Смертник

«Хорошо бы, – подумал Красавчик. – Хватит, пожалуй, на сегодня выступлений».

– Что такое раритетные артефакты тебе говорить не надо.

– Не надо, – подтвердил сталкер.

– Тебе что на ум пришло первым делом, когда я спросил?

– Не знаю, – усмехнулся Красавчик, – наверное, "шар Хеопса".

– Да, – глаза у Жучары загорелись, – достойный пример. Тебе деревня Боровая что-нибудь говорит?

– В принципе. Где-то в районе Припяти.

– В точку. Ты сходи туда. Крайний срок – завтра. Лучше конечно вчера, но никого стоящего под рукой не нашлось. Сходи. Все, что найдешь, я возьму. Ты меня знаешь – не обижу.

– Договорились, – Красавчик поднялся, давая понять, что разговор закончен.

– Договорились, – как эхо повторил Жучара и вдруг тоже поднялся из-за стола. Глаза их встретились. – Думаю, ты в курсе того, что происходит.

Красавчик совсем уж было собрался включить дурачка и спросить для уточнения, но Жучара его перебил.

– Это был не вопрос. Ты, Красавчик, весь для меня как на ладони: еще подумать не успеваешь, как я уже знаю, что у тебя на уме. Не зря столько лет тебя прикармливал. И питался ты хорошо. Нет возражений?

Красавчик вздохнул – какие уж тут возражения?

– Знаешь, кем бы ты был без меня?

– К чему эти вопросы? – поморщился сталкер. – Переходи к делу.

– А я тебе напомню, кем ты был до знакомства со мной – ушлым парнишкой, у которого запросы не имели ничего общего с возможностями. Много хотел, но мало получал. Так бы и бегал по Зоне за каждым браслетом, отрабатывая кусок хлеба. Или скатился бы до наемника. Сам знаешь, они долго не живут. И бабосиками, которые им отваливают за каждую голову, есть риск не воспользоваться никогда.

– Слушай, босс, я же…

– Это ты послушай. Я тебе скажу, кем бы ты был сейчас без меня, – Жучара подошел к сталкеру вплотную. Несмотря на невысокий рост от него исходила уверенность человека, с легкостью ломающего чужие судьбы. – Никем. И ничем.

– Не помню, чтобы я когда-нибудь дал тебе понять, что не испытываю чувства благодарности.

– Благодарности мало, сталкер. Грядут события, где от тебя потребуется если не все, то многое. И если ты, в силу своей хитрожопости вдруг решишь соскочить и выйти из игры, то я тебе скажу одну умную мысль: ни хрена не получится. Хороших сталкеров много. Удачливых – меньше. Тех, кого выделяет Зона – единицы. Но, случись что, я легко пожертвую такой фигурой. Сомневаешься?

Красавчик смотрел Жучаре прямо в глаза. Сомнений по этому поводу он не испытывал никогда. Ни во времена их знакомства, когда Рыжий их свел, приметив шустрого удачливого парнишку, ни сейчас.

Тем более, сейчас.

– И последнее, что я хочу до тебя донести: на Зоне для тебя остается только одна сторона. Либо… Сам понимаешь. Такой ценный кадр в руках противника – мина замедленного действия.

Жучара развел руки в стороны.

– Я понял, – Красавчик отвел взгляд.

– Я дал тебе пищу для размышлений, сталкер. Но решение принимать тебе. Подумай, пока заказ выполняешь. Это все.

Красавчик согласно кивнул и вышел, с трудом закрыв за собой дверь.

«Не фига себе выбор», – думал он, проходя по коридору.

Кто завтра сядет на место Жучары – так ли принципиально для него? Никто не спорит, разница есть. Только вот стоит ли та разница головы собственной на плечах?

