Полная версия
«Да что же это происходит? – де Конн остановился. – А если бы даже и сон…»
Подобные сны он видел только в детстве. Отец называл их «выход из тела» и предупреждал: «Это очень опасные сны, Авад, ты можешь не вернуться…» Де Конн никогда не решался путешествовать в подобных снах и блюл своего двойника до тех пор, пока не просыпался.
– Та́йта11! – крикнул он.
Зов впитался стенами, будто вода губкой.
– Тихо, ты разбудишь его! – шепот сотен голосов начал наполнять пространство.
– Кого? – тоже шепотом спросил де Конн.
– Его, того, кто спит…
Очевидная невнятность ответа возмутила маркиза, но, не желая быть неучтивым, он промолчал и впервые решился сделать шаг. Первый осознанный шаг в первом осознанном «выходе». Мягкое касание о стеклянный пол. В коридоре нет света, но окружающее источало бледно-синеватый свет.
«Кто спит?»
Еще шаг…
– Здесь кто-нибудь есть?.. – произнес де Конн на полголоса сильнее.
– Тихо… тихо… не буди его…
«Кого не будить? Себя самого?» – при этих мыслях он начал удаляться от дверей спальни, чтобы не вернуться в собственное тело, не найдя ответа.
– Авад!
Это был голос отца! Де Конн уже открыл было рот, чтобы отозваться, но окружающее, словно имея собственные уши и рты, вкрадчиво-испуганно напутствовало:
– Не слушай его!.. Не буди его!..
Надо было уйти от них, от этих приросших к его ушам стен и мебели. Он миновал коридор, прошел в свой кабинет, а оттуда – в библиотеку. Почему его тянуло в зал с книжными полками?
Библиотека оказалась пустой и мрачной, голые кирпичные стены одиноко стремились ввысь, пропадая в ночном небе.
– Он здесь… тихо… – твердили навязчивые вещи за дверями.
Вдруг все качнулось: пол, стены. Маркиз застыл. Привыкший к землетрясениям на побережье Тихого океана, он определился, где лучше находиться при более сильных толчках. Но земля стихла. Замер в ожидании и де Конн. Минута, другая. Он напряг тело и слух. Где-то со стороны кабинета доносились хлюпающие звуки и тихий напев. Молитвы? Дверь тихо приоткрылась, но пролет вел не в кабинет, а вниз, в подземелье. Ступеньки иные, стертые, покрытые пылью. Маркиз потянул носом. Запах множества старых сальных свечей. Подземелье казалось знакомым, но он мог поклясться, что никогда здесь не был. Это не его дом! Везде: на подоконниках, выступах, столах, стульях – болезненно слабым огнем мерцали масляные плошки. Нестерпимо воняло паленым мясом… Посередине (узкий стол, над ним – высокая тень) – человек в полуистлевшей монашеской робе. Знакомый ларец со снадобьями на стульчаке. Отцовский. Маркиз приблизился к столу. Кто-то лежал на нем. Изуродованное тело девушки. Незнакомец в балахоне, напевая молитву, зашивал на ней глубокую рану, тянувшуюся от бедра к ребрам. Со стола на потрескавшийся каменный пол капала цедившаяся кровь.
– Та́йта? – позвал де Конн.
Тень не шелохнулась. Маркиз сделал шаг вперед. Нет, фигура не так высока. Отец был коренаст, с плечами шириной в косую сажень, но выше своего сына. Де Конн присмотрелся к несчастной на столе. Она была нага, с распоротым животом, покрытая кровавыми подтеками, белая до синевы. Девушка не двигалась, а лишь таращила глаза на своего «лекаря». Тот, закончив с еще одним швом, принялся вдевать очередную нить в крюкообразную иглу.
– Что вы делаете? – спросил де Конн незнакомца. Он привык к кровавым сценам, но эта девушка казалась ему знакомой.
Незнакомец вздрогнул и поднял голову.
– Разве ты не знаешь? – раздался над столом мягкий голос, и зеленоватые огни блеснули из-под капюшона. – Принимаю твои роды!
Волосы зашевелились на голове де Конна. На него пустыми бесстрастными глазами смотрело его собственное Я, но невероятно состарившееся, иссушенное, пораженное язвами проказы. Де Конн в смущении отступил, его взор опустился на распростертое тело.
– Матушка?!
Он осекся. Несчастная повернула лицо к маркизу. То была уже не его мать! То была Изабелла де Сварро, его жена, убитая двадцать лет назад!
