В.М.Шукшин и С.А.Есенин: «идущие по одной дороге»

Галина оторвала его от Дункан, старалась отвадить и от друзей-собутыльников, ждала ночами у двери, как верная собака. Помогала, чем могла, бегала по редакциям, выбивая гонорары. И телеграмму в Крым Айседоре дала она же. Галина считала его своим мужем, он же говорил ей: «Галя, вы очень хорошая, вы самый близкий друг, но вас я не люблю…» Есенин приводил в ее дом женщин и тут же ее утешал: «Я сам боюсь, не хочу, но знаю, что буду бить. Вас не хочу бить, вас нельзя бить. Я двух женщин бил – Зинаиду и Изадору – и не мог иначе. Для меня любовь – это страшное мучение, это так мучительно».

Галина все ждала, когда же он увидит в ней не только друга. Но так и не дождалась. Она покончила жизнь самоубийством, застрелившись на его могиле 3 декабря 1926 года, практически через год после смерти самого поэта.

Но первой соперницей Дункан была, на самом деле, не Галина Бениславская, а Августа Леонидовна Миклашевская, актриса Московского Камерного театра. Именно ей посвящены несколько стихотворений из знаменитого цикла «Любовь хулигана», однако страстный роман оказался весьма быстротечным и скоро закончился полным разрывом.

В 1925 году Есенин женился… на Сонечке Толстой, внучке знаменитого писателя Л.Н.Толстого.

Сонечка была готова, как и ее знаменитая бабушка, посвятить всю жизнь мужу и его творчеству.

Все было на удивление хорошо. У поэта появился дом, любящая жена, друг и помощник. Софья занималась его здоровьем, готовила его стихи для собрания сочинений. И была абсолютно счастлива.

А Есенин, встретив приятеля, отвечал на вопрос: «Как жизнь?» – «Готовлю собрание сочинений в трех томах и живу с нелюбимой женщиной».

Софья Толстая – еще одна не сбывшаяся надежда Есенина создать семью. Вышедшая из аристократической семьи, по воспоминаниям друзей Есенина, очень высокомерная, гордая, она требовала соблюдения этикета и беспрекословного повиновения. Эти ее качества никак не сочетались с простотой, великодушием, веселостью, озорным характером Сергея. Кроме этого, Есенин тогда много пил. Бывало, бил её. А она его любила. Несмотря ни на что.

Кузина Софьи Андреевны, Ольга Константиновна Толстая, в одном из писем пишет: «Вся эта осень, со времени возвращения их из Баку, это был сплошной кошмар. И как Соня могла это выносить, как она могла продолжать его любить – это просто непонятно и, вероятно, объясняется лишь тайной любви. А любила она его, по-видимому, безмерно… Его поступки… безумную, оскорбительную ревность – она все объясняла болезнью и переносила безропотно, молчаливо, никогда никому не жалуясь… В конце ноября или начале декабря он сам решил начать лечиться и поместился в клинику, но скоро заскучал… Явился домой 21-го декабря уже совершенно пьяный с бутылкой в руках… 23-го вечером мне звонит Соня и говорит: «Он уехал…» И в первый раз в голосе Сони я почувствовала усталость, досаду, оскорбление. Тогда я решилась сказать: «Надеюсь, что он больше не вернется».

Супруги вскоре разошлись.

После развода в письме к матери Софья Андреевна напишет: «Потом я встретила Сергея. И поняла, что это большое и роковое. Как любовник он мне совсем не был нужен. Я просто полюбила его всего. Остальное пришло потом. Я знала, что иду на крест, и шла сознательно, потому что ничего в жизни не было жаль. Я хотела жить только для него. Я себя всю отдала ему. Я совсем оглохла и ослепла, и есть только он один.

Если вы любите меня… то я прошу вас ни в мыслях, ни в словах никогда Сергея не осуждать и ни в чем не винить. Что из того, что он пил и пьяным мучил меня. Он любил меня, и его любовь все покрывала. И я была счастлива, безумно счастлива… Благодарю его за все, и все ему прощаю. И он дал мне счастье любить его. А носить в себе такую любовь, какую он, душа его родили во мне, – это бесконечное счастье».

