Мне приснилось детство

Я толком никак не могу вспомнить, закрыл я дверь в нашу квартиру или нет. Кажется, закрыл, но, кажется, и нет. Выходил последним в полукоматозном состоянии со сна. Почему-то перед глазами моя фигура, закрытая дверь, а вот ковырялся ли я ключом в замке, хоть убивай, не помню. Замок, по своей сути, «английский», то есть, по любому захлопывается на язычок, но если ещё не прокрутил ключом на два оборота, считай, дверь открыта. Это как в анекдоте моего закадычного друга Мишки Родина. Муж с женой ложатся спать, жена спрашивает: «Ты на замок дверь закрыл?» – «Закрыл, закрыл». – «А засов задвинул?» – «Задвинул, задвинул!» – «А цепочку набросил?» – «Нет, не набросил». – «Ну вот! Заходи, кто хочешь, бери, что хочешь»!

Анекдот анекдотом, но мы уезжали на целых пять дней. Ненароком задумаешься. Когда садились у гаража в машину, батя, естественно, поинтересовался, всё ли нормально. Я, естественно, сказал, что всё, и вот теперь в жутком сомнении: а вдруг не всё?! Страшно. А самое главное, если возвратиться из-за этой бредятины назад, то сегодня уже никуда не поедем. Столько ждал, и всё должно сорваться из-за тупых сомнений о квартирной двери.

А если закрыл, и мы вернёмся? Вот это облом, так облом! Ладно, к чёрту эту дверь! Буду надеяться, что даже если на замок её не закрыл, всё равно никто зайти не сможет, только если постарается. На этом попытался выбросить из головы неприятные мысли.

Неделю назад школьная трудовая практика, длившаяся почти месяц, благополучно подошла к своему логическому завершению, и я до первого сентября был совершенно свободен. Начинались мои заключительные летние каникулы, которые надо было отгулять достойно, чтобы потом сопли не жевать от обиды за бесцельно умчавшееся в прошлое лето. Планы у моих родителей на июль намечались грандиозные. Сначала на несколько дней съездить в Шишкино, навестить бабулю, причём на не так давно приобретённой машине. Потом на Урал, к мамкиным родственникам, и напоследок – самое захватывающее путешествие, и опять же на нашем «Жигулёнке» – в Крым.

Едем на Рязанщину. Я в деревне Шишкино не был четыре года. Друзья мои, с которыми ходил в ночное, играл «на задах» в футбол, ловил штанами карасей в школьном пруду, повырастали, превратившись в великовозрастных отроков. Боюсь, сразу и не признаем друг друга. Тогда мы были совсем детьми, от девяти и старше, а тут почти взрослая молодёжь, с пробивающимися усиками, басовитыми, ломающимися голосами, наверняка, патлами до плеч. Пытался представить, какой будет наша встреча, но ничего не получалось.

Двенадцать часов в пути. Подъезжаем к городу Рыбное. Сколько себя помню, всегда волновал вопрос: почему Рыбное? Неужели мелкая речушка Вожа, на берегу которой он стоит, могла давать здесь такие уловы, чтобы из-за этого, находящийся далеко от крупных водоёмов населённый пункт, получил такое экзотическое наименование. У кого не спрашивал, толковый ответ, меня удовлетворивший, получить не смог.

Некогда Вожа была полноводной и судоходной рекой. В 1378 году, в двадцати километрах выше по течению от нынешнего расположения города, произошла битва между дружинами московского князя Дмитрия Ивановича, прозванного в будущем Донским, с воинством татарского мурзы Бегича. По версии летописи, огромное количество ордынцев утопло при переправе в водах реки. Раз огромное количество, значит, следует думать, она была широкой и полноводной. 6

