Девятая квартира в антресолях

– Да, здесь не занято, прошу, – привстал Лева. – Но может Вам лучше поближе к действию, ведь Вы, кажется…

– Так точно! Родитель. Генерал-майор Императорской армии, командир Волынского лейб-гвардии пехотного полка Осип Иванович Горбатов. На прошлогоднем Рождестве у губернатора имел честь соседствовать за обедом и беседовать на различные темы, если припомните.

– Как же, как же, – припомнил Борцов. – Вы тогда еще выражали сомнения в возможности исполнения Указа его Императорского величества об устроении всероссийской Выставки!

– Помилуйте, Лев Александрович, я военный человек! Как я могу усомниться в выполнении Указов… самого! – генерал несколько раз тыкнул указательным пальцем куда-то в потолок, – Я в сроках сомневался, считал их недостаточными для наших нерасторопных людишек!

– Так вот, можете поздравить одного из этих людишек, Ваше превосходительство, – обозначил полушутливый поклон Борцов. – Все завершено в срок и государственной комиссией принято!

– Ей-богу, с Вами как на пороховой бочке, молодой человек, все слова мои с ног на голову переворачиваете, – генерал даже покачал головой. – Не Вас же я, право слово, «людишкой-то»… В мыслях не было. Я про народец наш! Ну не турки же Вам, прости-господи, само строительство-то вели? То-то! А наш мужик только батога и понимает. Темен, ленив, вечно не соорудить, а навредить норовит. Все только из-под палки. Исключительно муштрой и дисциплиной можно хоть чего-то от него добиться. Никчемный народец!

Генерал-майор вовсе не утруждал себя хоть каким-то снижением тона по отношению к своему привычному, то есть командному, «да что б в конце шеренги было ясно!». О его суждениях вынужденно были оповещены, наверно, все сидящие в зале. Лев Александрович каким-то неуловимым образом – по напряженной спине, по косому острому взгляду в пол-оборота, брошенному в сторону Горбатова – понял, что седому старику этот разговор крайне неприятен. Так как и ему самому тоже была противна беседа в таком тоне с вечно всем и вся недовольным генералишкой, то он сначала взмолился про себя, чтобы скорей уж начинали что ли! Но тут же сидеть с клокотавшим внутри негодованием показалось горячему Льву Александровичу недостойно и трусливо, и он решил разом все прекратить:

– Вы, генерал, неправы в корне, – вполголоса, но очень твердо парировал Борцов. – Вам возможно просто «везет» на встречи с людьми порочными, но уж что к чему притягивается, простите. А я простого люда повидал! И нынче, здесь, и прежде по матушке-России немало строил. Да, в массе своей не образован мужик, даже неграмотен, но какая мудрость в любом из них сидит… Природный ум, смекалка! А что до вредительства, то тут уж позвольте. Возможно, пока он не понимает, зачем затея барская, то и будет бездумно топоришком-то тюкать, да то не его ж вина! Ты объясни задумку, сделай его соучастником. Если мужик нутром зацепится, то преданней и верней работника не найти! Все сделает, наизнанку вывернется, а что б как лучше. Что бы в срок.

– «Объяснить задумку», ну, Вы шутник, Лев Александрович! Кому?! – непробиваемый Горбатов не обиделся, а искренне расхихикался до слезы в углу глаз.

Лева решил переменить тактику:

– А Вы, так и не объяснили, Осип Иванович, почему в арьергарде решили отсидеться? Думаю, для такого чина и в первых рядах место отыскалось бы?

Генерал-майор охотно заглотил наживку и сменил направление удара.

– Да уж сиживал на днях, благодарствуйте! Я там, господин хороший, себя как на сковороде чувствую. Дамочки эти! Над каждым словом при них подумай, прежде чем сказать, а то всё «Пфуй!» да «Фи!». Платком нос прикрывают, как будто от меня конюшней тянет. А от самих прёт, как от цветника! Я там даже чихать взялся, – пожаловался генерал. – А сами свои платочки еще постоянно и уронить норовят, нагнись-подними! Я к концу экзаменации, аж взопрел весь!

