Земные пришельцы. Книга первая. Не выходя из дома

Александр Гайворонский

Земные пришельцы. Книга первая. Не выходя из дома

Природа слепа, когда наделяет того или иного человека редкостным даром. Награда ее избранника может оказаться оружием против других людей, против всего общества. Но действия человека, противопоставившего себя собратьям, загоревшегося жаждой власти, неминуемо обречены на провал. Сама Природа изыскивает средства, чтобы исправить свою ошибку: или руками людей, или иными способами, неподдающимися, порой, разумению и подчиняющимися каким-то тайным, на первый взгляд, законам… Будто неведомый Страж стоит на чеку и, принимая иногда фантастические формы, карает за содеянное зло…

Глава 1

«101000 г. Москва, Главпочтамт, абонементный ящик №764.

Комиссия по АЯ при ВСНТО.

Уважаемые товарищи!

(Не знаю, как обратиться к Вам, первый раз пишу подобное письмо).

Рискую стать отнесенной Вами к разряду сумасшедших, но не написать не могу, не имею права. То, что случилось со мной, точнее, со мной и моим мужем, счастлива была бы счесть бредом, но это невозможно.

Четыре дня назад, в ночь с 19 на 20 мая я случайно (случайно ли?) проснулась и увидела в зале через раскрытую дверь (мы находились, естественно в спальне; муж спал рядом) огромный, тускло светящийся шар.

Я не успела вскрикнуть, хотя желание такое было непреодолимо, потому что оцепенела. Да, именно оцепенела – не могла шевельнуться, крикнуть, даже закрыть глаза или просто отвести взгляд. Мне показалось, что это… будто мой взор запечатлел начальный момент какого то взрыва в квартире, мгновение, растянутое в моем угасающем сознании… Однако я слышала спокойное дыхание мужа – значит время шло. Шар не двигался. Он занимал почти всю комнату. Его диаметр был около двух с половиной метров (помню, что он почти касался люстры, до которой от пола именно столько).

Вдруг шар начал мигать. Знаете, будто отслужившая свой срок люминесцентная лампа. Мне показалось, что, мигая, этот шар становился на некоторые мгновения плоским круглым экраном: то шар, то экран, то снова шар. Когда в очередной раз шар стал экраном он внезапно сплошь покрылся массой темных крапинок, которые как-то странно двигались, дробились на более мелкие, равномерно распределяясь по всему экрану. Через несколько секунд движение прекратилось, и экран представил собой будто покрытый из пульверизатора темной краской диск. Затем в самом центре темные крапинки начали пульсировать и хаотично, на первый взгляд, перемещаться. И вдруг я заметила, что черные точки движутся, оказывается, в строго определенных направлениях, где-то сгущаясь, где-то разряжаясь, постепенно формируя буквы. Да! Именно буквы!

Когда движение прекратилось, я без труда смогла различить два слова, выстроенных из сотен точек. Я не способна была в этот момент удивляться, надпись прочла чисто механически, и странно, что я запомнила до самых мельчайших подробностей, как она выглядела. Буквы были ровными, с идеально выдержанными интервалами между собой, и вообще надпись выглядела, как напечатанная, но она представляла собой несуразную смесь букв, принадлежащих двум разным алфавитам – русскому и латинскому, причем некоторые буквы оказались перевернутыми. Однако, смысл написанного дошел до меня мгновенно. Вот, что я увидела на экране: ЦIВILISАЦIЯ GIБЕLЭкран с надписью будто застыл на минуту, потом снова стал ритмично пульсировать. Я почувствовала сильнейшую головную боль, пульсирующую синхронно со словами. Мною овладел неописуемый страх…

Изображение исчезло внезапно вместе с головной болью. Снова было ощущение шара: круглого, выпуклого, объемного. И когда от него отделились две тени, похожие на силуэты людей, я почти лишилась рассудка… С новой силой пыталась кричать, дотянуться локтем до мужа, лежавшего в сантиметре от меня и ничего не подозревавшего.

Я не могу описать Вам свой ужас и не могу объяснить, почему разум не покинул меня, когда эти два силуэта приблизились к нашей постели и я увидела двух существ, лишь отдаленно напоминающих людей.

