Меняющий лица (Хроники Хэлдвейна)

Йозеф так и не женился, взвалив на себя заботы о брате и матери, слёгшей после смерти отца. Несмотря на его старания, денег не хватало, и Летфен вместо починки сетей начал подворовывать. Однажды он умудрился стянуть золотые часы у заезжего торговца и по глупости тут же попытался продать. Часы узнали, а их злосчастного хозяина в тот же день нашли мёртвым. Летфена посчитали убийцей и привлекли к ответу. Он отправился бы на рудник ещё в свою пятнадцатую весну, но Йозеф выгородил брата и выставил виновным себя. Ему прилюдно поставили клеймо и увезли на прииск, а по деревне поползли разные слухи. Одни говорили, что Йозефа забили на руднике или он умер там от чёрной болезни, другие утверждали, будто он сбежал по дороге и с тех пор прячется по лесам в шайке таких же клеймёных, грабит путников и ворует скот.

Матери не стало к следующей весне. С того дня, как забрали брата, и до самой её смерти Летфен ни разу не осмелился взглянуть ей в глаза. Молчание и отрешённый взгляд родительницы передавали укор острее любого слова.

Летфен ушёл из деревни на другой день после похорон. Он пытался отыскать Йозефа, примкнув к шайке клеймёных или попав в их города, о которых знал только со слов странников, смачивавших горло в деревенской питейной, но безрезультатно. Проведя несколько лет среди наёмников и совершенно отчаявшись, Летфен решился, заполучив клеймо, добраться до Северного рудника. Брата не оказалось и там. За каторгой последовал год в тесноте подземного карцера, белое, вечно равнодушное лицо Мертвякова сына и брюзжание колдуна с его колбами и склянками.

– Семья-то у тебя есть? – спросил вдруг Ферон.

– Есть. На том свете.

– Оно и видно. А у меня в Пранте дочка живёт. Редкая красавица.

– Да ты ведь страшила! – удивился Летфен, оборачиваясь. – В кого ей красавицей быть?

Он хотел отпустить едкую шуточку про гулящую жену, но вовремя одумался.

– В мать-покойницу, – задумчиво ответил Ферон, набивая в зажатую меж почерневших зубов трубку очередную порцию табаку. – Слегла от тифа лет пять назад. Всё внуков хотела, да так и не увидела.

– Не горюй, Ферон, – Летфен зевнул и потянулся. – Зато у тебя дочка есть. Дочка – это хорошо, а красивая – в два раза лучше. Будут красивые внуки.

– Уже есть один, – гордо сообщил Ферон. – Ох, и шустрый мальчишка! И тоже рыжий, как ты.

Сон сморил Летфена ближе к рассвету. Он не помнил, сколько проспал, прежде чем хозяин разбудил его настойчивыми пинками.

– Вставай, утро на дворе.

Летфен поднялся, чувствуя ломоту во всём теле и сухую горечь во рту. Ферон протянул ему кружку, от которой шёл пар, и ломоть чёрствого хлеба.

– Держи, кудрявый, живот от спины отлепи, погрейся и проваливай.

Летфен удивлённо посмотрел на хозяина и принял нежданный завтрак.

– Да ты прямо на человека похож стал! – пробубнил он с набитым ртом. – Даже волос как будто поубавилось! Ты так на всех не разоряйся, а то зима скоро. Зимой без шерсти туго.

– Отрезал бы я твой язык и продал нашему Еноа, вот уж где яд похлеще змеиного! – нахмурился Ферон.

Летфен в ответ широко улыбнулся.

Когда он вышел на улицу, солнце ещё не поднялось. Город просыпался, распахивал болезненно-красные от предрассветного марева веки-ставни, являл миру запавшие вглубь тёмных домов глазницы окон. Точно призраки бродили по узким улочкам жители. Вода в лужах рябила от шагов, отражала серое небо и низенькие халупы с кривой кладкой осыпающихся кирпичей.