Дорога уверенно тянется вдоль неказистых ив, за ними обширная пойма реки, кое-где пасутся немногочисленные стада коров черно-белой раскраски. Проезжаем населённый пункт под названием Сидоровка. По рассказам отца – это родина его бабушки, следовательно, моей прабабушки, и таким образом мамы моей бабушки. Сердце щипнуло предчувствие скорой встречи с моей деревней. Всё напоминает здесь о моём детстве, всё говорит о прошлом. Поля созревающей пшеницы, островки лесопосадок, ровно тянущиеся вдоль дороги. Теперь это великолепная шоссейная дорога, не то, что было в первый в моей памяти приезд к бабушке. Поднимаемся на пригорок и там, за открывающимся пространством колосящегося пшеничного моря, Шишкино. Справа, за оврагом, комплекс свинофермы, за ней конюшня, куда мы бегали с Толькой Кабановым к лошадям. Ярко встал в памяти образ серого в яблоках жеребца по кличке Привет. На несколько секунд стало грустно, потому что друга детства давно уже не было.

Слева, за бесконечно тянущимся пшеничным раздольем, синеющая кромка леса, из-за которой, с трудом различимые, вырисовываются купола церкви. Там находится село Летово, там родился мой папа и его братья, там проходило его суровое военное и послевоенное детство. Проезжаем уходящую к Летову грунтовку, автобусную остановку с типичной будкой, спасающей ожидающих автобус селян во время дождя. Батя начинает сбавлять скорость, щелкает тумблер, указывая, что включился правый «поворотник», и «Жигуль», свернув с шоссе, начинает нырять по колдобинам просёлочной дороги.

Первый с левой стороны дом, частично прячущийся за кустами палисадника, принадлежит бабушкиному брату, дяде Володе. Радостно кольнуло сердце, потому что следующий, с красной крышей и желтыми стенами, полиняло-зелёной открытой терраской – это бабушкин. Каким он мне казался гигантским четыре года тому назад, не говоря уж о десятилетней давности, когда мы с сестрёнкой Лидой залезали на строительные леса и играли здесь в «дочки-матери». Как будто в землю немного врос! Только никуда он не врос, скорее – это я подрос, взглянув на мир детства новыми глазами отрока.

Батя плавно поворачивает влево, и машина, преодолев небольшое препятствие в виде еле заметной канавки, останавливается напротив старого бабушкиного скотного двора. Когда-то здесь жили овцы, сейчас только куры, деловито копающиеся в траве в поисках чего-нибудь клюнуть. Петух, было, возмутился нашему явлению, но быстро отвлёкся, начав придираться к случайно оказавшейся рядом пеструшке.

У дяди Володиной терраски с застеклёнными окнами, сидят на лавочке три женщины разного возраста, пожилая и две молодухи. Рядом, замерев в разных позах, кучка ребятишек. Все удивленно взирают на наглое вторжение в их пространство незнакомой машины.

Батя открыл дверь и, высунувшись из кабины, радостно поздоровался с родственницами. Что это родственницы, можно было не сомневаться. Подслеповато щурюсь и признаю, в первую очередь, тётю Тоню, супругу дяди Володи. Следовательно, рядом с ней сидели её дочки: Нина и Валентина.

– Гля-ка, да это же Толька! – послышалось радостное восклицание.

– Да иди ты! – отмахнулась тётя Тоня, прикладывая козырьком ладошку над глазами.

– И точно, Толька!

– Толькь, ты, чё ли?

– Ну, я! – засмеявшись, сказал папа.

– А эт хто ж с тобой? Не уж-то Игорь.

– Он самый!

– Батюшки! Игорь, какой же ты стал здоровый! – дружно удивлялись мои двоюродные тётушки, рассматривая меня во все глаза, так как я неожиданно оказался выше их на целую голову. Я дико смущаюсь, не зная, куда девать свои руки. В таких случаях, самое удобное место – это карманы. Сразу чувствуешь себя увереннее.

– Что делать, время! – мямлю я, оглядывая утонувшие в зелени дома.

– А в какой класс перешел? – поинтересовалась Нина, сверкнув рядом позолоченных зубов.

– В десятый.

