Мне приснилось детство

Сидел, слушал лягушек и вспоминал. Благо, было, что вспомнить. Вот по этой тропинке я бежал, весь в слезах, после прощания с моим конем по кличке Привет. По этому полю, схватившись за конскую гриву, скакал с Толяным наперегонки и мечтал только об одном: как бы не свалиться. Это был первый мой опыт верховой езды. Тогда Привет, сорвавшись с мерного шага, припустил в галоп за Весёлым, на котором лихо гарцевал Толька Кабанов. Как удержался, ума не приложу. Потом, обвыкнув, уже не боялся загреметь с этой несусветной высоты. И падать приходилось пребольно, и на ногу конь по кличке Буян встал однажды всей своей массой, но всё равно каждое утро бежал к конюшне, тащил угощение своему Привету.

Возвращаюсь домой. На крыльце сидит Серёга, мой двоюродный девятилетний брательник. Увидев, как я захожу в калитку нашего палисадника, мальчишка скроил недовольную мину и сообщил, что меня давно ждут, чтобы ехать в Константиново, а так как я где-то болтаюсь, то до сих пор не уехали.

– Ну и ехали бы! – пожимаю недоуменно плечами.

– Дядя Толя сказал, что без тебя не поедет, – плаксиво протянул Сергей.

Не сразу и сообразил, что под дядей Толей понимается мой отец, который действительно Серёге приходится родным дядей.

– Ну, появился, наконец! – выходя на крыльцо, весело констатирует батя. – В Константиново едем?

– Можно съездить, только зачем?

– Как зачем?! На родину Есенина посмотрим, на Оку заедем, искупаемся. А то, говорят, в Шишкино ни одного приличного пруда не осталось.

– Не осталось, – радостно сообщает Серёжа, – все сейчас в Зубово купаться бегают.

– В Зубово мы, естественно, не побежим, а вот на Оку сгоняем! – весело заявил батяня.

От Шишкино до Константинова, где родился великий русский поэт Сергей Есенин, двенадцать километров. Едем по великолепному шоссе, петляющему между полей, лесопосадок, населённых пунктов. Позади Марковский лес, деревня Раменки, на окраине которой пять лет назад заглох Толькин мотоцикл, и мы чудом удрали от местной молодёжи. Можно не сомневаться, что Тольку тогда избили бы конкретно, над Лидой поизмывались, ну а я, возможно, отделался бы сильным потрясением от всего увиденного. Всё-таки десятилетний мальчишка, думаю, сильно не обидели бы, хотя, кто его знает. Мало ли что у пьяных подростков на уме, возможно, и я бы огрёб.

Село Константиново растянулось вдоль высокого берега Оки. С двух сторон от асфальтированной дороги с высаженными вдоль обочин деревцами, палисадники, за которыми выстроились в ряд добротные фасады домов. По газонам гуляют куры, пасутся привязанные к колышкам козочки, сидят на лавочках бабули и дедули. Перед ними в ведёрках, поставленных на табуретки, красуется отборная вишня. Торгуют, не отходя от дома. Сам Бог велел – ведь мимо целыми днями едут и едут почитатели творчества великого русского поэта, стремясь прикоснуться к истокам мироздания Сергея Есенина.

Останавливаемся на специализированной площадке рядом с красным туристическим «Икарусом». Перед ним толпа оживленных интуристов, уже посетивших музей-заповедник и готовящихся к отбытию в Москву. Что-то громко обсуждают по-английски, смеются, а я пялюсь на них с неподкупным любопытством. Пожилые люди, в шортиках и ярких цветастых рубахах, с огромными фотокамерами, висящими на животах, совершенно не похожи на советских сверстников, как будто с другой планеты прилетели. Седовласые бабушки-одуванчики, в солнцезащитных очках в пол-лица, радостно щебечут, делясь впечатлениями. Представить свою бабушку, которую видел только трудящейся и молящейся, всегда в темных тонов одежде, на их месте, не получилось по причине полнейшей фантастичности даже малейшего сопоставления.

Идём к дому матери Сергея Есенина. С правой стороны длинный забор, за которым располагается усадьба помещицы Кашиной. Сегодня здесь локализуются композиции музея-заповедника. Слева – жилые дома константиновцев. На лавочках бабушки, перед ними в ведрах почти черная, аппетитная вишня. Батя, разорившись на целый рубль, покупает каждому по пакетику, и мы движемся дальше, наслаждаясь неповторимым вкусом «владимирки». Люблю вишню! Мог целый день сидеть в бабушкином огороде на вишневом дереве и клевать безостановочно сладко-кислые ягоды, сплевывая косточки так, чтобы попасть в какого-нибудь обнаглевшего воробья.