Лева уж был не рад перемене темы, потому как теперь напряглись спины всего первого ряда. Но тут, видимо, его молитвы были услышаны, парадные двери зала отворились и вошли две дамы, проследовавшие к тем самым «главным» креслам. Да, Саввы скорей всего, сегодня уже не будет. Действие началось.

Одна из вошедших последними дам оказалась начальницей Института, она произнесла, обратившись к собравшимся, небольшую, предваряющую испытания речь и обозначила порядок их проведения. Сначала экзаменационной комиссии и господам родителям будут продемонстрированы музыкальные достижения выпускниц, затем небольшая пауза, во время которой ученицы должны сменить цивильную институтскую форму на гимнастическую. Во время этого перерыва ученицам старшего класса разрешены непродолжительные свидания с пришедшими поддержать их родственниками. Но после второй, подвижной, части экзамена девочки сразу же проследуют в свои дортуары.

– Откроет сегодняшнее музыкальное испытание ученица выпускного класса, одна из претенденток на шифр, Лиза Полетаева.

К роялю вышла небольшого роста, можно сказать миниатюрная, одетая в форменное платье институтки барышня с серьезным взглядом и, неожиданно глубоким и сильным голосом объявила: «Рахманинов. Элегия». Играла она легко, уверенно и как-то очень по-взрослому. Само выбранное произведение предполагало, если и не опыт души человека зрелого, то, по крайней мере, уровень переживаний, стремящийся к его музыкальной сложности. Звучание, выходившее из-под пальцев этой девушки, было объемным, волнующим, совсем не поверхностным и с отголоском какой-то тайной тревоги.

Когда музыка оборвалась, то Лев Александрович пожалел, что не запомнил имени исполнительницы. Но его сожаления вскоре были развеяны, потому что сероглазая институтка с пепельной косой еще не раз появлялась за время этого импровизированного концерта – то, как аккомпаниатор, то в паре с другими экзаменующимися. Никто из них не достиг такого уровня фортепианной игры. Одна из девушек виртуозно играла на арфе, другая прилично владела скрипкой, видимо, все трое занимались по индивидуальным программам. Но кто бы из институток ни садился в этот день за рояль, разница между мастерством Лизы и их ученической игрой была заметна даже дилетанту. Потом выпускницы пели хором, а крепенькая кудрявая шатенка исполнила еще и пару салонных романсов, что говорило о широте взглядов либо начальницы, либо главного Попечителя Института. И вот объявили перерыв.

***

Публика разбрелась по первому этажу Института, некоторые вышли в коридор, а из учениц кто-то удалялся на переодевание, а кто-то подходил к своим знакомым в зале. Кудрявая исполнительница романсов бросилась, как показалась Лёве, прямо по направлению к нему, умело обходя все препятствия на пути. Он только успел округлить глаза от изумления, как та уже оказалась на коленях у сидящего рядом генерал-майора со словами:

– Папка, ты не уехал еще? Какой молодец! Чмок! – она поцеловала отца куда-то в район макушки, – Папка, ты так не уезжай! Ты оставь нам денежек, мне теперь надо в свет выходить, весь гардероб обновлять, я теперь барышня, папка. А тётка, сам знаешь, какая! Она копейки лишней не даст, говорит, скажите спасибо что кормлю и терплю вас с братцем. А ты мне на выпускной бал наряд приготовил, я ж просила?

– Дочка, может, обсудим это потом? – генерал заерзал было, но утих под тяжестью дочурки.

– Когда потом, папа? – видимо, у Горбатовых было семейной традицией обсуждать свои проблемы во всеуслышание, – До бала осталось меньше недели! Ты что, не купил ничего? Ну вот! Теперь уже не успеть! Я тебе говорила, что в Петербурге надо заказывать. А лучше – в Париже!

– Танечка! Ну, какой Париж, – генерал понял, что оправдывается и попытался перейти в наступление: – И, кстати, тетушка твоя верно говорит, что мы проплатили уже и ткани, и фасоны – всё в оплату обучения включено, вы же по рукоделию выпускным платьем должны были год завершать.

