Последний вечер в Лондоне

Я нажала кнопку ответа.

– Алло?

– Привет, моя милая Мэдди. Это тетя Кэсси. Есть у тебя минутка?

Я взглянула на нераспакованные коробки на кровати и на полу.

– Конечно, только давай я переключу тебя на громкую связь.

Я включила громкую связь и положила телефон на туалетный столик.

– Как дела?

Сосредоточившись на большой коробке, стоявшей на кровати, я просунула палец под клейкую ленту и начала отдирать ее.

– А, как обычно – ношусь, как курица с отрубленной головой. Рекламное агентство процветает, и я наняла еще несколько человек, так что теперь мне не приходится так много путешествовать и по большей части я могу работать из дома. Кстати, твой дядя Сэм и двоюродные братик с сестренкой, Сьюзи и Сэм-младший, передают тебе привет.

– Передай им обратный, – сказала я, чувствуя, как звук ее голоса наполняет меня теплом. Хоть я и познакомилась с сестрой моей матери, когда мне исполнилось четырнадцать, за прошедшие с тех пор годы тетя Кэсси с лихвой компенсировала упущенное время.

Раскрыв клапаны коробки, я обнаружила аккуратно сложенную одежду. Прикоснувшись к ней, я ощутила кончиками пальцев мягкую шелковую тафту и выудила платье полуночно-синего цвета; когда я поднесла его к свету, ткань из темно-синей превратилась в черную. Я протянула руку за вешалкой, висящей на одной из стоек.

– А раз уж ты никак не соизволишь взять телефон и позвонить своей сестре, то я звоню за нее. – Я расслышала улыбку в ее голосе. – Она помолвлена!

Я уронила платье.

– Но ей всего девятнадцать! Она еще слишком маленькая!

Голос Кэсси звучал ласково и успокаивающе – ей пришлось заново учиться этому, когда она вернулась домой из Нью-Йорка почти пятнадцать лет назад.

– Они с Тайлером встречаются с начала старших классов. У них обоих есть головы на плечах, и они серьезно настроены получить дипломы. У них хорошие отметки в Университете Джорджии, и они собираются поступать на юридический факультет, если тебе от этого будет легче. И, как Нокси постоянно всем напоминает, твоя мама была в том же возрасте, когда вышла за твоего отца. Не говоря о том, что вы с Робом Кэмпбеллом были помолвлены в девятнадцать.

Я подняла с пола платье и повесила его на место.

– Это случилось сто лет назад, когда я была молодой и глупой. – Я снова ощутила покалывание в глазах и сглотнула появившийся в горле ком, притворившись, что совершенно забыла о своей злосчастной помолвке.

– Так почему она звонит не мне, а тебе? Я же говорила ей звонить мне, если это важно.

Колин появился с очередной ношей, поставил ее рядом с другой коробкой и снова ушел. Потянувшись за следующим платьем, я услышала, как Кэсси выдохнула в трубку.

– Нокси сказала, что она писала тебе почти целых два дня и решила, что ты избегаешь ее, поэтому она и попросила меня позвонить. У нее была к тебе просьба, и она подумала, что у меня больше шансов получить от тебя положительный ответ. Потому что я вроде бы как командирша.

Я попыталась улыбнуться и пошутить по поводу правоты сестры, но страх выбил из меня дух, и теперь мне не хватало воздуха.

– Она хочет отпраздновать свадьбу на Рождество. Это любимое время года твоей мамы, и раз уж Нокси выходит замуж первой, она подумала, что это вполне логично.

– Ну да. Конечно. – Я подождала, когда страх уйдет, но он все звенел у меня в голове, словно ночной кошмар.

– Ну отлично, что ты «за». Потому что есть еще кое-что.

– Это из-за таксидермии? Скажи Нокси, что это всего на год.

В ее голосе послышалась улыбка.

– Нет. Кстати, это довольно забавно, хотя Нокси теперь боится открывать свою почту. Нет, кое-что другое.

