Последний вечер в Лондоне

– Давайте пройдем в сад за домом, – сказала Пенелопа, беря Арабеллу под руку. – Меня очень интересует поиск подруги Прешес, но сначала нам нужно перекусить. Я умираю от голода.

Они двинулись в обход исполинской лестницы, я же остановилась, пораженная настолько, что могла лишь молча смотреть. Сквозь широкое эркерное окно, тянущееся до высокого потолка, сочился свет. Старинные напольные часы расположились возле мощной деревянной балюстрады широкой лестницы; они бы терялись в этом пространстве, если бы не темные резные панели, которые окружали большой зал и поднимались по стенам. Они придавали холлу привлекательности и уюта. Громадная латунная люстра свисала с кессонного потолка, освещая подвешенные над панелями написанные масляными красками картины с изображением людей в старомодных нарядах.

На лестнице в доме моего деда тоже было множество старых картин с давно умершими Мэдисонами, жившими еще до моего рождения. Мне всегда казалось странным, что за мной следят мертвые люди, и я быстро проносилась по лестнице, чтобы избежать их жутких взглядов. Я попыталась представить себе, как маленький Колин спешит промчаться по лестнице поскорее по той же самой причине, но не смогла. Он не походил на человека, пасующего перед детскими фантазиями.

Я приблизилась к одной из самых больших картин. На ней семья – мать, отец, трое детей – и большой пес позировали в том же самом зале, где я сейчас стояла, на том же самом ковре, лежащем на том же самом месте. Сзади приблизились шаги.

– Ты как будто смотришь в зеркало и видишь там прошлое, правда ведь? – спросила Пенелопа, словно прочитав мои мысли.

– Это точно. Сколько лет этой картине?

– Думаю, она середины восемнадцатого века. Но холсты на другой стороне комнаты гораздо старше. Говорят, они с шатра для пиров Короля Генриха.

– Короля Генриха? – спросила я, повернувшись, чтобы осмотреть разноцветные полотна со сценами охоты, покрывающие большую часть стены.

– Восьмого. Того, у которого было шесть жен и страсть к отрубанию им голов.

Ошарашенная эпохальностью увиденного, я с трудом вспомнила, что нужно закрыть рот. И все это висело в отчем доме Колина!

– Офигеть можно, – пробормотала я.

Услышав приглушенный звук за спиной, я обернулась и увидела хихикающую в кулак Арабеллу. Пенелопа стояла с удивленным видом. Я уже готова была извиниться за слово «офигеть», произнесенное в приличном обществе, но тут Пенелопа издала один из своих смешков, и я поняла, что прощена.

Все еще посмеиваясь, она взяла меня под руку и провела нас через сводчатый дверной проем.

– Давайте перекусим. А потом поговорим о нашей дорогой Прешес и ее подруге. Просто невероятно, что вы с ней родственницы, пусть и дальние. Мир тесен, правда ведь?

Молодая женщина в джинсах и кроссовках, представленная как Анна, принесла обед и поставила блюда на металлический стол, спрятавшийся в тени дома. Буйная россыпь цветов заполняла все горшки и ящики на задней террасе, а чуть дальше виднелся более организованный сад с аккуратно подстриженной живой изгородью и еще большим количеством цветов.

Стол украшала посуда из костяного фарфора – вероятно, английского – и все те же цветы, а сам обед из киша с салатом словно сошел со страниц одного из журналов Люсинды со светскими сплетнями. А может, из «Ливинг» Марты Стюарт. Мы ели десерт из свежей клубники со взбитыми сливками, и я все гадала, как Колин смог уехать отсюда.

Анна вернулась с заварочным чайником, и я, смирившись, согласилась еще на одну чашку горячего напитка. Все еще скучая по душистому чаю, я была вынуждена признать, что начинаю привыкать к английскому варианту, если его сделать более удобоваримым с помощью щедрой порции молока и сахара.

Пока мы потягивали чай, Пенелопа отлучилась. Вернулась она с двумя большими холщовыми хозяйственными сумками «Сэйнсбериз» и поставила их на землю у моего стула.

– Одна из них принадлежала моей свекрови Софии. Именно через нее мы знаем Прешес и то, как Прешес стала для Колина бабушкой. К сожалению, моя мать умерла, когда я только-только вышла замуж, но милая Прешес чудесно подошла на роль второй бабушки. София умерла пять лет назад, так что Прешес – наша последняя связь с тем поколением.

Она указала на одну из сумок.

