Меняющий лица (Хроники Хэлдвейна)

– Вот он! Я нашёл его!

Послышался топот копыт, и сквозь стену зарослей прорвалась четвёрка всадников в красных плащах. Сердце ёкнуло, рухнуло в пятки. Оказавшись в поле созерцания преследователей, Зенфред ощутил страх пойманного охотником животного. Для Факела он был дичью, желанной добычей, ради которой белобрысый мог загнать лошадь до белой пены.

Зенфред стоял как вкопанный и с отчаяньем ждал приближения мучителей. Он не владел магией, и ему нечего было противопоставить Факелу. На втором году обучения слова Верховного магистра о том, что его слабый Источник способен только на созерцание, звучали сродни приговору. После этого Зенфред лишился уважения адептов и всякой надежды оправдать ожидания родных. Он до сих пор не мог понять, почему Верховный не отослал его домой. Должно быть, причина крылась в отце – первом советнике короля, которому стареющий правитель, не оставивший после себя даже бастарда, намеревался передать власть. Имя Ханвиса Райелда внушало уважение и страх, но его наследник, слабый телом и духом, подходил на роль самодержца не больше, чем иной конюх.

– А вот и наш лакомый кусочек! – присвистнул подъехавший вплотную Факел. – Может, стоит соорудить для свинки жаровню?

– Что толку гоняться за кабанами, если и куска мяса в рот не попадёт? – фыркнул высокий темноволосый адепт, длинный и тощий, как жердь. – Ради того, чтобы эта свинья набила себе брюхо?

У него был землистый цвет лица и впалые щёки – последствия жёсткой диеты перед открытием очередного канала, усиливавшего магию. Подготовка к открытию длилась два или три месяца. В это время адептам дозволялось есть только хлеб и пить вместо воды особые отвары, от которых, как рассказывали, поначалу бедняг рвало целыми сутками. Зенфреда подобное не касалось, он мог есть, сколько хотел, и трапеза была для него своеобразным утешением. Теперь же он жалел о каждом лишнем съеденном куске.

– Я слышал, что язычники на Энсердаре питаются человечиной. Там одни камни, а земля белая от соли, и нет ни полей, ни пастбищ. Они откармливают сородичей, а потом забивают их и едят. Может, и нам попробовать? – В глазах Факела сверкнул огонёк азарта.

Язычники на Энсердаре не ели людей. Во всяком случае, Зенфред ничего об этом не слышал. Он провёл на острове большую часть детства и помнил хлебные поля, взращённые скудной почвой; отары овец, пасшихся в низинах у южных гор и крупных рыбин, завёрнутых в пахучие листья водорослей. Их приносили в замок рыбачившие на побережье крестьянские мальчишки и получали медные монеты за свой улов. Выросшему на материке Факелу это, конечно, было неведомо.

Зенфреда окружили с четырёх сторон, продолжая хохотать и подтрунивая над ним.

– Как вам недавняя тренировка? – продолжил Факел.

– От чучела и пыли не осталось, – гордо заметил постоянно шмыгавший носом рыжеволосый адепт.

– Старший сказал, что кости в таком пламени превращаются в пепел за минуту! – вдохновлённо выдал Факел. – Что, если наша свинка ушла за хворостом и потерялась? Папаша-мясник, наверное, расстроится, когда ему пришлют жаркое из сыночка. Или твой папочка свинопас?

От страха Зенфред не мог ни пошевелиться, ни закричать. Он был точно безмолвная соломенная кукла, каких использовали для оттачивания магических техник. Только когда адепты, подначиваемые Факелом, решились на жестокое завершение шутки, и вокруг Зенфреда полыхнули огненные стены, он вздрогнул, отшатнулся и истошно закричал. Пламя ринулось со всех сторон, Зенфред упал на колени и закрыл лицо руками. Оранжевые языки уже лизали одежду и волосы, но жара не чувствовалось. Зенфред открыл глаза и понял, что огненный кокон – всего лишь иллюзия, предназначенная для запугивания.

