Разбойничья Слуда. Книга 4. Рассвет

– Сегодня кузня не работает, дядька милиционер, – услышал он детский голос.

Занятый своими мыслями, Григорий и не заметил, откуда взялся деревенский мальчишка. Повернувшись, сделал пару шагов в сторону повозки и только сейчас обратил внимание, что кроме следов от его сапог других рядом с кузницей нет. Стоявшему неподалеку мальчишке на вид было лет десять. Он широко улыбался, демонстрируя Конюхову добротные белые зубы.

– Ты чего не в школе? – первое, что пришло на ум, спросил Григорий.

– Тю-ю, в школе, – протянул тот. – Уроки уж давно закончились. А дядька Никита приболел и дома лежит. А меня мать снег послала тут почистить. Родня он нам как-никак. Хоть и на киселе. А то, если долго проболеет, потом долго придется убирать.

Какие-то знакомые нотки послышались в голосе мальчишки, и Конюхов не преминул поинтересоваться:

– Ты, чей будешь-то, кисель?

– Емельяныча, Иваныча, Ларионов Анатолий, – бойко выпалил мальчишка.

Два года назад, незадолго до отъезда из деревни решил Григорий сходить на рыбалку. Времени на то, чтобы идти куда-то подальше не было, и он спустился к реке прямо у деревни. Вода уже достаточно прогрелась и Конюхов, сняв штаны на берегу, забрел в самый перекат. Недалеко от него стоял парнишка лет восьми и довольно проворно выуживал из воды одну рыбку за другой. Он не глядя складывал их в висевшую на шее холщовую сумку ни на секунду не отвлекаясь от ужения. А у Григория не клевало. Он сменил уже несколько мест, но ничего не помогало. В какой-то момент ему даже показалось, что малец подсмеивается над ним. Конюхов с грозным видом повернулся в его сторону, но мальчишки в реке уже не было. Он покрутил головой и, наконец, обнаружил знакомую фигурку на берегу. Желание рыбачить окончательно пропало, и Григорий побрел одеваться. Когда он поднял штаны, то с удивлением обнаружил под ними десяток хариусов. Конюхов посмотрел по сторонам и на самом верху угора увидел все того же паренька. Тот помахал сверху рукой, обнажив в счастливой улыбке свой отчасти беззубый рот. Конюхову захотелось поблагодарить пацана, но тот уже скрылся из виду. Позже он выяснил имя благодетеля и даже поговорил с его матерью, но самого паренька увидеть до отъезда из деревни не довелось. И вот, сейчас, тот мальчишка стоял перед ним.

– Может я чем подсоблю? – отвлек его от воспоминаний Толька.

– Спасибо, ты мне уже однажды помог. Теперь моя очередь, – расплылся в улыбке Конюхов и тут же задал давно интересующий его вопрос:

– Ты харисов на что удишь?

Мальчишка смутился и подошел ближе.

– А! – отмахнулся он. – Да, как и все, на что придется. На оводенка31 или на шура32. Токо, когда вода красна33, на шура не клюет. В большую воду лучше на меевный хвост. Но не в том дело.

– А в чем?

– Я словинку34 знаю.

– Скажешь? – поинтересовался Григорий.

– Скажу. Только…

– Что только?

Мальчишка замялся, не зная, что ответить.

– Только после того мне клевать не будет уже. Дед мой Емельян сказывал, – поникшим голосом произнес Толька. – Тебе будет, а мне нет.

– Ну, тогда не надо, не говори, – Григорий потрепал мальчишку по голове и снова спросил:

– Гаврила Оманов не знаешь где?

Толька удивленно посмотрел на милиционера и тоже вспомнил его.

– А-а-а, дак то я тебе… с тобой, то есть когда-то удил.

– Со мной, со мной, – согласился он с парнишкой. – Так, где Гаврила не знаешь?

Мальчишка с удивлением посмотрел на милиционера.

