Республика воров

– И наши жизни на фиг поломать.

– Вам следует хорошенько уяснить, что вы очень плохо разбираетесь в происходящем и вообще мало что понимаете. В Тал-Верраре я вам жизнь спасла.

– Ха, что-то я вас там не приметил, – проворчал Жан.

– У Сокольника есть друзья, соратники и последователи, которые теперь считают себя орудиями возмездия, – ответила гостья. – Его очень любили, несмотря на все недостатки. На Ночном базаре вам показали салонные фокусы, большего я не позволила. Если бы я не вмешалась, вас бы убили.

– Эти, как вы изволили выразиться, салонные фокусы нам в Тал-Верраре все дело изрядно подпортили.

– Подпортили, но жизни вас не лишили, – заметила она. – По-моему, я обошлась с вами весьма милосердно, хотя мне это и дорого стоило.

– Дорого стоило? Как это?

– Сокольник был дерзок, жесток и неосмотрителен. Да, он выполнил все условия договора – вы же знаете, картенские маги скрупулезно исполняют взятые на себя обязательства, – однако же следует признать, что он взялся за это с… излишней жестокостью.

– Он едва не превратил сотни людей в безмозглых истуканов! В мебель! – воскликнул Жан. – Это не просто излишняя жестокость, а…

– Этого требовал заказчик, – возразила гостья. – А вот о вас и ваших друзьях в соглашении не упоминалось.

– По-вашему, это его извиняет?! Да идите вы с такими извинениями… – Локк закашлялся. – Мне пофигу твое милосердие, старая ведьма! Мне пофигу, как и почему Сокольник с глузду съехал! Я б из него всю кровь выжал, до последней капли, – жаль, времени не было, ему лишь малая толика заслуженных страданий досталась.

– Локк, вы и не представляете, как вы правы. Совершенно не представляете. – Архидонна Терпение со вздохом скрестила руки на груди. – Увы, никто, кроме меня, представить этого не может. Видите ли, Сокольник – мой сын.

Интерлюдия

Неутопленница

1

Летом семьдесят седьмого года Сендовани, тем самым летом, когда пропала Бет, тем самым летом, когда Воровской наставник продал своего набедокурившего питомца отцу Цеппи, достославному Безглазому священнику храма Переландро, мирок Локка внезапно расширил свои границы. Привычные тревоги и опасения исчезли без следа, а их место заняли новые, ежедневно меняющиеся трудности, истинный смысл которых по большей части от Локка ускользал.

– А если тебе встретится священнослужитель другого ордена? – вопросил отец Цеппи, поправляя белую полотняную рясу послушника, надетую на Локка братьями-близнецами Санца.

– Следует приветствовать его традиционным поклоном, как подобает скромному послушнику… – Локк обхватил левую ладошку правой и склонил голову так низко, что лоб его почти коснулся сложенных вместе больших пальцев. – И пока ко мне не обратятся, должен хранить почтительное молчание.

– Правильно. А если ты встретишься с послушником другого ордена?

– Осеню благословением, отвращающим беды с его пути. – Локк вытянул правую руку раскрытой ладонью вверх и повел ею за левое плечо, словно медленно отгоняя муху.

– И что еще?

– А… на приветственное пожелание доброго здравия следует отвечать подобным же образом… а если со мной не заговорят, то и я ничего говорить не должен.

– А если тебе встретится послушник ордена Переландро?

– Его я должен приветствовать первым…

– Как именно?

– Ну это… А, надо поклониться, пожелать доброго здравия и призвать благословение Покровителя сирых и обездоленных… С послушниками разговаривать сердечно и вежливо, а в присутствии священнослужителя рта не раскрывать.

– А с каким приветствием следует обращаться к послушнику в Покаянный день, который выдался дождливым? – полюбопытствовал один из близнецов.

– Ой… – Локк растерянно прикрыл ладошкой рот. – Я не… По-моему…

– Других приветствий не существует ни для Покаянного дня, ни для дождливого, – усмехнулся отец Цеппи. – Что ж, выглядишь ты как подобает. И основные правила затвердил назубок всего за четыре дня. Очень даже неплохо. Многие послушники месяцами ритуалы осваивают и все равно, как с ними ни бейся, до двадцати сосчитать не могут, пока башмаков не скинут.

Отец Цеппи встал и неспешно оправил белую рясу. Он и его питомцы сидели в святилище храма; сырое затхлое помещение свидетельствовало не только о смиренной нищете последователей Переландро, бога милосердия, Покровителя сирых и обездоленных, но и об их полнейшем равнодушии к плесени и застарелой гнилостной вони.