Факел и его прихвостни хохотали так, что едва не выпали из сёдел. Зенфред всхлипнул, чувствуя, как по лицу катятся крупные слёзы и капли пота, а тело трясёт мелкой дрожью.

– Вы только поглядите на него! – Факел смахнул с раскрасневшегося лица прядь белых волос и ткнул пальцем в Зенфреда. – Да он же обмочился!

Зенфред только теперь почувствовал под собой мокрую ткань и увидел пятно между ног. Он разрыдался от обиды и унижения, а четвёрка бравых огненных магов, вдоволь насмеявшись, скрылась за деревьями в поисках настоящего кабана.

Зенфред пошёл обратно к ручью, как мог, отстирал штаны и повесил сушиться на ветку того самого дерева, возле которого недавно прятался. Он просидел там до темноты, пропустив полдник и ужин, и вернулся, когда Академия уже светилась жёлтыми глазницами окон. Наверняка все узнали о его позоре, и даже Вельмунт – внук библиотекаря и единственный друг Зенфреда, больше не взглянет на него с уважением, а будет обходить стороной.

В первое время горе казалось таким сильным, что Зенфред даже думал покончить с собой, но пожалел матушку и решил тем же вечером просить магистра отправить его домой. Как раз в этом месяце Верховный писал ежегодный отчёт для глав семейств, чьи отпрыски проходили обучение в стенах магического оплота. В письмах указывались успехи и неудачи адептов, их способности, а также степень прилежности и послушания.

Неизвестно, какие небылицы Каснел каждый год сочинял о Зенфреде, раз отец до сих пор не отозвал бездарного сына обратно на остров или, на худой конец, не отказался от него. Зенфреду оставалось только надеяться, что через пару лет он повзрослеет и станет неузнаваем для выпускников Академии, где долго будут передаваться от старших к младшим приукрашенные грязными подробностями истории его неудач.

Трапезная давно опустела; адепты, окончившие ужин и вдоволь наслушавшиеся россказней Факела, разбрелись по комнатам; и только Зенфред всё ещё не добрался до своей постели. Наказание за прогулки в ночное время было суровым, но он не спешил возвращаться, а направился прямиком к центральному зданию, где находился кабинет магистра Каснела.

Зенфред миновал увитую плющом колоннаду, прячась в тени и затравленно озираясь по сторонам. Он боялся встретить учеников или старших магов, которые могли знать о сегодняшней шутке Факела.

Пробравшись к входу, горе-адепт бесшумно отворил дверь с бронзовыми ручками и пошёл по коридорам мимо бесчисленного множества комнат. К стенам крепились кольца с яркими камнями. Свет от них исходил белый, мягкий. Блики играли на позолоченных багетах картин, статуях и напольных вазах. Пробежали мимо возвращавшиеся из библиотеки мальчишки-первогодки. Зенфред завернул за угол, чтобы не столкнуться с ними, и дождался, пока стихнут шаги, гулким эхом раздававшиеся по мраморному полу. Убедившись, что рядом никого, он выглянул в центральную залу, где за арочным проёмом темнела дверь в кабинет Каснела. По бокам от неё стояли бесформенные постаменты в виде Источников, отлитые из крашеной светочной руды. Зенфред собирался с духом, когда вдруг из дальнего коридора появился незнакомый молодой мужчина и бесшумно проследовал в обитель магистра.

Зенфреда насторожила его одежда. В Академии дорогих тканей никто не носил. Даже Верховный всегда одевался просто, почти бедно, а на незнакомце была рубашка тончайшего шёлка и белый камзол с манжетами, вышитыми золотой нитью. Зенфред не припоминал его лица, хотя за девять лет изучил здесь всех – от конюшенных мальчиков до старших магов. Он немного потоптался на месте, но решил всё же не откладывать разговор, а подождать своей очереди. Когда он прильнул к замочной скважине, подстрекаемый любопытством, то услышал речь незнакомца:

– Корабль Ханвиса прибудет в порт к началу Скорбного месяца, мне пришлось убедить их отложить совет на несколько дней, чтобы успеть предупредить вас.