– Уже в десятый!? Вроде, только вчера бегал здесь мальчуганом, – продолжала сокрушаться Нина Владимировна.

Она была двоюродной сестрой отца и моей Крёстной. Когда мне исполнилось три года, бабушка настояла, чтобы меня крестили. Случилось это грандиозное событие летом 1963 года, во время приезда родителей с Урала в отпуск. По всей видимости, и мама, и я тогда попали на родину отца впервые. Обряд, которого я совершенно не помню, проходил в лéтовской церкви Козьмы и Демьяна. Тётя Нина стала моей Крёстной (ей было тогда пятнадцать лет), а дядя Коля, – родной брат отца, – Крёстным.

– А помнишь, как ты руку сломал? С гипсом ходил? – продолжала допросы Крёстная.

– Конечно, помню! Разве такое забывается?

– Игорёк, друзей-то узнаёшь? – кивнула Валентина на двух лохматых пацанов, пылящих на велосипедах по грунтовке. Они подъехали, лихо спрыгнули со своих «коней» и степенно подошли. Лица серьёзные и неузнаваемые.

– Ну, здорóво! – протянув руку и улыбнувшись, сказал один из них, и я тут же узнал Тольку Кабанова, с которым пять лет назад ходили в ночное, пасли колхозное стадо и устраивали гонки на лошадях.

Второго парня никак не мог узнать, только лицо, оттенённое густой шевелюрой, что-то всё-таки отдалённо напоминало. Но когда он заговорил, сразу признал в нём полноватого весёлого мальчишку, которого все когда-то звали Базиль. Точно – это Серёга Баринов, или «Базиль», что, в общем, одно и то же. Как я в своё время стал «Макеной», да так, что сросся с этим прозвищем, не отодрать, так и он, «Базилём».

– Давненько не появлялся у нас, – улыбался Толик.

– Так получилось.

– Понятно.

– Может, на деревню смотаемся? – весело подмигнув, поинтересовался Базиль.

– А где я велик возьму? На багажнике не хочется трястись.

– У дяди Володи во дворе стоит.

– Да, возьми, съезди с ребятами, – поддержала Крёстная.

Ждать себя не заставил, и уже через пять минут, в сопровождении целой армады потянувшейся за нами мелюзги, последовал за Толяным и Серёгой. Сердце учащенно колотится в груди и никак не укладывается в голове, что прошло уже целых четыре года с того дня, когда я бегал босиком по этой самой дороге, наблюдая, как пыль, лежащая толстым слоем на грунте, подобно взбитым сливкам на торте, фонтанчиком взвивается между пальцев ног. Она была тёплой и пушистой, словно светло-коричневый пух устлал дорожную колею. Иногда вздымались маленькие смерчи – это потоки воздуха, закрутившись над деревенской дорогой, перегоняли миллиарды пылевых песчинок. Вспомнилось, как проезжающие мимо машины поднимали такую плотную завесу, которая не могла рассеяться несколько минут. Она уплывала по направлению дуновений ветра, медленно оседая на траве и кустах. Ну, а если проходил дождь, что случалось довольно часто, великолепный пылевой торт превращался в липкую непроходимую коричневую грязь.

У магазина стоит пять или шесть мотоциклов, с оседлавшими их патлатыми пацанами. Почти у каждого в зубах по «беломорине», все они размахивают руками, по всей видимости, что-то активно обсуждая, и безудержно матерятся. С детства помню этот шишкинский мат, являющийся в местном лексиконе настолько естественным явлением, что речь без многоэтажных оборотов услышать было просто невозможно. Лет пять назад, не успев толком переодеться с дороги, побежал на деревню навестить своего дядю и друга Сашку Чапая7. Иду по этой же самой грунтовке и слышу, как две женщины, орут друг другу через улицу что-то про колхозное стадо, которое вот-вот должны пригнать, но пастух, этот безмозглый «пи-пи-пи», где-то задерживается. У меня чуть уши в трубочку не свернулись от услышанного обилия мало понятных слов с их переплетениями. Сначала подумал, что они ругаются, потому что знал: мат применяется, чаще всего, при выяснении отношений. Но, как оказалось, тётки просто разговаривали, обмениваясь информацией. Тогда я попросил Толяна разъяснить мне смысл некоторых услышанных слов, что он, с видимым удовольствием делал чуть ли не до конца моего пребывания в Шишкино. Именно тогда я узнал, что кроме простого разговорного языка, существует ещё язык матершинный, и к этому надо было привыкнуть, потому что в деревне на нём разговаривали все. Кроме моей бабушки, наверное. Ни разу от неё не слышал ни одного скверного слова.

