Разбойничья Слуда. Книга 4. Рассвет

– Никак еще кого поджидаете, товарищ милиционер? – не утерпел с вопросом Оманов.

Конюхов махнул на Гаврилу рукой, прикрыл дверь и подошел к окну.

– Ишь, какой умник! Бумажку порви! – возмутился он. – А зачем мне ножик-то? Загрызли конюха волки. Чего старое ворошить?

– Ну, коли так, тогда арестовывай, – равнодушно проговорил Оманов.

Июль 1937 года

К середине лета после затяжных июньских дождей в Ачеме установилась очень жаркая погода. К полудню воздух прогревался настолько, что надоедливый до того гнус прятался так, словно его никогда не было. Скот, до этого спасавшийся от него в реке, теперь с удовольствием пасся на прибрежном лугу. Наевшись спелой травы, коровы неспешно ее пережевывали, разлегшись на разогретой земле.

Крестьяне, занятые на сенокосе и в поле работали в одних рубахах, скрывая от палящего солнца бледные тела. А вот в кузнице, где с недавних пор работал Гаврила Оманов, раздеться было нельзя. С дышащим жаром горном и раскаленным железом шутки плохи: любая неосторожность могла привести к ожогу. Время от времени он вместе с кузнецом Никитой Третьяковым выходили на улицу, доставали из колодца несколько ведер холодной воды и с удовольствием обливали друг друга.

К полудню, когда в кузнице дышать стало совсем нечем, они отправились по домам на обед. Первым делом Гаврила пошел к реке. Все-таки полежать в прохладной речной водице намного приятнее, чем просто обливаться из ведра. У самого берега скинул надоевшие сапоги. Затем, не снимая штанов и осторожно ступая по острым камням, забрел по колено в реку. Умывшись, он повалился на спину, слегка приподняв над водой голову. Желанная прохлада обволокла все тело, постепенно впитывая в себя накопившееся в нем тепло. Пузыри воздуха вспучивали намокшую рубаху, а вода приятно щекотала живот. Гаврила закрыл глаза и погрузился в сладостную дремоту.

Возможно, он лежал бы так еще долго, но севшая на нос стрекоза вернула его к реальности. Оманов смахнул не прошеную гостью рукой, медленно поднялся и побрел к берегу. Идти домой в мокрой одежде не хотелось, и Гаврила направился к ближайшей бане немного обсохнуть. Устроившись в тени, прикрыл рукой глаза. Едва он задремал, как совсем рядом громко брякнула щеколда. Звук повторился и следом послышался скрип открываемой двери.

Оманов открыл глаза и прислушался. Внутри бани послышались чьи-то шаги, а спустя минуту Гаврила услышал звук переливаемой воды. Лишь только журчанье стихло, как с улицы послышалось негромкое покашливание.

– Григорий Пантелеевич, нешто баньку решил стопить? Кабыть не суббота, – донесся до него голос Варвары Чупровой.

После этого женщина замолчала и снова закашлялась.

– Ты бы вышел на улицу. Потом управишься, – справившись с недугом, договорила она.

После небольшой паузы снова скрипнула дверь.

– А у нас в милиции выходных нет. Когда служба позволяет, тогда и отдыхаем, – проговорил вышедший на улицу Конюхов. – Ты чего прохлаждаешься, Варвара Сидоровна?

Гаврила пошевелился, и хотел уже выйти к ним, но что-то его удержало. Он прикрыл глаза, притворяясь спящим.

– Да, я ведь, то так. Знаю, что денно и нощно на службе. Мне сегодня шестой десяток пошел. Вот бригадир и отпустил раньше. Иду мимо, а тут ты.

– Мои поздравления, – равнодушно проговорил Григорий.

– Чего? – переспросила Варвара. – Ты громче говори.

– Поздравляю, говорю, – повысил голос Конюхов.

Чувствовалось, что присутствие Варвары не доставляет ему особой радости.