– Я так и знал, что этот старый дурак Майернс решит объявить преемника без моего присутствия. Он никогда не считался с магами, как будто мы здесь выращиваем ему скот для забоя, а не военную элиту! – в сердцах выпалил Каснел.

– Вы один из первых в списке приглашённых, я об этом позаботился. – Тон голоса незнакомца был, напротив, спокойным, даже холодным.

Зенфред подумал, что подслушивание может выйти ему боком, но речь шла об отце, а негодование магистра требовало разъяснений.

– Нет. Я не отправлюсь туда. Ты поедешь вместо меня и будешь следовать нашему плану. Я прибуду в столицу позже, когда Майернс соберёт второй совет, – теперь Каснел говорил отрывисто и сухо.

– Как прикажете, магистр.

– Хорошенько восстанови силы, тебе потребуется много энергии, дело нешуточное. Жаль, я не могу дать тебе с собой мальчишку. Он должен быть здесь, когда явятся солдаты.

– От него всё равно мало толку, – равнодушно заметил незнакомец. – Будь у него открыт хотя бы второй канал, я мог бы восстанавливаться как следует, а так я трачу больше сил на то, чтоб его усыпить.

Речь, должно быть, шла о ком-то из младших адептов, кому только-только открыли первый канал. Зенфред возмещал ущербность в магии науками и многое знал, но не мог понять, каким образом один человек может подпитываться от другого. Перейдя на созерцание и понаблюдав за незнакомцем, Зенфред обнаружил, что ещё не встречал такого Источника. Он был серого цвета. Не белого, принадлежавшего людям, никогда не пользовавшимся магией, но и без цветного оттенка, который сосуды приобретали после открытия.

– Ты лучше меня знаешь, почему ему нельзя усиливать доступ к Источнику, – раздражённо отрезал Каснел. – Магов такого типа, если им что-то взбредёт в голову, сдерживать одними запугиваниями не выйдет. Меня и без того беспокоило, что он торчит целыми днями в библиотеке, хотя я и велел убрать оттуда все сколько-нибудь затрагивающие эту область книги.

При упоминании библиотеки Зенфреда прошиб холодный пот. Он ведь и сам владел только одним открытым каналом и дни напролёт проводил за чтением, пытаясь обнаружить в себе склонности к той или иной магии.

– Не беспокойтесь, магистр, я уверен, он даже не догадывается об этом.

Дослушивать разговор Зенфред не решился. Он покинул главное здание прежде, чем незнакомец вышел из кабинета, и, получив взбучку от старшего мага, поднялся в спальню. Там он лёг на не расправленную постель и долго не мог сомкнуть глаз, обдумывая услышанное. Магистр не назвал имени адепта и причины, по которой в Академию должны были наведаться солдаты, но в его словах отчётливо чувствовалась угроза.

Спустя некоторое время Зенфред всё же заснул, сморённый усталостью и дневными тревогами, но спал недолго, а проснулся от давно забытого звука раскатов грома. Академию защищал купол погодной магии, и таких ливней на памяти Зенфреда здесь не случалось ни разу. Когда он открыл глаза, то вздрогнул: зарница на мгновение выбелила комнату и осветила стоявшую у распахнутого окна фигуру в длинном светло-сером плаще.

– К-кто вы?! – испуганно выпалил Зенфред.

Нежданный визитёр обернулся и, сняв капюшон, оказался незнакомцем, недавно беседовавшим с Каснелом.

– Каждый раз один и тот же вопрос, – сказал он со вздохом, облокотившись на широкий каменный подоконник. – Моё имя ничего тебе не даст, хотя бы потому, что у меня их больше, чем пальцев на обеих руках. А вот подслушивать чужие разговоры тебе не следовало, это добавит мне работы.

