Доктрина спасения

Каким бы безразличным не казалось мое настроение (ввиду не лучшего состояния здоровья, смею заметить), я с интересом прислушалась.

– Да я тебя… – проревел чей-то бас. Видимо, оскорбление памяти родителей здесь, как и везде, считается достаточно серьезным проступком.

– Что ты меня, баклан? Если еще не отрезали яйца, как вашему дружку Ркиису, можешь встретиться со мной в кругу!

– Меня зовут Бакаан, ты, сука дрянная! – злобно, под смешки окружающих, рявкнул охранник и сильно пнул зубоскалящую пленницу в камеру. Его товарищи покрепче перехватили оружие, на случай возможной драки или хотя бы бунта.

Пока они шли, я тем глазом, что не утратил способности открываться, в подробностях рассмотрела всю тесную компанию. Стражи обычные, в тех же форменных бронированных плащах и шлемах. Правда, вместо традиционных пик или алебард каждый вооружен изогнутым мечом средней длины. А вот мои, вероятно, сокамерницы подобным единообразием не отличались.

В тесную клеть забросили высокую девушку с шикарной рыжей гривой, стянутой на затылке невзрачной веревочкой. Темные глаза непонятного при таком скудном освещении цвета, одна рука отсутствует – отсечена или оторвана почти у локтя, закрыта кожаным стаканом с отверстием в центре. Несмотря на визгливый голос и травму, выглядела она довольно симпатичной. Пара шрамов, на плече и боку, явно полученных от меча или другого режущего оружия, но ничуть не укротивших буйный нрав, не портили внешность.

Следом втолкнули узколицую женщину средних лет с темными короткими волосами и пронзительно-фиолетового цвета глазами. Мазнув по мне безразличным взглядом, не выражающим и доли интереса, она направилась в свой угол, не произнеся ни единого слова. Больше всего меня в ее лице привлек ужасно заостренный подбородок – таким, чего доброго, и заколоть можно – и выступающие скулы.

Последнюю обитательницу камеры не толкали, она сама зашла – неспешно, как голодный хищник заходит в вольер с суетящимися жирными гусями. Во всяком случае, под взглядом ее единственного глаза я сразу почувствовала себя неуютно. Было б куда неуютнее, после пережитого.

Саррус. Вернее, сарра. Огромная, два метра и солидная пригоршня вершков, почти лысая – только потом я заметила, что сверху темно-красные волосы заплетены в несколько тугих и тонких кос, уложенных вдоль головы и спускающихся сзади. Остальное выбрито наголо. Единственный глаз бледно голубого цвета с живым, деятельным интересом осмотрел меня.

– Смотри-ка, оклемалась, – возвестила она низким, грудным голосом. Который в точности ей соответствовал, вот только казался… старше, что ли? Приглядевшись, я заметила небольшие морщины, затем перевела взгляд на руки. Нет, ей уже определенно не двадцать. И даже не тридцать, кто бы мог подумать.

Кроме того, случайный отблеск солнечного света, осветивший ее сбоку, выявил многочисленные шрамы. Зажившие раны, очевидно, тотчас же перекрывались новыми… это либо долгая военная служба под присмотром опытного знахаря, либо достаточное количество удачи, чтобы все время водить смерть за нос.

Или недостаточное, чтоб вообще не получать ударов. Кто как судит, знаете ли.

Все трое были одеты в незатейливые костюмы из двух предметов – набедренной и нагрудной повязки. Их удачно дополняли несколько синих и багровых пятен – следы от ударов. Некогда песочного цвета пижама, в которой меня и взяли тепленькой, не отошедшей после сна, к этому времени тоже превратилась в две изорванные грязные тряпки не слишком большого размера.

Полезная привычка на корабле, где даже в часы законного сна могут внезапно поднять по тревоге. Совершенно бесполезная, если спишь в собственном замке, где вроде бы все безопасно и тихо… говорят, ардниттам, то есть внезапно пробудившим в себе силу магии ведьмам полезно спать и вообще ходить нагишом. Но я-то не арднитта. Просто нерадивая студентка одной, вернее, единственной на соседнем континенте магической академии. А что до моей дальнейшей карьеры в виде должности капитана пиратской команды, спасения каких-то королей – вечно все складывается самым идиотским образом.

Уж можете поверить непосредственной участнице. Самым. Идиотским. Образом.

Я сообразила, что неплохо было бы ответить.

– Вроде как. Где я?