УХОД

Накануне развода, в ночь с 4 на 5 октября 1925 года, Есенин диктует С.А. Толстой семь стихотворений о зиме, а лирических экспромтов на эту же тему было бессчетное количество. Мертвенный лунный свет, вызывающий приступы ужаса несколько лет назад, теперь заливает его «зимние» стихи: всё действие в каждой стихотворной миниатюре разыгрывается в лунную ночь, в мире холодного сияния и призрачных теней…

В первый раз я от месяца греюсь,

Первый раз от прохлады согрет,

И опять и живу и надеюсь

На любовь, которой уж нет.

Есть нечто объединяющее все есенинские экспромты последних месяцев его жизни – предчувствие близкой гибели. Временами ощущение близкого конца нагнетается и становится почти осязаемым:

Снежная равнина, белая луна,

Саваном покрыта наша сторона.

И берёзы в белом плачут по лесам.

Кто погиб здесь? Умер? Уж не я ли сам?

А ещё в последние годы жизни во время своих пьяных загулов Есенин начинает бить зеркала. В парижском отеле он разбил все зеркала, затем в мае 1923 года он метнул канделябр в зеркало, которое разлетелось на мелкие кусочки. Это не случайно: психоаналитики утверждают, что битье зеркал является проявлением стремления к самоуничтожению. Вначале человек уничтожает свое изображение в зеркале, а потом – и себя… Далеко не случаен и финал поэмы «Чёрный человек»:

Месяц умер,

Синеет в окошко рассвет.

Ах ты, ночь!

Что ты, ночь, наковеркала?

Я в цилиндре стою.

Никого со мной нет.

Я один…

И разбитое зеркало…

Среди трактовок финала поэмы нам кажется самой убедительной трактовка И.А. Есаулова, который считает, что в финале невозможно говорить о какой бы то ни было «победе» героя (как уже неоднократно отмечалось, разбитое зеркало, как и «смерть» месяца, могут предвещать только смерть и самого героя, а отнюдь не его «победу)» [23]. Почти со стопроцентной точностью повторяют эту же мысль и Куняевы: разбитое зеркало – «дурная примета, предвестие смерти» [17, c.555].

И вообще мотив смерти становится доминирующим в лирике поэта последних двух лет.

Захочешь лечь,

Но видишь не постель,

А узкий гроб

И – что тебя хоронят.

1924

***

Любимые! Ну что ж! Ну что ж!

Я видел вас и видел землю,

И эту гробовую дрожь

Как ласку новую приемлю.

1925

Из 400 случаев упоминания о смерти в его стихах более трети приходится на последние два года, в половине этих стихов поэт говорит о своей смерти, не просто смерти, а самоубийстве. Больше того, часто речь идет об удушении, повешении.

Современник Владимир Кириллов вспоминает слова Есенина: «Чувство смерти преследует меня. Часто ночью во время бессонницы я ощущаю ее близость… Это очень страшно. Тогда я встаю с кровати, открываю свет и начинаю быстро ходить по комнате, читая книгу. Таким образом рассеиваешься».

Это «чувство смерти» было не беспочвенным: он обладал острейшей интуицией и поистине звериным чутьём опасности и постоянно повторял: «…меня хотят убить! Я как зверь чувствую это!»

При этом есть свидетельства, что в это же время Есенин не раз признавался друзьям: «Я ищу гибели». «К концу 1925 года решение «уйти» стало у него маниакальным, – вспоминал позднее Анатолий Мариенгоф. – Он ложился под колёса дачного поезда, пытался выброситься из окна, перерезать вену обломком стекла, заколоть себя кухонным ножом» [24]. Впрочем, многие из этих попыток носили демонстративный, истерический характер и были рассчитаны больше на то, чтобы привлечь к себе сочувственное внимание окружающих.

Но всё не так просто: с одной стороны, «я ищу гибели», а с другой стороны, «Есенин всеми возможными способами стремится в последний год заклясть смерть, отвести её от себя, ускользнуть из-под её ледяного крыла.

Он сбросил с балкона свой бюст работы Коненкова. Дескать, если моё изображение разбилось на части, значит, смерть просвистит мимо.

В самых непотребных забегаловках он бесстрашно вступал в любые потасовки и два или три раза действительно находился на волосок от гибели. Что называется, искушал судьбу. Пронесло? Значит, ещё поживём…

А однажды так прямо и заявил Грузинову: «Напиши обо мне некролог» [17, с.547-548]. Некролог о живом человеке – это ещё одно заклятие смерти…

И всё-таки спастись не удалось. 28 декабря 1925 года в Ленинграде в гостинице «Англитер», по официальной версии, С. Есенин покончил жизнь самоубийством. Ему исполнилось лишь тридцать лет. Почему? Версий много. Есть версия и об убийстве, что до сих пор не доказано, несмотря на огромное количество публикаций на эту тему.