До дома главаря Летфен добрался бегом, чтобы сохранить тепло. Авердо заметил его из окон и скоро вышел навстречу в сопровождении пяти крепко сложенных мужчин. Вместе они составляли отряд по поимке гронулов, обитавших в лесах вокруг Эдоса. Эти твари были, пожалуй, единственной причиной, по которой королевские чистильщики до сих пор не нашли и не выпотрошили город, потому, вылавливая и убивая их, клеймёные сами лишали себя убежища. Отрезанные головы продавали Груну, а тот, в свою очередь, отправлял товар на большой столичный рынок, где властями за него была назначена хорошая цена.

– Гляди-ка, и правда жив, – Авердо присвистнул. – Ну, пошли, ядоглот, узнаем, что там затеяли язычники.

– А куда идём? – Летфен едва поспевал за широкими шагами главаря.

– К Синлю, слыхал о таком? Он у них главный.

Синлю принадлежал постоялый двор на другом конце города. Он пользовался меньшим спросом, нежели питейная Груна, да и пускали туда не всякого. Хозяин был одним из язычников. Гонения на них в последнее время достигли пика, и мирные жители предпочитали клеймёные города правительственной опеке. Тех, кто не соглашался принимать веру в Создателя, прилюдно казнили, сжигали целыми деревнями, травили воду в колодцах и источниках, превращая жизнь верующих меньшинств в сущий ад.

Один поворот сменял другой, в некоторых местах улицы сужались настолько, что два встречных человека с трудом смогли бы разойтись. Наконец появился заветный дом в два этажа с нацарапанными на деревяшке перед входом словами «Гостевой дом у Синля». Авердо поднялся по ступеням и взялся за дверное кольцо. После пятого стука ответом ещё долго была тишина. Потом послышалась какая-то возня, грохот посуды, тяжёлые шаги.

– Кого там принесло в такую рань? – прозвучал хрипловатый голос хозяина.

– Это Авердо, хотел работёнку обговорить.

Слышно было, как изнутри сняли сначала засов, затем крюк и цепь. Щедро смазанные маслом петли не издали ни единого скрипа.

Хозяином оказался статный мужчина довольно приятной наружности: безбородый, с аккуратно остриженными усами и русой косой с вплетённой в неё красной лентой, означавшей, что Синль почитает огненных божеств. Одет он был в наспех накинутую шерстяную тунику и льняные штаны. По бокам стояли четверо парней несколькими годами старше Летфена, видно, сыновья – такие же рослые и крепкие.

Хозяин пригласил Авердо и его людей войти. Внутри было натоплено и пахло съестным. В камине горел огонь безо всякой там светочной крошки, самый обычный – древесный. Впереди утопала в темноте лестница, ведущая на второй этаж.

Все расположились за большим столом в общей комнате, и Синль, помолчав, начал:

– Грун говорит, ты продал ему не меньше десятка голов. Стало быть, ты опытный охотник. Я плачу в пять раз больше за одного гронула.

– И в чём подвох? – Главарь нахмурился и скрестил руки на груди, глаза его в свете пламени походили на два топаза.

– Гронул нужен мне живым.

– Живым?! – Авердо от удивления подался вперёд. – Ты, видно, рехнулся, Синль. Как, по-твоему, я притащу тебе эту тварь целиком, когда одна её голова каждый раз стоит жизни кому-то из моих людей?

– Это уж не мои заботы, – спокойно отозвался язычник. – Смастери ловушки, купи у Еноа сонной травы или возьми побольше верёвок. Я раздобыл кое-что для этого дела. – Он выставил на стол пузырёк из чёрного стекла. – Двумя каплями можно приманить любого гронула.

Авердо глянул на Летфена, тот презрительно фыркнул и спросил:

– Для чего тебе такая зверюга? В сани по зиме запрягать будешь?

Синль нахмурился. Лицо его как будто вытянулось. Выглядело так, будто вопрос его оскорбил.