– Я чего тебя отвлекла-то, – чуть понизив голос, проговорила та.

– Если ты о Лизке справиться пришла, то мне тебе нечего сказать, – произнес Конюхов. – Ответ на запрос я тебе показывал. Осуждена. Где и что сейчас с ней не знаю.

– Значит не нужно золото тебе, товарищ милиционер.

Последние слова Чупрова сказала негромко, и Гавриле пришлось напрячь слух, чтобы расслышать.

– А чего мне с тобой о том говорить? Все одно ничего не скажешь.

– Лизку вернешь, скажу. Все, что Серьга нашел и увез, твое будет, коли найдешь, – после небольшой паузы сказала Варвара. – Все, о чем знаю, расскажу. Не вернется Лизка, умру, но ничего не скажу.

– А чего тебе Лизка?

– Я тебе в прошлый раз все сказала, Гриша и повторяться не буду. За хорошую женку заступиться некому.

От услышанного Гавриле стало не по себе. Понимая, что стал невольным свидетелем того, что знать ему не следовало, он перевернулся на живот и тихо пополз прочь от бани. Завернув за угол, прижался спиной к стене и затих. И сделал это как раз вовремя, потому как Конюхов шагнул в сторону от двери и посмотрел в то мест, где он недавно лежал.

– Ты чего, Григорий Пантелеевич? – услышал Гаврила. – Враги окружат или почудилось чего? – усмехнулась Варвара.

Больше Гаврила ничего не слышал. Он пригнулся и, стараясь не шуметь, пополз прочь.

– Серьга золото увез. Золото увез, – шептал он себе под нос, усердно работая локтями.

Ноябрь 1939 года

Конюхов намеренно медлил с ответом, прекрасно понимая, что быстро соглашаться нельзя. Не в той он должности, чтобы с подследственным договариваться. И тут не базар, чтобы торговаться. Еще возомнит о себе невесть чего и наболтает по пьянке всякого. Тогда уж мечтать о повышении не придется. И самому можно на его месте оказаться. Хотя все складывалось как нельзя лучше. Он же и так решил не увозить Гаврилу в район. А тут такой подарок от него. Но сделать нужно все очень аккуратно, чтобы у начальства не возникло никаких сомнений.

Глядя в окно на играющую в снегу малышню, Григорий пытался припомнить, что именно говорила Варвара о ноже. И не когда при свидетелях дознание проводил, а потом много лет спустя. Общались они несколько раз, но о ноже женщина упомянула лишь однажды – после того как арестовали Лизку. «Серьга с собой кроме золота ничего не взял. Мешочек с едой и нож. Он им пошто-то25 дорожил не меньше, чем золотом. К золоту в санях и пристроил, – наконец, вспомнил он ее слова». Зачем она это сказала, Григорий тогда не понял. Но сейчас нож лежит на его столе. И уж очень хочется узнать, где Оманов его нашел. Не исключено, что и золото где-то недалеко.

– Видать Серьга из саней выпал, а лошадь с барахлом убежала. По дороге оно и выпало вместе с ножиком, – прервал молчание Гаврила. – Сколько уж годков с того прошло? Пять? Десять?

– А кроме ножа ничего больше не находил? – неожиданно спросил Конюхов и резко развернулся к Оманову.

Тот сделал удивленное лицо, захлопал глазами, словно не понимая, что от него хотят.

– Снег же кругом, – спустя какое-то время спокойно ответил Гаврила. – Кроме дерёв26 чего в лесу увидишь?

Григорий вернулся к столу и присел на его край.

– Ты вот что… Пока ступай. К вечеру зайди. У меня сейчас другие дела. И Федоську найди. Скажи, чтобы шла на допрос.

Он посмотрел на часы и добавил:

– Часика через два.

«Пусть ищет, чего нет. Дорога длинная, – подумал Гаврила и пошел к выходу».