– В камере, – хохотнул один из любезнейших стражей, который и остался у решетки. Видимо, служебный долг – наблюдать за тремя живыми телами и одним условно живым, дабы чего не выкинули.

– Заткнись, Карвариин, – беззлобно прошипела однорукая с огненными волосами, потирая ушибленный локоть. – Добро пожаловать на единственный в этой стране островок свободы, существо.

Это уже мне, видимо. Разум, и без того тщательно отбитый в предыдущие дни, мучительно соображал, шутит девушка или издевается.

– Должна ли я понимать, что в Аргентау слово «свобода» означает нечто обратное его первоначальному смыслу? – слабо, хоть и многословно откликнулась я.

– Ишь, как загнула, – уважительно посмотрела рыжая. – Не, все гораздо проще. Когда-нибудь и сама поймешь.

– Не спеши, Чака, – проговорила женщина-воин. – Если она может говорить, то ходить – еще вряд ли. Магичек в жизни бьют мало, пускай они даже высокие и страшные. Не сегодня-завтра загнется.

– Не первый раз, – криво усмехнулась я, смотря в потолок. – Хотя сейчас, признаюсь, отделали знатно. Как-то у вас тут слишком благодушно, нет?

– Благодушно?

– Ага. В тюрьме обычно начинают выяснять, кто главный, а в этой камере едва ли не самые сливки общества сидят. Только чаепития не хватает, с тортом. Так везде или только тут?

– Погоди-погоди… – удивилась рыжая, – а что за традиция такая? И много ты по тюрьмам посидела?

Честно говоря, я несла откровенный бред. Ибо, если подобный ритуал и впрямь отсутствует, глупо интересоваться о его наличии. Или о причинах отсутствия.

О «прописке» мне рассказали мои любимые матросы. Когда человеку или кому бы то ни было методично отбивают желание сопротивляться местным заводилам – руками, ногами, подручными предметами. Около половины команды «Храпящего» в свое время обретались в тюрьме города Москалл, где и нахватались совершенно диких нравов и обычаев. Но, оказывается, нельзя по одной тюрьме судить обо всех тюрьмах. Тем более, находящихся в других государствах.

– Забудь. У меня смутное чувство, что здесь находятся не преступники… или не совсем преступники, – усмехнулась я.

– Как сказать, как сказать, – скривилась моя собеседница. – Глянь в тот угол, не сочти за труд. Там сидит Йилаан по кличке «Игла». Двенадцать лет она трудолюбиво тачала сапоги прекраснодушным жителям Мабары, ни во грош не ставившим ни ее труд, ни ее саму. А после того, как один такой же прекраснодушный господин совершил, по его мнению, очень забавную шутку, помочившись на нее, Игла просто вспорола ему глотку обычным сапожным шилом.

– Страсти какие, – пробормотала я и поморщилась от боли, пытаясь сесть и прислониться спиной к стене. – А большая?

– Раэ… она здесь так давно, что никто и не помнит, как она сюда попала.

– Меня уж точно не пленяли вместе с захваченной добычей, Чака, – глухо сказала одноглазая воительница. – Хотя в том, что я попала к квалиирам, моей заслуги тоже нет. И большой чести также.

– Ты-то кто, сокровище серое? – язвительно спросила Чака, не обращая внимания на укоризну.

Врать и что-то придумывать не было смысла.

– Тави меня зовут. И, да, я владею магией. Хотя не только ей, на самом деле… долго рассказывать.

– Ты вообще человек?

– Наполовину. И, хоть меня называют порождением Ниста, смею заверить, что ни один бог – ни Темный, ни Светлый – не принимал участия в этом замечательном процессе. Даже демоны не вмешивались, – пожала плечами я, ошейник болезненно проехал по кровавой ссадине.

– С такой-то рожей… немудрено, – хмыкнула сарра. – Ту, что любит ругаться, зовут Чакьяни Салта… руку ей откусили здесь, в кауссе, но пока живет. А ведь, подумать только, была хранителем учетной книги. Здесь кто угодно переродится.

– Жить захочешь – еще не так раскорячишься, – отвесила ей шутовской поклон Чака и снова принялась за меня:

– Небось, сидела в своей башне и горя не знала… пока какой-то воин не одолел в честном поединке и не сдал на руки нашим доблестным охранникам?

– В башне? Честный поединок?

Были б силы – рассмеялась бы. Пришлось довольствоваться тусклой усмешкой.