Я крепко зажмурилась, ожидая взрыва.

– Она хочет, чтобы ты стала ее свидетельницей, а это означает, что ты должна приехать домой. Она говорит, что ты можешь остаться на пару дней: на репетицию и на торжество с приемом, но она будет рада, если ты погостишь подольше. Мы все будем рады, Мэдди. Ты три года не была дома.

Я хотела возразить, что не настолько долго, но знала, что настолько. Знала так же хорошо, как и то, что каждый декабрь моя семья клала рождественские игрушки и пуансетии маме на могилу. И как они ждали наступающего следом января, чтобы отпраздновать день рождения Гарри с месячным опозданием. Это Кэсси придумала разделить оба события, чтобы день рождения младшего из Уорнеров не оставался в тени.

Стук по полу у кровати возвестил о возвращении Колина.

– Не уверена, что смогу, – сказала я, вывешивая жакет с шалевым воротником и большими пуговицами. – У меня очень непредсказуемый рабочий график.

– Мэдисон Уорнер. – Тон моей тети и использование моего полного имени напомнил мне, почему мы называли ее командиршей и почему Нокси попросила позвонить именно ее. – Мы вообще-то говорим о твоей семье. Твоя младшая сестренка, которая всегда равнялась на тебя и которая тебя любит, просит тебя приехать на ее помолвку. Это не такая уж большая просьба, и она должна быть на первом месте.

Я закрыла глаза, но их тут же пришлось открыть, чтобы избавиться от образа кухонного стола, за которым сидели мы все, от образа магнолии перед старым домом, где родилась и выросла наша мать. От образа вечерней ловли светлячков на заднем дворе и банок с арахисовой пастой, на которых наклеены наши имена.

– Дай мне время подумать.

Тетя Кэсси вздохнула.

– Хорошо. Позвоню тебе завтра. Но, как говорит твой дядя, ответ тут может быть только один, и другого я не приму.

Я открыла было рот, чтобы сказать, что она лишает меня выбора, но она заговорила снова.

– Как твои менструальные циклы?

Звук отрывающейся от картона клейкой ленты заставил меня обратить внимание на стоящего рядом Колина.

– Тетя Кэсси! Ты на громкой связи, и я тут не одна. Мы можем обсудить это в другой раз?

– Мэдди, тут нечего стыдиться. Ты девочка, а у всех девочек бывает менструация. Это жизненный факт. И ты больше кого бы то ни было должна знать, почему так важно быть внимательной к своему телу.

Колин выкладывал одежду из коробки и не смотрел на меня, но у него были уши, и они приобрели любопытный оттенок розового.

– Ну хватит, тетя Кэсси. Давай попозже об этом поговорим, хорошо? Завтра, когда ты мне позвонишь.

– Конечно. Есть еще кое-что. Сэм был на медицинской конференции в Атланте и столкнулся с доктором Грей. Она упомянула, что в ее отделение от твоего врача в Нью-Йорке пришли какие-то твои анализы, но на ее предложение записаться на прием она ответа так и не получила, и поэтому она начала беспокоиться. Что происходит?

Меня удручала близость Колина.

– Да ничего серьезного, просто анализы крови. Я хотела, чтобы доктор Грей посмотрела их. Ничего страшного.

Я буквально слышала, как мозги Кэсси работают в паузе перед ответом.

– Ну хорошо. Ты сможешь записаться к ней на прием, когда приедешь на помолвку к Нокси. Если ты, конечно, уже не сходила к своему врачу в Нью-Йорке. Хотя я понимаю, почему ты хочешь увидеться именно с доктором Грей. Она через многое прошла с нами, правда?

В телефоне раздался громкий визг, после чего моя пятнадцатилетняя племянница закричала на своего одиннадцатилетнего брата: «Отдай, Сэм-младший! Он мой!» Хлопнула дверь, а затем, еще громче, Сьюзи закричала: «Ты как вошь – никак не прибьешь!»