Один раз со Славиком так увлеклись, что не заметили, как подошла бабуля. Сверху, из-за обильной листвы, её совсем не было видно. А я, не стесняясь в выражениях, напеваю какую-то песенку, смакуя выученные посредством Тольки Кабанова матершинные слова.

– Это кто ж тебя так материться научил? – слышу осуждающий бабушкин голос. – И не стыдно?

– Стыдно, бабуль! – за меня отвечает Славка, потому что я дар речи потерял. Совестился потом домой идти, так и сидел на вишне до темноты. Четыре года пронеслось, а как будто вчера всё было.

Есенинский дом смотрит из-за плетня тремя окнами в наличниках. Крыльцо сбоку, дворовые постройки сконструированы так, что из сеней можно сразу, не выходя на улицу, попасть в овин. Впрочем, он мало чем отличается от соседских, с той разницей, что здесь квартирует музей, а рядом, в таких же постройках, живут люди, которых, скорее всего, бесконечные толпы почитателей творчества поэта уже изрядно достали. Как выясняется, в доме этом Есенин не жил, да и мать тоже, по той простой причине, что это точная копия того, в котором проживала Татьяна Фёдоровна. Деревянные избы, к сожалению, не долговечны и сколько не пытайся их сохранять, особенно в средней полосе России с её погодными условиями, надолго не получится. Единственно, что могло помнить поэта – это старый амбар, стоящий в глубине двора. Как отметила экскурсовод – это одно-единственное деревянное строение, которое сохранилось с есенинской поры.

Через улицу, почти напротив дома матери поэта, стоит церковь. На колокольне, возвышающейся над всем этим великолепием, удивительной формы купола. Вытянутые вверх, будто пламя свечи с крестом на самой маковке. Никогда ничего подобного не видел и это действительно поразило. Обычно купола или в конфигурации луковицы с заостренным наконечником, увенчанным крестом, или шлемообразные, наподобие головных уборов древнерусских витязей, но чтобы в виде пламени свечи, такое не встречалось. Хотя, надеюсь, всё ещё впереди и много что доведётся посмотреть, и много где побывать.

По тропе обходим закрытую церковь и направляемся к одинокой часовенке, стоящей на краю высоченного обрыва. От открывшегося вида дух захватило. Там, внизу, за перекатами холмов, петляет Ока. Делая крутые повороты, она уходит в синюю даль, скрываясь за взъерошенностями лесных массивов. Река кажется с нашего места довольно узкой, но впечатление обманчивое, потому что от берега до берега добрых сто метров, не меньше. Она медленно катит свои свинцовые воды, и так же медленно идёт вдоль берегов белоснежный теплоход «Сергей Есенин», кажущийся с высоты холма детской игрушкой. Противолежащий берег пологий, уходящий вдаль заливными лугами.

С другой стороны реки, как раз напротив причала, к которому медленно приближается теплоход, коровник с кучей толпящихся у воды малюсеньких черно-белых бурёнок. Ферма здорово портит первозданность пейзажа и выглядит подобно грязному пятну на праздничном платье. Это, конечно, только моя точка зрения. Возможно, кому-то подобное сочетание видится вполне нормальным и не портит его эстетическое восприятие. Главное, мои родители со мной согласились.

Серёге было глубоко всё равно, есть там коровник или нет. Ему хотелось купаться, и мальчишка всё ждал, когда мы, наконец, поедем к реке. Батя долго искал, как спуститься из села к берегу на машине, но так и не нашел. Нормального спуска нигде не оказалось, поэтому остановились довольно далеко и высоко. Ока несла свои воды далеко внизу. Серёга тоскливо смотрел с кручи на речку, и мне младшего брата стало, немного жаль.

– Может, мы спустимся, искупаемся? – обращаюсь я к отцу.

– Так! И ты туда же? Смотри, крутизна какая! Оступишься, будешь лететь, пердеть и радоваться!

Данный афоризм я знал, но из уст родителя, он меня дико рассмешил. Всю обратную дорогу, при малейшем воспоминании, начинал трястись от смеха, развлекая тем самым родителей. Даже Серёга выходил из мрачной задумчивости. У бати великолепно получалось брякнуть что-нибудь этакое, от чего потом, вспомнив, снова закатываешься от хохота и долго не можешь остановиться. Так было и в этот раз. А тут ещё добила всегда серьёзная мама. Повернулась со своего штурманского места и, без тени улыбки на лице, выдала сногсшибательную информацию:

– Да-а-а, батя твой, иногда что-либо такое скажет, как в лужу пёр…, ой!