Тогда что оставалось? Либо валить с Зоны, рассчитывая на то, что нет у Жучары возможности отследить все ходы-выходы. Иными словами, понадеявшись только на удачу. Либо…

Да нет второго «либо». Возвращение сюда с артом и будет ответом на вопрос. Потому что живым его отсюда точно не выпустят. Расклад хуже не придумаешь, но…

Где двое, там и трое суток. С артефактом в контейнере можно позволить себе быть не таким расторопным. А время сейчас тот козырь в рукаве, который сработать может совсем не так, как ожидаешь. Вот так затянешь маленько с возвращением, глядишь, и власть поменяется.

Кстати, об артефакте. Его еще добыть надо.

«Ладно, – решил сталкер. – Будем решать проблемы по мере их появления. Артефакт сначала найти надо. В «шар Хеопса», конечно, слабо верится, но… Планка поставлена. А там посмотрим».

На автопилоте Красавчик шел через зал. В голове крутилась лишь одна картинка: кровать в отдельной комнате в местной ночлежке, расположенной в доме неподалеку. Имелись и другие комнаты, человек на пятнадцать-двадцать, но Красавчик не относил себя к любителям группового отдыха. Пусть дороже, зато никто не храпит на соседней койке и за вещи можно не опасаться.

– Смотри, куда прешь, – раздался смутно знакомый голос и Красавчик очнулся.

Проходя между столами, он случайно задел скучающего в одиночестве человека.

– Извини, друг, – сказал Красавчик и заглянул человеку в лицо. Несмотря на голос, показавшийся смутно знакомым, его обладателя сталкер не видел никогда.

Красавчик вышел во двор. Втянул в себя свежий после прокуренного бара воздух. С неба сыпалась влажная пыль.

Сталкер спустился в подвал соседнего дома, заплатил десять долларов и получил ключ от комнаты. Все, как положено.

В комнате два метра на два, стояла кровать и тумба. Больше ничего не поместилось.

Сталкер сел, с наслаждением вытянув вперед ноги. Он не успел коснуться головой подушки, как провалился в тяжелый и глубокий сон.

Только под утро, когда внутреннее чутье скомандовало подъем, он вспомнил, где он слышал тот голос, что показался ему знакомым.

НИКА

– Пошли вон! – рявкнул Грек не хуже снорка.

Ника попятилась. Натолкнулась спиной на Макса и остановилась. Толчок придал парню ускорение. Тот поспешил выйти из тесного помещения, увлекая за собой ошалевшую девушку. Она старательно закрыла уцелевшую дверь – чтобы таким образом отделить себя от того, что осталось в помещении. Это удалось лишь отчасти – глубокая трещина делила почти надвое деревянное полотно двери.

Что-то говорил Макс, протягивая ей руку с закатанным рукавом, на котором белела повязка. С задранными штанинами сидя на ящике, обхватив себя руками, качался Краб, не отрывая безумного взгляда от кровоточащих ран на ногах.

До Ники, наконец, дошло, чего хочет от нее Макс.

– Так ты поможешь, или нет? – настойчиво интересовался он, тыча ей под нос раненую руку.

Она кивнула и взялась за перевязку. Бездумно раскручивала в обратную сторону полоску, отдирая без всякой жалости в тех местах, где бинт присох к ране. Меняла повязку, а перед глазами стояло только что увиденное.

На грязном полу, под лазом лежал Перец. Куртка на животе разошлась и оттуда, из кровавого месива из плоти и крови, вываливалась наружу серая лента кишечника, тянулась по полу и уходила наверх.

Бешеными глазами на обреченного смотрел Грек. В его руке блестел нож, но он никак не мог решиться.

– Режь, – выдохнул Перец. Он еще дышал.

Резать не пришлось. Послышался шум и вся шестиметровая гирлянда кишечника, сворачиваясь кольцами, рухнула на пол, рядом с отпрянувшим Греком. Вот тогда он и заорал "пошли вон!" – страшный, с белыми глазами, блестевшими на залитом кровью лице.

– Отмучился Перец, – тихо сказал Макс, кивком головы поблагодарив ее за перевязку. – Хороший был человек. Когда буду книгу писать, отдельно о нем напишу.