Пластинина явилась в полдень. Заглянув в комнату, громко постучала по косяку и, не дожидаясь приглашения, вошла внутрь. Остановившись у порога, стянула с головы платок и расстегнула верхнюю пуговицу на полушубке. Из открывшегося выреза показалась пестрая кофта. Женщина привычным движением дотронулась до выглянувших из открытого выреза рюшек и, убедившись, что с одеждой все в порядке, негромко кашлянула.

– Проходи, Федосья Петровна, – не поднимая головы, проговорил Григорий.

– Отэкой27 ты провидец, товарищ милиционер. По запаху коли чуешь, кто пришел? – усмехнувшись, Федосья прошла к столу. – Ух, вся залехтелась28 пока дошла. Звал, Григорий Пантелеевич? – не услышав ничего в ответ, добавила она.

Конюхов, наконец, поднял глаза и кивнул на лавку.

– С утра на ногах. Жизнь пошла: все вприпрыжку, да бегом, – она плюхнулась на лавку и вытянула перед собой ноги.

Конюхов неодобрительно взглянул на подшитые толстыми подошвами разношенные валенки и покачал головой.

– Наряжаться нековды. Как угорелая с горшками этими, – женщина смутилась и поджала ноги. – Еще председатель деготь гнать велит, а как я все успею? – в ее голосе послышались обиженные нотки.

Григорий откинулся к спинке стула, поправил на гимнастерке ремень и, скрестив на груди руки, уставился на Пластинину.

– Ты, чего, Григорий Пантелеевич? – заволновалась Федосья. – Звал-то чего?

Конюхов глубоко вздохнул и поднялся.

– А ты знаешь, Федосья, какое сейчас время? – пафосно спросил он.

Заметив, что та хочет что-то сказать, небрежно махнул на нее рукой.

– Может, и знаешь, что, но не все. Но я напомню. Вести разъяснительную работу среди…, – он обвел женщину взглядом. – Среди малограмотного крестьянства – моя главная задача. И не только на митингах и собраниях, но и при необходимости с каждым трудящимся человеком по отдельности. Подчеркиваю, трудящимся. С бездельниками и лодырями у нас разговор короткий. А потому я сегодня здесь.

Григорий подошел к своему любимому месту в комнате и взглянул в окно. Там ничего не изменилось: ребятня, как возилась с самого утра, так и продолжала резвиться.

– Так вот, – он повернулся к Пластининой. – Ситуация в стране нынче не простая. Партия и правительство все свои силы бросили на индустриализацию страны и борьбу с чуждыми нам элементами. И успехи есть. И большие! Сам товарищ Сталин не так давно об этом сказал. И это правда. Жить стало лучше. Но, нельзя останавливаться на достигнутых рубежах. Нужно улучшать нашу жизнь и дальше. Ты, думаешь, для чего я это говорю? – не удержавшись, он двинулся по комнате.

Федосья слегка подалась вперед, но Конюхов, заметив ее намерение, снова жестом остановил ее.

– А говорю я тебе потому, что большое дело не сделать, если будешь отвлекаться по пустякам. Нельзя людей мелочами отвлекать от главных задач. Даже, если они – эти мелочи и имеют место быть. Построим коммунизм, тогда и с ними разберемся. Поняла?

Григорий остановился напротив женщины.

– Поняла, – протянула та. – Но не очень…

Конюхов не удержался и в который раз махнул на нее рукой.

– Ты зачем людей от государственных задач отвлекаешь? – строго спросил он.

– Я не отвлекаю никого, – успела возразить Федосья, боясь, что ей снова не дадут сказать. – Кого я отвлекаю? Каким местом?

– Вот. Вот об этом я и говорю! – воскликнул конюхов. – Ты донос на Оманова писала? Каким местом своим думала?

Федосья вздрогнула и наморщила лоб, словно пытаясь что-то вспомнить.

– Твоя бумага? – Григорий взял со стола измятый листок и протянул женщине.

Та слегка наклонилась, посмотрела на записку и тут же отпрянула.