– Тут бо́льшая часть фотоальбомов, писем и шкатулок со всякой мелочью, которые я нашла в комнате Софии после ее смерти. Не думаю, что она бы стала возражать, что ты немного поизучаешь их, но только при условии, что потом они все вернутся на место. Если у Колина когда-нибудь появятся дети, они будут рады получить их. И я совершенно уверена, что если эта самая Ева была близкой подругой Прешес, то значит, моя свекровь тоже знала ее. Быть может, здесь прячется единственная возможность найти ее следы.

– Потрясающе… спасибо, – проговорила я. – И все-таки интересно, откуда ваша свекровь знала Прешес.

– Они познакомились благодаря моде, ни больше ни меньше. До войны. Прешес была моделью, а моя свекровь – покупателем, которая сдружилась с несколькими моделями, демонстрировавшими ей наряды. София была из тех редких людей, которые сходились с кем угодно, независимо от класса или национальности. Конечно же, она всегда помнила о своем статусе и могла иногда становиться тем еще снобом, но, мне кажется, это из-за мира, в котором она росла. Я всегда знала ее как добрую и бескорыстную женщину.

Пенелопа подняла чашку и задумчиво отпила из нее.

– София всегда была великолепной хозяйкой. В ее бомбоубежище никогда не переводились джин и шампанское – не спрашивай, как она умудрялась это провернуть со всеми этими дефицитами и нормированиями. Званый вечер мог запросто переместиться из гостиной в бомбоубежище до тех пор, пока бомбежка не заканчивалась. Она устраивала пышные вечеринки на неделю тут, в Овенден-Парке, для целых эскадрилий. Мне кажется, там есть несколько газетных вырезок, – указала она на одну из сумок.

Появилась Анна, чтобы убрать со стола, а мы встали, собираясь уезжать. На обратном пути через дом я попыталась сосредоточиться на словах Пенелопы и перестать таращиться на архитектурные элементы и произведения искусства, мимо которых мы проходили.

– Арабелла упоминала, что ты из Атланты, – сказала Пенелопа. – Часто домой ездишь?

– На самом деле я из Уолтона – это час езды от Атланты, – но о нем никто никогда не слышал, так что Атланта сгодится, – улыбнулась я. – А езжу не часто. Работа не оставляет свободного времени.

– Но я уверена, что приятно иметь родной город, в который можно возвращаться. Атланта – прелестный город.

Я удивленно посмотрела на нее.

– Вы там бывали?

Пенелопа обменялась быстрыми взглядами с Арабеллой.

– Да. Я немало времени провела в Атланте. Но это было много лет назад. – Она натянуто улыбнулась, давая понять, что на эту тему ей больше сказать нечего. Мы дошли до входной двери. – Было приятно наконец-то познакомиться с тобой, Мэдди. Я так много слышала о тебе за эти годы. Хорошо, что теперь я лично узнала героиню этих рассказов. – Она с заговорщицким видом наклонилась ко мне. – Мне особенно нравится история о стаде коз в столовой. Довольно остроумно, но никому не говори, что я это сказала. – Она подмигнула. – И еще с меня запоздалая благодарность за то, что в университете ты вытащила Колина из его скорлупы. Боюсь, это наша вина – есть у нас склонность к витанию в облаках. Так что спасибо тебе.

Я хотела ей сказать, что Колину нравилось сидеть в своей скорлупе, что ему не особенно-то и нравились мои «ребячьи проказы», как он их называл. Вместо этого я сказала:

– По-моему, Арабелла приукрашивала некоторые истории.

– Арабелла? – произнесла она, покачав головой. – Это Колин рассказывал о твоих подвигах. Мы с его отцом любили эти смешные истории – они как будто делали нас частью университетской жизни сына. Хотя, я совершенно уверена, до всех историй нас не допускали, и слава богу.

Она снова рассмеялась, и, несмотря на смущение, я поймала себя на том, что улыбаюсь.

– Спасибо вам, Пенелопа. За обед и за это все. – Я подняла одну из сумок. – Даже если мы не найдем в них Еву, там могут оказаться фотографии и письма, которые я смогу использовать для статьи и выставки.

– Держи меня в курсе. Обожаю загадки. Помню, София любила рассказывать о своей жизни во время войны. Но не Прешес. То немногое, что знаю, я по крупицам выудила у Софии. И она никогда не рассказывала свои истории в присутствии Прешес, или Прешес просила ее остановиться. Но я знаю, что Прешес вела довольно роскошный образ жизни модели в Лондоне до войны, а затем после войны – в Париже.