Ветер трепал его светлые волосы, капли дождя блестели на одежде и коже точно бисерины, вспышки молнии очерчивали красивый профиль с аккуратно остриженной бородой и усами.

После не было ничего. Ни ученической спальни, ни грозы и шума ветра за распахнутым окном, ни светлячка настенной лампы – только тишина и темнота, походившая на созерцание, когда вокруг нет ни одного Источника. Спустя некоторое время послышался стук сердца, медленный, едва различимый, следом дыхание. Веки казались вязкими, и как бы Зенфред ни силился открыть глаза – видел перед собой только чернильный мрак.

Он пролежал неподвижно довольно долго. Тело оцепенело и затекло. Где-то в углу капала с потолка вода, шуршала мышь в прелой соломе. Спёртый, неподвижный воздух пропитался вонью плесени. В груди чувствовалось едва заметное давление, от которого тошнило, но скоро оно прошло.

В голове что-то щёлкнуло и будто оборвалось. Зенфред неожиданно ощутил жуткий холод. Он поднимался от ступней к коленям и скоро охватил всё тело. Когда вдалеке послышались шаги и огонёк масляной лампы прорезал темноту, Зенфред обнаружил, что лежит на узкой скамье в одном из карцеров подземелья, где когда-то была тюрьма. Тусклое марево осветило поеденные ржавчиной решётки; темневшие за ними своды потолка с узором нервюр; древние барельефы, изображавшие пытки нечестивцев. Зенфред с трудом повернул голову и тут же сощурился, спасая глаза от света сального огарка.

– Эй, друг, как ты там? Это я! Вельмунт! – послышался шёпот мальчишки. – Ну же, не молчи! Скажи мне хоть что-нибудь! Я принёс твоих любимых пирожков с мясом! Ответь же, я не могу тут долго оставаться! – Он выглядел напуганным.

Зенфреду очень хотелось ответить. Хотелось настолько, что неподвижные губы зашевелились, и раздался хриплый стон.

– Где это я, Вельмунт? Это из-за того, что я ходил за пределами Академии ночью? Из-за этого меня сюда посадили?

Он напрочь забыл подслушанный разговор и незнакомца.

– Мой Создатель! О каких ещё твои проступках я не знал?! – ошеломлённо выпалил мальчишка.

– Ни о каких, Вельмунт. Всё это случилось вчера, я ещё не успел тебе рассказать.

– Вчерашний день ты пролежал здесь в беспамятстве. – Вельмунт смотрел в пол, прижимая к груди узелок с едой, видно было, как дрожат его губы.

Тело почти не слушалось, и Зенфред понял, что от слабости не может встать.

– Так за что я здесь, что случилось?

– Много всего, так сразу и не расскажешь. Ничего, друг, ничего, скоро всё уляжется, ты только держись. Поешь немного.

Не поднимая глаз, мальчишка просунул узелок между прутьями решётки и собрался уходить.

– Останься! – взмолился Зенфред. – Не бросай меня тут!

– Я должен идти, смотрители не обрадуются, если я задержусь дольше положенного. Прости, друг, я скоро навещу тебя, обещаю. – Вельмунт развернулся и торопливо зашагал прочь, унося с собой масляный фонарь, а вместе с ним огонёк надежды, ненадолго разорвавший путы тьмы.

Глава 3

Спор в питейной Груна затеялся нешуточный. У большого выскобленного стола собрались завсегдатаи и случайные посетители, пара крепких язычников с цветными лентами в волосах и клеймёные из местной шайки. Подошёл сделать ставку даже хозяин, пообещав всем бесплатного пива в случае выигрыша. Летфен храбрился, пока ему завязывали руки, дабы избежать мухлежа, и посматривал на дохлую мышь в клети местного торговца ядами. Диковатый старина Еноа продемонстрировал силу настойки из манровой травы, уколов грызуна смоченной в отваре иглой. Мышь тотчас испустила дух, и Еноа торжествовал, уверенный в убийственной силе своей лучшей отравы. Народу на стороне Летфена почти не было: никто не верил, что после глотка напитка тощий мальчишка останется жив.