– Выкрали из собственной постели. Вообще я капитан шхуны, если уж на то пошло.

– Рыбу возили? – не унималась она.

– Грузы различные… в основном, не свои, – пояснила я. И вспомнила, что мимо слуха стремительно пронеслось какое-то слово, показавшееся странным и непривычным… а, возможно, и несколько слов. – Кто такие квалииры?

– А-а-а, – протянула Чака, – так ты пиратка… или пиратша?

Раэ медлительно протянула руку и кончиками пальцев стукнула рыжую по плечу. Та испуганно отшатнулась:

– Ты чего?

А удар-то был увесистый… даром, что на вид – обычное прикосновение.

– Оставь ее. И так еле дышит, а ты со своими расспросами.

Затем сарра обратилась ко мне:

– Квалииры – это мы. Пешки для увеселения зрителей и лично короля Аргентау. Мужчины и женщины, сражающиеся насмерть друг с другом, с отчаянными добровольцами, дикими зверями или демоническими созданиями… все едино.

– Не так страшно, – прикрыв глаза, проговорила я.

– Не так страшно? – изумленно повторила Чака. – Нет, я понимаю, что вы, маги, постоянно имеете дело с какой-то потусторонней дрянью, но ты, похоже, совсем не понимаешь, куда попала.

– Не хочу изображать браваду… но я дралась с людьми, зверями, демонами. Магией и клинком. Вас много?

– Всего около сорока. Мужиков, правда, гораздо больше – на нас Его Величество выделил всего-то две четырехместных камеры. Аргентау не слишком почитает женщин, – развела руками Чака. Вернее, рукой и… второй рукой, тем, что осталось.

– Это неважно, – покачала головой я.

– Что тогда важно для тебя? – спросила Раэ.

– Еда, вода, отдых. Не обязательно в таком порядке.

– Если ты не встанешь завтра, тебя просто убьют. Таковы здесь порядки, серая, – сообщила она и спокойно легла на спину, подвинув под голову бурый предмет. Подушка. Обычная подушка, набитая соломой. У меня подушки не было, точно так же, как и у Йилаан, и у Чакьяни.

– Не встану куда?

– На тренировку, – заметно помрачнев, сказала рыжая Чака.

По правде говоря, я всегда любила тренировки. Процесс обучения – чему угодно – казался мне своеобразной магией, которая доступна каждому, и, боюсь, я до сих пор не изменила мнения на сей счет. Однако на следующий день после знакомства с сокамерницами для меня настоящим подвигом оказалось просто выйти во двор по длиннющему коридору, после того как за спиной недобро лязгнула дверь.

Замок здесь, кстати, очень хитрый. Вокруг замочной скважины наклепан выступающий стальной короб, куда рука с ключом засовывается чуть ли не по локоть. Изнутри открыть – неразрешимая задача, даже если руки, как у Рованского Ужаса. Эх…

Ноги, к счастью, мне никто не удосужился сломать. Да, дышать тяжело, кровоподтеки только начали переходить из черного в темно-лиловый оттенок, двигаюсь с трудом… а что делать? Держась за стену, я с трудом поднялась вслед за покидающими камеру узницами. Пошатнулась. Удержалась на ногах. С моим ростом сейчас только падать…

– Ого… а ты высокая, – усмехнулась Чака, нетерпеливо вцепившаяся в прутья решетки. Сама она едва четыре вершка мне уступает, но на фоне Раэ мы обе – что марды.

– Она и раньше была высокая. Рост нашей новой соседки ничуть не изменился с момента ее появления в камере, – флегматично заметила та, которую называли «Игла».

– Не-е-е, – протянула рыжая, – раньше она была длинная, потому что лежала плашмя. А сейчас высокая, потому что встала на ноги.

– Тебе бы философские трактаты писать, – пробормотала я, пробуя босыми ступнями неровный пол. Она залилась смехом, ярким, словно солнце, спросонья бьющее точно в глаз:

– А я и писала!

– О чем же, если не секрет?

– Ну… я не закончила. Не вышло. Пустилась в это чертово морское путешествие… «Про воздействие гармонических риффов консьегенской лютни на слух тягловых животных».

Собственно, все соблюдено. Длинное, напрочь идиотское название, невнятная и совершенно бесполезная суть. Отличный, должно быть, трактат. Оставалось только промолчать, однако все же спросила:

– А консьегенская лютня как-то отличается от обычной? И как она воздействует на слух тягловых животных?