– Моя, – тихо выдавила она. – Так он же…

– Негоже, Федосья Петровна, на своих земляков такие бумаги писать. Теперь вместо того, чтобы главные задачи решать и коммунизм строить, с горшками будем разбираться?

– Так я…

– Знаю, знаю, что из лучших побуждений, – Григорий добродушно улыбнулся. – Ты же свои горшки с колхозными перепутала. Гаврила их и разбил по недомыслию. Вернее Катька, когда упала. Катьку в тюрьму хочешь? Дома у тебя должны быть твои горшки и тюрики. Не можешь же ты колхозное и чужое дома хранить? А может ты украла и на Оманова захотела свалить? – Конюхов грозно посмотрел на Пластинину.

Федоська все поняла. Женщина она была покладистая и сообразительная, а потому сказанное Конюховым истолковала правильно.

– И что теперь? – испуганно спросила она.

– А что теперь? – переспросил Григорий. – А ничего. Садись на мое место и объяснительную записку пиши. И можешь быть, так сказать, свободна. Партия и милиция в нашей стране заблудшие души не карает, а помогает занять правильную позицию, – он взял со стола небольшой листок чистой бумаги протянул Федосье.

– А чего писать-то?

– Так и пиши, что после того как написала донесение, обнаружила, что все разбитое имущество принадлежит тебе, а не колхозу и Гавриле, то есть товарищу Оманову. Потому извиняешься за свою глупость.

Когда вечером пришел Гаврила, Григорий взял со стола листок бумаги и протянул ему.

– Можешь порвать сам, – спокойно проговорил он и вопросительно посмотрел на Гаврилу.

– У Коромысла ребятишки Ивана Ларионова нашли, – ответил тот, прочитав написанное Федоськой, и порвал листок. – Они по тропе ходили с утра, малость окружнулись29 и к Бакинской дороге вышли. Младший Витька упал и руку порезал. Так и обнаружился ножик-то.

Гаврила намеренно сказал, как было дело. Все равно Конюхов рано или поздно о пацанах узнал бы. А те вспомнят о встрече с ним. А теперь пусть рассказывают – все равно кроме ножа ничего не видели.

Часть вторая

Декабрь 1939 года

После возвращения из Ачема Конюхов пробыл дома недолго. В связи с началом войны с Финляндией в районе была создана политгруппа, которая ездила по деревням, проводя среди населения разъяснительную работу. Говоря о скорой победе в войне, крестьянам доходчиво объясняли правоту советского государства в борьбе с иностранным агрессором, указывая на недопустимость иных взглядов. Делегация была немногочисленная. Вместе со вторым секретарем райкома ВКП (б) Шейкманом и завотделом РОНО Красиковым от правоохранительных органов в группу включили Григория.

Они уже неделю колесили по району и к середине декабря добрались до Ачема. Если бы маршрут не предусматривал поездку туда, то Конюхов вряд ли бы поехал и отправил вместо себя кого-нибудь из своих помощников. Потому как с недавних пор Григорий только и думал о том, чтобы при малейшей возможности навестить земляков. Вернее не их самих, а то место, где был найден нож Серьги. Ему почему-то казалось, что именно в этом году, когда ему исполнилось сорок пять, удача не обойдет его стороной. С недавних пор под ней он подразумевал только одно – золото Серьги.

Он прекрасно помнил кучу слитков, которые осенью двадцать пятого Павел Гавзов поднял со дна Вандышевского озера. То, что Серьга нашел именно то золото, у него сомнений не было. Откуда тут другому взяться? Да и Варвара говорила, что золота было несколько пудов. А много это – не пятак. Много часто не бывает. И тогда и сейчас он пытался понять, в чем именно вез Серьга золото. Не россыпью же. Потому как искать нужно, прежде всего, то, в чем и лежали слитки. Да и к Варваре наведаться не помешает. Вдруг удастся еще что-то узнать. Ну и сыновей Ивана Ларионова порасспросить обязательно нужно. С такими мыслями он и подъехал к деревне. Было у него желание остановиться в месте, где был найден нож, но в присутствии попутчиков не стал, отложив все на потом.