Я сделала ошибку, когда подняла глаза и увидела взгляд Колина и его вздернутые вверх брови.

– Так, – спокойно проговорила Кэсси. – Я лучше положу трубку, пока тут не началась третья мировая, и пойду посмотрю, что там задумали эти два хулигана, которым я подарила жизнь. Наберу тебя завтра. Люблю тебя.

– И я тебя, – проговорила я, но она уже отключилась. Колин продолжил вытаскивать одежду из коробки, а я все смотрела на телефон и старалась придумать какое-нибудь объяснение нашему разговору.

– Извините.

Я подняла взгляд и с облегчением увидела, что в дверях появилась Лаура.

– Обед готов.

– Прекрасно, – сказала я, – потому что я готова проглотить целую лошадь. – Я подняла глаза: они оба смотрели на меня со странным выражением на лицах. – Простите. Это присказка моего дяди Сэма, которую тетя Кэсси просила меня не повторять.

Лаура улыбнулась.

– Пойду скажу мисс Дюбо, что ты пришла.

Покраснев, я постаралась сообразить, сколько из нашей беседы Колин на самом деле услышал, когда он сказал:

– Интересно, стоит ли мне гуглить слово «вошь» и искать какое-то иное значение, или я все правильно понял?

Я уткнулась в коробку, но недостаточно быстро, чтобы скрыть смешок, сорвавшийся с моих губ. Опустив на кровать очередной ворох одежды, я поймала уголком глаза какой-то блик. Та самая сумочка в форме коробки, которую я обнаружила накануне. Я стянула ее с вешалки и подняла перед собой.

– Смотри, что я нашла. Может, мне ее взять, чтобы начать разговор?

– Конечно, – ответил Колин. – Моя мама вообще-то собрала целую коробку сумочек. Я оставил их в таунхаусе, не думал, что они нам понадобятся. Если Арабелле потребуется больше, мы выясним, где они лежат.

Я кивнула и накинула ручку себе на запястье, обратив внимание на небольшой ремонт: нити веревки скрепляли почти незаметные стежки. Я показала это Колину.

– Эта повреждена, и ее могут не взять на выставку. Будет очень жаль. Она такая красивая и необычная.

– Может, история о том, как она сломалась, сделает ее интересной для демонстрации?

– Именно так, – проговорила я, пораженная его способностью размышлять как писатель.

Мы прошли по коридору в сторону комнат Прешес, остановившись лишь на секунду, чтобы я достала карандаш и блокнот. В плане конспектирования я была консервативна – обожала скрип карандаша по бумаге. Оливер встретил нас в дверях рычанием, пока не увидел Колина, который сгреб его в охапку, видимо, для того, чтобы уберечь мои лодыжки.

– Привет, бабушка, – поприветствовал Колин. – Мы пришли.

Вышла Лаура, поприветствовала нас и забрала собачку.

– Мисс Дюбо на балконе.

Прешес встречала нас за круглым столом кованого железа, одетая в шелковые домашние брюки персикового цвета и тунику с длинными рукавами той же расцветки. Несмотря на то, что стол стоял в тени, она надела соломенную шляпу с огромными полями и ленточкой персикового тона на тулье. Ее глаза скрывали большие солнечные очки. Она походила на кинозвезду из гламурной эпохи старого Голливуда. Я подождала, пока Колин расцелует ее, а затем приветственно протянула руку ей.

– Глупости, – проговорила она, подставляя щеку для поцелуя. – Мы же родственники, помнишь?

– Конечно.

Я наклонилась поцеловать ее, снова заметив пепельный оттенок ее кожи под макияжем.

– У нас есть сэндвичи с соусом «пименто» на пшеничном хлебе с отрезанной корочкой. – Она с заговорщицким видом наклонилась вперед. – Лаура нашла рецепт в «Южной жизни». Они не так плохи, но и близко не стоят с теми, что раньше готовила моя мама.