– Так на войне же он.

– На какой войне? – удивился Григорий.

Он не сразу сообразил, о чем говорит Толька. Но когда, наконец, сообразил, не обращая внимания на мальчишку, громко выругался.

– На финскую забрали. Уж с неделю как. И тетки Зойкиного мужика дядьку Семена тоже. И отца хотели, но не взяли.

– На финскую…, – протянул Григорий.

– Ага.

– И как же его так угораздило? В деревне, что кроме него мужиков больше нет?

– Не знаю, – Толька пожал плечами и, услышав чьи-то голоса, оглянулся.

– Ну, ладно, – вздохнул Конюхов.

Заметив вдалеке ватагу ребят, Толька негромко произнес:

– Я, может, пойду снег чистить. Ждут уж меня. А я еще не у шубы рукав.

Конюхов махнул рукой, но тут же его и остановил:

– Постой-ка минуту, не у шубы рукав, – он шагнул к Тольке поближе. – Оманов сказывал, что вы нож в лесу нашли.

– Ну, да. По тропе с братом ходили, – мальчишка ненадолго задумался. – Витька упал, а он, то есть нож, под снегом лежал. Витька и порезался тогда об него.

– Нашли-то где?

– Так, у Коромысла. Ну, что на Бакинской дороге. Там берлога вековая. Вот возле нее и нашли. А потом дядька Гаврила нас увидел, и нож себе взял.

Мальчишка замолчал и взглянул на Григория.

– А кроме ножа еще что-то может там видели? Дров охапку, например, или еще что? – не унимался Конюхов.

– Так ничего, – захлопал глазами Толька и для пущей убедительности добавил:

– Ей Богу ничего! Да мы и ушли сразу.

– Ты еще покрестись, – усмехнулся Григорий.

– Могу и покреститься. Я же крещеный. Хотя…

– Что? Ну, говори.

– Были там дрова. Но старые и тяжелые. Видно долго лежали и намокли. Я тем поленом тетеру в берлоге и зашиб. Она у нас вместе с воротиной35 убежала…

– И много дров? – остановил разговорчивого мальчишку Конюхов.

Толька закатил глаза, пытаясь вспомнить события двухнедельной давности.

– А мы не считали. Кто дрова в лесу считает? – чуть помедлив с ответом, усмехнулся он. – Ну, охапки три будет. Может, и боле36 будет. А что?

Конюхов посмотрел на пацана и покачал головой.

– Да, ничего. Ладно, иди.

Когда Толька скрылся за дверью кузницы, Григорий с досады плюнул и, взяв Зорьку под уздцы, медленно пошел к дому Омановых.

Он в тайне наделся, что сказанное мальчишкой не окажется правдой. Однако надежды его не оправдались. Войдя в дом, постучал по косяку. В ответ, откуда из глубины комнаты донесся глухой мальчишеский голос:

– Я сейчас. Если к отцу, то его нет. На войну забрали. А мать на растирание к Агафье ушла.

Затем послышались приглушенные шаркающие шаги, и из-за печи вышел светловолосый подросток. Он хотел что-то сказать, но завидев милиционера, остановился, едва открыв рот.

– Василий?

Конюхов спросил так, для проформы, потому, как и без того было понятно, что перед ним сын Гаврилы. Все те же слегка выпученные глаза на бледном широком лице и прямые соломенные волосы, спадающие почти на самые плечи. Не добавляли мальчишке красоты и уши. Большие, оттопыренные, напоминающие ядреные речные лопухи, они нелепо торчали в разные стороны.

– Я.

– Говоришь, отца на войну забрали?

– С неделю как.

– С неделю, – повторил Григорий.

Он все еще не мог прийти в себя. Мысль о том, что золото снова подразнило и исчезло, не отпускала, не давала сосредоточиться.

– Ты, значит, за старшего теперь, – снова произнес он совсем не то, что его интересовало.