Пишу письмо единым духом, и потому не могу сдерживать своих эмоций. Знаю, что дважды не напишу этих строк, и даже не стану их перечитывать. Примите мое письмо таковым, каким оно сейчас получится. Простите меня за отступление. Я успокаиваю себя.

С того момента, когда я сумела различить их черты, помню, что неистово молила бога лишить меня сознания, только бы не видеть ничего, не слышать, не знать, не сознавать своего бессилия… Оговорюсь, что рассмотреть их у меня была возможность лишь в тот момент, когда их приближающиеся фигуры попали в поле моего прямого взора, направленного на шар. Повторяю, что владеть глазами я не могла. Все остальное видела боковым зрением.

ОНИ были светло-серого цвета, маленького роста – около полутора метров. Относительно большая круглая голова без волос, плавно переходящая в тонкую шею. Плечи и все тело узкие, ноги тонкие, короткие, а руки, напротив, почти касались пола, или что-то было у них в руках – точно сказать не могу. Не могу сказать и была ли на них одежда. Глаза как дыры, черные, крупные, в нижней части лица, близко посаженные, и какое-то подобие рта и носа в виде одного маленького отверстия чуть ниже глаз.

Я сама удивляюсь, насколько четко запечатлелась их внешность за короткое мгновенье. Попробовала нарисовать их. К сожалению, я не художник, но, по-моему, похоже.

Дальнейшее как в тумане. ОНИ нагнулись над моими ногами. Ощутила прикосновение к правой стопе чего-то влажного, щекочущего. Потом ОНИ удалились к шару и исчезли за ним. Снова был эффект превращения шара в экран, мелькнула прежняя надпись, но уже с какими-то цифрами ниже – я не успела их различить. Потом во весь экран дактилоскопический отпечаток человеческого пальца, тоже выстроенного из точек, но более мелких, еле различимых глазом. Я интуитивно (или еще как-то) поняла, что это именно мой отпечаток пальца правой ноги.

Через несколько секунд свободный от изображения участок экрана пришел в движение и сформировал из точек новое слово, разместившееся над отпечатком: SPASIТЕLЬ

И снова я пережила мучительную пульсацию на экране и в собственной голове, сменившуюся мельканием то первой надписи с цифрами чуть ниже, то последней с отпечатком. Наконец, изображения исчезли, экран стал гаснуть. В этот момент я вдруг вышла из оцепенения, но кричать еще не смогла; меня затрясло, и я толкнула мужа, показывая на угасающий экран-шар. Когда, проснувшись, он повернул голову в ту сторону, тут же встрепенулся, сел на постели, застыл… Он успел увидеть шар, который через секунду исчез совсем. Именно исчез, без единого звука, без следа. Нет, один единственный след все-таки остался. Когда муж пришел в себя, только спросил: «что это?», все еще сидя в напряженной позе и глядя в зал. Я поднялась. Нога и край простыни были испачканы черной жидкостью. Муж задавал мне какие-то вопросы, тормошил меня… Короче говоря, это всё. В ту ночь мы, конечно, больше не уснули. Не спали и в следующую. Выслушав, что я рассказала, муж долго искал в квартире хоть что-нибудь подобное этой черной гадости которую я быстро смыла потом с ноги, а вот с простыни нет. Нет, он верил мне. Просто старался быть беспристрастным и объективным, хотя и сам видел, как угасал и исчезал шар.

И последнее. Мне стоило больших трудов, чтобы решиться на это письмо, несмотря на настроение мужа вообще поехать самим в Москву, к вам. Дело в том, что в течение всего этого ужаса меня не оставляло и не оставляет по сей момент странное, но очень осознанное чувство страха за свою пятилетнюю дочь, которая уже неделю живет у моей мамы (здесь же, в городе). На следующий день после этой кошмарной ночи я сразу кинулась к ней, чтобы как-то найти объяснение своей тревоге, но все было нормально, дочь здорова. И даже скажу конкретнее. Это похоже на суеверие, хотя я никогда не была подвержена подобным вещам. У меня такое чувство, и оно вполне осязаемо, что если я сообщу вам свои координаты; как-то обнаружу себя до конца; если вы мною «займетесь»; если обо мне кто-то узнает, как о конкретном человеке (я могу без конца перечислять эти формулировки – настолько чувства мои материально ощутимы), то С МОЕЙ ДОЧЕРЬЮ СЛУЧИТСЯ БЕДА. Будто мне кто-то сказал об этом, предупредил, пригрозил…

А потому, пусть мое письмо будет у вас просто как дополнение ко многим подобным сигналам, которые еще появятся. Да! Что-то еще должно случиться…

Хочется, чтобы вы поверили мне, но я бессильна. Пусть несколько строк, написанные рукой моего мужа явятся как бы маленьким (хоть и наивным) доказательством, что я не сошла с ума. А я прощаюсь с вами.