Я села на стул, который выдвинул мне Колин, прежде чем сам расположился напротив Прешес, и положила блокнот на колени. Не зная, куда деть сумочку, я аккуратно поставила ее на стол.

Улыбка Прешес поблекла. Ее персиковые губы приоткрылись, но с них не сорвалось ни звука; унизанная кольцами рука легла на грудь.

– Вы в порядке? – спросила я с тревогой.

Колин привстал, но она махнула рукой.

– Со мной все отлично. Я просто немного удивлена, вот и все. Она вызвала много воспоминаний. – Она погладила бархат, нежно потеребила один из вышитых листьев, а затем снова разгладила его пальцем. – Разве ты иногда не хочешь, чтобы вещи могли говорить?

– Хочу.

Я подумала об одежде моей мамы, которая долгие годы провисела в шкафу, прежде чем тетя Кэсси убедила моего папу позволить ей вывезти ее.

– Я так и подумала, – тихо произнесла Прешес. Подняв сумочку, она слегка встряхнула ее. – Интересно, не осталась ли там моя пудреница.

Она подвинула сумочку поближе и неловко попыталась отомкнуть защелку из горного хрусталя.

– Я могу помочь? – спросила я.

Поджав губы, она пристально посмотрела на упрямую защелку, словно хотела открыть ее одной лишь силой мысли. Наконец Прешес кивнула, признав свое поражение. Я крутила и вертела в руках пряжку, пока та не раскрылась, щелкнув. Крышка откинулась, и, дождавшись одобрительного кивка от Прешес, я просунула ладонь вглубь сумочки и выудила тонкую прямоугольную коробочку из серебра, потемневшего до тускло-бронзового цвета.

– Думаю, это портсигар. – Я нажала на узкую кнопочку с краю, и коробочка раскрылась. Еле уловимый аромат табака исчез, едва достигнув моих ноздрей. Одна-единственная сигарета, усохшая и пожелтевшая, наискосок лежала на дне. Я повернула портсигар набок, но прилипшая к своей темнице сигарета не выкатилась.

– Бабушка, ты курила? – спросил Колин, наблюдая, как я перевернула портсигар, чтобы мы смогли увидеть причудливый орнамент на серебре.

– Нет. – Одинокое слово прозвучало так, словно его протащили по наждачной бумаге. – Это не мое. Он принадлежал подруге.

Она сглотнула.

– Подруге? – переспросила я, подталкивая Прешес к продолжению рассказа.

– Да. Другой модели. Мы утратили связь. Это произошло во время войны, видишь ли. Так легко было утратить связь с друзьями.

Ее рука потянулась к сумочке, и я положила портсигар ей на ладонь. Прешес аккуратно захлопнула его. Ее пальцы неторопливо прошлись по тусклому пятну на крышке, немного приоткрыв рельефную эмблему в центре. Она походила на какое-то насекомое. Коробочка выскользнула из рук Прешес и со стуком упала на стол. Я поймала взгляд Колина, а потом посмотрела снова на Прешес и протянула ладонь к портсигару.

– Вы позволите? – спросила я.

Она колебалась всего мгновение, после чего кивнула. Я подняла коробочку, а затем большими пальцами стала оттирать символику, ощутив себя археологом, когда стала проявляться фигура пчелы. Теперь я могла разглядеть тщательно выгравированные линии полупрозрачных крыльев и полосатого тельца, пушистые сегменты лапок, пару небольших усиков. Изучив насекомое, я перевернула коробочку, стараясь найти объяснение. Было в этой гравировке что-то столь нарочитое, столь продуманное, что я хотела, чтобы она оказалась не просто украшением.

Я снова потерла тусклое пятно большими пальцами, приоткрыв фирменный символ английского фунта в одном углу и строку крошечных слов по нижнему краю. NIL CREDAM ET OMNIA CAVEBO. Я знала достаточно, чтобы определить, что это латынь. Но не пройдя курса латыни ни в Уолтонской средней школе (и я почему-то сомневалась, что он там вообще имелся), ни в колледже, я понятия не имела, что это означало.