– А теперь, олух десный и олух шуйный, несите-ка мои оковы.

Кало и Галдо наперегонки бросились в дальний конец святилища, где в каменную стену был вбит массивный железный штырь с прикрепленными к нему длинными тяжелыми цепями, и, с грохотом проволочив их по полу, защелкнули широкие кандалы на запястьях священника.

– Вот так-то! – торжествующе воскликнул Санца, первым завершивший свою работу. – Ты, братец, даже пердишь медленно.

– Очень смешно! – хмыкнул второй. – Эй, а что это у тебя под носом?

– Что?

– Мой кулак, вот что!

В следующее мгновение перед глазами Локка стремительно замелькали руки, ноги, локти и колени близнецов; за четыре дня он так и не научился отличать Кало от Галдо. Братья, заливаясь безумным хохотом, увлеченно мутузили друг друга, а потом одновременно взвыли – отец Цеппи с невозмутимым спокойствием ухватил обоих за уши и разнял.

– Ну-ка, умники, надевайте рясы. Когда мы с Локком займем свои места, вынесете к нам чашу для сбора подаяний.

– Так нам же сегодня на ступенях сидеть не надо! – сказал один из близнецов.

– А вы и не будете, просто мне одному чашу таскать лень. Значит, вынесете ее и делом займетесь.

– Каким делом?

– Помните, я вчера таможенные грамоты подделывал? Так вот, это не грамоты, а задачи по арифметике. Каждому из вас – по паре страниц. На кухне есть угольки, пергамент и чернила. Вечером похвастаетесь своими достижениями.

– У-у-у! – разочарованно заныли Кало и Галдо, причем не вразнобой, а весьма мелодично; они вообще обладали неплохими певческими голосами и даже говорили в лад, – правда, Локк пока не понял, случайно или нарочно.

Отец Цеппи занялся последней, самой важной частью своего наряда: тугая повязка на глазах, создававшая у окружающих ощущение полной беспомощности, была наложена так, что можно было свободно глядеть под ноги.

– Локк, открывай двери, – велел он. – Солнце уже давно встало, а вот деньги сами себя не уворуют.

Локк с усилием потянул рычаг, скрытый за одним из заплесневелых ветхих гобеленов; в стенах святилища что-то глухо заскрежетало, и восточную стену сверху донизу рассекла узкая ярко-золотая полоса, которая, постепенно ширясь, вскоре залила все святилище теплым солнечным светом.

Отец Цеппи взял Локка за руку:

– Ну что, готов?

– Ага. Наверное, – прошептал Локк.

Держась за руки, воображаемый Безглазый священник и его новый воображаемый послушник вышли из воображаемой каменной тюрьмы в знойный полдень. У Локка внезапно пересохло во рту, словно он глотнул сухого жара, струившегося от нагретых солнцем камней.

Так они вместе покинули храм, чтобы дерзко, как грабители в подворотнях, обворовывать почтенных жителей Каморра, причем оружием им служили лишь метко сказанное слово и пустая медная чаша.

2

В первые месяцы, проведенные у отца Цеппи, Локк с удивлением обнаружил, что живет в совершенно неизвестном городе, и ему пришлось заново учить все, что он до сих пор знал о Каморре. Сироты Сумеречного холма выбирались на городские улицы, будто ныряльщики из подводных глубин, и поспешно возвращались в полумрак кладбищенских склепов, предпочитая привычные опасности жизни в подземелье неведомым городским обычаям.

Локк в белой рясе послушника Переландро сидел на ступенях храма, а солнце, которое он еще недавно считал пылающим глазом грозного божества, теперь всего лишь согревало ему макушку. Любой мальчишка сказал бы, что просить милостыню – дело нудное и скучное, но жизнь на Сумеречном холме научила Локка терпению. Если прежде ему приходилось прятаться в темных углах от побоев и оскорблений, то теперь можно было часами лентяйничать под ласковыми лучами солнца и благодарить горожан за их щедрые подаяния.

Постепенно он изучил распорядок жизни Храмового квартала. Если поблизости никого не было, отец Цеппи негромко отвечал на вопросы Локка, терпеливо объясняя своему подопечному, как определить, к какому ордену принадлежит тот или иной священник, кто из прохожих богат, а кто – не только богат, но и знатен, и прочие важные отличия.