Он привалился спиной к груде сваленных в углу ящиков и закрыл глаза. В сторону той двери, за которой остались Перец с Греком, он старался не смотреть.

Единственная лампочка, вкрученная в патрон под потолком, время от времени гасла, и тогда Нике казалось, что свет больше не загорится. Приступы острого страха, вызванного боязнью темноты, чередовались с облегчением, сразу после того, как лампочка вспыхивала снова. Потом Ника привыкла. Усталость завладела телом, и на эмоции просто не осталось сил.

Небольшое проходное помещение, в котором сидели новички, сверху донизу было выложено белым кафелем. Отсюда просматривался длинный коридор, ведущий от света в темноту. При одном взгляде на бетонные стены и застланный железными листами пол, Нике стало плохо. О том, как они будут выбираться отсюда, когда Перец умрет, она старалась не думать.

В противоположном углу сидел Краб. В стеклянных глазах отсутствовал всякий смысл. Подвернутые штанины оголяли белые худые ноги. Кровь из глубоких царапин текла по ногам, впитывалась в грязные повязки, сбитые у щиколоток. Краб не двигался. Он смотрел себе на ноги, словно вид крови, выступающей из ран, завораживал его.

«Вот бестолочь, – в сердцах подумала Ника, – так и будет сидеть, пока кровью не истечет!»

– У тебя бинт остался? – не выдержала она.

Вместо Краба отозвался Макс, успевший заснуть.

– А? – встрепенулся он. – Кто остался?

– Спи, – успокоила она его. – Я первый покараулю.

– Ты настоящий…, Очка…, – промямлил он и заснул на полуслове.

– У тебя бинт остался, Краб? – шепотом спросила она. Еще не хватало, чтобы она тратила на него собственные запасы.

Прошло немало времени, прежде чем Краб очнулся и поднял на нее глаза. Красные с опухшими веками.

Ей пришлось еще раз повторить вопрос. Только тогда в глазах его мелькнуло понимание. Краб разлепил сухие губы и вытолкнул невнятное "да".

– Давай сюда, помогу, – зло сказала она. – Противно смотреть.

И помогла. Как маленькому ребенку промыла раны раствором антисептика. Наложила достаточно тугие повязки, чтобы остановить кровь. Сразу после этого, Краб жадно опрокинул в рот полфляги воды. Привалился виском к холодной стене и закрыл глаза. Он глубоко и ровно задышал, даже не сказав ей "спасибо".

Ника сидела на чем-то деревянном и от нечего делать всматривалась в спящие лица. Макс спал сном праведника. Спокойное расслабленное лицо, размеренное дыхание.

Краб вздрагивал во сне, поджимал синие губы. По его худому, изможденному лицу, покрытому двухдневной щетиной, пробегала судорога.

В наступившей тишине обостренный слух улавливал каждый шорох, доносившийся из соседнего помещения.

– Шей, тебе говорю, – тихий голос, без сомненья принадлежавший умирающему Перцу, явился для Ники ударом грома.

Послышалась возня, потом что-то упало.

– Легче, Грек. Мне… больно.

– Так?

– Да… еще здесь стяни. Туже. Пусть кожа внахлест идет, чем дырка останется.

Установилась долгая пауза.

Ника лихорадочно соображала. Она пыталась себе представить, как они затолкали внутрь Перца все то, что высыпалось из люка. Вместе с грязью и мусором, со всем, что налипло на кишечник. И как можно было вместить все это в живот? Ладно – втиснули, ладно – зашивают. Но возможно ли, чтобы человек после Этого жил?! Да еще и разговаривал. И не то, чтобы просто разговаривал – советы давал!

Все это в голове не укладывалось.

– Грек… брось туда всю эту фигню. Подальше, в угол. Крысы съедят…

– Не жалко? – сдавленно прошептал проводник. – На память оставить не хочешь?

– Смешно… тебе. Давно… пора было от этого дерьма избавиться.

Помолчали.

– Давно… началось?

– А я знаю? – Перец понизил голос до еле слышного шепота.