Нельзя не согласиться с С.Ю. и С.С. Куняевыми в том, что «может быть, и настанет день, когда будут даны исчерпывающие и точные ответы на поставленные вопросы. Ведь речь идёт о Сергее Есенине, человеке и поэте, – жизнь, поэзия и смерть которого до сих пор хранят в себе некую тайну бытия, перед каковой в недоумении останавливались друзья, писавшие мемуары, литературоведы, разбиравшие его поэзию по строчкам, следователи и эксперты, восстанавливавшие детали его гибели.

И если даже и будут названы по именам те, кто присутствовал при последних минутах земной жизни Есенина, едва ли это знание целиком и полностью объяснит нам причину происшедшего…» [17, c.586].

В.И. Белов в уже цитируемой статье «Тяжесть креста» утверждает, что «смерть Шукшина, на мой взгляд, подобна смерти Есенина», не давая никаких комментариев.

На первый взгляд, это утверждение вызывает некоторое недоумение: самоубийство и смерть от «сердечной недостаточности» – что здесь может быть общего? Но это только на первый взгляд…

В Википедии о смерти Шукшина – лаконичная запись: «2 октября 1974 года Василий Макарович Шукшин скоропостижно скончался в период съёмок фильма «Они сражались за Родину» на теплоходе «Дунай». Мёртвым его обнаружил его близкий друг Георгий Бурков. Похоронен в понедельник, 7 октября, в Москве на Новодевичьем кладбище».

Но совсем по-другому описывает это скорбное событие В.И. Коробов, автор книги «Василий Шукшин: Вещее слово», вышедшей в серии «Жизнь замечательных людей»:

«1 октября 1974 года в киногруппе «Они сражались за Родину» был обычный и совсем нетрудный съемочный день, основная работа была уже позади. Шукшин – накануне много говорили о «Разине», разрешение на запуск которого было наконец получено, – чувствовал себя усталым и разбитым. Они решили с Бурковым после съемок съездить в станицу Клетскую, снять усталость в бане.

На съемках на Василия Макаровича как—то нервно подействовало «окровавленное» ухо Тихонова (как требовалось по роли), а до этого, в гримвагоне, он мрачно чертил спичкой, окуная ее в красный грим, на пачке «Шипки» какую—то странную картинку: дерево, холм… Потом стал ретушировать и одновременно размывать ее…

– Что ты делаешь, Вася?! – воскликнул Бурков.

–  Да вот… «Смерть в тумане» называется…

– Брось, ты что?! – Бурков выхватил у него пачку «Шипки» и положил себе в карман.

…Поехали на «газике» в Клетскую. Молодой шофер Паша неудачно развернулся и нечаянно переехал неосторожную станичную кошку. Шукшина начали бить нервные судороги, он с трудом успокоился. Перед баней шофер рассказал старику—хозяину (отцу заведующего местной кинофикацией) о дорожном происшествии. «Не к добру, – сказал старик, – к большой беде примета… Ну, да это раньше в приметы верили, сейчас все не так…»

Мыться расхотелось, только погрелись слегка. Василий Макарович даже на полок не поднимался, посидел внизу. На обед у гостеприимного старого донского казака была лапша, мед, чай со зверобоем. Дважды – до обеда и после – Шукшин звонил в Москву. К телефону никто не подошел.

Вернулись на «Дунай». В каюте у Буркова стояли два стакана с холодным кофе. Шукшин подгорячил свой стакан маленьким кипятильником и выпил. Вроде бы оживился. Немного поговорили на разные темы. Бурков предложил лечь сегодня спать пораньше. Да, согласился Шукшин, хорошо выспаться бы не мешало, и вскоре ушел в свою каюту, которая располагалась рядом.

Буркову не спалось. Посреди ночи, примерно в два—три часа, он услышал стук двери и знакомый звук шагов. Он выскочил на палубу. Шукшин, в съемочном галифе и белой нательной рубашке, держался левой рукой за сердце

– Ты что, Вася?..