– И пикнуть не успеет! – Еноа вылил в кружку с выпивкой добрую половину скляницы.

Кошелёк, оставленный недавним спасителем, быстро опустел, а заработать в Эдосе можно было, разве что примкнув к наёмникам. Затеяв спор, Летфен решил убить разом двух зайцев – набить карманы и попасть в расположение местного главаря. Он знал, что зелья Еноа едва ли его убьют. Колдун имел полезную привычку рассказывать составы ядов и описывать возможную смерть, прежде чем спаивать их Летфену. Отрава в Эдосе отличалась паршивостью и дешевизной. Старик делал её из гадов, пауков и растений, произраставших поблизости. Изредка ему удавалось раздобыть настойку из порошка жгара или флакон летучего оника, но подобные сокровища предназначались явно не для глупых споров, а простые рецепты Летфена не страшили.

– Проглочу и добавки потребую! – заявил он.

– Ну-у, хиляк, болтай, пока язык не отвалился, – расхохотался захмелевший щербатый главарь Авердо.

– Не поглядите, что ростком не вышел, – наклонился к нему подошедший мальчишка-разносчик, которому Летфен перед спором пообещал медяк. – Говорят, его никакая отрава не берёт, я сам на него поставил.

– Добро! – разгорячился Авердо, сверкнув синими глазами из-под густых светлых бровей. – Давай, ядоглот! Только если помрёшь, с кого ж я спрашивать буду?

Он достал висевший на груди кожаный кошель и присоединился к спорщикам. Стук пивных кружек сливался с общим гоготом, несколько порядком набравшихся посетителей едва не подрались за место с удобным обзором, но вот всё стихло. Еноа поднёс отраву ко рту Летфена и, брызгая слюной, завопил:

– Пей до дна!

Его подхватили остальные, питейная тотчас заполнилась множеством азартных возгласов, улюлюканьем, топотом, ударами кулаков по дереву и шлепками. Шум стоял небывалый. Летфен проглотил, сколько смог, благо, почти половина из-за трясущейся руки старика попала мимо рта и только намочила одежду.

– Вот-вот скрючится! – выдохнул Еноа, приоткрыв беззубый рот и выпучив глаза, из которых зрячим был только правый, а левый закрывало бельмо.

Летфен поморщился и икнул, сдерживая рвоту. Разбавленное пойло Груна мало походило на пиво, а после добавления настойки стало ещё и невыносимо горьким. Летфен спрыгнул с края стола, скрывая накатившую слабость и дурноту, и потребовал развязать руки. Спорщики наблюдали за каждым его движением, все ждали, когда подтвердятся слова Еноа – из ушей пойдёт кровь, а изо рта пена, но Летфен только отплёвывался.

– Ты говорил, сразу убивает! – кто-то пихнул старика.

– Да погоди ты! Сейчас повалится, сейчас!

– Если и повалюсь, то только с голоду, – отмахнулся Летфен. – Эй, Грун, глянь, какую я тебе сделал выручку, ты уж накорми дитятко и соломки на конюшне выдели.

– Какой тебе соломки? – Грун пригладил жидкие рыжие волосы. – В яму земляную сегодня спать пойдёшь, побелел, как светочная крошка!

– Так я, – Летфен икнул, – видать, из знатного рода! Белый, как королевский зад.

Первым загоготал Авердо, следом зашлись хохотом остальные. Карманы опустели, а брага осталась только на дне кувшинов, но никто не расходился. Летфен меж тем порозовел и продолжал требовать бесплатного ужина.

– Всё! – Авердо хлопнул кулаком по столу и принялся загребать деньги. – Живой ядоглот. Наша взяла.