Районные начальники перед самой деревней приотстали и Конюхов, решив их дождаться, потянул Зорьку за вожжи. Лошадь, сделав несколько шагов, остановилась у крайнего дома. Григорий вылез из саней и по расчищенной тропинке стал спускаться к реке, на ходу разминая затекшие ноги. Слушая, как поскрипывает под валенками снег, Конюхов отвлекся от своих размышлений и подошел к самому берегу. Нижняя Тойга, сглаженная ледовыми заберегами, еще не замерзла, и Григорий с удовольствием стал рассматривать ее величавые свинцовые переливы.

Глядя в темную воду, он с сожалением подумал, что так и не выбрался сейгот на рыбалку и не поел ароматной ухи из местного хариска. Конюхов наслаждением потянул носом морозный воздух, так явственно напомнивший ему сейчас запах свежескошенной травы. Он попытался припомнить, когда последний раз был с горбушей30 на пожне, но не смог.

– Что-то зачастил к нам, Григорий Пантелеевич, – раздался позади него знакомый голос.

Обернувшись, он увидел невесть откуда взявшуюся Варвару Чупрову.

– Заикой когда-нибудь меня сделаешь, Варвара.

– Ничего страшного. Серьга мой вон как заикался. А может заикам везет? – недвусмысленно спросила Чупрова.

– Ага. Великое счастье зверем растерзанным-то быть.

– А ты, Григорий, все на худое думаешь. Не меняешься.

– Меняются, когда поперек кровати лежат.

– То верно, то верно, – протянула Варвара.

Со стороны дороги послышались голоса районных начальников, и Конюхов поспешил свернуть разговор.

– Я зайду к тебе завтра, – на ходу бросил он и направился к своей подводе.

Ее ответ он не расслышал. Да, собственно говоря, не очень в ту минут и хотел. Устроившись в санях поудобнее, Григорий вытащил из-под сена новенькие сапоги и быстро переобулся. Не успел он полюбоваться новой обувкой, как сзади подъехала вторая подвода. Махнув начальникам рукой, Конюхов понюжнул Зорьку, слегка стегнув ее вожжами.

В прошлый раз в Ачеме Конюхов пробыл недолго. Вместе с Омановым на следующий день съездили к тому месту, где был найден нож, но ничего, что заинтересовало бы его, он не обнаружил. Снегу в тех местах намело уже больше четверти, а распахивать его ногами он, конечно же, не стал. Весна все равно придет – тогда и поиски легче будут. А до того решил еще что-нибудь узнать от Варвары. С такими мыслями Григорий вскоре и уехал домой в Верхнюю Тойму.

На следующий день Шейкман с Красиковым, в сопровождении недавно избранного председателя сельского совета Петра Зубкова, отправились на лесосеку. Основные работы в колхозе к началу зимы закончились, и большая часть мужского населения колхоза трудилась на заготовке леса. Собирать людей в деревне не стали. Решили, что на рабочих местах все сделают намного быстрее. Да и явка в таком случае почти стопроцентная. Конюхов же, сославшись на служебные дела, с ними не поехал, а запряг Зорьку и направился к Коромыслу.

На развилке летней и зимней дорог он остановил кобылу и пошел по зимнику пешком. Зорька какое-то время постояла, уткнувшись мордой в снег, а потом медленно побрела следом за возницей. Григорий шел не спеша, внимательно вглядываясь в присыпанную снегом землю. Неожиданно шедшая позади лошадь громко фыркнула. Конюхов обернулся. Зорька остановилась и, вытаращив глаза, прижала уши. «Волки что ли? – подумал Григорий и расстегнул кобуру».

Не заметив впереди ничего подозрительного, подошел к кобыле и потрепал по холке.