Хохотали до слез. Серёга перестал дуться и, похоже, забыл про облом с купанием. Но нет, не забыл. Это я забыл, как Серёжа в шестилетнем возрасте вечно нас со Славкой закладывал старшим. Не успели приехать, как он побежал докладывать бабушке о ходе нашей поездки. Вроде ничего такого, если бы мальчишка просто рассказал, но он умудрился что-то там приврать, после чего бабуля о чём-то беседовала с отцом. Батя, махнув рукой, отшутился, но потом тихонечко поинтересовался:

– Теперь понимаешь, почему я не разрешил вам идти купаться? Случись что, ты был бы крайний.

– Это я понял, – вздохнул я.

– Имей в виду на будущее: если хочешь, чтобы бабуля о чём-то узнала, расскажи Серёже.

– Да мне это нафиг не надо, чтобы бабуля… – тут до меня дошел смысл батиного иносказания. – А-а-а, понял! Но он ведь маленький ещё! – трепыхнулся я оправдать Серёжу.

– Маленький, да удаленький! Будет надо, заложит и глазом не моргнёт.

После ужина решил сходить на деревню, проведать Сашку Чапая. Серёга, естественно, увязался за мной. Шли по тропинке вдоль палисадников. У дома Мироновых, понурившись, стояла печальная гнедая кобыла с белой полосой через всю морду и безучастно хрумала солому из стоящей рядом телеги.

– Это Зорька, – представил мне Серёга лошадь.

Слава Богу, не догадался меня Зорьке представить.

Подходим. Зорька мирно терпит, как мы её поглаживаем по шее и морде. Лиловые глаза чуть прикрыты рыжими ресницами, во рту мундштук, который она, с хрупающим звуком, перекатывает между челюстей. Беру из телеги пучок соломы, который она, шевеля мягкими губами и обнажив белые крупные зубы, вбирает в себя. Серёжа протягивает ещё пучок, но кобыла встряхивает гривой и опускает голову, говоря, тем самым, чтобы малец не спешил, надо ещё эту порцию прожевать.

На лужайке между домом и небольшим прудом две девчонки играют в бадминтон. Можно сказать, играли, потому что их бестолковое бегание за воланчиком игрой трудно было назвать. Одну, что повыше и побойчее, звали Мариной, вторую, что пониже и помиловиднее – Галей. Девочки довольно откровенно пялились на меня, пытаясь, как видно, признать кого-то знакомого, но бесполезно.

– А ты кто будешь-то? – спрашивает Марина довольно бесцеремонно.

– Я-то? Игорь.

– Это бабы Насти старший внук, – вставил Сергей.

– А-а-а, Игорёк! А я тебя и не узнала.

Девочке лет четырнадцать-пятнадцать. Русоволосая, сероглазая, то ли загоревшая, то ли чумазая, сразу и не разберёшь. Не понимаю, почему она должна меня признать. По прошлому своему приезду я её совершенно не помню, хотя частенько бегал к Серёге Мальцону, проживавшему по соседству через дом. Серёга – мой троюродный брат и фамилия его, как и у меня. Почему его прозывали Мальцоном, ни малейшего понятия. Мало ли за что кликухи присваивают. Его отец, дядя Вася, двоюродный брат моего отца. Таким образом, мы довольно близкие родственники. К сожалению, Василий Константинович Гагин, не так давно умер, а Сергей куда-то уехал с матерью, поэтому встретиться нам в этом году пока ещё не получилось. Заходить по этой причине в некогда гостеприимный дом показалось неудобным, поэтому и прошли мимо.

Галя, по всей видимости, пусть не на много, но младше Маринки. Она застенчиво поглядывает из-под длинных ресничек, не принимая участия в беседе. Утонченное личико и капризно-пухленькие губки делают её удивительно привлекательной, волосы русые, стянутые на затылке жгутом в лисий хвостик, на висках пикантные завитушки.

– Куда лыжи навострил? – тем временем с усмешкой спрашивает Маринка.

– К Сашке решил зайти.

– Привет Чапаю!

– Непременно!

Мы с Сергеем огибаем утиный пруд, и движемся дальше. Оглянувшись, вижу, что сестры продолжили прерванную игру.