– Выходит так. Мать еще слаба совсем. Мария, что у Чуровой живет, приходила. Кольку забрали и к Агафье ушли.

– К Агафье, значит, ушли, а ты дома.

Конюхов постепенно успокоился. Ну, ушел на войну Гаврила. Золото же с собой не забрал. Наверняка, где-то спрятал в деревне. Потому можно попытаться его найти. В конце концов, и на войне не всех убивают. Глядишь, скоро вернется. Не ахти и страна Финляндия, чтобы с ней годами воевать.

– Перед тем, как отец уехал, ничего не рассказывал? – наконец, задал он более конкретный вопрос. – Может о чем-то необычном говорил или делал то, чего прежде не делал.

Василий почесал затылок и усмехнулся.

– А он вообще ничего не говорил и не делал. Как бумагу с Тоймы привезли в начале декабря, так все только и делал, что пьянствовал. Пил и спал – все его дела.

Конюхов про себя поразился расторопности властей: война в конце ноября началась, а в начале декабря уже повестки разослали. В слух же спросил снова:

– Ну, что и пьяный все молчал? Один пил?

Васька тяжело вздохнул и снова почесал затылок.

– Песни пел. С кем ему говорить? Матери-то дома не было. Она только после того как он из дому ушел, сюда вернулась. Да я и не прислушивался особо. Только в пьяном бреду какой-то раз бормотал чего-то и тебя поминал. Ну, когда я с него валенки стягивал, он ворчал.

– Чего говорил-то? – не утерпел Григорий.

– А-а-а. Что лучше бы его Конюхов, то есть получается, что ты, арестовал, чем на войну идти. И про счастье какое-то бормотал. Что счастьем так и не доведется попользоваться. Но оно его дождется. И что есть теперь, за что кровь проливать.

«Ну, вот. Теперь уж точно. Гаврилка золотишко мое нашел определенно, – удовлетворенно подумал Григорий».

– На него дело еще не закрыто. Матери, как придет, скажи, что может, придется избу осмотреть, – слукавил он.

– Понятно, – протянул парень.

Конюхов недолго помолчал, осматривая скудное убранство избы.

– А скажи-ка, Василий, где у вас дрова хранятся?

– Дрова? Так во дворе, как у всех.

– Посмотреть могу?

– Чего на них глядеть. Но могу показать, если так нужно, – подросток взялся за висевшую на стене телогрейку.

– Ну, тогда пошли, покажешь.

Под взвозом Григорий сразу увидел лежащую рядом с костром37 дров кучу из знакомых поленьев. Василий заметил интерес милиционера и пояснил:

– Отец откуда-то привез. Велел сжечь, да только чего сырые в печь пихать.

– Я изымаю их. Бумагу потом составлю. Помоги в сани снести.

Когда дрова оказались в повозке, Григорий погнал Зорьку к собственной бане. Там он рассортировал поленья. Каждую пару составили те, у которых вырезанные прямоугольники точно подходили друг к другу. Пересчитав все тайники, прибавил их к тем, что нашел у берлоги. От полученного количества сердце бешено заколотилось.

– Григорий Пантелеевич! Григорий Пантелеевич!

Голос колхозного счетовода Зинки Лапиной по прозвищу Финка быстро привел его в чувство.

– Григорий Пантелеевич! За вами послали. С лесоучастка все вернулись. Обедают. В новом клубе собрание скоро, – запыхавшись, проговорила женщина. – Я по всей деревне как оглашенная бегаю тебя ищу. Сказали, что в лес уехал. Хотела уж следом ехать. А тут Авдотья Ларионова встретилась, говорит, что Толька ее тебя в деревне видел. Я к нему, а он говорит, что ты Омановым интересовался. Я к ним, а там Васька… Вообщем, еле нашла.

– Ну, что ты тараторишь! – одернул он Зинку. – Пожар что ли!

– Дык, того! Начальство же!