С уважением. Н.С.

Моя жена никогда не была склонна фантазировать или предаваться каким-то иллюзиям. Не умела и по-ребячески дурачиться. Потому и по многим другим причинам у меня нет оснований сомневаться в ее искренности. Кроме того, я сам видел огромный бледнеющий шар в нашей квартире, испачканную в черной, еще не высохшей краске ногу своей жены. Я подтверждаю, что всё написанное выше не расходится с ее рассказом в ту злополучную ночь. Очень сожалею, что не могу уговорить ее поехать к вам. Не могу этого сделать вопреки ее воле, во всяком случае, пока.

До свиданья. Г.С.

24.05.86»

* * *

Сидя за самым дальним столом и краем уха слушая объяснение учительницы, Витёк сосредоточенно складывал обрывки какой-то записки. Смачивая языком каждый листочек, он приклеивал его к поверхности стола рядом с уже сложенными. Не только азарт разгадывания своеобразного ребуса увлекал его в тот момент, но и тот факт, что найденная в парте изорванная в клочья записка никоим образом не была похожа на свойственные школьной атмосфере послания, тем более на традиционные в его 8-м А классе дерзкие листовки, шифровки и прочую писанину.

Витёк был умным и способным парнем, одним из трех отличников класса, которых называли и сверстники, и учителя «академиками»: первые – с завистью, а иногда даже с презрением, вторые – с уважением и нескрываемой гордостью. Эту троицу всегда можно было увидеть горячо что-то обсуждающую, спорящую, и даже, ругающуюся…

Начитанный и наблюдательный Витёк сразу обнаружил, что надпись была сделана, по-видимому, левой рукой, справа налево, и потому прочесть ее было не так легко, только с помощью зеркала. Кроме того, почерк был отнюдь не школьным, а скорее принадлежал человеку взрослому, причем привыкшему делать свои записи решительно, быстро, не заботясь о том можно ли будет их потом прочесть.

Наконец, когда дело было сделано, юный криминалист с удовлетворением откинулся к спинке стула и полюбовался несколько секунд своим творением. Листок был небольшого формата, скорее всего вырванный из записной книжки, тем более, что у верхнего края стояла цифра «37», обозначавшая, по-видимому, страницу или номер листка. Витёк достал маленькое зеркальце, которое всегда носил в нагрудном кармане и приставил его к краю листка, перпендикулярно поверхности стола. Оказалось, что читать таким образом было действительно легко. Вычитанный из какого-то детектива способ оказался весьма полезным в жизни, а ведь не всегда Витькины родители одобряли запойные увлечения их сына этим жанром литературы.

По мере того, как строчка за строчкой прочитывались Витьком и переваривались его напичканным фантастикой, детективами и научно-популярной информацией умом, лицо его медленно вытягивалось. Когда последнее слово в незаконченном предложении настойчиво потребовало перевернуть страницу, Витёк сделал машинальное движение, чтобы осуществить этот привычный акт, но, осекшись, понял, что для этого придется ломать собственное творение и начинать все заново… Поэтому прежде он судорожными движениями стал выгребать из парты весь мусор, чудом сохранившийся здесь со вчерашнего дня.

– Шемяков!.. – услышал он голос учительницы.

– Извините, Мария Васильевна…, – растерянно произнес, приподнимаясь из-за стола, отвлекшийся от урока представитель тройки «академиков». Кроме обращенных в свою сторону трех десятков лиц одноклассников, он увидел вопросительные взгляды двух своих собратьев, сидевших вместе за одним из ближайших к классной доске столов. Садясь на место, Витёк сделал им успокаивающий жест рукой, давая понять, что есть кое-какая новость. В этот момент раздался звонок. Почему-то не желая пока посвящать друзей в свои таинства, он закрыл записку тетрадью и облокотился в напряженной позе на стол в ожидании коллег, зная, что они не преминут подойти.