– Не знаю. Но писала я именно про консьегенскую, – твердо заявила Чака.

Стражник, шедший позади, коротко ткнул ее в спину древком копья:

– Заткнись.

– Иди дерьма поешь, – огрызнулась рыжая.

– Боги… когда уже меня переведут в другое крыло. Там хоть бесконечного женского трепа нет, – вздохнул второй, добродушный увалень со скорченным словно от зубной боли лицом.

Игла, не оборачиваясь, произнесла:

– Нельзя отрицать, что, если бы Чакьяни угораздило родиться в мужском теле, разговаривала бы она ничуть не меньше.

– Скажешь тоже, – фыркнул первый. Их командир – его плащ ничем не отличался от формы подчиненных, так что должность его, скорее всего, не соответствует чину – коротко оборвал нас:

– Разговорчики!

И все послушно утихли. Только Чака еще бормотала себе что-то под нос. Но – вполголоса, неслышно. Поставила бы свои последние тряпки на то, что она ругается, как заправский боцман. Даром что «хранитель учетной книги».

Переход длинный и полностью укрытый камнями. Слева – череда небольших проемов, которые освещают коридор. Справа – масляные лампы, что зажигаются только с приходом ночи. Сзади идут три охранника: два с копьями, один чуть поодаль, с арбалетом. Спереди еще один, и их командир, который с виду ничем не отличается. Даже шлем тот же, уставной. Возможно, есть какие-то еще знаки различия, но для меня они пока что все на одно лицо.

Целых пять конвоиров… и это несмотря на то, что мы и так безоружны. Либо таков уставной порядок, либо же начальство странной тюрьмы с о-о-очень большим пиететом относится к сарре. Ее пальцами можно с легкостью давить черепа, было бы желание, но грузности я, как ни старалась, в массивной фигуре женщины не заметила.

Вторая камера либо где-то в другом крыле, либо я ее просто не заметила. Немудрено. Концентрируясь на том, чтоб не упасть во время ходьбы, иногда пропускаешь мелкие и незначительные детали вроде комнат, заполненных пленницами. Иногда добрые воины помогали мне кончиками копий, но не слишком сильно – так, мол, знай свое место, ушастая тварь.

Возникало смутное желание развернуться, схватить копья и повтыкать им в наиболее интересные места, однако самоконтроль – великое дело. Хоть в данный момент и приходится уделять ему намного больше внимания, чем обычно.

Все басни о самоконтроле магов правдивы хотя бы на долю – если ты не научишься дисциплинировать собственный ум, заклинания останутся тебе неподвластными. Есть, правда, довольно неприятная особенность. Когда волшебник оказывается в месте, которое частично или полностью подавляет его силу, эмоции становятся бушующей горной рекой, которую смирить практически невозможно. Вероятно, на то, чтоб держать себя в руках, мы тратим, в том числе, крупицу своей Искры.

И, сколь бы мала она ни была, но в кандалах мне ее ощутимо не хватает. Ярость, досада по поводу собственной глупости, обида, тоска по боевым товарищам… все смешалось в огромный спутанный клубок огня и молний.

Зато легче переносить боль телесную, что ни говори.

Двор – огромный круг с четырьмя колоннами, уходящими вверх. Две из них разрушены примерно до середины. Некогда с уцелевшими товарками они поддерживали величественный свод какого-то зала или перекрытие между этажами исполинской башни. Земля вымощена крупными булыжниками, успевшими потемнеть и схватиться зеленым цветом от времени, в углах пробивается трава.

Вдоль круга, по стене, неспешно прогуливаются трое солдат с мощными арбалетами. Идут порознь, примерно на одном и том же расстоянии друг от друга. Ага, это чтоб мы не вздумали, чего доброго, перебраться через стены. Хотя все щели между крупными булыжниками плотно замазаны раствором, так что и ступить негде – нужна кошка или абордажный крюк. Вдобавок еще конвой из четырех солдат и сержанта, чье присутствие убивает мысли о побеге на корню.

Завидев в центре площади небольшой костер, я толкнула Чаку в бок:

– А это зачем еще?

– Обжигать колья. Чтоб не ломались, – емко сказала рыжая.

В самом деле, у стены небрежно свалена куча палок различной величины. Видимо, для «тренировок». Если сломаются, обломки можно сразу бросать в огонь. Практично.