– Да вот, защемило что—то и не отпускает, а мне мать говорила: терпи любую боль, кроме сердечной… Надо таблетки какие—нибудь поискать, что ли… – Врача на теплоходе не оказалось, уехал в этот день на свадьбу в одну из станиц. Нашли с помощью боцмана аптечку. Валидол не помог. Бурков вспомнил, что мать у него пьет от сердца капли Зеленина. Шукшин принял это лекарство.

– Ну как, Вася, легче?

– А ты что думаешь, сразу, что ли, действует? Надо подождать…

Зашли в каюту Шукшина.

– Знаешь, – сказал Василий Макарович, – я сейчас в книге воспоминаний о Некрасове прочитал, как тот трудно и долго помирал, сам просил у Бога смерти… – Да брось ты об этом!..

– А знаешь, мне кажется, что я наконец—то понял, кто есть «герой» нашего времени.

– Кто?

– Демагог. Но не просто демагог, а демагог чувств… Я тебе завтра подробнее объясню…

– Вася, знаешь что, давай—ка я у тебя сегодня лягу…

Шукшин посмотрел на вторую кровать, заваленную книгами, купленными в Волгограде, Клетской и Ленинграде (всего их было – назовет потом опись – сто четыре названия), бумагами и вещами.

– Зачем это? Что я, девочка, что ли, охранять меня… Нужен будешь – зову. Иди спать…

Долго еще прислушивался Бурков к ночным звукам, но в соседней каюте было тихо. Он забылся сном под утро и проснулся поздно, часов в десять. Первая мысль была та же, с которой заснул: никакого кофе, пьем сегодня только чай. Заварка была в каюте у Шукшина. Он зашел туда. Вася лежал на левом боку, что—то в его позе показалось Георгию «не таким». Но он прогнал от себя и тень подобной мысли. Взял потихоньку заварку и пошел к себе. Скипятил, заварил два стакана, положил в них по два куска рафинада. Решил, что пора будить… Василий Макарович лежал в той же позе, на левом боку, руки под себя.

– Вася, – легонько дотронулся до него Бурков, – Вася… Но тут его рука ощутила неестественный холодок. Он уже всё понял, но не хотел и не мог понимать. И столь же тихо, как вошел, вышел на цыпочках из каюты. Зашел в свою. «С ума схожу, не иначе…» Положил в один из стаканов еще два куска сахара, помешал ложечкой, отпил. «Вот же, пью чай, чувствую – сладко…» Вышел на палубу, подошел к группе киношников, услышал какой—то анекдот…

«Вот же, слушаю анекдот, понимаю…» Навстречу шел Николай Губенко. Бурков взял его за руку и сказал:

– Пошли к Васе… – Что—то такое, видимо, было в его лице, потому что Губенко тут же передался нервный шок, и он закричал, отшатываясь:

– Что?! Что—о–о?! Нет—нет, не хочу, не могу… – А перед Бурковым стояло лицо Васи, какой—то новый его лик: желваки разгладились, проступило что—то мягкое, бесконечно доброе, незащищенное, детское…

А на столе в каюте лежала раскрытая тетрадь с почти готовой новой повестью для театра: «А поутру они проснулись»…

А на родину, немного обгоняя скорбную весть, шло жизнерадостное последнее письмо от Васи, написанное красными чернилами:

«Мама, родненькая моя!         Я жив—здоров, все в порядке. Здоровье у меня – нормально…» [25 ].

Несколько иначе реакцию Г. Буркова на смерть своего друга описывает Тамара Пономарёва в своей книге «Потаённая любовь Шукшина»: «Под утро, проходя мимо каюты Шукшина, Георгий (Бурков) заметил свет за дверью, поэтому, не постучав, чуть приоткрыл ее. Увидел, что Василий Макарович лежит на постели в какой-то неестественной позе, отвернув лицо к переборке. А поскольку волосы его были выкрашены в белый цвет, чтоб Шукшин выглядел моложе (по роли ему было отнюдь не сорок пять), то в первый момент Буркова пронзила мысль: «Есенин!» Ему показалось, что это спит Сергей Есенин. Взгляд наткнулся на скрюченную руку, лежавшую на груди, на смятые рубашку и ворот, будто их рвали, задыхаясь. И вдруг Георгий похолодел от страшной мысли. Захлопнул в ужасе дверь и некоторое время ходил по теплоходу, не решаясь довести до всех черную весть» [20].