– А Галя местная? – спрашиваю у Серёги.

– Не, она к Мироновым из Рязани приехала, – громко отвечает брательник, да так, что девчонки обернулись в нашу сторону, как видно услышав последнюю фразу.

– И зачем орать!? – процедил я, чувствуя накатывающуюся неловкость.

– А я и не ору! – смеётся Сергей. – Это я так разговариваю.

«Вот, придурок»! – отпечаталось в сознании. – «Погнать бы его домой! По-нормальному и поговорить не даст». А поговорить с Сашкой было о чём. Столько лет не виделись.

Подходим к красному кирпичному дому. Дверь беседки открыта, стукнув по косяку для приличия, прохожу в сени. Знакомые запахи самосада, не выветриваемые и неуничтожимые, как у дяди Володи. Родные братья высаживают один и тот же сорт махорки, в равной мере сушат её в сенях, поэтому не удивительно, что сенные запахи совершенно одинаковые.

Из горницы шустро выскакивает жутко похожий на бабушку лицом дядя Саша. Вернее, мой двоюродный дед, Александр Сергеевич, прозванный в молодости, по каким-то неведомым причинам, Чапаем. Прозвище так за ним закрепилось, что даже сына его младшего зовут не иначе, как Сашка Чапай.

– Это кто ж к нам в гости пожаловал? – широко улыбаясь, спрашивает дед. – Никак, Игорёк?

– Он самый, – снова начинаю тушеваться.

– Вырос-то как, и не признать сразу! Твои родители вчера заходили, поэтому сразу понял, что это ты. Вот и Серёжка с тобой, – подмигнул он Серёге. – Ну, что стоим? Проходим, проходим.

– Спасибо, дядя Саш.

– Да брось ты! – смеётся дед. – У нас по-простецки.

Прошли на кухню. Слева печка, справа, у окошка, столик, прямо, за обклеенной обоями фанерной стеной, горница. В дверной проём видны мелькающие на экране телевизора фигурки, голос диктора вещает о последних новостях.

– Сашка, Игорёк пришёл! Хватит ерунду всякую смотреть! – взывает Александр Сергеевич.

Тут же телевизор заслоняет долговязая фигура и появляется высокий худощавый парень. Нос с горбинкой, смеющиеся серые глаза, светлые, конкретно выгоревшие, волосы. Это и есть мой двоюродный дядя, Александр Александрович. Ему шестнадцать будет только в январе, получается, что племянник, то есть я, старше дяди больше чем на полгода. Ничего удивительного, если учесть, что его двоюродный брат и мой дядя Серёжа Николашин, младше меня на двенадцать лет.

Вышли на улицу, устроившись на лавочке под размашистой ветлой, которая больше полстолетия растет напротив Сашкиного дома. Пошли расспросы за жизнь: про «как дела на личном фронте», «куда собираешься податься после школы» и так далее. Полились свежие и не очень анекдоты. Вокруг нас постепенно собиралась местная молодежь. В подкравшейся темноте помигивали огоньки папирос, раздавались матюки, смех. Кто-то попросил рассказать про Брянск, и я начал плести истории про брянских бандюганов. Байки эти были позаимствованы из рассказов моего приятителя Сашки Караваева, который буквально пару недель назад, сидя на скамейке у моего подъезда, вдохновенно втюхивал их ахающим и охающим девчонкам. Сегодня его страшилки очень даже пригодились. Тут ещё, в придачу, вдохновившись необычностью ситуации, приплёл что-то от себя. Из темноты слышались голоса каких-то девчонок, что означало присутствие женского пола. А это ещё больше раззадоривало моё воображение.

*****

Следующий день выдался жарким. После выполнения общественно-полезного поручения по тасканию из колонки воды для полива огурцов, присел на ступеньках веранды, где, изнывая, страдал Серёжа. Брательник без устали ныл, требуя, чтобы мы поехали куда-нибудь купаться и непременно взяли его с собой. Батя наотрез отказался, сославшись на дела, а дел в деревне всегда невпроворот: двор подправить, дров нарубить, новую яму под погреб наметить, воды в бочку для поливки натаскать. Я всё утро этим и занимался. Берёшь два ведра и до колонки, метров сто. Напор не сильный, поэтому ведра наполняются относительно долго. За это время успеешь ворон и уток посчитать, да на щиплющих травку гусей поглазеть. Потом назад, с двумя полными ёмкостями по десять литров каждая, а так как ходил босиком, силу воли вырабатывая, получалось не быстро. Опрокидываешь содержимое вёдер в бочку и назад. Ступни нежные, так как босиком ходить этим летом ещё не приходилось. Вот и идешь осторожно, чтобы на камешек не наступить, а если наступил, не шлепнуться от пронзительной боли.