– Папа, ты издеваешься? – дочка отстранилась на длину вытянутых рук, упершись ими в грудь родителя. – Своими руками пошитое из журналов или от известной модистки по последнему писку платье, есть разница?! Куда в своем выйдешь?! Мне, папа, замуж надо. Я не собираюсь у тетки взаперти всю жизнь сидеть. Или прикажешь к тебе под крыло – в полк, в Варшаву?

– Деточка, а тебе не пора пойти, переодеться, уже скоро время выйдет?

– Ничего, без меня не начнут. Не увиливай, папка!

Папке, видимо, в этот момент пришла какая-то светлая мысль в лысеющую голову, и он, словно опомнившись, мягко спихнул великовозрастную дочурку с коленей и встал сам:

– Разрешите представить Вам, Лев Александрович, мою дочь. Татьяна Осиповна Горбатова. А это мой… давнишний приятель, весьма известный в нашем городе архитектор – Лев Александрович Борцов, прошу любить и жаловать.

– Очень приятно, – жеманно присела в книксене кудрявая дочь генерала и так не по-детски стрельнула во Льва Александровича глазами, что тот испугался, что прямо из Института будет вынужден сегодня отправиться под венец. Он едва прикоснулся пальцами к протянутой ему ладошке, ответил, что и ему тоже очень приятно, и в этот момент произошло чудо. В распахнувшиеся двери зала входил с огромной коробкой в руках не кто иной, как Савва Борисович собственной персоной. Лёва поспешно извинился перед Горбатовыми и кинулся к Савве как к спасению. Тот может и удивился Лёвиному здесь присутствию, но виду не подал, видимо ему было не до того. Савва был так чем-то расстроен, хотя и тщательно пытался скрыть это, улыбаясь знакомым в зале, что Лев Александрович заметил его настрой и, не задавая вопросов, взял протянутую ему другом коробку:

– Лева, пристрой ее пока где-нибудь к стеночке, чтобы в глаза не бросалась.

Лев Александрович обернулся и увидел, что генеральская дочка наконец-то вынуждена была покинуть папеньку, так как переодетых институток в зале становилось все больше. Он отошел к стене и задвинул длинную коробку под стулья – свой и генерала.

– Не помешает, господин генерал? Вы извините, не могу с Вами разговор поддержать, тут мой близкий товарищ из Москвы только прибыл, у меня к нему небольшое дело.

– Помилуйте, батенька! Конечно, конечно, – махнув рукой, ответил генерал и Лева обернулся обратно к Савве.

– Савва, что-то случилось? На тебе лица нету.

– Случилось, Левушка. Но всё потом давай, после того как девочки разойдутся, не при них, – озирался по сторонам Савва. – У меня еще и к двоим родителям тут дела, надо бы отыскать их. Одно-то житейское, а вот второе… Ох, дай, Господи, сил! А-аааа, вот как раз и мой компаньон, знакомы ли вы, Лева?

Савва улыбался навстречу давешнему седому старику, который сейчас возвращался занять свое место в зрительном зале. Сопровождала его, так отличившаяся в первом отделении экзамена, девушка Лиза, которую Лев Александрович уже хорошо запомнил. Теперь на ней было темно-серое легкое форменное гимнастическое платье чуть ниже колен, белый воротничок, плотные чулки и на ногах тряпичные прюнельки . Волосы были плотно собраны в тугую прическу, а линию талии подчеркивал белый поясок. Она посмотрела на ожидающих мужчин и тактично спросила у своего спутника:

– Ну, я пойду, папа?

«Так он ей отец? А я бы подумал, что…», – Лева всматривался в лицо седого господина и всё больше убеждался в ошибочной оценке его настоящего возраста.

– Не уходи, Лизонька! – удержал ее Савва, – Боже, как выросла! Поздравляю тебя, девочка, с окончанием Института. Как проходят экзамены? – отец с дочерью подошли к ним поближе, – Ах, да, простите, вы, видимо, не знакомы? Позвольте представить вам моего друга Льва Александровича Борцова. Лева, а это Андрей Григорьевич Полетаев, председатель правления Товарищества, где я имею честь состоять пайщиком и его дочь, Елизавета Андреевна.