Сам Г. Бурков рассказывал об этом так: «Я постучался к Шукшину. Дверь была не заперта. Но я не вошел, а от двери увидел… рука, мне показалось, как-то… Я чего-то испугался. Окликнул его. Ему же на съемку было пора вставать. Он не отозвался. Ну, думаю, пусть поспит. Опять всю ночь писал.

Я пошел по коридору и столкнулся с Губенко. «Николай, – попросил я, – загляни к Васе, ему скоро на съемку, а он чего-то не встает…»

Он к нему вошел. Стал трясти за плечо, рука как неживая… потрогал пульс, а его нет. Шукшин умер во сне. «От сердечной недостаточности», – сказали врачи. Я думаю, они его убили. Кто они? Люди – людишки нашей системы, про кого он нередко писал. Ну, не крестьяне же, а городские прохиндеи… сволочи-чинуши…»

Тело Шукшина в тот же день доставили в Волгоград, где врач сделал вскрытие в присутствии студентов. На вскрытие Шукшина специально из Москвы прилетел главный патологоанатом страны профессор Георгий Автандилов и все материалы экспертизы забрал с собой в столицу.

В справке-заключении о смерти было от руки написано «сердечная недостаточность», хотя всю жизнь Василия Макаровича лечили от язвы желудка.

После смерти Шукшина в народе внезапно поползли слухи о том, что умер он не естественной смертью – мол, ему помогли это сделать. Эти слухи циркулировали даже в кинематографической среде: сам Бондарчук однажды признался, что какое-то время считал, что Шукшина отравили. Но эти слухи никакого реального подтверждения так и не нашли, хотя…

По утверждению Т.Пономарёвой, «из волгоградских врачей, кто непосредственно при этом присутствовал, вскоре в живых не осталось никого! Да и с актерами, что-то знавшими, происходило то же самое, начиная с Буркова и кончая «генералом от кино» С. Ф. Бондарчуком! Загадочно, но факт. Как будто бежал огонь вслед за шагающим по терниям земным Шукшиным и заметал его следы, оставив нам лишь духовное наследие…» [20].

То же самое происходило с непосредственными свидетелями последних четырёх есенинских дней: проживавший в гостинице в момент гибели Есенина его близкий друг писатель Георгий Устинов повесился при невыясненных обстоятельствах в 1932 году, оставив записку, написанную кровью, содержание которой неизвестно по сей день; Вольф Эрлих был расстрелян в 1937 году; милиционер Николай Горбов, производивший осмотр места происшествия и составивший «Акт о самоубийстве Есенина», был арестован в начале 30-х годов и бесследно исчез; управляющий гостиницей «Англитер» чекист Назаров был арестован в 1929 году и отправлен на Соловки, откуда вернулся через несколько лет морально и физически сломленным; один из понятых – Медведев – репрессирован в 30-е годы; судмедэксперт Гиляревский, осуществлявший вскрытие тела Есенина, бесследно исчез, его жена погибла в застенках ГПУ; репрессирован поэт В. Князев, видевший труп поэта в морге и написавший: «В маленькой мертвецкой, у окна Золотая голова на плахе: Полоса на шее не видна – Только кровь чернеет на рубахе». Этот трагический список можно продолжить. В него войдут зверски убитая бывшая жена Есенина Зинаида Райх, объявившая себя хранительницей наследия поэта; расстрелянные сын Есенина от Н. Изрядновой Георгий, друзья поэта Алексей Ганин и Николай Клюев.

«В медицинских кругах случай с Шукшиным не афишировался, – пишет Т.Пономарёва. – От разговоров о том, что Василия Макаровича насильственно убрали, врачи благоразумно уходили. Это были люди «старой гвардии». Они давали тогда подписки о неразглашении служебных тайн и умели держать язык за зубами, прекрасно зная, чем это кончается…

С Шукшиным опять произошло нечто, чему до сих пор объяснения нет. Он в свое время не вошел, а «вломился» в мир искусства, и так же стремительно оборвался его полет в человеческом мироздании, опять же загадочным образом» [20].

И главную загадку – причину смерти великого писателя пытаются разгадать до сих пор, как и загадку смерти Есенина.

