не молчал. Где он только столько злобы берет? Ума не приложу.

– Он же тысячник! Им положено быть злыми, как казённым собакам.

– Уже пару лет как на пенсии, – пробурчал Сынка.

– Ну, профессиональные привычки. А ты что?

– А что я?

– Ты ж вроде к псарям хотел пойти. Чё, не получилось?

– Эх, да как-то передумал. Раздражают меня эти собаки. Убил бы некоторых. Но нет, там всех любить надо. Терпения мне не хватает, Червь. Мачеха говорит, что это я в отца такой.

На самом деле Барсиф отказался от своей мечты совсем по другой причине. После того случая в детстве он стал часто ходить к псарням. И в пятнадцать заметил то, что могло присниться только в страшном сне – любая ссора в семье заставляла привычных лохмачей и ящерок обходить его и сторониться протянутой руки, какой бы кусок мяса он ни протягивал. Они словно чувствовали раздражение парня, страх или гнев, даже если Барсиф сидел в соседней комнате. А когда Сынке пошёл третий десяток, собаки начали выть. Изредка. В моменты, когда он испытывал особенно яркие эмоции. По крайней мере, ему так казалось.

Никто не знал, как можно проверить человека: порченый он или нет. Кроме Капальщицы, конечно. Но Барсиф и так знал. А стоило ему услышать, что сделалось с собаками в присутствии госпожи усмерки, то и вовсе откинул последние сомнения. Он усмер. Такой же, как Радис. Вот только, видно, совсем слабенький, раз его странностей так никто и не заметил. Или все просто делали вид, что ничего не понимают.

На прибыльном и несложном ремесле псаря пришлось поставить крест, а Уснат настоял на постоянной службе в гарнизоне. В паскуды парня не взяли, а вот в шавки приняли с радостью. И он был даже доволен. Служба шла не в тягость, и Барсиф иногда забывал, что если кто-то узнает его маленькую тайну, то приятной жизни может прийти жестокий конец.

Сынка как-то видел, как забили одного сотника. Между неудачной дракой, в которой он одним ударом в грудь лишил жизни какого-то несчастного, и скорой непубличной казнью не прошло и дня. Парень надеялся, что причиной такого гнева была всё же не природа мужчины, а жестокий поступок и резкие слова, которыми виновный хотел добиться оправдания. Ведь если это так, то и Барсифа в подобной ситуации могут выслушать и пощадить, но сам шавка слабо в это верил. Иногда ему снились кошмары, как Кривой, Червь и Слизень топят его в твёрдом полу, вдавливая лицо в грязные занозистые доски казармы.

Конечно, Барсиф не хотел быть усмером. Кто по доброй воле согласится стать непостижимым, страшным человеком? Изгоем. А вид Радис в бою только закрепил этот страх. Но всё-таки теперь он относился к своей доле несоизмеримо спокойнее, чем раньше. Даже если ему придётся спасаться бегством из города, Сынка останется тем же человеком, каким является сейчас.

Слизень допил своё пиво и ударил пустой кружкой по столу. Он довольно охнул, как дед, заслуживший улыбку молоденькой красавицы. Червь заказал себе добавки.

– Что-то ты разошёлся. Праздник какой-то? – спросил Сынка.

Мужчина смерил его недовольным взглядом, но заказа не отменил.

– Дело твоё. Я домой.

***

Через несколько месяцев всё успокоилось. Господин Хаелион затих: сидел на своих Золотых холмах. Госпожа Сфета больше не посещала город. Всё было спокойно, пока вдруг на главной площади не появилось объявление:

«Госпожа Радис Сфета ищет учеников в усмеры».

Небольшую бумажку срывали несчётное количество раз, но она появлялась снова. И скоро весь город знал, что Радис звала всех: старых и молодых, женщин и мужчин, бедных и богатых.

Город вскипел, как банный бак, и гудел, как пчелиный рой. Сложно было понять рады ли они, злы или просто поддались массовой истерии. Люди, в большей степени одинаково смотревшие на ситуацию, совсем перестали понимать друг друга. Сен-Сфета затрясло в буйстве словесных стычек и даже кулачных разборок. А то и все вместе. Часто выходило, что только после драки двое понимали, что с самого начала говорили об одном и том же.