– Ладно, стой тут. Схожу, посмотрю, – спокойно проговорил Конюхов, пытаясь успокоить взволнованную Зорьку.

Достав из кармана коробку с патронами, он проверил ее содержимое и сунул обратно. Затем свернул в лес и, аккуратно ступая на заснеженную землю, медленно пошел вдоль дороги. Не дойдя с десяток метров до места, где был найден нож Серьги, Григорий остановился. На первый взгляд в лесу было все спокойно. Ветра и того не было. Понимая, что лошадь без причины вести себя так не будет, он внимательно вглядывался в лесные заросли. От пришедшей на ум догадки, сердце учащенно забилось. Он только сейчас вспомнил, что под наклоненной к дороге многолетней елью была устроена медвежья берлога. Тогда она пустовала. Оманов показывал ее, но в памяти у него отчего-то сей факт не отложился. И вот сейчас, стоя в нескольких метрах от нее, Григорий понял причину беспокойства лошади.

Он вынул из кобуры наган и взвел курок. Осмотревшись, подошел к трем осинам, стоявшим рядом с входом в берлогу. Деревья росли на расстоянии полметра друг от друга и вполне подходили для укрытия. Расположившись между ними, Григорий прицелился во входное отверстие и выстрелил. То, что пуля от трехлинейного патрона попала в цель, он понял сразу. Раненый зверь глухо рявкнул и стал вылезать наружу. Когда в берлоге остались лишь задние лапы, Конюхов выстрелил еще и еще. Медведь на мгновенье замер, словно уперся в стену. Затем взревел и, разгребая перед собой снег вперемешку со мхом, выскочил из берлоги. Он попытался подняться на задние лапы, и как только это ему удалось, Григорий выстрелил снова. Зверь пошатнулся и оскалился. Из рычащей пасти на снег брызнули капли крови. Медведь сделал несколько шагов в направлении охотника и, не дойдя пару метров, упал. Он сделал попытку поднять голову, но та, едва оторвавшись от земли, тут же рухнула в снег, и зверь затих.

«Вот же незадача, – глядя на него, с сожалением подумал Конюхов. – Теперь за патроны объяснительную писать придется». Он вышел из укрытия, подошел к туше и ткнул его сапогом. «Надо сказать Оманову, Чтобы медведя забрал, – вспомнил Григорий Гаврилу и подивился превратностям судьбы. – Пошел за медведем он, а зверя добыл я». Конюхов обогнул медведя и подошел к берлоге. Рядом с отверстием вся земля была сильно разрыта. Мох вперемешку со снегом и лесным мусором были раскиданы по сторонам раненым зверем. Григорий заметил небольшое полено, наклонился и поднял. Он подержал его в руке и уже хотел отбросить в сторону, но отчего-то передумал. Проведя ладонью по одной из сторон, Конюхов тщательно ощупал все его неровности. Необычная деревяшка заинтересовала его, и Конюхов внимательно осмотрел ее. Аккуратные прямоугольные ложбинки были сделаны явно человеком. Но для чего? Их очертания были ему явно знакомы, но на что они похожи, сообразить никак не мог.

Поморщившись от досады, он бросил полено на землю. Затем опустился на колени и заглянул внутрь берлоги. Оттуда пахнуло неприятным запахом немытой шерсти и сырости. Григорий поморщился и отпрянул. Желание посмотреть, что внутри пропало, и он попытался подняться. Однако нога скользнула по укрытой снегом ветке, и незадачливый милиционер упал. Пытаясь встать, оперся рукой о только что брошенную деревяшку. Ладонь плотно легла в одну из выемок на полене и тут его осенило. Вернее, как ему показалось, сначала вспомнила рука, а уж потом, мгновеньем спустя, осознание пришло и к нему.