– Твоё дело привести гронула, а не спрашивать, – сказал он, чеканя каждое слово.

– Ещё чего, – возмутился Летфен. – Да я за это страшилище собственной шкурой отвечать буду! Я тут главная приманка, а ты хочешь, чтоб я от любопытства умер?

Авердо шлёпнул его по затылку, и Летфен замолчал.

– В самом деле, зачем тебе зверь? – спросил главарь.

В воздухе повисло напряжение, и воцарилась такая тишина, словно в комнате не было ни единой живой души.

– Я где-то слышал, что язычники умеют заговаривать гронулов, и те становятся послушней собаки, правда это, Синль? – Летфен прищурился.

Все взгляды тотчас обратились к нему, затем переметнулись в сторону побледневшего хозяина.

– Правда, – вздохнул Синль, обведя взором присутствующих. – Во всяком случае, было правдой много лет назад. Моя прабабка заговаривала гронулов, сам я её не застал, но многое слышал. Передаётся это по женской линии, а в нашем роду долго девок не рождалось. Теперь у меня есть дочь, Эна, на днях вот в девицы перешла. По прабабкиным записям умение заговаривать с первой кровью приходит. Я не так давно был в Пранте, слышал всякое. Что, мол, власти готовят какую-то отраву для гронулов. Если от них леса почистят – в Эдосе житья не будет ни нам, ни вам.

– Эй, Синль, а если их заговорить, можно потом верхом кататься как на лошади? – спросил Летфен, ничуть не взволнованный тревожными вестями.

– Откуда мне знать? Столько лет этим никто не занимался, а при нынешней власти тем более боятся. Я сохранил кой-какие свитки от прабабки, но не уверен, хватит ли этого.

Летфен, зевая, откинулся на спинку стула и замер с открытым ртом, заметив выглянувшее из-за перил круглое личико. Девчонке было лет шестнадцать, она робко смотрела на собравшихся и, поймав взгляд Летфена, тотчас нырнула назад в безопасную темноту лестницы. Разговор меж тем продолжался. Десяток человек с разными историями и укладом жизни постепенно сплачивались и сходились на мысли, что отступать и прятаться дальше некуда: скоро придётся давать властям отпор.

Дочка Синля опять выглянула из темноты как пугливый птенец из гнезда. Летфен заметил её краем глаза и широко улыбнулся. Эна съёжилась, но осталась на месте, уголки её губ чуть приподнялись в ответ. Летфен про себя вздохнул, что девчонка наверняка видит в нём сопливого ребёнка, а не юношу, потому миловаться с ней он и не думал, но не мог отделаться от мысли, что она очень даже хорошенькая – розовощёкая, с длинной косой русых волос и красиво очерченными губами цвета вишнёвой настойки в питейной Груна. Такую и гронульей ведьмой не назовёшь.

Глава 4

Отца не было четыре дня. Он редко уезжал так надолго, и Аринд здорово волновался. Благо, Саор помогал, чем мог. Без обязательной печати Аринд считался вне закона и не мог посещать людные места. Мать долго прятала его в подвале, а к тому времени, когда о нём узнал Редорф, Аринду было уже пять, и краска попросту не прижилась бы.

Отец частенько повторял, что у Энсердара два рока – чёрный и красный. Первым значилось тюремное клеймо, вводимое под кожу преступникам, а вторым – обязательная печать, из-за которой островитянам был закрыт путь на материк.

Саор сходил за Редорфа на рынок, заплатил подслеповатому Греду, чтобы тот пару дней поработал за прогульщика, даже побывал в закусочной «У Араля», но ничего толком не разузнал и бранился, называя отца дураком, не отпустившим грязное прошлое. Должно быть, он загулял, ударившись в тоску по времени, проведённом в наёмничьих рядах; весёлой, сытой и пьяной жизни; молодости, здоровью и женщинам. Редорф любил вспоминать эти дни.