– Не сегодня-завтра помрёт! – встрял кто-то.

Главаря попытались остановить, затеялась драка. Летфен спрятался за стойкой и, пока в питейной роняли столы и били посуду, жевал схваченный по дороге в убежище ломоть хлеба. Авердо быстро расправился с несогласными. Двоих пырнул ножом, остальным намяли бока его люди. Когда всё стихло, он вернул на место стол и потребовал ещё вина. Летфен с победной ухмылкой переступил через тела неудачливых спорщиков и занял место подле него.

– А-а, ядоглот, не помер ещё? – Авердо добродушно хлопнул его по спине и чуть не впечатал лицом в чашку.

– Жив буду, если дух не выбьешь, – Летфен поморщился от боли. – Я страшно удачливый! Как к кому примкну, так деньги рекой льются, возьмёшь к себе, а, главарь?

– На кой ты мне, сопля нежёваная? – удивился Авердо. – Болтать ты горазд, да только я не король, чтоб шутов держать, а на дело тебя не возьмёшь – того гляди ветром по дороге сдует.

– Да где ж ты второго такого бессмертного найдёшь? – возмутился Летфен. – Пригожусь ещё, хоть для споров.

– Уйди ты, щенок, – отмахнулся Авердо. – Дураков нету, один раз проверят, во второй – не поверят.

– Слышал, вы на гронулов через пару дней пойдёте.

– Пойдём. Вот просохнем и пойдём. А тебе-то что?

– Так я бегаю шустро! Приманкой буду, а, главарь?

– И всё-то тебе помереть не терпится, мальчишка! – Авердо громогласно рассмеялся и снова хлопнул Летфена по спине так, что тот согнулся и охнул. – Тебе годков-то сколько? Молоко ещё на губах не обсохло.

– Девятнадцать вёсен. – Летфен опустил ворот шерстяной рубахи и показал чёрное, как смоль, клеймо убийцы. – Не подведу, главарь, так и знай – не подведу.

Авердо прищурился, разглядел надоедливого собеседника с ног до головы и одобрительно хмыкнул.

– Эй, Грун, принеси ему чего пожрать, а то и падаль на такого не поведётся.

Веселье продолжалось до тех пор, пока Авердо не истратил все выигранные в споре деньги. Его громадной туше было мало даже бочки пива, хмель скоро выветрился, и пришла пора отправляться на отдых. Летфен водил пальцем по столу, мысленно проклиная колдуна, лишившего его одной из немногих радостей жизни. Главарь расщедрился, кувшины с вином не успевали опустеть, но голова Летфена оставалась ясной, точно ему в бокал подливали вместо горячительного колодезную воду.

– Места у меня нет. Спать будешь у Ферона, – сказал Авердо после долгой отрыжки, когда они покинули жаркое задымлённое нутро питейной. – Он мой должник, найдёт тебе угол, а завтра утром приходи, надо обговорить работёнку с язычниками.

Снаружи моросил дождь, дул холодный ветер, предрассветную темноту разгоняли тусклые фонари и светочные камни в лампах впереди идущих наёмников.

– Так мне бы кого в провожатые, а, главарь? – Летфен ёжился и кутался в надетую поверх своей видавшую виды куртку мужчины, убитого в питейной. – Прирежут же по дороге, кого потом на гронулов пустите?

– А наглости тебе не занимать! – Авердо сурово глянул на него сверху вниз. – Корми его, на ночлег устраивай, да ещё и охраняй! Не много ли чести для такого сопляка?

– Любую свинью откармливают и берегут, прежде чем заколоть, это всем известно!

– А я, по-твоему, дурак и не знаю? – Авердо рассердился было, но тут же остыл и подозвал кого-то. – Эй, ты, иди с ним к Ферону. Скажи, что от меня.