Когда они приблизились, коренастый среднего роста Лёнька Гритшин и высокий худощавый Женька Котлин, Витёк с выражением лица, не допускающим никаких шуток и розыгрышей, тихо и умоляюще попросил:

– Мужики, срочно… пока перемена… найдите кусок стекла, небольшой – он показал руками примерные размеры. – Есть одно загадочное дело.

– Какое стекло, что ты мелешь?

– Леня, не тяни резину! Внизу, в коридоре, что в спортзал, я видел стекло разбитое, осколки так и лежат, по-моему. Подробности на следующей перемене. Тащите!..

Лёнька первый понял, что от них требуется – он всегда был более заводным и подвижным, чем его товарищи, – и кинулся из класса. Женька замешкался. Витёк одним движением руки усадил его рядом, ему не терпелось поведать о своем открытии.

– Сиди здесь и выбирай из этого хлама – он показал на кучу мусора в парте и под ней – вот такие бумажки, – и снял тетрадь с записки. Женя уставился на неё, с трудом переваривая задание. Пока их собрат бегал за стеклом, Витёк вкратце изложил суть дела Евгению, который уже начал потихоньку выуживать обрывки желтой бумаги из мусора. Пришел Лёнька с куском стекла правильной прямоугольной формы и тоже уселся за стол, придвинув третий стул.

Любопытные одноклассники начали было атаковать "академиков", почуяв неладное, но прозвенел звонок. Заинтригованные Лёнька и Женька полностью перебрались за стол к Витьку, прихватив со своего прежнего места портфели – сидеть втроем за одним столом было только их привилегией. Пока тот ловко слюнявя листочки склеивал на стекле записку, Евгений аккуратно сложил стопкой все, собранные им желтоватые лоскутки. – Здесь еще листа на три набралось!

– Хорошо, Евгеша!.. Ну, а теперь читаем – сказал Витёк и уже привычным жестом поставил зеркальце. Собранную записку можно теперь было прочесть с обеих сторон. Он сделал паузу. Почему-то его волнение передалось друзьям. Наконец, он медленно прочел уже знакомые ему строчки, перевернул стекло обратной стороной и, запинаясь «добил» вторую страницу…

«…тый день Лон бродит вдоль Силового Барьера Базы. Я устал приходить на Пункт, часами простаивать в Кабине и делать эти дурацкие, никому не нужные записи, будто исповедуясь перед смертью.

Прошло уже трое суток, как ушел Д-15. 10 часов – туда, 10 —обратно, 2 часа максимум – для осуществления Контакта. Да, в пределах одних суток…

Дина с группой требуют последней попытки. Хорошо, пусть отправляются завтра, но не более двух человек. Если не вернутся и они, я разнесу эту чертову Кабину! Нет, заставлю самого Лона загерметизировать меня в ней, открою шлюз и буду кричать "SOS"!..

Это конец. А конец ли? Вдруг услышат? Попробую модулировать временной разрыв. Ведь разрыв-то всего в секунду, судя по индикаторам. Надеяться на брешь? А возможна ли она в неискаженном пространстве?

А если искажать наше до предела? ± 0,95ts я выдержу?.. Знать бы…»

Глава 2

Приблизительно в ту же пору, когда из города С. было отправлено в Москву письмо от некой Н.С., по всей стране волной прокатился слух о фантастических и пугающих событиях. Слух сразу обратил на себя внимание не только содержанием, но и тем, что о месте произошедшего ходили самые разноречивые толки. Но те, кто имел возможность разъезжать по стране и слышать эти разговоры в разных ее уголках, не могли не заметить, что в большинстве случаев назывались либо Прибалтика, либо некий город С., что на Волге. Эти два района разделяли сотни километров, что, однако, не мешало обнаруживать между ними какую-то связь.

Содержание слуха было следующим.