Серёга спокойно посидеть не давал, через каждые две-три минуты включая занудное: «Ну, поедем купаться! Ну, поедем купаться». Одного его бабушка не отпускала, да и некуда. Всего лишь четыре года назад в Шишкино было несколько приличных рукотворных прудов, в которых можно было нормально освежиться. Не считаю те, что созданы на радость водоплавающим питомцам, типа уток и гусей. Школьный пруд, в котором я когда-то собственными штанишками карасей ловил, заилился; другой, безымянный, располагавшийся недалеко от конюшни, обмелел катастрофически, лягушкам по колено. Бывший шикарный пруд на дне оврага, куда мы постоянно бегали в недалеком прошлом, теперь только в воспоминаниях. Остался Зубовский пруд, но туда надо было идти через два леса и одно поле. Далековато без привычки.

Подвалила ватага пацанов возраста Серёжки и чуть постарше.

– Пошли купаться?! – кричали они, призывая Серёгу двинуть с ними на Зубовский пруд. Бабушка его в такую даль, без сопровождения старших, отпускать наотрез отказывалась. Тогда он вцепился в меня, как клещ, пришлось направить его к бабуле, которая в это самое время занималась на огороде огурцами.

– Беги к бабуле, скажи, что ты со мной на пруд идёшь.

Он моментально исчез, отсутствовал минут пять и нарисовался счастливый и сияющий.

– Отпустила! – завопил он, обращаясь к своим друзьям. – Ура! Но только с ним!

На крыльцо вышел отец, дал ценные указания, и мы всей компанией направились в сторону Сельмага. Здесь, у колонки, дорога разбегалась в разные стороны: направо – на деревню и налево, к крайнему дому у оврага. Спустились вниз, перешагнули через никогда не пересыхающую, тянущуюся по дну траншею, и поднялись на другую сторону по круто уходящей вверх тропинке, которая сразу ныряла под кроны переплетённых ветвей орешника. Дальше дорога пробивалась через чащу, под ногами сухие листья и веточки, топорщащиеся из-под земли древесные корни.

Тропинка к Зубово вела через широколиственный лес, пересекала картофельное поле, снова ныряла под древесные своды. Здесь было относительно прохладно, щебетали птички, гулко разносились ребячьи голоса. Мальчишки, чувствуя приближение водоёма, невольно ускорили шаг. Пруд встретил нас приятной прохладой, с противоположного берега слышались весёлые голоса местных девчонок. Раздеваясь на ходу, с воплями и матюками, шишкинская ребятня посыпалась в воду.

Двое сидят на высоком, поросшем притоптанной травой берегу. Одного я узнал – это Коля Колдаков, во втором, сколько не пыжился, никого из своих бывших знакомых признать не получилось.

– Купаться пришёл? – спрашивает очевидное Колдак.

– А зачем ещё в такую даль тащиться?

– Это верно! Ну-ну, давай, ныряй, а мы посмотрим.

Колдак, с усмешкой на губах, следит, как я, оскальзываясь, спускаюсь к воде. По всей видимости, ожидает, что я шлёпнусь и на заднице скачусь в водоём. Попутно, вставляя через слово невербальную лексику, что-то рассказывает своему приятелю. Не шлёпнулся, хоть было по-настоящему скользко. Пацаны, вылезая из пруда, основательно размочили землю, превратив откос в настоящий каток. Вода прохладная и мутная, дно илистое. Проплыв до середины, возвращаюсь назад и вылезаю на берег, устраиваясь рядом со своими вещами. Гомон стоит не шуточный. Серёжа, дорвавшийся до воды, самозабвенно бултыхается у берега, не рискуя заплывать на глубину, но и вылезать не торопится, хотя губы уже посинели и трясутся.

– Серый, хватит, заболеешь! – обращаюсь к нему, стопроцентно уверенный, что не послушает. Так, больше для профилактики, чтобы помнил.

– Не заболею! Я долго так могу! – вибрирующим голосом сообщает мальчишка.

Ещё двое выходят из-за деревьев и решительно направляются к нам. Высокий и светлоголовый – Сашка Чапай, рядом чернявый, едва достающий макушкой до его плеча. Так это же Серёга Мальцон! Вот это неожиданная встреча!