– У вас ровно два часа, – резко произнес сержант, затем подал невнятный знак своим бойцам, и они разошлись в стороны. Двое стали у того прохода, откуда появились мы, двое – напротив. Там тоже имелась небольшая дверь, сейчас запертая на засов. Хм, если засовы с внутренней стороны двора, кто-то же их должен открывать?

– «Ровно два часа», – передразнила его Чакьяни, затем покачала головой, – Пес смердящий.

– Чака. Доставай свое оружие, – велела Раэ. – Недобитая будет сегодня в паре с Иглой, ты никогда не знала меры. Йилаан, полегче.

Та молча кивнула. Я мысленно возмутилась, но вслух тоже не произнесла ни слова: полежать бы еще… с декаду. Бывали случаи, когда приходилось сражаться после тяжелых ран, однако в моем распоряжении были чудеса целительной магии. А сейчас придется делать ставку на внутренние силы тела.

Я выбрала из грубо обтесанных кольев увесистую дубинку в аршин с лишним длиной, присела на корточки, сунула деревяшку в костер. Пламя сожрало несколько щепок, затем нехотя начало облизывать свежее дерево.

– Чем вы вообще деретесь? – спросила я Иглу. Ее узкое лицо скривилось – то ли усмешка, то ли болезненные воспоминания, так сразу и не поймешь. – Мечи, копья, секиры? Боевые молоты? Или как здесь, так и там – на палках сражаетесь?

– Нет. Ничего из перечисленного.

– Не поняла…

– Ни мечей, ни копий. Вообще ничего… из обычного оружия.

– На кулаках, что ли? – удивилась я, поворачивая палку, словно вертел с поросенком. При мысли о жареном мясе едва не захлебнулась слюной, однако как-то справилась.

– И не на кулаках, – пожала плечами она, – увидишь.

Отличный, полный нужных мне сведений ответ.

Перехватив дубинку в левую руку, я ударила ею пару раз об камни, сбивая огонь. Бросила взгляд направо – Чака примотала на культю какой-то невообразимо грозный протез в виде тяжелой палицы, окованной стальными кольцами, прикрепленный к деревянному «стакану». Все это богатство крепилось к предплечью кожаными ремнями. Раэ, несколько раз взмахнув выбранным бревном в воздухе, терпеливо ожидала.

– Ей единственной разрешается пользоваться на тренировках тем же, что и в кауссе, – сообщила Игла. – Обычно Чакьяни еще берет тонкий и легкий меч во вторую руку.

– Здесь, понятное дело, никто не разрешит, – кивнула я и поднялась на ноги, опираясь на свое оружие, словно на трость или костыль. – То есть, мечами все же пользуются?

– Мужчины. Но Чакьяни везде умудряется побыть исключением.

Заметив, что Игла взяла сразу три хворостины, я удивленно приподняла бровь. Но на всякий случай стала в среднюю стойку, немного выставив руку. Так, словно в ней был меч, а не наспех обожженная палка.

Тем не менее, глядя на мои кровоподтеки, противница покачала головой и отбросила в сторону одну. Теперь она вооружена двумя, но держит их как-то странно – посередине, не хват фехтовальщика, что-то еще…

Едва успела среагировать, когда длинный выпад чуть не достал меня в бедро. Я отбросила удар и примерилась было атаковать сама, как получила довольно болезненный тычок в плечо. Чака хохотнула, наблюдая за нами:

– Не спи, серая!

И тут же получила такую затрещину от сарры, что только ноги мелькнули в воздухе.

Я ушла в оборонительную позицию. Хоть Игла и не слишком старалась достать меня, ее движения быстры, а постоянная смена стойки заставила меня сплести нечто вроде традиционной Стальной Сети, которой в совершенстве владеют саррусы. И которой в свое время я не преминула обучиться у Графа.

Первый мой наставник, Айви Столлрус, обучал только тому, чем сам владел в совершенстве – и недостаток знаний отнюдь не мешал ему считаться одним из лучших мечей империи, а то и мира Кихча. В возрасте семидесяти трех лет, между прочим. Но самое важное он неустанно твердил в различных формах: фехтовальщик, который прекратил учиться, может заранее рыть себе могилу. Это действительно для многих занятий и ремесел, однако во владении различным смертельно опасным оружием данный вопрос и вправду является краеугольным камнем.