Аринд вошёл в лабораторию, смахнув пот с раскрасневшегося лица, и поставил в угол ведро с водой. Учитель ворошил стопку листков, что-то перечёркивал, барабанил пальцами по краю стола.

– Закрой дверь, – потребовал он, – всё тепло выпустишь. И оботрись, пока болячку не подхватил. Лучше бы над книгами сидел, а не тело своё худосочное мучил. Папаша твой ума недалёкого, раз думает, что ты ему под стать вырастешь. Много ли он убийствами заработал, кроме хромой ноги?

– Отец сказал, из меня не выйдет наёмника, – возразил Аринд, снимая мокрую рубаху. – Он говорит – я крыса.

– Мой Создатель! – Саор всплеснул костлявыми руками. – У тебя дар речи появился, мальчик? Я уж и не надеялся, что ты когда-нибудь сумеешь связать больше трёх слов.

Аринд так редко отвечал, что Саор порой забывал, как звучит его голос. Только беспокойство делало ученика разговорчивей.

– И правильно говорит, в кои-то веки. Какой из тебя душегуб, когда ты людей чураешься, а подземелья тебе милее дома родного? Подсунули мне ведьмино отродье, а ты вместо того, чтоб помогать, занимаешься невесть чем. Хорошему травнику сила нужна только на то, чтоб варево в котле мешать, а ты все деревья избил, все заборы поколотил, ни одной щепки не принёс! Людей убивать – не мешки с соломой протыкать. И травника из тебя не выйдет, так и знай.

Аринд поставил котелок на светочные камни, зачерпнул ковшом воды из ведра.

– Я плохой ученик? – спросил он.

– Стал бы я тебя учить, будь ты дураком? – Саор хлопнул его по затылку. – Ишь, разговорился. Стой тут и за отваром следи, а я ещё раз попробую краску для печати сделать. В прошлый раз цвет вышел похожий, правда, держался недолго.

Аринд невольно взглянул на запястье учителя. Обязательная печать считалась пропуском в селения и знаком того, что человек родился и вырос на тюремном острове. Эта метка не позволяла простым жителям покидать пределы Энсердара. Свободными считались только представители высшей знати, имевшие подписанные самим королём пропускные грамоты. До сих пор никто, кроме отца и Саора, не знал, что Аринд беспечатный, но решись он наведаться в деревню или на рынок, его бы казнили.

Предчувствие чего-то дурного всегда приходило неожиданно. Так случилось и в этот раз. Воздух пропитался тревогой. Сердце забилось чаще, а по спине поползли мурашки. Аринд напрягся и прислушался. Учитель перемалывал в ступке красные соцветия, брюзжал, чихал от пыльцы. Он был туг на ухо и не слышал поднявшегося в коридоре шума, топота шагов и голосов. Так многолюдно бывало только в дни, когда привозили новых заключённых, но срок для этого ещё не подошёл.

– А ну мешай как следует! – завопил Саор. – Горелым воняет! Что ты встал?

Спустя мгновение дверь распахнулась, и в лабораторию ворвались солдаты в белых плащах. Аринд шарахнулся к шкафу с порошками. Такую одежду носили чистильщики, о которых часто рассказывал отец. Их отряды занимались поимкой беглых каторжников и беспечатных, вырезанием строптивых язычников и наёмничьих шаек острова.

– Проверьте мальчишку! – рыкнул кто-то.

Застигнутый врасплох, Аринд замер и не смог сдвинуться с места, когда кто-то схватил его за запястье. Люди превратились в калейдоскоп цветных пятен, голоса слились в гул. Голова Аринда опустела от страха, и, хотя на поясе висел нож, а в шкафу поблёскивали флаконы с кислотой, он даже не пытался сопротивляться.