– Здорово, Игорёк, – весело приветствует меня Сашка, на ходу расстёгивая ремень на брюках.

– Привет, братаны! Серёга, а мне сказали ты уехал?

– Так приехали сегодня! – улыбается Мальцон. Мы с ним, как сокрушалась бабушка, очень похожи: оба чернявые, с одинаково вьющимися волосами, брови на переносице чуть сросшиеся, глаза серые. Кажись, в одну породу пошли: Гагинскую.

– Вот, бл@т! – выпалил Сашка.

– Где? – Серёга приложил ладонь ко лбу, вглядываясь в нечто, находящееся на противоположном берегу.

– Да не там, а здесь! Плавки, чёрт их раздери! – говорит Сашка, изучая что-то внизу своего живота.

– А что с ними?

– Раскорячиваются, а это не культурно.

Все дружно заржали.

– Айда купаться, – Сашка подмигнул мне и ринулся в воду, Мальцон за ним. Я решил не отставать, тем более, что за это время уже обсох и похоже, даже начал перегреваться.

Накупавшись вдоволь, сидели на травке и говорили о всякой всячине, вспоминали события четырехлетней давности. Такое ощущение, что всё, что было – это вообще было не с нами. Взахлеб начинали с афоризма «а понишь?», а дальше масса историй про детские шалости и случившиеся с нами тогда приключения.

– Ну что, может домой? Жрать что-то охото! – предлагает Мальцон часа через полтора.

– Туда ж идтить, – лениво потянулся Сашка, – но надоть.

Серёжу вытаскивать из пруда не пришлось, так как его приятели тоже засобирались в обратную дорогу. Пацаны убежали вперёд, в мы втроем следовали за ними в небольшом отдалении. Прошагали почти полпути и уже пересекали картофельное поле, как впереди замелькали цветастые девичьи халатики. Девочки, петляя вместе с тропинкой, шли нам навстречу. Я, близоруко прищурившись, пытался их идентифицировать с теми, кого знал.

– Маринка, Галька и Муха, – облегчил мои страдания Сашка.

– Что ещё за Муха?

– Да так, Светка Панова. Ты её точно не знаешь.

– Просто интересно.

Шедшие впереди мальчишки, ведомые Игорьком Селивановым, отступили с тропинки. Пропуская девушек, Кукуня пробасил что-то задиристо-приветственное, на что тут же последовал звонкий смех. Игорёк Селиванов был парнем здоровым, крутоплечим, с басовитым голосом. Когда я спросил Сашку, а почему его кдичут «Кукуней», он, усмехнувшись, ответил:

– Такого бугая в лесу встретишь, обосрёси! Кукуня, он и есть Кукуня.

Девчонки поравнялись с нами, а мы, пропуская, сошли с тропинки в заросли картофеля.

– Что, уже назад? – поинтересовалась Маринка.

– Да вроде назад, – неуверенно сказал Сашка.

– Пошли с нами, что в деревне делать? – заманчиво пригласила Светка-Муха.

Галя, устремив взгляд на свои босоножки, молчала прошествовала мимо.

– А что, может, вернёмся? – толкнул меня в бок Сашка. – В деревне действительно делать нечего.

– А как же насчёт «поесть»?

– Так терпимо ещё.

– Пойдём, раз зовут! – Мальцон, не ожидая нашего согласия, повернул за девчонками, которые уже подходили к кромке леса.

И снова мы на Зубовском пруду. Искупавшись, сидели на берегу, болтали. Решили возвращаться домой только когда начало вечерять. Девочки убежали вперёд, а мы втроём, вспоминая анекдоты, по очереди рассказывали их друг другу, иногда останавливались и, взявшись за животы, от души хохотали. Сперва пошла серия про Чапаева и его ординарца.

– Убегают, значит, Василий Иванович с Петькой от белых, – вещает Мальцон, – Заскочили по пути в сарай. Петька в сено зарылся, а Чапай в бочку залез и крышку серху прикрыл. Белые сарай прошерстили и Петку нашли. Ведут его на выход, а он по крышке бочки постучал и говорит: «Василий Иванович, вылезай, нас кто-то предал».

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Эдмунд Гуссерль (1859 – 1938) – австрийско-немецкий философ и математик, основатель школы феноменологии.

2

Прямой электрички от Москвы до Рязани тогда не было. От столицы добирались до Коломны, а оттуда, со станции Голутвин, названной по находящемуся неподалеку древнему Голутвинскому монастырю, отправлялся электропоезд на Рязань.