– С днем рождения, милый, – произнесла она голосом столь мягким и бархатным, что от боли воспоминания о ней у де Конна перехватило в горле…
Вдруг невидимая сила толкнула его к стене и потянула сквозь твердь кладки. Ребра сдавило, маркиз с усилием втянул воздух. Не страх, но ошеломляющая тоска заполнила его чувство со стремительностью цунами. Он хватался за острые углы и скрипел зубами, но лишь тогда, когда невероятная масса каменного мешка должна была сокрушить его тело, в ушах де Конна раздался крик отца.
– Проснись!!!
Де Конн передернулся и широко раскрыл глаза. Перед ним возникло испуганное личико Мариам.
– Вы кричали, господин, – пролепетала она.
Маркиз осмотрелся. Сердце бешено колотилось и болело, на глаза сами по себе наворачивались слезы. Он не отмечал своего дня рождения со времени смерти Изабеллы и детей. Двадцать лет назад банда галерников напала на его замок, когда он уехал на охоту. Погибли все: жена, двое детей, старые верные слуги и их семьи. Де Конн поклялся разделаться с каждым участником той драмы. Он лично нашел и расправился как с напавшими, так и с их семействами, детьми, внуками и прямыми наследниками. Кровная месть требовала уничтожения врагов вплоть до седьмого колена… если таковые еще оставались. Но маркизу так и не удалось выйти на след организаторов резни. Единственной зацепкой в том, кто мог быть главой разбоя, были те, кто жил и работал с убийцей его семьи – с графом Димитровым, увы, почившим от тяжелой болезни шесть лет назад. Решив, что охотиться более не на кого, маркиз де Конн избрал дочь графа Алену в качестве жены… Причина столь неожиданной мягкости скрывалась в пророчестве, данном ему самими Духами судьбы. Они предсказали де Конну любовь к дочери врага, и, как бы он ни увертывался от их влияния, они таки взяли верх. Маркиз влюбился в Алену до того, как узнал, кем она ему приходилась… Не был ли сон с Изабеллой напоминанием о необходимости выполнить клятву о мести? Или он звучал предупреждением о грядущих неприятностях из-за неуместной любви маркиза к дочери ее убийцы?
– Долго ли я спал? – спросил он, нахмурившись.
– Чуть более двадцати минут, господин.
Де Конн отер лицо руками и тяжело вздохнул. Он легко умел переключаться с деловых споров на романтичный диалог, но сны врезались в его память ярче реальности и запекались в ней, как рубцы от раскаленного металла. Он ненавидел сновидения! Они всегда несли некий тайный смысл, были полны отчаяния и борьбы, словно он не спал, а переходил в иную, параллельную жизнь своего воспаленного разума… Изабелла! Она пришла к нему перед самой женитьбой… впрочем… приближался праздник мертвых12.
– Мне пора работать, – буркнул де Конн. – Жду тебя к ужину через час!
Его путь лежал в кабинет – туда, где уже ожидали хозяина брадобрей Доминик, личный секретарь Охос с расписанием на неделю, докладами и прочими неотложными делами.
Дела прошлые и нынешние
– Дага и шпага против трех шпаг. Что за абсурд! – рявкнул маркиз де Конн, отбросив письмо в сторону. – Неужели они так высокомерны, что считают достаточным выставить против меня всего трех соперников?!
Охос с пониманием усмехнулся. Ответный вызов семьи Бенетто на требование де Конна выдать ему Сильвию Рейес казался смешным.
– Если бы они серьезно взялись защищать от вашего гнева эту девицу, то прислали бы роту профессиональных баратерос13! – вставил секретарь, насмешливо изгибая тонкие брови.
– Нет, они просто пытаются унизить меня, – фыркнул маркиз. – Ладно, впишите combat à outrance14 в календарь на среду… Что еще?
Вместо ответа Охос странно покосился на гайдуков хозяина.
– Хм, позвольте заметить, – произнес он, – что наемные убийцы наверняка уже в городе, знают, где ваш дом…
– …и попытаются нанести мне удар до официальной дуэли! – догадался де Конн. – Очень верное наблюдение, уважаемый!
Присутствующие в кабинете гайдуки тревожно переглянулись. Шарапа оскалился, Барыга с Кабезой ухватились за кинжалы. Маркиз усмехнулся.
– Придется ходить оглядываясь, господа, – он дал знак рукой о том, что беспокоиться не о чем. – Итак, о делах, Охос.