– Начальство, – передразнил Конюхов Финку. – Иди уж, скажи, что скоро буду. В помощницы ко мне не пойдешь? Больно хорошо розыск ведешь, – усмехнулся он.

Зинаида смутилась и опустила голову. А когда подняла, то увидел Григорий в ее глазах такую тоску, что ему стало не по себе.

– Ты чего, Зинаида?

– Мишке-то моему тоже повестка на войну пришла. Чует мое сердце, что не вернется он, – всхлипнула она. – Не вернется.

***

В Ленинград Янис переехал два года назад – летом тридцать седьмого. Закончив в тот год девять классов архангельской средней школы он, как и многие его сверстники мечтал беззаботно провести летние каникулы, чтобы осенью снова пойти учиться. Но произошло то, что случалось в те годы во многих советских семьях: его мать Илгу Пульпе обвинили в пособничестве врагам народа и, несмотря на все ее заслуги и место, где она работала, арестовали и вскоре расстреляли.

Все время пока мать служила в органах безопасности, они жили с ней вдвоем, занимая две комнаты в большой четырехкомнатной квартире. В двух других со своими детьми проживала Анна Акимовна Панина. Первый муж ее погиб в начале двадцатых, не дожив до рождения сына буквально несколько месяцев. Прохор Панин был Янису ровесником, а дочка Ульяна была годом младше. Тетка Нюра, как Пульпе ее звал, женщина была сердобольная и заботливая. Она как могла, помогала Илге, которая много времени проводила на службе. Род ее занятий позволял Анне почти все время находиться дома. Брюки, костюмы, женские платья, вообщем, все, что требовалось, Нюра шила добротно, красиво и быстро. Присматривала она и за Янисом, который и проводил все дни в ее семье.

Своего отца Янис не видел никогда. Мать, несмотря на его расспросы, рассказывала о нем совсем немного. Знал только, что звали его Павлом и что родом тот из глухой северной деревни. С ними отец никогда не жил и погиб, когда Янис был еще совсем маленький. О том, что была у него другая семья и много другое, узнал Пульпе уже после ареста матери, когда бывший ее начальник Иварс Озолс организовал им свидание. Тогда же мать рассказала ему и о том, что у отца есть и другой сын. А значит, где-то живет его брат.

В начале тридцатых годов Анна Акимовна Панина вышла замуж за одного из своих постоянных клиентов. Тот работал в магазине Торгсина и вскоре уехал в Ленинград, забрав с собой Анну с детьми. Фамилию менять она не стала, будто чувствовала, что проживут вместе с мужем недолго. Так и вышло. По приезду в Ленинград отношения у них сразу не заладились и через год супруги расстались.

Когда Анна узнала, что произошло с Илгой, она тем же летом приехала в Архангельск и увезла Яниса с собой. Правда, пришлось обращаться все к тому же Озолсу, но Иварс помог и в этот раз. Через год Пульпе закончил десятый класс и, несмотря на теткины уговоры, дальше учиться не стал, решив, что должен сам зарабатывать себе на жизнь. Такого же мнения придерживался и ее сын Прохор, окончивший школу в том же тридцать восьмом году. Панина противиться не стала и устроила обоих слесарями на «Большевичку», где уже несколько лет работала и сама.

Жили они недалеко от фабрики в небольшой коммуналке на Звенигородской рядом с городским ипподромом. Близость к такому заведению никак не сказалась на их жизни. Прохор с Янисом всего однажды выбрались на скачки. Увиденное действо их не впечатлило и не увлекло. И больше они там не бывали. До недавнего времени семья занимала всю трехкомнатную квартиру, но в тридцать восьмом жильцов в доме уплотнили. В меньшую комнату въехал молодой инженер. Анна с дочкой разместились в гостиной, а юноши заняли третью. Виктор, как звали соседа, оказался на редкость спокойным и воспитанным человеком, да к тому же трудоголиком. Дома бывал редко, отчего особых неудобств семейству Паниных не доставлял.