При виде желтокурточников у Локка все еще замирало сердце, но констебли, проходившие мимо храма Переландро, лишь кивали с вежливым равнодушием, а некоторые даже отдавали честь Безглазому священнику и малютке-поводырю. Прежде Локк и представить себе не мог, что тонкая полотняная ряса надежнее прочного доспеха защитит его от всемогущих стражников.

Констебли отдавали Локку честь… С ума сойти! О всевышние боги…

Перемены происходили с Локком и в святилище, точнее в тайном подземелье Древнего стекла, скрытом за нищенским фасадом храма. Впервые в своей жизни Локк наедался досыта, а отец Цеппи увлеченно знакомил его с кулинарными искусствами Каморра, всячески поощряя интерес своего подопечного к приготовлению разнообразных блюд. Впрочем, в сравнении с искушенными в поварском деле братьями Санца от Локка было мало толку, но постепенно он научился и просеивать муку от червей, и нарезать мясо, и отличать фруктовый нож от вилочки для угрей.

– Ох, хвала всем богам, солнце, свежий воздух и еда куда действенней некромантии, – однажды заметил отец Цеппи, похлопав Локка по животу. – Ты больше не ходячий скелетик, хоть и мелковат. Теперь можно и не бояться, что тебя первым же ветерком сдует.

– Отлично! – воскликнул один из близнецов. – Пусть жирок нагуливает, а потом мы его заколем, как всех остальных. Славное выйдет жаркое к Покаянному дню!

– Остальные умерли своей смертью, – успокоил Локка второй Санца. – Ты не бойся, мы тебя не тронем. Вот, съешь лучше хлебушка.

Под опекой отца Цеппи Локку жилось вольготно. Вкусной еды и чистой одежды хватало, кровать была мягкой и удобной, а по ночам ему не угрожало ничего, кроме беззлобных проказ братьев Санца. И все-таки легкой жизнью назвать это было нельзя.

В первые же дни Локка научили изображать послушника Переландро, а последующие уроки стали сложнее и труднее. Безглазый священник ничем не походил на Воровского наставника: он не позволял близнецам запугивать Локка и не грозил мясницким ножом за ослушание. Нет, он просто… расстраивался. Отец Цеппи обладал некой волшебной силой: на ступенях храма он с невероятным искусством – то рассудительными доводами, то пылкими воззваниями к богам, то нравоучительными наставлениями – заставлял прохожих расставаться с деньгами, а когда обучал Локка секретам своего мастерства, то так разочарованно вздыхал, удивляясь непониманию своего питомца, что это было хуже всяких побоев.

В общем, к новой, странной жизни Локк привыкал с трудом. Огорчать Безглазого священника он опасался, не сомневаясь, во что это выльется (шею Локка обвивал шнурок, на котором висел кожаный мешочек с акульим зубом – зловещая метка смерти), однако самого отца Цеппи не страшился. Кряжистый бородач искренне радовался, когда Локк правильно выполнял порученное ему задание, а его похвала согревала не хуже солнечных лучей. Иными словами, для воспитания своих питомцев Безглазый священник пользовался всего лишь резкой сменой настроений, переходя от безмерного разочарования к глубокому удовлетворению.

День за днем Локк осваивал тонкости умывания, одевания и кулинарии, заучивал заповеди ордена Переландро и правила поведения за столом, запоминал, что означают флажки на каретах и гербы на доспехах охранников, знакомился с историей Храмового квартала и его достопримечательностями.

Грамота, письмо и счет оказались самым сложным делом. На изучение этих премудростей отводилось по два часа в день, до и после сбора подаяний на ступенях храма. Вначале Локку пришлось изрядно потрудиться, запоминая тридцать букв теринского алфавита и с помощью груды фишек осваивая основы сложения. Он раз за разом повторял буквы и выводил их на дощечке, так что они ему даже снились. Отец Цеппи научил своего подопечного складывать буквы в слова – сначала короткие, потом подлиннее, – а затем показал, как составлять из слов простые предложения.

После этого каждое утро Безглазый священник оставлял Локку письменное задание, которое мальчик должен был сначала прочесть и лишь после этого приступить к завтраку. Когда короткие фразы больше не докучали Локку, ему пришлось заняться арифметическими задачами, записанными мелом на грифельной доске, – отец Цеппи требовал выполнять их письменно, а не в уме.

– Отними двенадцать от двадцати шести, – потребовал отец Цеппи однажды осенним вечером.