Ника осторожно встала. Тщательно выбирая место, куда можно поставить ногу, она подошла к двери и прислонила ухо к щели.

– …прекрасный день есть и пить перестал. Только и всего. Не требовалось. И внутри, понимаешь, будто что-то чужое ворочалось.

– Почему к доктору сразу не пошел? Говорят, на ранней стадии…

– Говорят, говорят… Некогда было. Меня кровососы на третьем уровне в котельной обложили. Там все водой залито. А посреди оборудование валом навалено – вроде как остров получился. Кровососы воду не любят. Не знаю, на что они рассчитывали – что я сам к ним приду, когда сидеть надоест? Вот на этом острове месяц без малого просидел.

– Месяц, – выдохнул Грек.

– Без малого. Видать, кто-то посвежее в наши края забрел. Снялись они всем семейством, и охотиться ушли. А то сижу, бывало… Там свет тусклый. Эти суки нарочно проявятся, рассядутся на лестнице, щупальца пораскрывают и сидят, не двигаясь. А потом – раз – и исчезнут. Я сижу, сердце в пятки ушло, жду, что они наплюют на всю свою нелюбовь к воде и с голоду ко мне полезут. Страшно, до жути. У меня к тому времени из оружия один нож остался. Тискаю его в руках до боли. А толку-то от ножа? Случись что, только и годится на то, чтобы себе по горлу резануть.

– Досталось тебе, Перец.

– Еще как. Так я еще после того, как снялись они, сколько времени просидел, чтобы удостовериться. Вот тогда и понял, что мне вообще ни еда, ни питье не нужно.

– Погоди… а спирт?

– Вспомнил… я думал, не вспомнишь. Жадность меня по старой памяти одолела. Хлебнул, думал вообще сдохну от твоего спирта. Таким узлом внутренности закрутило, думал, из горла полезут. А потом ничего, отпустило. И даже… хорошо стало.

Некоторое время стояла тишина.

– Что делать будем, Перец?

– Ясен перец, выходить будем. Вас выведу, воздуха на поверхности глотну и назад. Ход здесь есть, аж за "Сталкером" выходит. Вернетесь, не беда.

– Знаешь, хватило мне этих подземных лабиринтов. Может, ближе выход есть? Я по старинке, по земле предпочитаю ходить.

– По земле – это хорошо. Но не нужно. На этом уровне тихо – снорки выше развлекаются.

– Снорки выше. А кровососы ниже…

– Были кровососы. Набрел я неделю назад на семейку. Дохлые все лежат. Те самые, что меня держали – у одного щупальце с корнем вырвано, я его хорошо запомнил. Патриотовцы под землей лазали и между делом семейку положили. И своих, конечно, оставили, будь здоров.

– Одной семейкой, сдается мне, в таких катакомбах дело не обошлось.

– Не скажи. Сам знаешь – кровососам простор нужен. Может, под Выселками и другое семейство имеется, но пока до них дойдет. Наша-то семейка матерая была, всех разогнала.

– Ты-то чего на нижний уровень полез, если знал, что там кровососы?

– Для дела полез, Грек, – Перец надолго замолчал. – Дорога на Выселки только через нижний уровень ведет… Выведу вас, воздуха живого напоследок глотну, и на дно… Спать буду… Устал я, Грек.

– Спи, давай. Может укол тебе сделать?

– Не надо мне теперь ничего… человеческого… Зона обо мне позаботится…

– Скажешь, когда сможем идти. Я рядом буду.

– Ага… твои… эти видели, что со мной?

– Видели… То, что ты отдельно и кишки отдельно.

– И… Краб видел?

– Краб нет. Только Макс с Очкариком.

– Скажи, зашил ты меня… живучий я, очень. Скажи, пусть не болтают.

– Будь спокоен.

– Да… "Патриота" бояться в Зону не ходить.

– Юморист.

– Все равно, скажи, проболтаются… убью на фиг…

Ника осторожно отошла от двери. Она села на прежнее место, рядом со спящим Максом.