2 мая 1986 года в окрестностях большого города ранним утром, когда в небе уже таяли последние звезды, над высоким холмом жители ближайших к нему домов, по тем или иным причинам не спавшие в эти часы, вдруг увидели громадный тускло светящийся шар нескольких десятков метров в диаметре. Сбежались, отрезвев от сна, сотни людей. Естественно, нашлись и такие, кто кинулся прочь, поднимая панику, дескать "эта штука" может вот-вот взорваться. И все же смельчаков набралось больше, хотя ближе, чем на двести метров никто подойти не решался, да и ни смог бы, поскольку людей и шар разделяли то ли заросли непроходимого кустарника, то ли глубокий овраг. Шар был неподвижен некоторое время, затем начал "мигать"– то загорался более ярким светом, то угасал. Внезапно на нем, как на электронном табло вспыхнула надпись крупными черными буквами: "НОЯБРЬ 1986 ГИБЕЛЬ ЦИВИЛИЗАЦИИ СПАСЕНИЕ В0ЗМОЖНО ЖДИТЕ ИНСТРУКЦИЮ" Именно так – без знаков препинания, как в телеграмме.

Теми, кто не поддался панике, она была прочитана много раз, когда ее вдруг сменило изображение дактилоскопического отпечатка человеческого пальца с надписью под ним: "СПАСИТЕЛЬ". Затем снова первое изображение, потом – второе, снова – первое, мелькание отдельных букв, цифр, напоминающее помехи на экране телевизора, и вдруг шар стал резко уменьшаться в размерах и одновременно гаснуть. Когда диаметр его сократился приблизительно в пять раз, видение исчезло совсем, словно растворившись в уже пробивающихся первых лучах солнца. Без следа.

Также было известно, будто кто-то из числа наиболее находчивых успел сфотографировать шар с его надписями…

Толпы людей долго не расходились, ожидая неизвестно от кого объяснений. Все новые и новые люди подходили к месту происшествия, быстро посвящались в курс дела, пока усилиями милиции не был наведен порядок.

Вот таковым вкратце был наиболее распространенный вариант слуха. Проконтролировать его распространение, сказать, где его истоки, где конец никто никогда не смог бы. Массой подробностей обрастал он изо дня в день, от города к городу, от одного человека к другому. Казалось бы, пустой слух, пусть даже небывалый, и только. Однако был ряд обстоятельств, не позволяющих так утверждать.

Александр Григорьевич Бельский был молодым психиатром, подающим большие надежны, особенно для своего учителя, известного не только в стране, но и в соответствующих кругах за рубежом, профессора Гамбурга, заведующего кафедрой психиатрии С-кого медицинского института.

Бельский обладал множеством достоинств и как врач, и как человек, но было одно отличительное, благодаря которому Александр имел большой авторитет и в кругу своих знакомых, и особенно, у пациентов – это удивительное обаяние, чуть ли не мистическая притягательность, умение понимать человека и располагать его к себе, исключительно редкая особенность строить отношения. Причем его манера вести себя с людьми была золотой серединой между двумя крайностями: когда одна из них, хамовато-фамильярная, вызывает у нас возмущение, а, порой, и обиду, а другая, льстиво-заискивающая, – брезгливое чувство, ощущение чего-то скользкого, пошлого, слащавого. Он не только знал психологию людей вообще, но и тонко чувствовал конкретного и ранее незнакомого человека, умея быстро оценить его. Был и еще один редкостный дар, свойственный Бельскому. Так называемая интуиция. Нет, не профессиональная, которую всегда можно объяснить огромными познаниями в своем деле, богатейшим опытом, тонкой наблюдательностью, а, если так можно выразиться, "универсальная", никаким логическим объяснениям не поддающаяся. Существуют горы литературы по парапсихологии, телепатии, о разного рода экстрасенсорных возможностях человека и прочих весьма сомнительных явлениях – увы, всё лишь бездоказательные гипотезы, либо фантазии авторов.

Александр Григорьевич много раз ловил себя, например, на том, что иногда мог точно сказать, кто сегодня из знакомых нагрянет к нему с визитом, и, главное, во сколько… Или порой прохаживаясь на остановке в ожидании нужного автобуса, он мог предвидеть, через сколько минут тот подойдет… Или сколько пациентов явится к нему завтра на прием. Великое множество подобных озарений заставляло его самого удивляться, ломать над этим голову и признавать, что зачастую объяснить их простым совладением, случайным отгадыванием было нельзя…

В последние дни Бельскому не давали покоя, как и большинству жителей его города, мысли о событии с Шаром, хотя он всячески пытался первое время отмахнуться от них. Как и другие люди, он находился в напряженном ожидании сообщения об этом явлении в газетах, по радио, или телевидению. Естественно, возлагались большие надежды на средства массовой информации, способные положить конец разнотолкам, порождаемым менее авторитетными источниками. Вряд кому хотелось услышать официальное подтверждение таинственного факта, поскольку ничего хорошего надпись на Шаре не сулила. Потому и было напряженным то ожидание.