– Она считалась одной из первых супермоделей, – вмешалась Арабелла, – еще до того, как люди узнали, что это такое. Она была востребована и вращалась в кругах, которым была совершенно не ровня в начале своей карьеры в тридцатых. Удивительно, как меняются времена, правда?

– Конечно, – сказала Пенелопа. – Прешес жила в Париже – в «Ритце», прямо как Коко Шанель, – до семидесятых, после чего вернулась в Лондон.

– Арабелла говорила что-то о том, что Прешес была героем Французского Сопротивления, – сказала я. – София упоминала когда-нибудь об этом?

Пенелопа покачала головой.

– Боюсь, очень мало. София оставалась в Англии на протяжении всей войны. Я уверена, что в этих сумках могут оказаться несколько писем от Прешес – немного, конечно, ведь это все же было военное время. Но, надеюсь, найдется что-нибудь полезное.

Она обеими руками отворила тяжелую входную дверь, и меня вдруг охватило, цепко, словно паутина, воспоминание из детства. Оно было о моей матери, со смехом тянущей на себя неподатливую входную дверь дома, в котором выросла. Мне снова напомнили о доме и о семейной истории, прячущейся в старых стенах.

Голос Пенелопы вернул меня в настоящее.

– Спасибо вам обеим, что приехали. Пожалуйста, возвращайтесь поскорее и прихватите с собой Колина. Может, когда муж будет дома. У Джеймса прекрасное чувство юмора, которое ты, Мэдди, должна оценить.

– С удовольствием. И еще раз спасибо.

Мы распрощались. Арабелла и я забрались в «БМВ», на этот раз подняв крышу, так как начинал накрапывать дождь. Мы ехали молча, пока я обдумывала наш с Пенелопой разговор.

В конце концов я повернулась к Арабелле.

– Откуда Пенелопа знает о фотографиях, которые я делала в Оксфорде? Это же было почти восемь лет назад. Ты отдала ей те, где я сфотографировала тебя и Колина?

– Если честно, я совершенно о них забыла. Должно быть, Колин о них рассказал. Может, он показал ей ту шикарную фотку, где ты тайком сняла его на Мосту Вздохов.

Несколько секунд я молчала, размышляя. Я раздала все свои портретные снимки тем, кто был на них сфотографирован, хотя была уверена, где-то – вероятнее всего, в комоде в спальне дома в Уолтоне – у меня хранились негативы.

– Непонятно, зачем. Он вроде бы никогда не интересовался моими фотографиями. Как и всем, что касалось меня.

– Насколько я помню, он очень тобой интересовался, и насколько я помню, этот интерес был взаимным. Но после одного свидания – хоть ты и говорила мне, что вы чудесно провели время, – ты с Колином больше никогда никуда не ходила. Я помню, что после того свидания ты готова была встречаться с кем угодно, кроме Колина. Мы, кажется, о многом тогда не договорили, да?

Не дождавшись от меня ответа, Арабелла вздохнула и снова сосредоточилась на дороге. Снова зажужжал мой телефон, и на экране появилось лицо тети Кэсси. Я сбросила звонок, заметив, что она звонила уже восемь раз.

– Тебе стоит ответить, Мэдс. И стоит сказать ей, что ты приедешь на свадьбу своей сестры. Так будет правильно.

Телефон зазвонил снова, но я не даже не шелохнулась, чтобы ответить. Арабелла продолжала:

– Я знаю, что ты любишь свою семью. Просто мне хотелось бы, чтобы ты рассказала мне, почему ты их держишь на расстоянии вытянутой руки. – Она шумно выдохнула. – Ты и со мной так же поступаешь. И из-за этого очень сложно узнать тебя получше. Это очень не по-американски с твоей стороны, между прочим. Большинство американцев расскажут всю свою жизнь за пятнадцать минут первому встречному в метро. – Она улыбнулась, пытаясь смягчить свои слова. – Я знаю тебя много лет, Мэдди, и примерно столько же времени мне понадобилось, чтобы узнать имена твоих братьев и сестер. Из нас именно я всегда звоню, всегда задаю все вопросы. Я бы давно сдалась, но мне кажется, что я нужна тебе в твоей жизни. Ну, и ты мне, в общем-то, нравишься. Ты довольно забавная и интересная, когда не увиливаешь и не уходишь в себя.