Здороваемся со всеми за руку, соблюдая необходимый церемониал. Я решительно никого не узнаю, хотя меня здесь, как я понял, некоторые из присутствующих признали.

– Игорёк, бля, когда прибыл? – спрашивает кто-то.8

– Минут десять назад, – отвечаю недоумённо.

– Надолго, бля?

– Нет, дня на три, не больше.

– Ничего себе! Стоило из-за этого тащиться в такую даль.

Так понимаю, для рязанских ребят, Брянск – это чуть ли не заграница.

– О чём пиз@ж? – вопрошает Толян, обращаясь ко всем сразу.

– Да вот, бля, решаем, куда вечером податься.

И тут снова все разорались, пересыпая диалог десятиэтажным фольклорным жаргоном. Я посмотрел туда, где с левой стороны улицы должен был стоять Сашкин дом, но за развесистыми ветлами его не увидел. От магазина улица сворачивала на девяносто градусов вправо, и тянулась довольно далеко, заканчиваясь у подножия оврага. С двух сторон от неё теснились, скрытые за палисадниками, дома. Виднелись только крыши и терраски фасадов. Слева, за огородами, начинался довольно глубокий овраг, дугой огибающий деревню, за ним широколиственный лес. Поговаривали, что когда-то давно, здесь протекала река, но сменила русло, а потом бесследно исчезла.

– Поедешь с нами в Зубово? Кутить будем. Делать, блин, всё ровно нечего, – пригласил меня Базиль, когда пацаны наконец-то договорились, как будут проводить грядущий вечер. По-честному, не очень хотелось куда-то сегодня мотаться, поэтому, отрицательно мотнув головой, заверил, что «родоки» вряд ли отпустят.

– Не уж-то слушаешься? – хохотнул Базиль.

– Когда как. Но сегодня я ещё бабушку не видел.

– Что ты, твою мать, к нему пристал?! – налетел на Серёгу Толян. – Человек с дороги, я бы тоже никуда не поехал!

– Да ладно! Я так, на всякий случай. Наше дело предложить, – засмеялся Базиль.

В этот момент все резко засобирались, натянули на головы шлемы, оседлали мотоциклы. Распуская клубы сиреневого выхлопа, взревели моторы и, кавалькада, поднимая тучи пыли, помчалась в сторону шоссе.

– Куда это они все? – удивленно поинтересовался я.

– Решили в Летово на разведку сгонять. Может там, блин, что интересное сегодня будет, – ответил Толик. – Ты куда сейчас?

– Поеду домой, а то неудобно перед бабулей.

– Тогда давай, до встречи.

Обменялись рукопожатием, и я, скрипя педалями, направился к бабушкиному дому. Рядом с её скотным двором одиноко стоял наш белый «Жигуль», перед соседской терраской четырёхлетний пацанёнок наматывал круги на трехколесном велосипеде. Он смело подъехал ко мне и остановился, с прищуром глядя снизу вверх. Я сразу понял, что это и есть мой дядя, Сергей Владимирович. Уперев ладони в коленки, наклоняюсь и, несколько сюсюкая, задаю вопрос:

– А что это у нас за мальчик такой холосый?

Я был уверен, что с четырёхлетками так и надо разговаривать, ведь, по идее, малыш совсем. Дальнейшее меня потрясло до глубины души.