Ранняя осень в Каморре выдалась необычно приятной; горожане наслаждались теплыми ясными днями и прохладными ночами. В тот вечер отец Цеппи играл с Галдо в «погоню за герцогом», в перерывах между ходами задавая Локку задачки на сложение и вычитание. Все трое сидели за кухонным столом, под золотистым светом роскошной алхимической люстры, а Кало, пристроившись у кухонного комода, рассеянно перебирал струны обшарпанной мандолы, называемой еще дорожной лютней.

Локк старательно вывел цифры на грифельной доске, повернул ее к отцу Цеппи и объявил:

– Четырнадцать.

– Отлично! – кивнул Цеппи. – А теперь прибавь двадцать один к тринадцати.

– Вперед! – воскликнул Галдо, передвигая одну из фигур по клеточкам игральной доски. – Вперед, за короля Галдо, не щадя живота своего!

– Тут-то он голову и сложил, – ответил Цеппи, делая ответный ход.

– Пока вы там бьетесь не на жизнь, а на смерть, я подходящую песню вспомнил, – заметил Кало и, перебирая струны мандолы, высоким голосом негромко затянул:

Из славного Каморра к холму Священных ВратТрехтысячное войско отправилось в поход.Две тысячи героев в сырой земле лежат,А кровь их обагряет бескрайние поля…

Галдо кашлянул, задумчиво разглядывая фигуры на доске, и присоединился к брату; их голоса тут же сплелись в идеальной гармонии:

Из славного Каморра к холму Священных ВратПомчался храбрый герцог на боевом коне.И всадник, и скакун в сырой земле лежат,А кровь их обагряет бескрайние поля…Из славного Каморра к холму Священных ВратСто лиг по бездорожью, туда, где до сих порКаморрские герои в сырой земле лежат,И кровь их обагряет бескрайние поля…

– Великолепное исполнение не делает лучше дурацкую балладу, сложенную глупцами в оправдание безумного старика, – поморщился Цеппи.

– Ее в каждой таверне поют, – возразил Кало.

– Так и было задумано, – сказал Цеппи. – Эта душещипательная песенка прославляет бессмысленную бойню. В свое время я был одним из этих трех тысяч, так что почти все мои старые друзья сейчас в сырой земле лежат. Лучше спой нам что-нибудь повеселее.

Кало задумчиво закусил губу, настроил мандолу и лихо затянул:

К пастуху как-то в гости простушка пришла,Он и рад показать ей красоты села:«Вот коровка, собачка и козочка тут,Ходит вол под ярмом, куры яйца несут.Конь и к плугу привык, и с уздою знаком,Ну а ты подружись-ка с моим петушком…

– О боги, где тебя этому научили?! – ухмыльнулся Цеппи.

Кало захохотал во все горло, а Галдо тут же невозмутимо подхватил следующий куплет:

Кто встает на заре, кто размерами горд,А вот мой петушок и задорен, и тверд,И вдобавок всех прочих усердней в трудах!Приласкай же его, чтоб совсем не зачах…»[2]

Гулко хлопнула потайная дверь, ведущая в подземное логово Древнего стекла. Отец Цеппи вскочил из-за стола, а Кало и Галдо бросились к кухонным ножам.

Локк сполз с табуретки и прикрылся грифельной доской, как щитом; разглядев, кто вошел на кухню, он непроизвольно разжал пальцы, и доска с грохотом упала на половицы.

– Ох, а мы тебя так рано не ждали! – обрадованно воскликнул Цеппи.

Посреди кухни стояла Бет – подросшая, с темно-русыми волосами, собранными в хвост. Бет. Живая и невредимая.

3

– Не может быть, – ошеломленно пролепетал Локк. – Ты же умерла!

– Еще как может. В конце концов, я здесь живу. – Бет бросила к ногам коричневую кожаную сумку и, вытянув ленту из волос, тряхнула головой; русые пряди рассыпались по плечам. – А ты кто такой?

– Я… а ты меня не помнишь?

– Тебя?

Несказанная радость Локка сменилась горьким разочарованием. Пока он лихорадочно соображал, как лучше ответить, Бет, приглядевшись, удивленно воскликнула:

– О боги, да это же Ламора!

– Он самый, – подтвердил Цеппи.

– Вы и его купили?

– По дешевке. Обед в харчевне дороже обходится. Да, твой бывший хозяин мне его сам предложил, – улыбнулся Цеппи, с отцовской гордостью взъерошив русые пряди Бет.