В соседней комнате установилась тишина.

Мигала лампочка. Загоралась, проявляя из непроглядной тьмы белые, измученные лица и гасла, на долю секунды оставляя в памяти негатив.

«Так вот они какие, мутанты», – думала Ника, глядя прямо перед собой.

Те, о которых столько рассказывал Красавчик. Она-то делила его рассказы на десять, относя их к разряду тех историй, что обрастают подробностями для устрашения слушателей. Все эти человекоподобные собаки с гипертрофированными глазами, превосходно видящие в темноте. Люди – змеи, с гибкими как шланг костями, позволяющими заползать в самые узкие щели.

Из того, что рассказывал Красавчик следовало, что трансформации происходили не только с телами. Гораздо страшнее, с его точки зрения, были мутации, касающиеся иных органов. Существовали и люди, которые могли передвигать взглядом предметы. Или те, кто подобно контролеру, улавливал мысли на расстоянии. Красавчик называл их перерожденцами.

Исходя из вновь открывшихся обстоятельств, Ника принялась заново оценивать давние разговоры. Красавчик никогда не говорил о мутациях определенного типа во множественном числе. Он вообще считал, что волна повальных мутаций, прокатившаяся по Зоне после второго взрыва на ЧАЭС, никакого отношения к мутациям, так сказать, индивидуального характера, не имела. После промежутка времени, все эти снорки, кровососы и контролеры благополучно уйдут в небытие. Новая Зона обновит всех, кто имеет к ней отношение. Каждая мутация строго избирательна и уникальна в своем роде.

– Обойди всю Зону, – откровенничал Красавчик в минуты благостного расположения духа. – Ты не найдешь двух одинаковых мутантов. Для чего ей это нужно, другой вопрос…

"Ей" – это, естественно, Зоне. Красавчик персонифицировал Зону. Ника в этом его не поддерживала. Такая же земля как везде. А то, что нарушает ряд законов физики, значит всего лишь, что не созрели земляне для иных законов. Может, лет через пятьдесят…

Вот здесь фантазия ее подводила и вместо чего-нибудь обнадеживающего выдавала продолжение "вся земля превратится в одну большую Зону".

– Ты веришь в бога? – однажды спросила Ника, не надеясь на положительный ответ.

– Я верю в творца, – серьезно ответил Красавчик. – Вот Зона – творец. Если господь создал всех людей по своему образу и подобию, то Зона пошла дальше и прежних ошибок не повторяет. Она творит каждого в отдельности. Авось, и получится что-нибудь стоящее. Поэтому ты не найдешь в Зоне двух одинаковых мутантов.

Подвижки разума в человеческом теле, Ника мутациями бы не назвала. Наоборот, вместо страха, они вызывали скорее гордость за человека и его скрытые до поры, и благодаря Зоне ставшие явными, возможности.

Чего нельзя было сказать о мутациях телесных. Пугали, внушали опасение, вызывали какие угодно чувства – от омерзения до жалости. И в любом случае ставили барьер, отделяющий мутантов от людей.

Девушка согласилась с Максом, который назвал Перца хорошим человеком. Теперь бы она добавила: хорошим кем угодно, только не человеком.

Когда за дверью послышался осторожный шорох, Ника напряглась. Она ожидала неизвестно чего. Даже того, что вдруг сюда выползет Перец, передвигающийся как ящерица на руках. А за ним, разворачивая змеиные кольца, потянется грязно-бурая лента кишечника.

На пороге, освещенный вспыхнувшей лампой, возник Грек. Он успел смыть с лица кровь. Проводник тихо закрыл за собой дверь, боясь потревожить того, кто за ней остался.

Глаза их встретились, и к своему неудовольствию Ника осознала, что он многое про нее понял. В частности то, что она подслушивала.

Проводник подошел к ней, подхватив по дороге опрокинутый ящик. Перевернул его и сел в двух шагах от нее.