* * *

Грозовой горизонт утонул во тьме, грань между небом и землёй расчерчивалась только вспышками молний. Шелестели встревоженные ветром деревья, отовсюду слышалось шуршание палой листвы. Точно кости хрустели и пощёлкивали спрятанные под ней сухие ветки. Пахло мокрой древесной корой, грибами и смертью. Запах был в точности таким же, как у начавших разлагаться тел, которые Аринду не раз доводилось вывозить на тюремное кладбище.

Он чувствовал, что лежит на чём-то холодном и жёстком. Телега подпрыгивала, и голова раз за разом стукалась о дощатый настил. Скоро боль стала такой нестерпимой, что беспамятство отступило. Аринд открыл глаза и увидел прямо перед собой освещённое молнией лицо Саора, вымазанное в крови. Он в ужасе отпрянул и упёрся спиной в металлические прутья клетки. Связанные руки онемели, затылок, недавно огретый рукоятью меча, взорвался болью.

– Глядите-ка, наш беспечатный очнулся, – послышался голос одного из солдат.

Гнедой жеребец под ним фыркал, стряхивая с мокрой гривы капли.

– Слава Создателю! – отозвался второй. – Я уж боялся, помрёт по дороге.

Всадников, сопровождавших повозку, было семеро. Аринд отвёл от них взгляд и посмотрел на Саора. Кровь из перерезанного горла пропитала косу седых волос и струйками стекала в щели меж досок. Покрывание беспечатных каралось смертью, но учитель никогда не попрекал Аринда тем, что из-за него мог раньше времени слечь в могилу. Он брюзжал и часто бывал недоволен, но за грубостью скрывал привязанность и стариковскую ревность.

Закончились долгие годы учёбы и зимние вечера, когда отец и учитель беседовали за бокалом крепкого вина. Последний урок прервался на середине, главное наставление не успело прозвучать. Бульмун не узнает о чудном изобретении, а в подземной лаборатории, ставшей Аринду вторым домом, скоро появится новый хозяин. Со смертью Саора мир как будто сократился вдвое.

К утру стало невыносимо холодно. Аринд кутался в оставленный чистильщиками плащ и дрожал до тех пор, пока повозка не миновала городские ворота. За ними не было и намёка на непогоду. Аринд щурился, с удивлением разглядывая пронзительно-синее небо над головой. Ясные дни на Энсердаре случались раз в несколько месяцев и тут же сменялись чередой затяжных дождей, от которых осень казалась бесконечной. Ещё несколько мгновений назад Аринд наблюдал за жухлыми полями и скелетами деревьев, терявшими обноски последних листьев, а теперь вокруг благоухали цветы. Яркие венчики вторили красным кустарникам и деревьям с пушистой, будто посеребрённой листвой.

Впереди каменным гигантом возвышалась арка, увенчанная полуразрушенной скульптурой королевского наместника. Телега ехала по широкой дороге, выложенной мозаичным узором. За фонтаном в виде переплетающихся змей сиял белыми фасадами Дом Совета. Аринд не видел его раньше, но ещё издали прочёл выгравированное название. Осень выпила соки из растительности острова, но в столице было тепло, и здание утопало в зелени. Две башни, устремлённые в небо, казались почти невесомыми из-за множества окон. Из стен выступали резные пилястры. Бордовая черепица блестела на солнце.

Через некоторое время лошади остановились, и солдаты принялись отпирать клетку. Аринда вытащили наружу, ноги затекли, и он едва не потерял равновесие, оказавшись на земле. У главного входа поблёскивали отполированными доспехами стражники, а перед мраморной лестницей красовалась на пике изуродованная голова мужчины. Опухшие веки были опущены. Спрятанные в густой бороде и усах губы слиплись от запёкшейся крови, бордовые струйки засохли на древке и испачкали белый мрамор. Лицо, покрытое ссадинами и иссиня-фиолетовыми кровоподтёками, напоминало один большой синяк, но Аринд узнал в нём отца. Колени подкосились, мир за мгновение съёжился до стука сердца в собственной груди.