– Ты что, дурак? – спрашивает мальчуган, чётко проговаривая букву «р».

От шока отошел только тогда, когда Сергей Владимирович, мой четырехлетний дядя, надавив на педали, снова поехал наматывать круги по двору. Вспомнилось, как тётя Тоня, четыре года назад, купала его в тазике, и был он такой маленький, розовенький, как поросёночек, с огромными яичками между ног. И тут я расхохотался. Дядя Серёжа перестал крутить педали и уставился на меня, наверное, сделав окончательный вывод по поводу моих умственных способностей. Однако, это не помешало нам подружиться и поиграть в догонялки. Сначала он, не слезая с велосипеда, за мной по кругу, потом я за ним. Серёга задорно смеялся, обернувшись назад, при этом продолжал бесстрашно крутить педали. Естественно, чуть не въехал в багажник нашей машины.

Скрипнула калитка, ведущая в соседский двор, и появилась Валентина.

– Серёжа, Игорь, пошли снедать!

– Что-то не хочется, – попытался я отвертеться, не совсем поняв, что означает слово «снедать».

– Пошли, пошли! Не стесняйся, твои у нас сидят. Ужинаем уже.

Сразу всё встало на свои места. Валя – моя двоюродная тётя, симпатичная девушка двадцати пяти лет и, как мне запомнилось с последнего моего посещения деревни, большая любительница похохотать и поприкалываться.

Загнали оба велосипеда, большой и маленький, во двор, вошли через заднее крыльцо в сени дома, где стояла газовая двухкомфорочная плита, разделочный стол, лежал какой-то сельхозинвентарь, и пахло неповторимым ароматом самосада. Дядя Володя не признавал покупных папирос и курил только табак, выращенный на собственном огороде. В сенях он сушился, и запах этот пропитал пространство неистребимым и терпким духом махорки.

Из открытых дверей раздавались громкие голоса и смех. Переступаю высоченный порог, без привычки едва не споткнувшись. Справа печка и кухонька, отделённая занавеской, слева стулья рядком, стол у окошка. Прямо, над дверью, ведущей в горницу, большие портреты в рамках. Посередине, в фуражке, мой прадед, Сергей Степанович Николашин; рядом портрет молодой женщины, изучающе вглядывающейся в меня. Это моя прабабушка, Ольга Васильевна Николашина. Аж оторопь взяла. С двух сторон от портретов предков ещё два лика. Это пропавшие без вести во время войны родные братья бабули и дяди Володи, Николай и Дмитрий. Дяде Володе повезло: всю войну прошел, кучу медалей имеет.

В горнице, за развёрнутым столом-книжкой, сидят дядя Володя с батей, тётя Тоня с моей матушкой, Нина с Валей, две девочки-погодки Оля и Лариса – мои троюродные сестрёнки, дочки Крёстной. Не хватает только бабули, которая в данный момент занималась прополкой на огороде. Анастасия Сергеевна не любила застолий, тем более сопряженных с распитием спиртных напитков. Поприсутствовала немного и ушла заниматься своими делами.

Родственники угощаются, чем Бог послал. Батя разливает по рюмочкам привезённую из Брянска водку, все несколько раскрасневшиеся, наперебой что-то друг другу рассказывают. Судя по остаткам жидкости в бутылке, рюмки по три (с незначительной женской подмогой), мужики приговорили. Серёга уже на коленях у тети Тони, что-то лопает из поставленной перед ним миски.

– Ну, наконец-то! Где болтался? – интересуется батя. Меня усаживают за стол, ставят перед носом тарелку с картошкой, задают какие-то вопросы. Девочки-сестрёнки с видимым любопытством изучают незнакомого им дядю, который, в придачу ко всему, крестник их мамы, а ещё и братец великовозрастный. Оле лет шесть, глаза большие, выразительные, Лариса на год старше. «Непременно подружимся!» – подумал я, подмигнув Ольге. Она заулыбалась, что-то шепнула Ларисе, и обе захихикали.