Она почтительно поцеловала ему руку.

– Но все же говорили, что ты утопла! – не унимался Локк.

– Ага, – кивнула она.

– А почему тогда…

– У нашей Сабеты весьма любопытное прошлое, – пояснил Цеппи. – Чтобы объяснить ее исчезновение с Сумеречного холма, пришлось небольшое представление устроить, следы замести.

Бет… Сабета… За время, проведенное с Безглазым священником, Локк не раз слышал это имя и теперь чувствовал себя полным придурком из-за того, что сразу не сообразил, о ком идет речь. Но он ведь думал, что она умерла… Восторг, безмерное удивление, стыд и досада внезапно сменились жаром в животе: Бет жива и живет здесь, у Цеппи!

– А куда… а где ты была? – спросил Локк.

– Училась, – ответила Сабета.

– И как ученье? – полюбопытствовал Цеппи.

– Госпожа Сибелла говорит, что я, в отличие от прочих каморрских учениц, менее вульгарна и неуклюжа.

– А ты… э… значит… – промямлил Локк.

– Великая похвала в устах расфуфыренной старой грымзы, – заметил Цеппи, не обращая внимания на Локка. – Вот мы сейчас и проверим. Галдо, пригласи Сабету на бергамаску. Complar entant.

– Может, не надо, а? – заныл Галдо.

– Хороший вопрос. Может, тебя и кормить не надо?

Галдо торопливо направился к Сабете и отвесил преувеличенно церемонный поклон, едва не задев носом половицы.

– Досточтимая сударыня, я покорен вашими чарами. Не позволите ли пригласить вас на танец? Мой покровитель уморит меня голодом, если сочтет, что вся эта хренотень мне не по нраву.

– Как был мартышкой, так ею и остался, – улыбнулась Сабета.

Они с Галдо вышли на свободное пространство у стола.

– Кало, будь так любезен, обеспечь музыкальное сопровождение, – попросил Цеппи.

– Да-да, конечно, – кивнул Кало, провел рукой по струнам мандолы и начал играть быструю ритмичную мелодию.

Галдо и Сабета двигались слаженно, вначале медленно, а затем все убыстряя темп. Локк завороженно следил за сложным узором чинного танца – ничего подобного в тавернах не увидишь. Каждая фигура сопровождалась мерным четырехкратным стуком каблуков; танцоры сплетали руки, кружились, расходились, менялись местами, но все время отбивали четкий ритм.

– Этот танец очень популярен среди знати, – объяснил Цеппи Локку. – Все танцоры встают в круг, распорядитель бала выбирает из них пару, которая танцует в центре круга. За малейшую ошибку полагается своего рода наказание – романтическое подшучивание или еще что. В общем, милые забавы…

Локк его почти не слушал – все его внимание сосредоточилось на танцующих. Галдо двигался с быстротой и ловкостью, свойственной тем обитателям Сумеречного холма, кто, в отличие от Беззуба, приспособился к тяготам сиротского существования. А в Сабете сквозила врожденная грация; в танце ее колени и локти как будто исчезали, и вся она превращалась в скользящие дуги, изящные арки и непринужденные круги. Щеки ее раскраснелись, в алхимическом свете люстры русые пряди отливали золотом, и зачарованному Локку казалось, что они ярко-рыжие…

Цеппи трижды хлопнул в ладоши. Танцоры остановились, но Локк не отводил от Сабеты завороженных глаз. Впрочем, если она и заметила пристальный взгляд Локка, то не подала виду – либо из вежливости, либо из полного безразличия.

– Что ж, недаром я кучу золота просрал на твое хваленое обучение, – сказал Цеппи. – Молодец! Даже такой увалень, как Галдо, тебе не помеха.

– А то! – Сабета, по-прежнему не обращая внимания на Локка, подошла к столу, мельком взглянула на игральную доску и объявила: – Санца, тебе крышка.

– Ничего подобного! – запротестовал Галдо.

– Простейшая трехходовка, – ухмыльнулся Цеппи. – Но я решил его помучить.

Галдо, подбежав к доске, погрузился в размышления, а Кало и Сабета завели оживленную беседу с Цеппи. В обсуждении Локк участия не принимал, не зная ничего ни о танцах, ни о великосветском этикете, ни о благородных вельможах, ни о далеких городах. Спустя несколько минут Цеппи громогласно обратился к Кало:

– Принеси-ка нам чего-нибудь сладенького. Возвращение Сабеты надо обмыть.