Трудно было спорить с человеком, который совершенно прав. Я и сама-то себе не могла этого объяснить, поэтому промолчала. Почувствовав жужжание телефона, на этот раз я провела пальцем по экрану и ответила.

Отвернувшись от Арабеллы, я тихо проговорила в трубку:

– Я не могу сейчас разговаривать. Можно я перезвоню позже? И если это по поводу свадьбы, то я, если честно, еще это не обдумала.

– Это не по поводу свадьбы, Мэдди, хотя мы на этот вопрос тоже ждем ответ. Я звоню тебе из-за тех результатов тестов. Доктор Грей ничего не сказала, но мне известно достаточно, чтобы волноваться по поводу того, попросила ли она тебя записаться на прием – обсудить это. Я буду спать куда лучше, зная, что ты уже записалась. Сэм просил меня не волноваться, но ты же для меня как дочь. Это все равно что велеть лягушке не квакать.

– Запишусь, тетя Кэсси… со временем. Я просто сейчас кое-чем занята. Подумаю об этом, когда вернусь в Штаты.

– Но тебе нельзя тянуть, милая.

– Мне нужно бежать, – прервала я ее. – Я тебе завтра наберу.

Я нажала на красную кнопку и закончила разговор, зная, что моя тетя так легко не сдастся.

После недолгого молчания Арабелла сказала:

– Я знаю, что немного болтлива, но я могу и хорошо слушать. Если захочешь со мной поговорить о чем-нибудь, я готова. А еще я хорошо храню секреты. Можешь Колина спросить.

Я удивленно взглянула на нее.

– У Колина есть секреты?

Она искоса глянула на меня.

– У всех есть секреты, Мэдди.

Отвернувшись, я смотрела, как мимо проносится дорога, следя за сбегающими по моему окну ручейками воды. Я уплыла мыслями назад – к загадочному портсигару Евы из сумочки Прешес и латинской надписи. Предай сама, прежде чем предали тебя.

– Как ты думаешь, что означает эта латинская фраза на портсигаре? – спросила я.

– Я думала о том же самом. Столько способов предать человека! Предательство любимого человека, или в семье, начальника или подчиненного. Политические предательства. Удивительно, что мы еще спим по ночам при такой россыпи возможностей.

Я снова отвернулась к окну, думая о еще одном виде предательства – о том, которое Арабелла не упомянула. О том, с которым человек родился, которое сидело в нем, как бомба замедленного действия, готовая вот-вот взорваться.

– Да уж, удивительно, – тихо проговорила я, после чего включила радио, чтобы заглушить свои мысли и жужжание телефона, который не собирался останавливаться, как бы я того ни желала.

Глава 9

Лондон

март 1939 года

Ева сидела за туалетным столиком в комнате для моделей в Доме Луштак, отвернувшись от зеркала и закрыв глаза. Мистер Данек брал из небольшой баночки тени с блестками и аккуратно наносил ей на веки. Почувствовав, что он отошел, она открыла глаза и улыбнулась.

– Ну как?

– Идеально. Тебе ничего и не требуется – у тебя кожа прямо-таки фарфоровая. Немного румян, ммм?

Она кивнула, и он достал еще одну баночку. В комнату влетела миссис Уильямс с аккуратно перекинутым через руку шелковым платьем персикового цвета. Поджав губы, она принялась изучать Еву.

– Мне кажется, нужно больше туши, мистер Данек. У нее такие прелестные глаза. – На ее лице появилась улыбка. – Твое платье выглажено, и я нашла меховую накидку из прошлогодней коллекции – можешь взять ее. Только обещай мне, что ничего не повредишь. – Она закрыла глаза и прижала руку к груди. – Пообещай мне это. Показ на следующей неделе, и у меня не будет времени перешивать или отчищать пятна.

– Обещаю вам, я буду крайне аккуратна.

Подняв глаза, чтобы мистер Данек мог нанести ей черную тушь на верхние ресницы, Ева сказала:

– Не знаю, как вас обоих отблагодарить. Жаль, что вы не разрешаете мне оплатить вашу помощь.

– Пустяки, – ответила миссис Уильямс, махнув рукой. – Мне в любом случае сидеть тут до полуночи и шить для показа. А так я немного отвлеклась. И я очень признательна за пирог с мясом и почками на ужин. Очень мило с твоей стороны.

– Присоединяюсь, – произнес мистер Данек со скромной улыбкой.