Я выставила портсигар перед собой, чтобы Колин и Прешес смогли увидеть надпись.

– Кто-нибудь знает, что это значит?

Колин кивнул.

– Дай мне минутку. – Он молча прочитал слова, двигая глазами слева направо, а затем в обратном направлении. – Это старая латинская поговорка, которую я когда-то в школе читал. Если примерно перевести, думаю, это означает: «Я ничему не верю и буду защищаться от всего».

Прешес подалась вперед, взяла в руки тонкую коробочку и крепко сжала ее.

– Предай сама, прежде чем предали тебя.

– И это принадлежало вашей подруге? – спросила я.

Прешес сняла очки: бледные пальцы дрожали, а голубые глаза казались яркими пятнами на фоне белизны ее кожи. Она медленно кивнула.

– Ее звали Ева. Именно она мне и рассказала, что это означает. – Ее губ коснулась тень улыбки и тут же исчезла. – Мы были как сестры. – Она опустила глаза, изучая пчелу на портсигаре.

Предай сама, прежде чем предали тебя. Эти слова крутились у меня в голове. Интересно, что же они значили? И почему эта Ева выгравировала их на своем портсигаре? Меня осенило.

– Прешес, Ева ведь все еще может быть жива. А раз вы обе были моделями, я бы с радостью взяла интервью для статьи у вас обеих. У нее ведь может сохраниться и ее собственная коллекция одежды! Хотите, чтобы я нашла ее?

Глаза Прешес затуманились, но не из-за слез. Казалось, какие-то давние воспоминания пытались вернуться, а она закрывала ставни, чтобы не видеть их.

– То, что человек пропал, еще не значит, что он хочет, чтобы его нашли.

Колин подался вперед.

– Но вы же были как сестры. Разве ты не хочешь снова увидеть ее?

– Это было бы интересно, – добавила я. – Две подруги обсуждают моду во время войны и на протяжении десятилетий.

Прешес посмотрела мне в глаза; в ее собственных глазах, словно неуловимые призраки, промелькнули тени.

– Да, Мэдди. Ты права. – Она сделала глубокий вдох. – И мне кажется, ты именно тот человек. Чтобы найти Еву. Чтобы рассказать наши истории. Для наших семей. Ты понимаешь, верно?

Я кивнула, потому что действительно понимала. Истории, которые передавались из поколения в поколение, служили краеугольным камнем традиций семьи южан. И будет правильно, что я как кровная родственница – пусть и весьма далекая – расскажу ее историю.

– И даже если я не смогу разыскать Еву, вы сможете включить ее в свою историю, и так она останется в памяти.

– И так она останется в памяти, – повторила Прешес. Улыбка коснулась ее окрашенных в персиковый цвет губ. – Мне это нравится. Очень нравится.

Несмотря на уверенность в ее словах, я все еще видела тени в ее глазах. Горе – как призрак.

– Хорошо, – проговорила я. – Сегодня и начну.

Колин наклонился вперед.

– А как ее фамилия?

– Попробую вспомнить. Это было так давно. – Прешес положила ладони на край стола. – Я себя плохо чувствую. С вашего позволения, я прилягу. – Колин отодвинул ее стул и помог ей встать. Она одарила меня неуверенной улыбкой. – Я попрошу Лауру упаковать вам сэндвичи с «пименто», чтобы вы могли устроить пикник в Риджентс-Парк. Сады Королевы Марии просто очаровательны в это время года. Было бы обидно потратить напрасно такой прекрасный денек. Я дам тебе знать, когда буду готова к следующей беседе. Может быть, вечером или завтра утром. Но у тебя для вдохновения есть все эти наряды. Выбери тот, который тебе покажется наиболее интересным, с него и начнем.