В сентябре тридцать девятого Прохора призвали на службу в армию, которую он начал под Ленинградом на границе с Финляндией. Пришла повестка и Янису, но на комиссии его кандидатуру отклонили. «Придешь через год. Мы не можем сейчас доверить защиту страны человеку, мать которого осуждена за пособничество врагам народа, коим является твой отец. Честь защитника Родины нужно заслужить, – словно приговор прозвучали слова председателя призывной комиссии». Говоря это, офицер с двумя прямоугольниками в петлицах смотрел на Яниса так, словно парень и был главным виновным в случившемся с родителями.

Янис не слышал, как сидевший рядом с председателем человек в штатском сказал, что никаких отсрочек для такого контингента, как Пульпе не предусмотрено, и что такая инициатива может не понравиться городскому военкому. А вот ответ Янис расслышал хорошо.

– Сын за отца не отвечает, а на счет матери ничего товарищ Сталин не говорил!

Потом мужчина еще что-то добавил, но Янис уже закрыл дверь, очутившись в шумном коридоре районного военкомата. И вот уже третий месяц он жил один в комнате коммуналки на Звенигородской улице.

По случаю десятилетия со дня образования фабрики в Доме культуры работников хлебопекарной промышленности еще в середине ноября должно было состояться торжественное собрание. По такому случаю всем фабричным передовикам загодя вручили пригласительные билеты, строго предупредив об обязательной явке. Пульпе к их числу себя не причислял и не удивился, когда не удостоился такого внимания от начальства. Однако, мероприятие незадолго до начала отменили. Причины такого решения потом назывались разные, но большинство работников склонялось к тому, что приглашенный на собрание товарищ Жданов, приехать не смог. Торжественную речь, в которой Первый секретарь Ленинградского обкома и горкома ВКП (б) упоминался не реже, чем товарищ Сталин, переписывать не стали, решив назначить с ним другой день для проведения собрания. В итоге день согласовывали дважды. Сначала перенесли на конец месяца. Но и тогда что-то не получилось. Наконец, перед фабричной проходной, появилось объявление с новой датой проведения торжественного мероприятия.

«В пятницу 15 декабря в 7 часов вечера в ДК работников союза хлебопекарной промышленности (на ул. Правды) состоится торжественное собрание, посвященное 10-й годовщине нашей фабрики. По окончании – концерт. Просьба, кому вручены пригласительные билеты, не опаздывать. Явка обязательна, – прочитал Янис, выйдя после работы за ворота фабрики». Машинально посчитав, что до назначенного дня осталась неделя, он пошел домой.

– Не расстраивайся! Когда-нибудь и тебя туда пригласят, – раздался сзади голос Ульяны Паниной. – А у меня день рождения как раз будет. Я тебя приглашаю. Подарок не обязателен. Мама немного побудет и на собрание уйдет. Я патефон принесу, – добавила девушка, когда тот повернулся.

– Спасибо. Я помню, – равнодушно ответил Пульпе.

– Я домой, а ты? – оставив без внимания его ответ, спросила девушка.

– Погода хорошая. Наконец-то настоящая зима пришла. Хотел прогуляться, – слукавил Янис. – Ну, пошли, провожу, а то на улицах сейчас темно и неспокойно. В городе затемнение требуют и хулиганы распоясались.

– Из-за войны?

– Ну, да. А из-за чего же еще.

– Хорошо, пошли.

– А ты чего тут делаешь? Да еще так поздно.

– К матери забегала, ужин отнесла. Она на вторую смену осталась. У них на работе аврал. Днем военное обмундирование стали шить. И обычную одежду никто не отменял. Вот, вечерами и наверстывают. Говорит, работы столько, что хоть домой не уходи.