– Из мебельной мастерской Тура пришло уведомление о том, что спроектированный вами спальный гарнитур не совсем соответствует стилю…
– Любезный! – перебил его маркиз. – Я заказывал не «спальный гарнитур», а мебель для спальни, посему передайте молодому мастеру, что меня интересует не стиль, а форма кресел и софы, удобная мне в «будуарных делах»… Записали? Дальше.
– Семейные дела. Сводный брат вашего сиятельства, барон Кадигерн, напоминает, что его маленькому Даниилу в феврале исполняется семь лет…
– Купите ему белого пони.
– Ваша сестра, Виктория, просит помощи в помолвке ее сына, Гарвия…
– Ах! – маркиз поморщился и, сняв со стены одну из любимых немецких шпаг без крестовины, кивнул Шарапе. – Герцоги д'Аггия владеют большими землями на побережье Андалузии, но территория почти опустела от десятилетий разбоя пиратов… Ладно, я возьмусь за них… Пусть готовит сына к свадьбе. Дальше.
Охос отложил семейные дела и выудил бумаги с текущими докладами. Шарапа между тем пригласил в кабинет двух слуг: дворецкого и молодого человека по имени Харитон. Последний из вошедших с недавнего времени являлся приказчиком его сиятельства по закупкам материалов на ремонт дорог имения. Сутулый и нескладный, он напомнил де Конну итальянца-евнуха из замка своего отца: весь вид его кричал о мягкотелости, чему предательски способствовали безвольный подбородок, покатые плечи и вдавленная грудь. Еще юношей де Конн основательно подпортил жизнь бедному скопцу.
– Мессе́р Авад! – надрывно тянул тот, едва увидев молодого маркиза. – Хозяин возвратится из города через ча-а-ас! Немедля вылезайте из воды-ы!
Но вечно проказливый мальчишка не слышал завываний с берега. То ли из-за тихого голоса евнуха, то ли из-за веселого визга купавшихся с ним наложниц отца…
Войдя, Харитон смиренно застыл. Его простоватое, но далеко не глупое лицо выражало непритворное сожаление и даже некое страдание, подобное тому, которое испытывает мелкий вор, подбрасывая в бегах от полиции часть украденного спящей в телеге бабе. Маркиз состроил на лице угрожающую мину и снова кивнул Шарапе. Тот выдал молодому человеку сюртук, расшитый различными пуговицами в семь неровных рядов.
– Во вторник – встреча с господином Коза… хм, Козодавлевым15… – продолжал Охос. То, что хозяин собирался проделать со странным сюртуком приказчика, ему очень не нравилось. Это было одно из всем известных «внушений» маркиза. Он никогда не ругал и не бил своих слуг за ошибки, но в первую их провинность делал это самое «внушение», которого вполне хватало. Формы хозяйских взбучек были разными. Бедному приказчику достались пуговицы.
– Ага! Мне надо обсудить несколько идей относительно улучшения жизни и образования крестьян в нашем имении, – де Конн неприветливо ухмыльнулся и, пробуя сталь шпаги на гибкость, медленно изогнул ее клинок. – К тому же Осип Петрович побывал на стольких должностях, что неплохо бы спросить его совета по многим иным вопросам! Дальше.
– В среду, в полдень: Государственная комиссия о погашении долгов покойного графа Димитрова.
– Да, есть надежда вернуть кое-что из того, что уже попало в государственную казну…
– В полтретьего того же дня назначена аудиенция у господина Оппермана об оборонительном положении острога Койра. В четверг – Дворянский банк…
Между тем Харитон готовился к «внушению». Он раскраснелся, растопырился и так напрягся всем телом, что жилы его вот-вот готовы были взорваться от напиравшей крови. Сама процедура, включающая выданный сюртук, называлась «Снятие медалей» и заключалась в том, что маркиз острием шпаги срывал на нем все пуговицы. Те нашивались намеренно туго и неравномерно, в зависимости от степени гнева хозяина.
– В пятницу утром ваше сиятельство ждут в Межевой экспедиции Третьего департамента Сената относительно апелляции о ревизии земель князя Камышева в Херсонской губернии. В полдень – Заемный банк…
Охос сделал паузу. Маркиз вытянул руку со шпагой, и ее жало вмиг сорвало пуговицу с сюртука приказчика. По кабинету раздался щелкающий стук отскакивающей от твердых поверхностей металлической крохотульки. Вторая, третья… десятая… Они слетали настолько молниеносно, что Охос, сбившись со счета, отер вспотевший лоб и бессильно ткнулся в свой список.