– Примешь? – дядя Володя показал глазами на рюмку.

Я энергично замотал головой, отвергая предложение.

– Он у нас не выпивает, – гордо заявил батя.

– Ну и правильно! – одобрил двоюродный дед. – Столько беды эта водка, проклятая, наделала.

Хотелось спросить, «что ж вы её, проклятую, пьёте?», но воздержался. А дядя с племянником, то есть Владимир Сергеевич с Анатолием Александровичем, весело чокнулись, произнесли сокровенное «за здоровье», благоговейно, одним глотком, опрокинули содержимое и, смухортившись, как будто глотнули отравы, принялись занюхивать выпитое кусочком ржаного хлеба.

– Хорошо пошла! – крякнув, выпалил отец и потянулся вилкой за огурцом.

Выхожу во двор. Перед глазами небольшой сад, состоящий из яблонь у кустов смородины, за ним вытянулись огороды – бабушкин и дяди Володин. Раньше они мне казались бесконечными, тянущимися чуть ли не до горизонта. Сейчас это ощущение бесконечности ушло. С высоты шестнадцатилетнего возраста «задá» начинались не так уж и далеко.

На меже, между двумя участками, стоит чуток покосившийся, сколоченный из плохо обработанных досок, сортир. Возможно, мой ровесник, если не старше. По крайней мере, сколько себя помню, он всегда был. С дядьволодиной стороны к нему примыкает собачья будка, в которой живёт пёс по кличке «Тайга». Владимир Сергеевич особо не разнообразился в собачьих кличках. Того полу-дворнягу, который обитал здесь четыре года назад, тоже кликали «Тайгой». Псина, загремев цепью, вылезла из своей конуры, потянулась, зевнув во всю пасть и, виляя хвостом вместе с задом, поспешила ко мне. Памятуя, что околобудочное пространство усеяно собачьими экскрементами, пресёк дружественные попытки Тайги забросить передние лапы мне на плечи. Погладив собаку по рыжей голове с отвислыми ушами, прошел на бабушкину территорию.

Ряды лопухастой капусты, картошки и огурцов до самого конца огорода. Фигурка бабули впереди, с тяпкой в руках. Пройдя по меже, мимо двух старых яблонь, направляюсь к ней. Бабуля в черном платочке, надвинутом на глаза, смотрит с прищуром. Узнав, засмеялась.

– О, какой большой вырос!

– Здравствуй, бабуль!

Щемящая нежность волной прокатывается по сознанию. На бабушкином лице, испещрённом глубокими морщинами, несколько застенчивая улыбка. Я только сейчас увидел, как на неё похож отец. Из трёх братьев, он один – материнская копия. Тот же овал лица, такой же нос, и особенно прищур глаз.

– Ребят-то признал?

– Тольку признал, Базиля, больше никого?

– А к Сашке заходил?

– Нет ещё. Завтра зайду.

– Ну и ладно, – бабуля замялась. А потом, словно вспомнив, продолжила. – А вишню-то кушал?

– Не успел ещё.

– Так иди, а то отходит уже. Воробьи последнюю доклёвывают.

Обогнув огород со стороны задней стены дома, прохожу к вишневым деревьям. Того великолепия, как раньше, уже нет. Ряда четыре спилили, освобождая пространство под картошку и огурцы, а что осталось, сиротливо жалось к плетню, отделявшему наш участок от соседнего. Вспомнилось, как мы с батиным братом, дядей Володей, ночевали между вишневыми деревцами. Их было довольно много, можно сказать, целая рощица. И вишни, следовательно, было полно. Между вишневыми деревцами спали, чтобы сохранить урожай от пернатых разбойников, кучно садящихся на вишнёвые ветки. И не только от пернатых, ещё и от двуногих, взявших моду лазить по чужим огородам и воровать. Лежим, завернувшись в одеяло, слушаем сверчков, поющих свои бесконечные песни так близко, что кажется, руку протяни и поймаешь. Как было хорошо, словами не передать.