Ульяна – хрупкая с бледным лицом девочка в этом году пошла в девятый класс. Мечтая с раннего детства стать врачом, она при малейшей возможности бегала в библиотеку, где часами просиживала за медицинской литературой. В раннем возрасте часто болела, свидетелем чего был и Янис. Возможно, это сказалось на ее увлечении медициной и наложило свой отпечаток на ее дальнейшую судьбу. Ульяна хотела выучиться, чтобы лечить детей. Ей даже каким-то образом в эти летние каникулы удалось устроиться санитаркой в детскую больницу, где отработала больше месяца.

– Понятное дело, – протянул Янис. – А про военный заказ не треплись с кем ни попадя. Дело государственное. Слышала о шпионах?

– Ну, да, слышала. И в газете писали недавно, – понизив голос, проговорила Ульяна.

– То-то!

– А чего собрание у Пищевиков в клубе? У вас же свой есть, – в свою очередь поинтересовалась девушка.

– Не знаю. Меня никто ни туда, ни туда не приглашал. Не моя, видать, очередь, – сухо ответил юноша.

– Наверное, там мест в зале больше. У Жданова знаешь, сколько охраны… Их же тоже всех посадить куда-то нужно.

– Посадить. Всех посадить, – задумчиво произнес Янис.

С недавних пор некоторые слова вызывали в нем совершенно иные ассоциации: прошлое пока никак не отпускало его.

– Что? – переспросила девушка.

– Ну, ты идешь или нет?

– А, может, и правда прогуляться? Вон, какой снежок выпал, – повеселела Ульяна.

– Панина, не приставай. Домой идем, – сухо возразил Янис.

– Ну, Янь. Ну, пожалуйста, – жалобно проговорила девчонка. – Ну, давай погуляем. Ну, посмотри, одни ваши кругом, фабричные. Чего нам сделается…

– Подрастешь, нагуляешься еще. И я сколько раз говорил, чтобы не называла меня Яней…

– Ну, Янис, – не унималась Ульяна.

Пульпе остановился и строго посмотрел на девчонку. Та в свою очередь сделала умоляющее выражение лица и захлопала хитрыми глазками. А тот покачал головой, стянул с шеи шарф и протянул Ульяне.

– На-ко вот, намотай, а то ходишь с голой шеей, – заметно смягчаясь, произнес он.

Девчонка схватила шарф и быстро обернула вокруг шеи. Поспешно завязав узел, она разгладила на груди его концы и со счастливой улыбкой посмотрела на Пульпе.

– Так?

– Ладно, пошли, – буркнул тот и с Тюшина свернул на Боровую.

Ульяна, слегка замешкавшись, крепко ухватилась за его рукав и засеменила рядом. Если бы не вечерний полумрак, то ее счастливое выражение лица вряд ли бы укрылось от спутника.

– Яня… Ой, извини. Янис. А правда, что из-за войны карточки снова могут ввести?

– Не знаю, – отмахнулся Пульпе.

Дойдя до Боровского моста, они пошли вдоль Обводного канала.

– А давай в воскресенье на площадь Урицкого и в музей сходим? – предложила Ульяна. – В музей революции, например.

– В музей? – удивился Янис.

– Ага. Или по проспекту «25 лет Октября» погуляем. Ну, согласен?

– По Невскому? А чего по нему гулять?

– Красиво там, не то, что тут у нас. И там магазины разные, – вздохнула Ульяна. – Как в сказке.

– У нас говорят, красиво там, где нас нет.

– Не красиво, а хорошо. И говорят так везде. Даже, наверное, в Америке. Там, кстати, есть дамский универмаг, где шьют очень красивые вещи. Платья разные крепдешиновые, гарнитурчики шелковые. Я бы в портнихи пошла, если бы не медицинский…

– Ты помолчишь или нет! На улице дубак, а ей гарнитурчик потребовался, – не вытерпел Янис девичьей болтовни. – Мать сошьет тебе любой гарнитурчик.

– Ну, мы же только посмотрели бы, – обиженно проговорила девчушка и затихла.