– Лашенский черный херес подойдет? – уточнил Кало. – Я мечтаю его попробовать! – Он открыл буфет, снял с полки бутылку зеленоватого стекла, наполненную чернильно-черной жидкостью. – Фу, гадость какая!

– Сказала повивальная бабка, принимая роды у вашей матушки, – добавил Цеппи. – Неси бокалы, и церемонный не забудь.

Питомцы Безглазого священника столпились вокруг стола. Отец Цеппи расставил бокалы и откупорил бутылку. Локк, пристроившись за спиной у близнецов, беспрепятственно пялился на Сабету. Цеппи до краев наполнил один из бокалов густым вином, отливавшим в свете люстры черным золотом.

– Этот бокал наполнен для того, кто незримо присутствует за нашим столом: для нашего покровителя и защитника, Многохитрого Стража, Отца уловок и плутней, – торжественно провозгласил он и почтительно отставил бокал в сторону. – Сегодня его милостью мы счастливы отпраздновать возвращение его верного последователя и нашего надежного друга. – Цеппи поднес к губам раскрытую левую ладонь и дунул на нее. – Словом своим и дыханием своим я скрепляю клятву: в ночь Сиротской луны море примет наше благодарственное воздаяние за благополучие Сабеты – ровно сто золотых монет, украденных у честных горожан Каморра.

Ночь Сиротской луны наступала раз в год, зимой, когда фаза новолуния совпадала у всех лун. В день летнего солнцестояния на год старше становились все жители Каморра, знавшие дату своего рождения, а в ночь Сиротской луны то же самое происходило с теми, кто, как Локк, точной даты не знал.

Наполнив остальные бокалы, отец Цеппи вручил их своим подопечным. Локк с подозрением поглядел на густо-черное вино – ему, в отличие от остальных, достался почти полный бокал.

– Возблагодарим же Многохитрого Стража за полные карманы без пригляда, – с улыбкой произнес отец Цеппи.

– За стражу, спящую на посту, – добавила Сабета.

– За город, кормящий нас, и за темную ночь, нас укрывающую, – отозвался Кало.

– И за друзей, помогающих нам тратить добытое! – воскликнул Галдо, завершая ставший уже привычным для Локка тост.

Все пятеро одновременно поднесли бокалы к губам, причем Локку пришлось держать свой обеими руками, чтобы не расплескать.

Глоток черного хереса обволок горло невыразимой сладостью сливок, меда, малины и чего-то еще неведомого, восхитительные ароматы жаркими струйками скользнули в нос и в глаза, сотнями пушинок защекотали нёбо и глотку. Остро сознавая торжественность момента, Локк храбро, хоть и не без труда, осушил бокал и попытался восторженно крякнуть, но вместо этого поперхнулся:

– Кх-э-э-и-ых!

Звук больше походил на писк умирающего птенца. Локк постучал кулачком в грудь и повторил:

– Эх!

– И я того же мнения, – просипел Галдо. – Обалдеть.

– С виду – жидкое дерьмо, а на вкус – чистая радость, будто ангелы от счастья обоссались, – вздохнул Цеппи, разглядывая свой пустой бокал. – Кстати, если вам подобное пойло еще где-нибудь предложат, лучше сразу отказаться, иначе о тяготах бренного существования быстро забудете.

– А что, в других городах вина винного цвета никогда не делают? – поинтересовался Локк, уставившись на бокал, который почему-то начал расплываться перед глазами.

– Есть вещи, которым близкое знакомство с алхимией идет на пользу, – сказал Цеппи. – Например, твоя голова… Наутро она будет гудеть не хуже колокола, хоть вино и впрямь великолепное.

– Ага, великолепное, – с глупой улыбкой согласился Локк.

По телу разливалось приятное тепло, голова стала легче пушинки, а руки и ноги не торопились повиноваться приказам рассудка. Локк хмелел с неумолимостью стрелы, выпущенной в цель.

– Ну что, дружок, – произнес Цеппи каким-то далеким, глухим голосом. – Нам с ребятами тут надо кое-что обсудить, а тебе пора баиньки.

Ощущение беззаботного счастья внезапно развеялось, сменившись острой обидой. Его отправляют спать, как маленького? Лишают удовольствия пребывать в обществе Сабеты? Локк боялся даже моргнуть, чтобы не выпустить из виду чарующий, хоть и несколько затуманенный образ.