Отдельное место в безумной смеси мнений имели приверженцы старых взглядов. Они без конца подбивали людей на бессмысленные возмущения. Как трупные грибы, распыляющие свои вонючие споры, подобные люди без конца пугали всех вокруг байками, домыслами и бредовыми слухами:

– А что, если порченых ей не хватит? А что, если их недуг заразен?

– Она армию собирает. Начнёт войну с соседом. А как с Ихиром закончит, так за Палаты9 возьмётся! Я всё сказал!

– Она собирается порченных разводить, как собак. Нет? Зачем ей тогда девки в ученики?

Отец Барсифа был одним из таких людей, и поэтому всё семейство не находило покоя. Редкий вечер не заканчивался ссорой на ровном месте. Редкое утро начиналось для Барсифа с чего-то хорошего. Он уже думал переехать в казарму, лишь бы только не чувствовать пустоту, оставшуюся вместо исчерпавшего себя раздражения.

Остальные сыновья, его старшие братья, уже состоявшиеся и не пленённые нездоровой опекой и родительской жадностью, перестали приходить в дом. Барсифу после службы не хотелось ничего, кроме как поесть и запереться в комнате до утра.

Окружённый негодованием, недовольством и беспочвенными обидами, Барсиф начинал чувствовать некую общность с госпожой. Словно в тот момент, когда в её адрес летел очередной ворох оскорблений, он стоял рядом и отчасти принимал их на себя. В патрулях Сынка старался не показывать, что сказанное о Радис задевало его.

Постоянное напряжение не проходило бесследно. Барсифу казалось, что ситуация с собаками ухудшилась. Казалось, его злоба стала какая-то особенная и вязкая, как болотная жижа, приставшая к рукам. А самым страшным было то, что сослуживцы иногда смотрели на него с опаской. Когда он спросил Слизня напрямую, тот только пожал плечами:

– Да какой-то ты не такой. Злой, что ли. Понурый. В семье проблемы?

– Ага, они совсем помешались, – отвечал парень дежурной фразой.

Дневные патрули, в которые Барсифу полагалось ходить чаще всего, неожиданно оказались для шавки слишком опасными. Любая потасовка буквально выводила его из себя. Он видел и чувствовал затылком эти подозрительные взгляды. Слышал злобное шипение испуганных котов, слышал, как с полным ужаса придыханием смотрят на него незнакомые люди.

А может, он просто накрутил себя?

В один из патрулей ему не повезло попасть на массовую драку. Всё по той же причине: из-за госпожи усмерки. Барсиф и не заметил, как его самого затянуло в эту потасовку, как ногу в трясину. Когда всё закончилось, кровь из разбитого носа и грязь засохли коркой на лице и куртке. Он был вымотан, ослаблен и просто-напросто истощён.

Едва разбирая дорогу, Барсиф добрался до дома. В бане смыл налёт уходящего дня тёплой водой. Но он не торопился идти дальше.

«Мачеха дома. И, возможно, отец», – думал Сынка.

Когда прошёл час или больше, он набрал в бочки воды и, наконец, вышел. К его несчастью, дома были оба. Пожилой Уснат медленно точил ножи, его жена возилась с тряпками.

– Ну и где тебя носит? Ты вернулся полтора часа назад! – бухтела женщина, протирая окна.

– В бане был.

– И что ты так долго-то там сидел, а? Ох, поди, всю воду выплескал. Опять набирать!

Она визгливо выдохнула и, скорчив страдальческую мину, вышла из дома. Отчего-то ей не верилось, что Барсиф в состоянии что-то сделать должным образом.

Сынка налил себе супа. Есть не хотелось, но приём пищи был больше привычкой, чем необходимостью. Одной из множества, которые он почти перестал замечать сквозь пелену тусклого раздражения.

Вернулась мачеха. Вялой рукой вытерла испарину и уселась за стол.