В это время погас свет. Долгие секунды, показавшиеся Нике вечностью, она ждала. Кто их поймет, этих сталкеров? Свернет ей шею как цыпленку, чтобы события, невольной свидетельницей которых она стала, навеки остались тайной.

Когда зажегся свет, Грек сидел на прежнем месте и продолжал смотреть ей в глаза. Только прищурился, чтобы смягчить переход от темноты к свету.

– Знаешь, парень, что мне в тебе нравится? – шепотом спросил он.

Ника отрицательно качнула головой.

– Мне нравятся молчаливые люди, сынок. Ты не любитель болтать. Это хорошо. Меня беспокоит Макс. Передай ему, сынок: то, что я ему многое прощаю, не значит, что так же будут поступать и остальные. Если в ближайшее время, имеется в виду не только Зона, он возьмется упоминать Перца как человека, а не как приправу к борщу, я самолично сверну ему шею… Тебя тоже касается, сынок.

Свет опять погас. Ника воспользовалась темнотой, чтобы перевести дыхание. Гроза миновала.

– Передай ему, сынок, – Грек дождался, пока загорится свет. – Кстати напомнишь и о Кодексе. Если я забуду.

Он надолго замолчал, буравя ее пронзительным взглядом.

– А теперь я покараулю. Отбой.

Внимая его приказу, опять погас свет.

Часы показывали шесть тридцать, когда Ника открыла глаза. В тот короткий промежуток времени пока царила темнота, она успела испытать приступ паники. Ей показалось, что все ушли, оставив ее одну.

Однако когда зажегся свет, она испугалась по-настоящему.

На том самом месте, откуда не так давно вел задушевную беседу Грек, восседал Перец. Белое лицо, туго обтянувшее череп, синюшные губы, глубоко ввалившиеся глаза, окруженные черными тенями. Посмертная гипсовая маска скончавшегося после тяжелой болезни человека – вот, на что больше всего это было похоже. Дождавшись, пока Ника переведет дыхание, маска разомкнула синие, бескровные губы и хриплым голосом спросила.

– Выспался, пацан?

Ника едва не поперхнулась слюной. Сдавленное от страха горло не хотело пропускать слова.

– Проснулся, – за нее ответил бывший диггер. Темные глаза сузились, как рентгеном просвечивая ее насквозь. Ника подавила острое желание провести рукой по лицу, стирая несуществующую грязь. – Собираться будем. Пусть долгий. Это наверху по прямой, а тут сколько поворотов – разворотов, что дорога раз в десять увеличится.

В одном Перец оказался прав: мутанты действительно живучи. Вчера потерял столько крови, а сегодня спокойно сидит и рассуждает о трудностях предстоящего перехода! Или ему не нужен не только кишечник, но и кровь?

Заворочался, поднимаясь, Краб. Он с трудом раздирал отекшие веки. Макс проснулся давно и теперь давился галетами, щедро запивая их водой из фляги.

Ника присутствием аппетита похвастаться не могла. Взгляд ее то и дело падал на закрытую дверь, за которой осталось то, что еще вчера составляло с Перцем одно целое.

Проводник, как ни в чем не бывало, завтракал, от души накрывая галету куском колбасы из вскрытой вакуумной упаковки.

Вид серовато-розовой колбасы вызвал у Ники тошноту. Она положила назад в упаковку галету, которую только что достала. Пара глотков воды смочила пересохшее горло и дурнота отступила.

Подробно описывал предстоящую дорогу Перец. Он выговаривал слова с особым тщанием, словно старался доказать в первую очередь себе то, что по-прежнему оставался человеком. Сталкерская куртка сидела на нем, как парашют. Крупные стежки, наложенные от души, стягивали края дыр. Если бы Ника точно не знала, чего лишился Перец, сейчас бы не догадалась. Он выглядел как человек, одной ногой стоящий в могиле, а не как тот, кто быть человеком перестал.