– Пошевеливайся! – рыкнул кто-то из солдат, в спину упёрлось древко копья.

Аринд двигался как заторможенный. Из головы мгновенно выбило все мысли, кроме одной: «Он мёртв».

Происходящее казалось затяжным кошмаром, из которого хотелось скорее проснуться. Аринд считал шаги, ожидая пробуждения. Он никогда не плакал. Даже будучи ребёнком, когда пугался или ранился. Не от крепости духа или чёрствости, а из-за микстуры, которую в детстве капали ему в глаза, чтобы приучить к дневному свету. Горечь от потери копилась глубоко внутри и разъедала душу.

С тыльной стороны здания виднелось несколько арок с широкими лестницами. Белые светильники освещали просторный коридор, галереи сменялись узкими проходами и колоннадами, под ногами мерцал мраморный пол. Наконец Аринда впихнули в небольшую пустую комнатку без окон. Дверь снаружи заперли, послышался звук удаляющихся шагов и голос одного из солдат за стеной:

– Госпожа Эсанора, ваш приказ выполнен!

Аринд не хотел верить. Он до последнего надеялся, что чистильщики не связаны с пропажей отца, а Редорф просто загулял или отправился вместе с Эсанорой навестить старых знакомых, но отец встретил его здесь, у центральных дверей, на окровавленной пике.

– Где он? – знакомый голос прозвучал как гром среди ясного неба.

– Здесь, госпожа. Желаете взглянуть?

– Непременно! Глоди! Иди сюда, дорогая, я тебе что-то покажу.

Дверь распахнулась, внутрь вошли несколько стражников и Сана, одетая в карминовый плащ с золотой вышивкой. Аринд кое-как поднялся и сел, не в силах оторвать взгляд от странно блестящих глаз советницы и хищной улыбки.

– Ну же, Глоди! – прикрикнула Эсанора, и следом в проёме появилась девушка лет двадцати в простеньком ситцевом платье, темноволосая, с крупными чертами лица.

Она ненадолго замерла и вся сжалась при виде Аринда, но переступила порог и встала рядом с советницей.

– Только посмотри, какое чудо! – не скрывая восторга воскликнула Эсанора. – Правда ведь, он как две капли воды похож на твоего полоумного братца? Я не смогла пройти мимо. Возьмём его для обряда, я хочу, чтобы ты полюбовалась его смертью. Только представь! Кровь с молоком!

– Да, госпожа, будет красиво, – тихо ответила Глоди.

– Я думал, вы уже собрали всю дюжину. Разве этот не тринадцатый?

Солдат потеснил высокий мужчина средних лет с короткими рыжими волосами и вытянутым лицом. Он был одет в чёрный плащ с красневшей на полах змеёй – символом Энсердара.

– Надо же, глава стражи Остант! И вы здесь! Подумаешь, тринадцатый, если всё дело в количестве камер, пусть его посадят с кем-то ещё.

– Как вам будет угодно, – Остант поклонился. – Наслышан о ваших успехах, госпожа. Пришёл лично выразить почтение. Всего за несколько недель произвели такую чистку, о какой мы и не мечтали.

– У меня нюх на такие вещи. Люблю разгребать осиные гнёзда, иногда в них можно найти настоящие сокровища. Коллекции, подобной этой, королевство ещё не видело!

– Вижу, вас очень увлекло поручение. – Остант ещё раз поклонился.

– Хорошо, что в Академии Каснела выбирают всего дюжину магов для обряда! – Сана хлопнула в ладоши. – Это позволило мне растянуть поиски. Я даже побывала на руднике, не могла удержаться, чтобы не взглянуть, как плавится светочная руда. Это сказочно красиво!

– Безмерно рад вашим приятным впечатлениям, – кивнул Остант, сдержанно улыбнувшись.