Ева улыбнулась ему в ответ, но в глаза не посмотрела. Она призналась ему, что не хочет, чтобы Грэм увидел, где она живет; чтобы он нюхал по пути к ней горелый жир и остальные ароматы, исходящие от ее соседей. Скоро они с Прешес подберут более респектабельную квартиру с адресом, который не стыдно называть водителю такси. Или Грэму.

Когда мистер Данек закончил, Ева откинулась на спинке стула.

– Теперь можно смотреть?

После его кивка Ева развернулась на табурете и посмотрела на свое отражение в зеркале. Казалось, она смотрит в будущее, на женщину, которой хотела стать, – изящную и красивую. Обеспеченную. Леди. Пытаясь обнаружить в отражении дочь прачки, она подалась вперед, удивленная той нитью печали, что обвилась и сжималась вокруг ее радости. На одно короткое мгновение ей внезапно захотелось, чтобы здесь оказалась ее мать и увидела ее. Разделила с ней ее счастье.

– У тебя прелестная прическа, – произнесла швея из-за спины девушки.

– Благодарю вас, миссис Уильямс. Я сама ее сделала. – Ева коснулась нежных кудряшек, обрамлявших ее лицо и собранных на затылке в тугой пучок. Она обучилась этому стилю, штудируя журналы мод и изучая прически актрис в кинофильмах. Не из одного газетного киоска ее выгнали за то, что она читала журналы, а не покупала их. Но ей ведь были нужны деньги на позолоченные босоножки с высокими каблуками и ремешками, которые она увидела в «Селфриджиз» и в которые моментально влюбилась.

– Ну, смотрится она так, словно ты ходила в один из модных салонов красоты. Ну теперь-то, – проговорила пожилая женщина, расплываясь в улыбке, – ты готова надеть платье? Я перекроила его, так что должно сидеть как влитое.

Шелк персикового цвета, нежный и струящийся, скользнул по плечам девушки.

– Оно… – Ева остановилась, не в силах выразить, что испытывает чувство, словно воплотилась ее мечта. Всколыхнулось воспоминание о матери: та стояла, склонившись над стиральной доской, ее когда-то прекрасные волосы стали блеклыми и безжизненными. Ева рассказывала ей о только что увиденном кинофильме – «Оклеветанная» с Мирной Лой – и о прекрасной девушке из богатой семьи, носившей красивые наряды. Но мать прервала ее на середине фразы.

– Выше головы не прыгнешь. Тебе бы лучше это запомнить.

И Ева помнила. Но только для того, чтобы доказать, что мать неправа.

– Оно совершенно, – закончил за нее мистер Данек.

Ева кивнула.

– Как вы считаете, стоит надеть какую-нибудь бижутерию, ожерелье или сережки? Чтобы придать платью блеска?

Мистер Данек покачал головой.

– Нет. Пестрые украшения теперь не в моде, дорогая. Поверь мне, это платье, твое лицо и твоя фигура – все, что тебе нужно. Люди подумают, что ты принцесса. Сегодня в Лондоне со всеми этими правительствами в изгнании только начни говорить с иностранным акцентом, сразу всех одурачишь.

Ева рассмеялась.

– Это я могу. По акцентам я настоящий специалист, мистер Данек. – Она изобразила его собственное произношение настолько точно, что он откинул голову и засмеялся.

– Да, дорогая. Ты – молодец. Ты, должно быть, хороший слушатель.

Ева кивнула с серьезным видом.

– О да. Я всегда слушаю – в автобусе, в театре и других девушек мадам Луштак. Одетта говорит, что мой французский лучше ее!

Мистер Данек снова засмеялся и принялся убирать косметику.

– С твоего позволения я передам тебя в умелые руки миссис Уильямс. У меня есть бутылка холодного шампанского к приходу твоего джентльмена. Небольшой бокал поможет тебе успокоить нервы.

Ева хотела сказать, что она не нервничает из-за официального знакомства с сестрой Грэма, или притвориться, что она вполне комфортно себя ощущает в высшем обществе, и что никто точно не догадается об ее истинном происхождении. Но это было бы ложью. Она весь день не могла проглотить ни куска, и даже мысль о шампанском вызывала у нее тошноту.

– Благодарю вас, мистер Данек.

В ответ он склонил голову и удалился.

– Думаю, я готова, – произнесла Ева на удивление спокойным голосом.

– Кроме этого.

Миссис Уильямс протянула ей меховую накидку.

– И сумочки, – добавила Ева, поднимая сумочку Прешес.

Миссис Уильямс проводила ее до двери.