Но время шло, день ото дня этот слух вытеснял из сознания людей все остальное – привычное и непоколебимое. Не обнаруживалось никакой тенденции к охлаждению пыла различных паникеров и смутьянов; газеты молчали, заставляя все больше недоумевать. Конечно же, появились желающие поторопить прессу – пошли первые робкие письма в столицу. И тут однажды, поздним вечером, когда Бельский, уже закончив по дому свои холостяцкие дела, укладывался спать, будто влажный холодный компресс лег на его лоб – так было всегда, когда приходило очередное озарение. Ему показалось, что в городе есть человек, который знает объяснение событиям с Шаром, человек, обладавший фактами.

* * *

«Академики» сидели некоторое время молча. Витёк все держал зеркальце над запиской, и каждый из троих, тесня соседа, еще и еще раз вглядывался в загадочные строки.

Лёнька встрепенулся первым. Он стал разбирать стопку клочков, собранных Евгением, отыскивая на них цифру, обозначающую номер листка.

– Вот… двадцать пятый, так… сороковой…

Друзья подключились к нему.

– Ага! Тридцать восьмой – следующий! Лепи!

– Подожди-ка, дружок, давай сначала двадцать пятый, чтобы по порядку, – постановил Витёк. – Больше нет?

– Слушай! Может и в других партах поискать?

– Теперь до перемены.

Евгений сидел молча, растерянно хлопая ресницами, когда его коллеги уже были захвачены планами дальнейших действий. Он – самый чокнутый, как утверждали его одноклассники, и «не от мира сего», как говорили между собой учителя. Парень с головой был увлечен химией – своим любимым предметом, уже успев завоевать первые места на городских олимпиадах между школьниками. И ничего другого такого не было, что интересовало бы его больше, или заставило проявить такую же сообразительность, как при решении задач по химии. Вот и сейчас он туго соображал, хотя записка взволновала его не меньше, чем его оперативных товарищей. Поправив очки, – как никогда подчеркивающие сейчас растерянный взгляд единственного очкарика в классе, он постарался изобразить пусть молчаливого, но зато мудрого человека и поддержал:

– Лепи двадцать пятый.

Нашлись две составные части этого листка. Не прошло и десяти минут от начала урока, как они были водворены на стекло рядом с тридцать седьмым листом.

«Ну что ж, я не против. Не забыл бы Илей по прибытии на место отключить связь с Базой. Его рассеянность меня всегда удивляла и смешила раньше, а теперь только пугает. Выйду с Площадки, напомню лично и подстрахуюсь через Гида. И до барьера провожу сам.

И все-таки, я надеюсь на него больше, чем на предыдущих посыльных. Знать бы что с ними произошло. Самому бы. Устал бороться с соблазном. С.С. тоже был самонадеянным… С тех пор, как я его замещаю, дела пошли хуже, атмосфера не та, приуныли все. А тут еще с Юсом стряслось. Почему он ходит ночами вдоль СБ Базы? Сомнамбулизм? Ничего не помнит. Комиссию проходил, как и все. Здесь тоже ничего не замечали за ним. Может непредвиденное воздействие искажений? Но они в допустимых пределах: ±0,1ts. Если…»

– Давай тридцать восьмой, еще уместится на стекле, – сказал Лёнька, – или лучше перепишем эти два и снимем, чтобы не мучиться потом.

– Точно, – подал голос Евгений.

Пока Витёк переписывал текст, Евгений и Лёнька рассортировывали оставшиеся клочки.

– Что же это за ерунда, а? – бормотал Витёк, строча на вырванном тетрадном листке. – Может, инопланетяне?

– Какие там инопланетяне! – возразил Лёнька. – Дурачиться кто-то. Ты же знаешь, что фантастика мой любимый жанр литературы. На ней я собаку съел, поверь. Самому в каждой тени пришелец мерещится, рехнуться можно! А эта писанина… Ну может, переписано откуда-нибудь…

– Левой рукой-то?… Зачем?

– Можно и правой так написать. Говорю тебе, дурачится кто-то…