Первым делом советница распорядилась, чтобы пленнику поставили тюремное клеймо. Саор, всегда любивший разного рода запретные темы, не раз пытался вывести его из-под кожи, но всякий раз опыты заканчивались неудачей. Чёрная жидкость имела сложнейший состав. Одним из компонентов были живые частицы – редкий магический порошок, благодаря которому клеймо могло перемещаться. Это делалось на случай, если кто-то захочет выжечь его или вырезать. Даже краска для обязательной печати, которую Саор не смог сделать за десять лет, не шла ни в какое сравнение с создание преступной метки. Беглецы прятали обезображенную кожу под одеждой, но также, как беспечатные, никогда не совались в города и деревни, зная, что по улицам прогуливаются стражники с элигросами. В краску для клейма подмешивалось особое вещество, учуяв запах которого животные загрызали человека насмерть.

На следующий день растянутый на скамье Аринд надеялся, что Сана не станет пачкать превосходные мягкие сапожки, пробираясь сюда, но он ошибся. Советница пришла и стояла в дверях, самолично отдавая приказы о размере клейма.

Алхимик с помощниками приготовили сосуд, разложили странного вида инструменты на застиранной тряпице. От первого укола стало сначала холодно, потом невыносимо жарко. Аринд со всей силы сжал зубами палку. По телу будто проходились тысячи крошечных тварей, вгрызаясь в кожу и пуская под неё расплавленный металл. Бешено стучало сердце, вены на шее вздулись, лоб покрылся потом. Перед глазами всё плыло, Аринд видел то чёрные, то кровавые разводы.

Через несколько мучительных мгновений боль стала утихать, жар снова сменился холодом. Аринд слышал, как хмыкнула Сана, как застучали по мраморному полу её каблуки, как тихо переговаривались алхимик с помощниками. Мокрого и обессиленного, едва волочащего ноги, его впихнули в прежнюю комнату и заковали в цепи.

Аринд рухнул на пол и некоторое время пролежал в беспамятстве. Очнувшись, он не стал разглядывать клеймо, а сел к стене, дрожа от холода, утёр кровь с губ и принялся ждать. Раньше темнота казалась безопасной и уютной, но здесь она была другой. В ней тонули чужие звуки, запахи и голоса. Всюду сновали люди. Аринд слышал дыхание солдата за стеной, эхо чьих-то шагов, чувствовал едва уловимую вибрацию пола и впервые понимал, что находится не в уединении, а в большой каменной клетке.

В коридоре послышалась чья-то робкая поступь. Человек подошёл к двери, и Аринд отчётливо услышал голос Глоди:

– Госпожа велела его накормить.

– Так корми, – усмехнулся стражник, – только смотри, чтоб он от тебя кусок не отхватил.

Дверь отпёрлась, стражник вставил светочный камень в кольцо на стене. Комнату залил ровный белый свет, от которого у Аринда заслезились глаза. Глоди в том же голубом платье с накрахмаленным передником вошла внутрь, держа поднос с кувшином и четвертью каравая душистого хлеба. Аринд учуял запах съестного и невольно сглотнул, желудок протяжно заурчал, напоминая о нескольких днях голодовки. Глоди трясущимися руками опустила принесённое на пол и отошла.

Аринд потянулся к еде, но цепь оказалась слишком короткой. Глоди вздрогнула и отскочила к порогу под гогот стражника. Некоторое время она нервно мяла подол передника, потом собралась с духом и подтолкнула поднос носком ботинка. Аринд схватил кувшин и осушил его жадными глотками. Он жевал хлеб, когда в дверях появилась Эсанора.

– Как тут наш немой дурачок? – спросила она. – Отошёл? Да что ты так трясёшься, Глоди, он же не буйный!

Аринд не поднимал головы и продолжал есть, чтобы появились хоть какие-то силы. Эсанора подошла совсем близко, сердце забилось чаще. Она присела рядом с Ариндом и, схватив его за подбородок, заглянула в лицо. От её волос, одежды и кожи исходил тошнотворно-сладкий аромат.