– Генеральша Кутузова, Екатерина Ильинишна, приглашает к следующей неделе на семейное празднество по случаю пожалования ее супругу графского титула.
– Явлюсь! – рыкнул маркиз, не отрываясь от напряженного занятия. Скорость движений смертоносного оружия нарастала, риск порезать тело наказуемого повышался.
– Мамзель Жорж приглашает в Эрмитажный театр на рождественский спектакль…
– Приду… Пошлите ей пятьсот рублей на три билета, – тон хозяина становился жестким, отчего дыхание Харитона останавливалось. – Что еще?
Охос отложил расписание и виновато глянул на побелевшего приказчика.
– О закупке досок для строительства колесопроводов16…
– Ага! – де Конн, к этому времени закончив со всеми пуговицами сюртука, высматривал в одежде молодого человека что-нибудь подходящее для острия его шпаги. – Просветите-ка меня, Харитон Кабронович, чем отличается стоимость досок, купленных оптом и в розницу без учета таможенных сборов… и какая разница между новыми досками и теми, что сняты со старых стругов17?
– Проворовался, ваше сиятельство! – выпалил тот, кося широко раскрытыми глазами на блуждающее вокруг его носа острие смертоносного оружия. Домашние слуги уже посоветовали ему сразу признаться и покаяться: это всегда умеряло ярость хозяина даже при самых тяжелых погрешениях.
– Это мне уже известно, – лаконично произнес маркиз под свист пуговиц, слетавших с отворотов рукавов. Сюртук печально повис на сгорбленных плечах наказуемого. – Мне бы узнать, откуда вся эта ваша милая компания взялась и как ее найти, а уж после того, как я с них шкуру сдеру, послушаю и ваши завывания о бедных родителях, несчастном детстве и прочих причинах, натолкнувших вас на сей возмутительный проступок.
Вдруг стальной кончик его шпаги нашел иную цель – штаны бедного Харитона. Тот заволновался. Он носил французские штаны с лацбантом. Всего четыре пуговицы удерживали широкий кусок ткани, прикрывавший его виды на будущую семью. Присутствующие напряглись. Отскочила первая, за ней вторая… Харитон обмяк и затряс подбородком.
– Кто вам харчи оплачивает? – бесстрастным тоном спросил де Конн.
– Вы, ваша честь.
– Жену вашу когда я обещал из Ярославля в Петербург выписать?
– Опосля Рождества…
– Сколько часов вы работали приказчиком в мануфактурной лавке?
– Поболее пятнадцати, ваша честь.
– А у меня?
– Десять…
– Отпускные, выходные и наградные у вас там были?
– Никак нет…
– А сейчас?
Вдруг Харитон хлюпнул носом. Целенаправленные вопросы хозяина раскрывали ему истинную картину его величайшей ошибки и безвозвратной потери. Де Конн отдал шпагу Шарапе, с пониманием покачал головой.
– На сегодня я с вами закончил, – произнес он без всякого оттенка злобы или сочувствия. – Идите, подумайте, составьте мне список всех тех сподручных проныр, кои помогали вам в сем маленьком мошенничестве, а там я подумаю, что делать дальше… и не хитрите, иначе я возьмусь за вынимание гвоздей.
– Гвоздей? – просипел Харитон. Он уже пятился спиной к двери, ухватив края отваливающегося лацбанта.
– Да, сударь, – маркиз брезгливо отвернулся. – Тех, кои будут вбиты в стол через ваш язык.
За дверями приемной раздался неравномерный топот тяжелых каблуков. В немыслимом галопе приказчик несся по лестнице, перескакивая через ступеньки, спотыкаясь и падая, судорожно хватаясь за перила, извиняясь перед встречными, плача и выкрикивая: «Не извольте сумлеваться!» Услышав грохот, ознаменовавший захлопнувшуюся дверь в парадной, де Конн с легкостью актера сменил гневное выражение лица на умиротворенное.
– Климентий Ярославич, – обернулся он к дворецкому, – готов ли ужин?
– Да, ваша честь.
– Пригласите к столу Мариам, я буду через пять минут… Охос, еще что-нибудь… срочное?
– Завтра, к семи утра, вас ждет господин Краюшкин для осмотра дома, в коем проживал покойный граф Димитров.
– Кто этот Краюшкин?
– Клерк графа, его стряпчий и душеприказчик, – Охос привстал на носочках, скрипнув новыми туфлями. – Как мне сообщили в городском ведомстве, умерший оставил ему наказ: двери в дом заколотить, даже если тот перейдет в казенное имущество.