Ночь опустилась довольно быстро. Скоро пришли из гостей немного подгулявшие родители, и сразу начали укладываться. Спали с отцом в «темнушке» на деревянных лежаках. Матрацы набиты соломой, подушки – гусиным пухом. Те же самые, на которых дрыхли мы со Славиком четыре года назад. Под одну из них, поддавшись на Славикову авантюру, мы однажды подсунули поросячьи косточки.

Над головой широкий лаз на чердак. Там живет сверчок, из-за которого я проснулся посреди ночи. Батя заливисто похрапывает на соседнем лежаке, сверчок не менее заливисто скворчит над головой. Послушав минут пятнадцать эту какофонию, встаю и, держась за стены, чтобы на что-нибудь не налететь в темноте, выхожу через заднее крыльцо во двор, соединенный с домом крытой галереей.

Куры, плотно прижавшись друг к дружке, тихонько сидят на жёрдочках. Тревожно кококнул петух, предупредив меня, что дальше проходить нельзя, мол, дела свои свершать иди на огород, что я благоразумно и сделал. На небе помигивают звезды, на деревне изредка полаивают собаки. Задрав голову, отыскиваю глазами созвездие Большой Медведицы, четким ковшом распластавшейся в черноте ночи. Яркой полосой поблескивает Млечный Путь. Одновременно облегчаюсь на угол сарая. Пахнуло предутренней свежестью, и в этот миг громогласно заорал наш петух, да так, что я даже подскочил от неожиданности. Моментально последовал ответ со двора дяди Володи, тут же заголосил у тети Грани, и пошла петушиная перекличка волной по всей деревне, от дома к дому. Первые петухи, значит время где-то часа три ночи, может чуть больше.

Передёрнувшись от озноба, спешу назад, на свою лежанку. Пробираюсь также ощупью, потому что знаю: где-то по пути стоят два ведра с водой, которые вчерашним вечером притащил с колонки. Не дай Бог зацепить, весь дом перебужу однозначно. Накрываюсь одеялом, стараясь согреться, и медленно проваливаюсь в сон, попутно осознавая, что сверчок наконец-то заткнулся. Наверное, дождался первого «кукареку» и с чувством выполненного долга отправился спать, паразит.

*****

После нехитрого завтрака, состоящего из поджаренной на квадратной сковороде картошки, сижу на крыльце. Через дорогу огромная ветла с расщепившимся стволом, которую помню ещё с первого приезда десятилетней давности. Стоит размашистая, в окружении непроходимых крапивных зарослей. Сколько не пробовал подступиться, совершенно бесполезно. По рассказам бабули, полвека назад на этом месте стоял дом её отца, Сергея Степановича Николашина, и получалось, что нынешнее бабушкино жилище расположено всего в двадцати метрах от места, где она родилась.

Всё это несколько волнительно. Решившись проведать Школьный пруд, перехожу через грунтовку и неспешно двигаюсь по ивовой аллее, тянущейся вдоль заросшего крапивой довольно внушительного бесхозного участка. А ведь когда-то здесь был прадедов огород, и бабушка моя, будучи еще малолетней девчонкой, бегала в сарафанчике, может быть даже по этой аллее, по которой сейчас иду я.

Рукотворный пруд располагался как раз за этим участком. Бульдозером сгребли землю, которая сейчас возвышалась в виде небольшого вала, а бившие ключи заполнили котлован. Я сидел на берегу, между двумя ветлами и вспоминал, как мы со Славиком ловили здесь карасей. Брючины моих штанишек завязали узлом и мы, растопырив наше произведение в виде сачка, таскали импровизированный бредень вдоль заросших осокой берегов. Ничего тогда не поймали, только в тине извазюкались, да напоследок штаны утопили. Сколько по илистому дну ногами не шарили, сколько не ныряли, бесполезно. Так в трусах домой и заявился. Лида, наша со Славиком старшая сестра, долго потом смеялась, вспоминая эту историю.