Угол, выделенный Летфену, был далёк от очага и завален прелыми мешками, но годы скитаний научили видеть удобство везде, где можно сомкнуть глаза и не очнуться с распоротым брюхом. Отвоевав место у тараканов, Летфен подложил под голову скрученное тряпьё и с наслаждением зевнул. День выдался на редкость удачный: желудок сыто урчал, спрятанная от дождя одёжка мало-помалу сохла. Впору было провалиться в сон, и любой другой бродяга на месте Летфена так бы и сделал, но вечные враги отдыха – мысли не желали покидать голову.

Ферон – бородатый торговец табаком с кривым носом и усталым лицом сидел на кресле у камелька и попыхивал трубкой, время от времени поглядывая в сторону нежданного постояльца. Ложиться он явно не собирался и поглаживал висевший на поясе нож, хотя охранять в халупе было нечего.

– Эй, хозяин, а ты откуда родом? – спросил Летфен, повернувшись лицом к огню.

– Лежи да помалкивай, раз место дали.

– Так и в зверя превратишься, если будешь всё время молчать. Оброс ты уже порядком и ходишь косолапо. Слышал историю про дикого старика? Он жил в лесу и на людей кидался, был сильней медведя и любого зайца загонял, а потом умер, испугавшись людской речи. Зверья в округе маловато. На кого ты охотиться будешь, если одичаешь? На гронулов?

– Да помолчи ты! – Ферон вытащил изо рта трубку и сплюнул. – С Роны я.

– С юга, значит? – оживился Летфен, приподнявшись и подложив руку под голову. – Ну, тогда недаром волосатый такой, холодно, поди, на севере, вот шерсть и отращиваешь.

– Ты сам-то откуда, кудрявая башка?

– Я с Нои.

– Не слыхал о такой.

– Деревенька на востоке. Она за горами, про неё мало кто знает.

– И как же ты тут оказался? – Торговец прищурился и сел вполоборота. – Тебе бы впору за мамкин подол цепляться, а ты по Эдосу шастаешь. Не знал, что уж и детей клеймят. Скоро младенцев от титьки отнимать будут и на рудники тащить.

– Как все, так и я. Не от хорошей жизни, – отмахнулся Летфен.

Ему невольно вспомнился покосившийся от времени, вросший в землю дом с облепленными мхом стенами и щелями, забитыми паклей. Крохотные окна, на зиму закрытые ставнями, а летом распахнутые навстречу шумному морю. Запах жареной рыбы и водорослей, аромат сушёных трав на чердаке и тепло натопленной матерью печи.

Память хранила воспоминания о днях, когда отец и старший брат Йозеф брали Летфена в море, учили ставить сети, потрошить и вялить глянцевитых рыбёшек, поддевать моллюсков, чтобы достать спрятанное под панцирем нежное розовое мясо. Казалось, прошла целая вечность с тех пор, как Летфен в последний раз прыгал с камня на камень по гладкой прибрежной гальке и высматривал вдалеке суда. Он старался не вспоминать о той, другой жизни, где семья собиралась за скудным, но весёлым ужином, солёный ветер трепал вывешенное во дворе бельё и бросал в лицо брызги волн, а летнее солнце делало кожу такой тёмной, что пропадали веснушки.

Летфен перестал толком расти лет с тринадцати. Йозеф, которому к тому времени шёл семнадцатый год, не уставал подтрунивать над младшим братом. Он был высок, широк в плечах и очень похож на мать, слывшую по молодости красавицей. Деревенские девушки частенько делали крюк и ходили за водой к дальнему колодцу, только чтобы пройти через рынок и посмотреть на торговавшего рыбой или сетями Йозефа. Приходя домой, брат всегда хвастался если не выручкой, то женским вниманием.

В голодный год нежданным морозом среди лета побило хлебные поля, и отец стал чаще выходить в море. Когда его застиг шторм, не раз латаная лодка перевернулась, и тело рыбака, погребённое под пластом тёмных вод, досталось на съедение рыбам, которыми он всю жизнь питался.