– Это как же это понимать?
Охос сжал губы в трубочку и сконфуженно хлопнул глазами.
– Ам… Дом собираются сносить, ваше сиятельство… но в него никого не впускают… кроме тех, кто был указан графом в завещании…
Неужели граф Димитров указал имя Авада де Конна перед смертью?! Маркиз ничего не сказал, но едва заметно кивнул. На сегодняшний день его интерес к дому, в котором жил убийца семьи, вызывался лишь единственной причиной. Нет, не желанием сделать подарок невесте, выкупив дом ее отца из государственной казны. Он хотел только одного – покопаться в прошлом графа и по возможности выудить имена его подручных. Потому-то дело было секретное, и он не стал вдаваться в подробности столь странного завещания.
– Завтра утром, после посещения дома Димитрова, я должен навестить одну купеческую семью, по просьбе нашего врача Тилькова, – произнес маркиз. – Мне понадобится одежда попроще… скажем, сельского… нет, лучше голландского врача.
ПриворотПансион Камышева
– Растущая Луна покровительствует гаданию!
Низкий, скрипящий голос цыганки по имени Шилаба и горький дым от ее трубки грубо вытеснили очаровательную безмятежность из будуара графини Алены. Она пригласила гадалку не просто из любопытства, но от нараставшей тревоги о женихе, пусть неясного и возможно беспочвенного, но все же беспокойства… Как ни говори, она плохо знала маркиза де Конна. Влюбилась за какие-нибудь две недели, но ни о прошлом его, ни о настоящем так толком и не ведала. А цыганка, здешняя котельщица, славилась и тем, что могла не только о людях по руке да картам рассказать, но и милого приворожить, обратно вернуть.
Шилаба долго готовилась к гаданию. Она вывела треугольник на полу расплавленным воском свечи, мелом начертила непонятные знаки по трем его граням, углем обвела все эти узоры в круг, перетасовывала карты и, раскидывая их по сторонам фигуры, поморщила крючковатый нос. Многочисленные браслеты на ее руках резали воздух тонким лихорадочным перезвоном, одежда пахла костром, а глаза мерцали, как задорные ночные огоньки.
– Как зовут его? – вполголоса спросила она.
– Маркиз Мендэз Авад aль Бенех аль Шакла Акен де Конн, – негромко отчеканила Алена.
Она сидела на полу напротив и завороженно следила за руками старой гадальщицы. Та вдруг скривилась, бросила три карты в центр треугольника и вздернула верхнюю губу над горящей трубкой.
– С друзьями надежен, с врагами лют, безупречный покровитель, зверь в бою, дьявол в мести… – выпалила она. – Сколько ему лет?
– Не знаю, но он намного старше меня, – смутилась девушка.
– Избранный твой бабье естество хорошо знает и в амурных делах ненасытен, – прорычала она, – оно и лучше, что старше…
Алена ничего не поняла, но ради приличия кивнула. Та непристойно выругалась, разраженно бросила по краям треугольника еще по паре карт, произнося имя суженого то полушепотом, то нараспев.
Вдруг над головой, где-то под потолком, пронесся не то скрип, не то топот, будто сидели они не в будуаре второго этажа Алениных покоев, а в камбузе, под нижней палубой торгового судна. Девушка боязливо осмотрелась, прислушалась. И точно, над сводом нечто неспокойно задребезжало, словно натянутый канат терся о железную балку… Вдруг Шилаба ткнула жилистым пальцем в изображение женщины с жезлом.
– Дело серьезное, простушка вы моя, отобьет у тебя его девка… пригожая, красивая, молодка…
– Темненькая? – сразу догадалась о наложнице Алена.
– Нет, светлая.
– Кто же это? Не будет он с уличными девками водиться!
– То девка не галиматейная… из приличной семьи… – цыганка продолжала водить пальцем по картам и по тому, как зубы ее сжимали трубку, Алена чувствовала приближающуюся беду. – Подожди-ка, родимая, что это?! – смуглое лицо старухи приняло выражение озадаченности. – Давно ли вы суженого знаете?
– С две недели… – ответила Алена, но тут же вспомнила: – Впервые я встретила его так давно, что и не помню… в семьсот девяносто девятом…
– Он вам жизнь спас… – кивнула цыганка, но тут же тряхнула головой. – Ничего не понимаю… Он враг вашему дому!