Больше всего Нику удивило равнодушие Макса. С Крабом все ясно, он ничего не видел. У девушки вообще сложилось впечатление, что он вряд ли обратил внимание на что-либо еще, кроме своих болячек. А еще говорят, женщины пугливы. Вчера, когда из темноты внезапно выпрыгнул снорк, она первая схватилась за автомат, потому что нечто подобного и ожидала. И не только вчера, а с тех пор как вошла в Зону, ее ни на секунду не оставляло чувство постоянной опасности. В то время как Краб орал благим матом, отступая к стене, она первыми же выстрелами уложила снорка, памятуя о том, что стрелять нужно в голову. Откуда именно возникла эта память, Ника не знала. Наверное, еще с нападения зомби отложилась в голове простая мысль: стреляй в голову, не ошибешься.

Краб был не в курсе, и с ним все понятно. Но Макс? Не мог же он безоговорочно поверить в то, что Перец на самом деле обладал феноменальной живучестью? Или верно другое. То, что Грек успел с утра пораньше провести с ним воспитательную беседу. Вот оскорбленная гордость и заставляла Макса глотать галету за галетой.

– Перец, – проводник стряхнул крошки на пол, – меня беспокоит долгий переход. Найди выход поближе.

– Ясен перец, – скрипуче откликнулся сталкер, – есть и ближе. Целых два. Они тебе не понравятся. На одном обосновалась мясорубка. Сам проверял с неделю назад. Чуть не сунулся туда, как дурак. Не знаю, что меня остановило. Крысу поймал и подбросил…

– А я все думаю, куда у тебя эти крысы подевались, – вставил слово Грек.

– Не смешно. Снорки всех крыс пожрали. Отъелись, сам видел, на людей стаей поперли… Так вот. Поймал я крысу. Кусалась, зараза. Об стенку ее башкой треснул, сразу успокоилась. Потом вверх подбросил. И полетели клочки по закоулочкам – мясо в одну сторону, кишки в другую… А меня всего кровью забрызгало.

Ника опять почувствовала приступ дурноты при упоминании о кишках. Подняла флягу и долго пила, запрокинув голову.

– А второй? – Грек укладывал в рюкзак остатки от завтрака.

– Чего тебе второй? – удивился Перец.

– Выход второй. Сам говорил, есть два выхода.

– А, во втором тоже…

– Мясорубка?

– Нет....

– Крысы, что ли? – нахмурился Грек.

– Какие крысы? Второй выход тоже тебе не понравится. Снорки там гнездо устроили. К выходу ближе. Удобно, что ни говори. Сталкер какой-нибудь забредет. От выброса, например, спасаться. Вот тебе и кушать подано, и никуда ходить не надо.

– Погоди, Перец, ты за кого переживаешь?

– За людей, за кого же еще?

– Где этот выход? – выпрямился Грек. – Скажи, чтоб я знал.

– А, там, – Перец беспечно махнул рукой и посмотрел почему-то на Краба.

Краб оставался безучастным ко всему. За ночь бинты присохли к ранам. На повязках проступили коричневые пятна. Он сжимал в руке открытую флягу, но так и не мог ни на что решиться.

Еще через час Ника с завистью думала о привале.

Переход по нескончаемому лабиринту напоминал девушке случай из детства. Ей было десять лет, когда она едва не утонула. Они с подружкой пошли купаться на реку. Ника плавать толком не умела и всегда барахталась у берега. А тут ее волной от промчавшегося мимо катера отнесло дальше. На ее беду ямы в реке не были редкостью. Пытаясь встать на казавшееся ей близким дно, она ушла с головой под воду. И не то, что с головой, а много, много глубже. Так, что солнце, просвечивающееся через толщу зеленой воды, напоминало неяркую лампочку. Не понимая толком, что происходит, Ника опустилась на дно. Оттолкнулась и попыталась выплыть на поверхность. Вот тогда и стало страшно. Она поднималась до тех пор, пока хватало сил. С каждой секундой все медленней и медленней, и никак не могла всплыть. Воздуху не хватало, в висках стучала кровь, а перед глазами все стояла толща воды, которую Ника так и не смогла пробить своим хрупким телом.