Однако молчание длилось недолго. Сначала она пару раз кашлянула, словно проверяя настроение Пульпе, и после чего заговорила снова:

– Мать вчера от Прошки письмо получила. Говорит, что воюет он недалеко от Ленинграда. Страшно мне за него. Не случилось бы чего.

– Не случится. Не его очередь. Скоро войне конец. На фабрике недавно собрание было. Парторг сказал, что наша армия успешно наступает.

– Ага, – согласилась девушка. – Я, наверное, спрашивала у тебя, но забыла…

– Чего еще?

– У тебя в комнате прялка красивая, с солнышками. Зачем она тебе? Ты же ее с Архангельска привез?

Янис какое-то время шел молча, словно размышляя, отвечать забывчивой соседке или нет.

– Это немногое, что от мамы осталось. Память о ней.

– А, припоминаю! Ты уже рассказывал. Ей кто-то подарил незадолго до ее ареста! – выпалила девушка и тут же спохватилась. – Ой, извини, – проговорила Ульяна, зная, как болезненно реагирует Янис на упоминание о матери.

– Да, чего уж теперь. Начальник ее бывший постарался с подарком.

Миновав Введенский канал, они повернули и направились к Загородному проспекту. В глазах Ульяны мелькнули игривые нотки и она, сделав вид, что поскользнулась, повисла у спутника на руке.

– Аккуратней! – крикнул Янис, машинально схватив ее за плечи.

Ульяна нарочито долго пыталась выпрямиться, и когда это ей удалось, негромко сказала:

– А жаль, что тебе приглашение не дали. По нему же можно вдвоем в ДК идти.

– Матери твоей дали. С ней можешь сходить.

– Матери, – передразнила девушка. – А если бы тебе дали, ты кого бы с собой взял?

– Если бы, да кабы…

– Ну, все-таки, – настаивала Ульяна.

– Не знаю. Не кого, вроде.

– А меня?

– Ой, Панина, отстань, а.

– Ну, Янис, скажи. Взял бы или нет, – не унималась девчонка.

– Взял бы. Только отстань.

Постояв на перекрестке, они свернули к Витебскому вокзалу. Проходя мимо его, ненадолго остановились напротив главного входа. Людей на вокзальной площади почти не было. У самого крыльца стояла группа девушек с рюкзаками и лыжами в руках. Чуть в стороне, у одинокого дерева в коротком пальто и большой меховой шапке курил мужчина, о чем-то рассказывая стоящей рядом подружке. Говорил, вероятно, что-то веселое, потому как та почти все время смеялась.

– Восьмой час уже, – проговорил Янис, взглянув на часы вокзальной башни. – Давай-ка поторопимся.

– А куда торопиться? Мамы все равно дома нет. Завтра суббота… Может, по Дзержинского пройдемся до Мойки? А потом…, – Ульяна не договорила, засмотревшись на подъехавшую к вокзалу машину.

Обратил внимание на нее и Янис. Точно на такой же когда-то увезли его мать, и после этого больше домой она не вернулась. До машины было недалеко, метров двадцать.

– Янис, успокойся, – проговорила Ульяна, заметив, как тот изменился в лице. – Может, пойдем лучше?

Пульпе не ответил, глядя на появившегося из черной «Эмки» водителя в военной форме. Тот окинул взглядом площадь, ненадолго задержав взгляд на всех, кто на ней был. Затем обошел вокруг машины, поочередно открыв задние двери. Со стороны водительского сиденья выпорхнула девочка лет четырнадцати в беличьей шубке и вязаной шапочке. Она схватила маленький чемоданчик и, обогнув машину, подбежала к вышедшей из другой двери женщине. В свете тусклого фонаря точно определить ее возраст Янис не смог, да и не особо в том усердствовал. Он снова окинул взглядом девчонку и отвел взгляд. Дамочка тем временем застегнула пуговицы на пальто и взяла с сиденья небольшую сумочку.