Тоже поднявшись, я встретилась с Колином взглядами, но он лишь коротко покачал головой, провожая Прешес в комнату. Я взяла портсигар, чтобы положить его в сумочку, и заметила ярлык, вышитый на атласной подкладке. Прочитать написанное было сложно, но стежки когда-то сделали золотой нитью, и солнечный свет выхватил буквы:

ДОМ ЛУШТАК, ЛОНДОН

Я застегнула пряжку, а в голове эхом прозвучали слова Прешес. То, что человек пропал, еще не значит, что он хочет, чтобы его нашли.

Скользнув взглядом по крышам террасных домов в сторону парка, я постаралась представить, как с неба падают бомбы, а воздух наполняют пламя и осколки. И не смогла. Двойственные образы были слишком несовместимы, словно песок и море.

Я внесла сумочку в дом и закрыла за собой дверь балкона, размышляя, почему Ева, где бы она ни была, решила остаться пропавшей.

Глава 7

Лондон

март 1939 года

Ева остановилась перевести дыхание у дверей кафе «Хорват»: она переводила взгляд с нарисованных на стекле витрины букв, рекламирующих «Завтраки рабочего», «Хорликс» и «Боврил», на свое отражение. Она опаздывала на встречу с мистером Данеком, но ей не терпелось показать ему свой новый образ и получить одобрение по поводу шикарного наряда, на который она потратила почти всю свою зарплату. Это было глупо, она понимала. Но наряд был ее вкладом в будущее. Если она хотела повысить собственный статус в обществе, ей было необходимо приодеться для своей новой роли.

Она вошла. Снимая пальто, она заметила, что в кафе что-то изменилось, а разговоры на беглом чешском внезапно прервались и растворились, словно тайна, в клубах сигаретного дыма, висевшего над небольшими столиками.

Затем из-за непрозрачной стеклянной барной стойки кто-то выкрикнул заказ на английском, и все снова стало как обычно. Почти. Ева выбросила из головы ощущение, что она что-то прервала, желая как можно скорее поделиться подробностями последних двух недель с мистером Данеком.

– Ева.

Она повернулась на оклик. Расправив плечи, она двинулась к столику в дальней части кафе, аккуратно вышагивая в своих новых замшевых туфлях и ощущая на себе взгляды всех посетителей. Она чувствовала внимание людей по пути на остановку, от остановки и в автобусе. Как мужчины, так и женщины смотрели на нее так, словно она какой-нибудь приз, который нужно выиграть. Или мечта, которую нужно воплотить.

И она была и тем, и другим. Она была леди Блейкни из фильма «Алый первоцвет», предметом зависти. Умной и красивой женщиной, вызывающей у всех восхищение; женщиной, способной привлечь внимание интеллигентного и благородного мужчины со средствами.

При ее появлении мистер Данек встал с места, преисполненный искренним восхищением. Слишком высоко витая в облаках эйфории и не насторожившись поэтому от приглушенных голосов в кафе или от мятой газеты на столе, Ева покружилась, щеголяя шикарным светло-голубым костюмом-двойкой. Превосходно скроенный, он идеально сидел на ней; очаровательный красный бант на кармане и точно такой же слева на груди облегчали однотонность цвета. Фетровая шляпка с загнутыми краями и пальто под стать ей, небрежно перекинутое через руку, создавали ощущение, что Ева нарядилась для чаепития в королевском дворце. Лайковые перчатки и сумочка Прешес послужили – со слов самой Прешес – восклицательным знаком в конце предложения. И, поворачиваясь еще раз, Ева совершенно точно понимала, что Прешес имела в виду.

– Ты выглядишь сногсшибательно, – проговорил мистер Данек, выдвигая ей стул. – Но, надеюсь, ты оставила немного денег на еду.

Ева рассмеялась, но мистер Данек не поддержал ее. В этот момент она и заметила за столом другого мужчину, почти скрытого завесой табачного дыма. С круглого, красного от оспин лица на нее смотрели, не отрываясь, два темных глаза. Сшитый на заказ пиджак идеально сидел на широких плечах и крупных, мускулистых руках мужчины. Он не поднялся при ее приближении, а в его взгляде читался лишь легкий интерес, словно перед ним ползла ничтожная букашка.