– Я приду завтра рано утром, еще до мадам Луштак. Пожалуйста, не опаздывай и верни платье с накидкой вовремя.

– Не волнуйтесь, я приду.

Очень аккуратно Ева прошла по коридору до двери в шоу-рум и открыла ее. Горело всего несколько ламп, и, судя по всему, все ушли. Она подавила свою досаду и вошла в комнату, закрыв за собой дверь.

– «Она идет во всей красе, светла, как ночь ее страны» [10].

Ева повернулась на звук голоса Грэма. Трепет от его присутствия омрачила лишь мысль о том, что ей следовало знать поэму, которую он процитировал. Образованная дочь врача из Девона точно бы знала. А он замолчал, словно ждал, что она закончит четверостишие.

– Грэм, – произнесла она вместо этого. Быстро подойдя к нему, она крепко поцеловала его.

– Любимая, – прошептал он. – Какое очаровательное приветствие.

– Я скучала. – Ева подошла еще ближе и снова поцеловала его. – Прошел уже целый день.

Его руки скользнули ей за спину, теплые пальцы легли на ее обнаженную кожу. Он глубоко вздохнул, а затем слегка отстранился от нее.

– Может, бокал шампанского? Иначе я сомневаюсь, что мы доберемся до приема, и София огорчится.

– Что ты ей рассказал обо мне? – спросила Ева.

Он, казалось, удивился вопросу.

– Как что? Правду, конечно.

– Правду? – переспросила она. Во рту внезапно пересохло.

– Да, любимая. Тебе нечего стыдиться. Она тебя, кстати, помнит. С того дня, когда ты демонстрировала наряды ей и нашей матери. Она подумала, что ты очаровательна. А еще она находит достойным восхищения то, что ты сама пробилась в жизнь после такой трагедии. Быть «бельевой прищепкой» в доме мод с хорошей репутацией – достойно уважения. – Он взял ее ладони в свои. – Наша мать не столь прогрессивно мыслит, но она поменяет свое мнение, уверен. Я могу быть весьма убедителен.

Он улыбнулся, и Ева ответила ему улыбкой, но губы ее дрожали. В этот момент она чуть не рассказала ему всю правду. Но она не хотела портить такой момент. И еще она уверенно могла сказать, что уж если миссис Сейнт-Джон считала дочь врача, ставшую моделью, неподходящей партией для сына, то страшно представить, что произошло бы, узнай она правду. Грэм потянулся к открытой бутылке на маленьком столике и налил шампанское в два предусмотрительно подготовленных бокала. Один он протянул Еве, не отрывая от нее глаз.

– Ты выглядишь просто потрясающе, Ева. Полагаю, остальные дамы могли бы одеться в рубища, и никто из джентльменов этого не заметит.

Она отпила из своего бокала и улыбнулась.

– Меня интересует внимание только одного джентльмена. А он и сам выглядит сегодня превосходно. – Она остановила свой взгляд на сшитом на заказ черном смокинге Грэма, который облегал его стройное тело и подчеркивал широкие плечи; на черном галстуке-бабочке и белой с вкраплениями золота сорочке с отложным воротником, оттеняющей его загар. – И смотрится довольно экзотично – как Эррол Флинн в «Капитане Бладе».

Он наклонился и поцеловал ее; его губы вкуса шампанского не сразу оторвались от ее губ.

– Что это за пьянящий аромат?

– «Вол де Нуи». – Ее внезапно осипший голос, казалось, принадлежал не ей, а кому-то еще. Покупая босоножки, она прошла мимо стойки, за которой продавщица предлагала подушиться на пробу. Ева знала, что эти духи ей просто необходимы, но она не могла позволить себе купить их. Поэтому по пути к Дому Луштак она остановилась у «Селфриджиз» побрызгаться духами из бутылочки-пробника.

– Это означает «Ночной полет», – сообщила она, заранее выяснив у Одетты перевод и попрактиковав произношение – которое, по словам Одетты, было безупречным. – Из книги Антуана де Сент-Экзюпери о тяге человека к приключениям и преодолению невзгод.

Продавщица рассказала ей об этом еще до того, как поняла, что Ева – клиент неденежный, и быстро ушла помогать одетой в норковую шубу покупательнице.

Грэм поцеловал Еву за ухом, куда она нанесла изрядную порцию духов; она почувствовала, как участился ее пульс.

– Так значит, у тебя есть тяга к приключениям и жажда преодоления невзгод?