После того, как я увидела одинокую каплю пота на ее лбу, поняла, что Игла серьезно пытается оставить еще пару угольных отметин на мне. Пришлось несладко, и к концу боя я пропустила еще два тычка, один вскользь вдоль правой руки и еще один сильный, в живот. До нее я дотянуться даже не пыталась. Дыша, словно загнанная лошадь, я знаками показала, что не помешал бы перерыв.

В следующей попытке я пропустила только один удар – когда заметила, что флегматичная девушка начинает медленно звереть. Как же, перед ней что-то полумертвое, недобитое и только сегодня поднявшееся на ноги, а все равно как-то держится в драке. Я отвела палку в сторону, показывая, что все еще не перевела дух, и забилась под стену, опустив дубинку рядом.

Наблюдая за вторым поединком, один раз встретилась взглядом с воительницей Раэ. Вздрогнула и пообещала себе не смотреть в этот полумертвый глаз… по крайней мере, в ближайшие дни. Даже когда мы сражались с ледяными элементалями, я не чувствовала такого мороза, пробирающего до костей.

Судя по внутренним ощущениям, понадобится еще несколько дней, прежде чем я приду в себя. И тогда… я все равно продолжу немного поддаваться. Пока не пойму, что такое их загадочный «каусс» и не выторгую у судьбы хоть немного жизненной силы. Осталось придумать, что дать загадочной леди взамен.

Глава 3. Традиции

Чуть ли не всю следующую декаду в меню была рыба. Сырая, иногда вареная, но обязательно с чешуей, плавниками и потрохами. Иногда к ней добавляли склизкую белую кашу. Тем не менее, даже последняя была вкуснее. Добрый лекарь Штольц – худощавый мужчина немного за пятьдесят – пару раз выдал пилюли от живота, но помогали они слабо. Еще два раза дали «похлебку из помоев», как ее ненавязчиво обозвала Чака.

Я поспешила с выводами, думая, что это похоже на тюрьму. Нет. В тюрьме, как наперебой рассказывали мне некоторые из матросов, уклад совсем другой. Есть более значимые заключенные, от слова которых зависит многое, даже жизни сокамерников. Есть определенные привилегии, поскольку у такого вожака на свободе может оставаться куда больше знакомых, чем вся численность городской стражи. И, чтоб избежать бунтов, им обычно делают некоторые… послабления.

Разрешают передавать письма (а если и не разрешают, ушлые узники пользуются чем угодно, от ниток, продернутых снаружи камер, до наглых крыс), небольшие посылки, даже книги. Конечно, библиотеки при тюрьмах никто держать не будет, однако те немногие фолианты, что попадают в руки кандальников, затираются до дыр.

У нас все просто – никаких послаблений. Типичные рабские бараки. Хотя… у меня не так много опыта, чтоб судить о «типичности».

Бои на палках хоть как-то приукрашивают сонную обыденность, на все выходки во время них стражники смотрят сквозь пальцы. Главное, чтобы убивать друг друга не начали. Еще мы играем в «солому». Это как в камни, только камней в камере явно нехватка. За исключением тех, из которых сложены стены. Поэтому используем соломинку, разорванную на мелкие куски – кто заберет последнюю из пяти рядов по пять, имея возможность за раз брать от одной до трех, тот и проиграл. Играем на скудную пайку или просто так.

Кроме того, раз в несколько дней нас забирают на работы. Это может быть каменоломня, хлев, или конюшня: работа всегда либо тяжелая, либо грязная, а чаще всего – и то и другое одновременно.

Женщин и мужчин квалиир всегда сорок. Такое число, кажется, было одобрено каким-то королем сто или двести лет назад. Историю Грайрува я изучала хорошо, историю Аргентау – увы. Так вот, если в любой другой стране предпочли бы разделить количество бойцов поровну или примерно поровну, здесь женщин вчетверо меньше. Зрители не слишком жалуют женские бои. Меньше увеселения – меньше прибыли в казну.

Там же, на работах, я и познакомилась с остальными.

Конечно, мужчин и женщин даже на работы вывозят отдельно, дабы избежать беспорядков. Но обитательниц второй камеры я все же увидела воочию.

Сначала столкнулась нос к носу с чернокожей лысой девушкой, которая угрюмо толкала тачку с навозом из узкого прохода хлева. Я туда – она оттуда. Смекнула, что пустую тачку можно откатить без лишних усилий и освободила дорогу, но она даже не глянула на меня, покатив дальше свою поклажу. Хоть бы спасибо сказала, что ли.