– Ева, это еще один мой соотечественник, Иржи Земан.

Незнакомец посмотрел на нее. В его взгляде не читалось ни угрозы, ни дружелюбия. Руки он не подал.

– Ева Харлоу, – проговорила Ева с натянутой улыбкой.

– Приятно познакомиться с вами. – Голос Иржи оказался тоньше, чем она ожидала. Он подвинул стул, освобождая место. – Антон мне о вас рассказывал.

Ева, не произнеся ни слова, снова улыбнулась и принялась сосредоточенно расправлять юбку на стуле, не желая признаваться себе в том, что ей-то мистер Данек ни разу не говорил про него.

Мистер Данек выкрикнул что-то на чешском бармену, и на столе перед Евой появилась чашка дымящегося кофе.

– Я бы сделал комплимент твоему макияжу, – проговорил он, – но мне кажется, лицо у тебя сияет от чего-то другого.

– Я влюбилась, – сообщила Ева чуть громче, чем хотела. Конечно же, она не собиралась сообщать об этом в присутствии незнакомца. Но ее это не волновало. Впервые в жизни она поняла, из-за чего возникала вся эта суматоха в кинофильмах, которые она смотрела в кинотеатрах.

Иржи ничего не сказал, а лишь продолжал смотреть на нее со странной улыбкой. Мистер Данек откинулся на стуле и поднес сигарету к губам. У него красивые руки, подумала Ева. Впервые она заметила их, когда он наносил макияж одной из моделей. Это были руки пианиста или художника. Однажды она сказала ему об этом, а он окинул ее таким грустным взглядом, что она тут же пожалела, что не промолчала. И только спустя какое-то время, когда они собирали наборы для макияжа, он сказал ей, что учился музыке в Карловом университете в Праге, но был вынужден забросить и фортепиано, и свои амбиции, когда умерла его жена. Оставшись один, он перебрался в Англию. Когда Ева спросила, почему, он ответил, что уехал, пока еще мог выбирать.

– А-а-а, – протянул мистер Данек. – Теперь понятно, почему ты так мило зарделась. – Его лицо помрачнело. – Приятно осознавать, что любовь еще существует в наши дни, когда по всему миру творятся такие ужасные вещи.

Теперь Ева заметила измятый экземпляр «Дейли Миррор» на столе. Она развернула его и прочитала набранный жирным шрифтом заголовок: «ГИТЛЕР ПРИБЫВАЕТ В ПРАГУ». Она снова подняла глаза на мистера Данека, жалея, что обращала внимание на дикторов Би-би-си только для того, чтобы скопировать их произношение. Не то чтобы она не интересовалась событиями в мире; она интересовалась. Просто все это казалось таким далеким от того счастья, которое она испытывала впервые в жизни. Ева указала пальцем в строку вводного абзаца.

– Тут говорится, что вторжение было бескровным.

Внезапно из-за соседнего столика поднялся невысокий темноволосый мужчина.

– Бескровным? – Он шумно выдохнул. С сильным, как у мистера Данека, акцентом, он произнес: – Попомните мои слова – это лишь начало. – Он ткнул в сторону Евы коротким пальцем. – Ваш Чемберлен и его Мюнхенское соглашение, которые говорят, что отдать Судетскую область Гитлеру – это «мир для нашего времени». – Он брезгливо помотал головой. – Все, что он сделал, – это скормил тирану небольшую часть моей страны, и от этого тиран захотел еще больше. Теперь он забрал всю Чехословакию и все еще голоден. Кто следующий, а? Посмотрите, что он сделал с Австрией, как евреев повыкидывали с их должностей, а их синагоги и дома сожгли. Он намеревается поглотить всю Европу, пока в ней не останется ни одного еврея.