Конюхов поднялся и снова взял в руки полено. Глядя на него, усмехнулся, поражаясь, что сразу не сообразил, откуда могли появиться на нем вырезы размером с золотой слиток. С тот слиток, который был найден им когда-то на кладбище и который он по своей глупости утопил в реке. И чем дольше смотрел, тем явственнее ощущал, как в аккуратно вырезанных пазах поблескивают своими гранями золотые кирпичики.

Григорий поморщился, пытаясь прогнать подступившее наваждение. Аккуратно прислонив полено к дереву, он вынул свой нож и подошел к ближайшей березе. Ему потребовалось немного времени, чтобы снять со ствола широкую полосу бересты. Из молодой осинки Конюхов вырезал кол и вернулся к берлоге. Прошло еще немного времени, и подожженная береста стала скручиваться на конце палки. Когда огонь достаточно разгорелся, он сунул факел внутрь берлоги и, стараясь реже дышать, залез внутрь.

Медвежье лежбище оказалось просторным, но света от горевшей бересты было достаточно, чтобы осмотреть все внутри. Ничего кроме осыпавшихся еловых веток и высохшего от времени мха внутри не было видно. Григорий пошарил свободной рукой в лесном мусоре и у самого выхода нащупал еще одно полено. От едкого дыма в берлоге стало трудно дышать и он, прихватив деревяшку, вылез наружу. Взяв в руки обе половинки, Конюхов попытался их соединить, но ничего не получилось: они не подходили друг к другу, и было видно, что они от разных поленьев.

То, что Гаврила нашел золото, ему стало понятно сразу. И судя по деревяшкам, его тут было не мало. Но зачем он показал ему место? Из всех разумных объяснений, что пришли на ум, он остановился на одном. Скорее всего, что Оманов, обнаружив золото, забрал его с собой вместе с деревянными тайниками. Найденные же Григорием поленья, видимо не увидел в снегу или просто бросил, не задумываясь, что они вызовут у кого-то интерес. А нож, как и говорил, обменял на свою свободу.

Лошадь Конюхов обнаружил в версте от места, где ее оставил. Та спокойно стояла, повернув голову в сторону приближающегося хозяина.

– Что, испугалась? – подходя к Зорьке, проговорил Григорий. – Молодец, Зорька.

Погладив кобылу, он спрятал под сеном деревянные тайники и залез в сани. Лошадь, тут же не дожидаясь команды, бойко зашагала в сторону деревни. День близился к полудню и, поразмыслив, Григорий решил сразу ехать к Оманову. Лучше все выяснить сейчас, пока районное начальство не вернулось из леса и никто не будет его отвлекать. Возможно, придется с Гаврилой поделиться, но об этом он сейчас старался не думать. Главное найти золото. С остальным он уж как-нибудь разберется. «Ну, конюх! Ну, голова! Как ловко все придумал. Кто подумает искать что-то в дровах! – удивлялся Григорий смекалке Серьги». Развалившись на мягкой подстилке, он всю обратную дорогу пытался сообразить, как Серьга нашел золото, но так ничего и не придумав, отступился.

К его сожалению кузница оказалась закрыта. Конюхов какое-то время постоял в нерешительности перед дверью, рассматривая огромный с причудливыми загогулинами засов. От вида красивой железяки что-то внутри его шевельнулось. Перебирая одно событие за другим, Григорий, наконец, вспомнил, когда первый раз увидел этот необычный с завитушками запор.

Весной одна тысяча девятьсот семнадцатого в Ачеме случилось наводнение. И хотя жил он тогда на Высоком Поле, но крестьяне из их деревни помогали тогда ачемянам справиться с паводком как могли. Когда вода подступила к недавно построенной кузнице, то мужики выносили все, что было внутри ее. Григорий сразу обратил внимание на красивый засов и первым делом спас его вместе с дверью. С тех пор его и не видел. В тот год осенью он первый раз женился, и деревенский кузнец, заходивший его поздравить, вспомнил о том случае. Кузницу после этого построили на новом месте. И вот, глядя на запор, Григорий с удивлением обнаружил, что оказался здесь впервые.