Барсиф поражался тому, насколько Радис отличалась от своей тётки. Словно чужие люди. При должной внимательности можно было отметить и общий тип фигуры, и небольшую схожесть чёрных глаз и профиля. Но вот характер! Барсифу казалось, что раз увидев и одну, и другую он мог бы с уверенностью сказать, что эти женщины не найдут общего языка.

– Слышали, сегодня драка была. Говорят, из-за бабы какой-то, – пространно сказала мачеха.

Барсиф рассмеялся про себя – не из-за «какой-то», а из-за конкретной. Более чем конкретной.

Уснат тоже ничего не ответил, продолжил возиться с точильным камнем. Глаза женщины недобро сверкнули, губы сжались в линию. Барсиф отлично знал, что будет дальше – она начнёт беситься. Найдёт любой повод, только бы вывести отца из себя. Отчего-то ей подобное очень нравилось. Можно сказать, это было увлечением мачехи, как вязание и плетение.

– Слышали, что теперь Капальщица будет проверять погодок порченки? Или тех, кто на год-два старше или младше. И тебя, наверно, проверят.

– Пусть проверяют.

– Отстригут тебе локон – плешивинка будет. Ой, как некрасиво выйдет…

Она потянулась к мокрой кудряшке, подцепила её тонким пальцем и покрутила. Барсиф озадаченно отстранился. Теперь все его мысли занимал неожиданный жест.

Именно за странную любовь мачехи к внешности Барсифа одна девчонка когда-то и прозвала его Сынкой. С детства не было и дня, чтобы женщина, которая когда-то решила встать рядом с главой семейства, не потянула мальчика за щеку или за волосы, чтобы не подкралась с расчёской.

– Сыночка, сыночка, – приторно щебетала она над ним.

Пасынок.

В компании детей смеялись над ним, и тогда Радис вышла вперёд:

– Сынка. Барсиф Сынка!

Она так мерзко произнесла это, что Барсифу в тот момент стало нестерпимо стыдно. Потому что и интонация, и брезгливое выражение лица – всё попало в цель.

– В кудрях не видно, мама. Извините, я устал. Пойду спать.

Обиженный взгляд женщины обжигал. Будь Барсиф более совестливым, точно пожалел бы о сказанном.

Сынка поднялся в комнату и закрыл за собой дверь на ключ. В полутемной комнате его мысли наконец обрели ясность. Совсем растеряв терпение и осторожность, он стал собирать вещи.

***

Глухое серое утро неожиданно показалось на верхушках деревьев. Барсиф вздохнул и ещё раз осмотрел себя. Его ноги были все в дорожной пыли, на ногтях нарос плотный панцирь грязи. Тонкая рубаха разодралась на боку, а в мокрых от тумана волосах намертво застряла разная лесная мелочь.

В просвете между деревьями уже виднелось поместье Сфета. Отсюда не было понятно, проснулся ли там кто-нибудь из слуг. Усталость упала на его плечи, уговаривая посидеть ещё несколько минут.

От города до поместья не больше получаса пешком по главной дороге. Барсиф ушёл ночью, в свете луны. Боясь погони, решил пойти «короткой» дорогой, и он бы не заблудился, но вот только поскользнулся на краю какой-то ямы и кубарем укатился в неизвестность. Парень ударился головой, а очнулся уже в кромешной тьме.

– Ну и зачем всё это? – сказал он, отгоняя от себя голодную тишину. – Это же бред какой-то. Никому я тут не нужен, в лучшем случае тряпками выгонят.

Несмотря на всю уверенность в неудаче, Сынка решил всё же дойти до госпожи Сфета, но никак не мог сделать финальный рывок. Ждал, сам не зная чего именно. Какого-то знака. И когда окно на первом этаже распахнулось, и какая-то женщина стала трясти тряпку, он решил, что это подходящее знамение. Стараясь выглядеть наиболее сознательно в противовес потрёпанному виду, Барсиф обогнул поместье и вышел к главному входу. Толкнул высокие старые двери: те поддались с мерзким скрипом.