Л. Федосеева-Шукшина утверждает: «Я уверена: в ту ночь произошло убийство. Чего Вася и боялся последнее время. Он показывал мне список своих родственников, которые умерли насильственной смертью. Боялся, что разделит их участь. Предчувствие было. (Согласно этому списку, в разное время погибли: отец, семь дядьев и два двоюродных брата Шукшина). «Господи, дай скорее вернуться со съемок! Дай бог, чтоб ничего не случилось!» Случилось. Когда на разных уровнях заявляют, что не выдержало больное сердце Шукшина, мне становится больно. Вася никогда не жаловался на сердце… Он чувствовал себя прекрасно, несмотря на безумные съемки, ужасную войну, которую снимал Бондарчук. Как раз перед съемками «Они сражались за Родину» Бондарчук устроил его на обследование в самую лучшую цековскую больницу. Врачи не нашли никаких проблем с сердцем. У меня до сих пор хранятся кардиограммы. Там все слава богу. Говорят, что умер оттого, что много пил. Ерунда! Вася не брал в рот ни капли почти восемь лет».

 А ещё Лидия Николаевна позже говорила, что видела человека, который буквально «пас» Василия Макаровича последнее время в Москве. Он вдруг появился за несколько дней до смерти Шукшина на теплоходе «Дунай», а потом исчез внезапно и таинственно, как и появился.  Журналистка Светлана Хрусталева пишет, что Николай Иванович Дранников, основатель Дней памяти В.М. Шукшина на Дону, уверен: сердце Шукшина остановилось… от испуга. Мол, могло быть такое, он неожиданно увидел в ночи человека, припавшего к стеклу – лицо своего преследователя.

По словам Евгении Яковлевны Платоновой, которая была понятой на теплоходе «Дунай», все в каюте было разбросано. Будто кто-то что-то искал. А сам Шукшин лежал скорчившись. Это никак не вяжется с фотографией криминалистов, где Василий Макарович лежит в ухоженной каюте, прикрытый одеялом, словно спит.

Георгий Буркова, главный свидетель смерти Шукшина, по воспоминаниям современников, никогда не верил в то, что Шукшин умер своей смертью: он тоже был удивлён, что рукописи Василия Макаровича были разбросаны по полу каюты, что было не в привычках Шукшина-аккуратиста, из чего можно было сделать вывод – кто-то копался, что-то искали.

Неопровержимый факт, что и в номере, где нашли тело Есенина, был «полнейший разгром. Вещи были вынуты из чемодана, на полу были разбросаны окурки и клочки разорванных рукописей». «Там на полу лежала скатерть, битая посуда. Всё было перевёрнуто… В номере Есенина были следы борьбы и явного обыска», – известно со слов санитара К.М. Дубровского, который побывал в пятом номере первым.

В разговорах с близкими людьми Г. Бурков, постоянно чего-то опасаясь, упоминал ещё о том, что в каюте Шукшина чувствовался запах корицы – запах, который бывает, когда пускают «инфарктный» газ, а ещё однажды в разговоре с Т.Пономарёвой «молвил вдруг неожиданное: «Не в тромбе там дело было и не в сердечном приступе, а в чашечке кофе…»

«Оказывается, – рассказывает Т.Пономарёва, – когда Георгий Бурков вместе с Шукшиным завернул в его каюту, случилось следующее.

Войдя, Шукшин вдруг остановился у двери, глядя напряженно и внимательно на столик, где одиноко стояла чашка с дымящимся кофе.

– Надо же, кто-то позаботился.

– Заказывал, что ли?

– Да нет, вроде.

– Ну так и что? – Я пока что не понимала, к чему клонит Бурков. Принесли кофе. Это говорит скорее о доброхотстве, а не…

– Ошибаешься! Когда под утро, проходя мимо каюты и увидев свет в ней, я заглянул туда, то увидел Шукшина в смертельной позе. Первое, что я сделал,– глянул на столик. Чашки с кофе там не было. Кто-то предусмотрительно ее убрал! Унес – и дело с концом. Ничего не докажешь. А в ней-то и мог быть ответ на то, что случилось» [20].

Кстати, в Институте Склифосовского, куда привезли тело Шукшина из Волгограда, отказались делать повторное вскрытие, мотивируя это тем, что одно вскрытие уже было произведено

Всё это нельзя было замолчать. Общественность требовала провести экспертизу на предмет отравления. Но Шукшин уже был предан земле. В одной газете появилось сообщение, что создана независимая комиссия по расследованию смерти Василия Макаровича, но в экспертизе этой комиссии «компетентными органами» было отказано.