Алена совершенно запуталась в ворчании старухи. «Надо было Молчаловну пригласить, – вспомнила она о старой прядильщице маркиза. – Она из чуди и темными закоулками в таких делах не бродит».
– Да, у нас было… хм… несогласие, – тактично начала графиня, уже думая, как бы побыстрее закончить гадание, – но Авад Шаклович оказался человеком благосклонным… что я премного ценю и берегу в мыслях и чаяниях своих.
Странный гул над крышей усиливался, приобретая оттенки звучания треснутого дерева и медленно рвущегося холста. Алена бросила взгляд в окно. Нет, шторма вроде как не наблюдается. Старуха, не замечая шума, резко выпалила.
– Кровавый след тянется к вашему порогу!.. Он охотится за вашей семьей!..
Голос ее почти сливался и резонировал с разбегающимися по комнате звуками, и девушке даже показалось, что именно речь Шилабы вызывала это странное дрожание стен.
– Помилуйте, ему охотиться не за кем… – возразила Алена, пытаясь высмотреть в потолке и стенах причину скрежета. – И какая еще кровь?..
Ответа не последовало. Шилаба вдруг резко выпрямилась. В то же мгновение раздался треск, будто гнилые доски разом переломились и посыпались вниз, стуча по стенам и отскакивая друг от друга. Это произошло прямо над их головами. Алена подняла глаза и к ужасу своему увидела пробоину в потолке. Но испугало не это, а то, что люстра с бронзовым основанием в виде остроконечного копья оторвалась от потолка и полетела вниз, прямо в голову Шилабы. Девушка открыла было рот, чтобы предупредить гостью об опасности, но, встретив пораженный взгляд цыганки, сама словно замерзла. Лицо гадалки побелело, боль застыла в ее глазах, и девушке показалось, что сама смерть набросила на несчастную смердящую гниением сеть: цыганка покрылась тонкими темно-синими венами. Еще мгновение, и бронзовый наконечник с невероятной для своей массы силой размозжил ей голову. В лицо ошеломленной девушки брызнул фонтан до неестественности ярко-красной крови…
Крик ужаса поднял на ноги весь пансион князя Камышева. Даже врач Тильков проснулся в своем отдельно стоящем домике от пронесшегося эхом вопля… К счастью, Алене не пришлось увидеть ужасные увечья своей гадалки. В будуар ворвалась старушка с шерстяным покрывалом в руках. То была Фешу18, вепсянка по прозвищу Молчаловна. Остроносая, большеглазая, круглоголовая, она напоминала сову, влетевшую посреди ночи в объятый злыми духами дом. Несмотря на преклонный возраст и маленький рост, Фешу проворно подскочила к остолбеневшей Алене, расторопно бросила по четырем сторонам по горсти соли, ловко накинула на девушку покрывало и крепко ее обняла. Та только и слышала шепот старушки, прорывающийся сквозь неистовый грохот ломающихся балок крыши. Сами слова ею не понимались, так как Фешу смешивала русский язык со своим, вепским.
– …А окияни мереле ом черной остров, на черном острови ом белой камень… – твердо напевала она, сжимая крепкие объятия вокруг Алены.
Но вот стены дрогнули и посыпались, словно их раздробило железным тараном. Неожиданно налетел смерч, жестоко разметал куски разбитых и порванных вещей по гадальному треугольнику, завершая жестокий акт ночной трагедии…
Получасом позже в приемной будуара графини Алены копошилось немыслимое количество взбудораженных слуг и взволнованных родственников несчастной. До свадьбы оставалось менее двух недель, а вести о состоянии невесты маркиза де Конна заставляли беспокоиться даже самых безразличных жителей Дома. Сказали, что сам князь Камышев попросил лакеев перенести его в покои внучки, чтобы лично увидеть ее.
Из будуара вышел Тильков. Он был бледен и расстроен. За ним три приказчика молча вынесли тело цыганки Шилабы.
– Что там произошло? – надрывно спросила Петра Георгиевича мисс Бэттфилд.
– Инсульт, – кратко ответил тот, дернув плечами. – Крепкая, здоровая женщина… Даже на простуду не жаловалась… С детства здесь жила, ничем не болела!
– А что леди Алена?
На этот вопрос Тильков ответил не сразу. Он вынул из жилета пенсне и медленно протер линзы, ища вразумительное объяснение состоянию подопечной.
– У графини сны уже наяву случаются… Ее светлости привиделся обвалившийся потолок, и будто люстра, упавшая с него, разбила бедной Шилабе голову.