Полетаев и Борцов пожали друг другу руки. Лиза присела в обязательном реверансе, но после тоже протянула Льву Александровичу руку. Ее рукопожатие было похоже на отцовское, такое же короткое и крепкое.

– Вы замечательно играли сегодня! – с чувством сказал Лева, и Лиза поняла, что это не дежурный комплимент.

– Благодарю Вас, я просто очень люблю играть с детства, это одно из самых любимых моих занятий.

– Мама посадила ее за инструмент, когда Лизе не было еще и трех лет, и сама учила ее вначале, – Андрей Григорьевич поправил невидимый непорядок в волосах дочери, хотя прическа была идеальная.

– Ваша супруга, наверно, обладает еще большим талантом, если столько смогла передать дочери, Елизавета Андреевна играла сегодня с глубоким чувством! – Лев Александрович не скрывал своего восхищения.

– Да, у нее были выдающиеся способности, у Лизы это наследственное. Жена моя умерла шесть лет назад. Мы с Лизой теперь вдвоём, – Полетаев приобнял дочку за плечи.

– Простите за бестактность, я не знал, – растерялся Лев Александрович.

– О маме у меня очень светлые воспоминания, не извиняйтесь – вступилась Лиза и обратилась уже к Савве. – Спасибо, Савва Борисович, все хорошо пока, хотя завтрашний рисунок я не сдам скорей всего, и плакал мой шифр, – она вздохнула и улыбнулась. – А как поживают ваши девочки?

– Все семейство шлет тебе приветы, а Аринушка велела целовать! – и Савва на правах давнего знакомого семьи расцеловал Лизу в обе щеки. – Ну, беги, у вас уже начнется, наверно, скоро. Эх, мне бы с вашей начальницей переговорить, да что это за дама с ней? Я не представлен.

– Да что Вы, Савва Борисович! – Лиза всплеснула руками. – Это же сама Матильда Карловна! У нас все девочки ее просто обожают. Она нам напутствие говорить будет.

– Дружочек, мне неудобно к ним подойти, ты не могла бы попросить Аделаиду Аркадьевну после экзамена задержать госпожу Оленину и принять нас вместе у нее в кабинете?

Лиза на прощание поцеловала отца, присела в поклоне и направилась к своей начальнице. Та выслушала всё, что передала ей ученица и, обернувшись, наклоном головы дала Савве Борисовичу знак, что его просьба принята. Вместе с ней обернулась и ее соседка, дама средних лет, но с великолепной фигурой и какой-то природной грацией.

– Матильда Узвицкая, первая помощница своего супруга. Удивительная женщина, не слыхали? – Полетаев тихим голосом, чтобы не привлекать излишнего внимания, делился своими познаниями с несколькими знакомыми, оказавшимися рядом с ним. – Говорят, она как личный секретарь на слух и по памяти все его книги записывает, чтобы потом издать. Я, господа, обо всем этом наслышан из переписки с профессором Лесгафтом . Помимо основного предмета, затрагивающего хирургическое направление глубоких познаний профессора, мы, конечно же, касаемся и других интересующих нас материй. А он, как вы помните, и создал первую в нашей стране системную программу по физическому воспитанию в учебных заведениях. В этом году курсы преподавателей открывает. Конечно, все подлежит развитию, изменениям и усовершенствованию. Главное, чтобы сохранился главный его принцип – не механическое повторение, а осмысленное единение физического и духовного развития личности. И, слава Богу, есть люди, продвигающие и исследующие различные системы физических упражнений. И полковник Узвицкий очень занятой человек, времени на самостоятельное написание не имеет, много разъезжает по миру – он ведь адъютант самого Бутовского .

– Не тот ли это генерал Бутовский, что вместе с французом де Кубертеном , вдохновившись эллинскими античными состязаниями, способствовал возрождению Олимпийских игр современности? – уточнил один из собеседников, – Ведь они, кажется, все-таки состоялись этой весной ?

– Прости, Господи! Генерал от инфантерии, инженерную академию закончил, самого Александра Невского орден имеет, а такой ерундой занимается! – не выдержал слышавший весь разговор генерал-майор Горбатов.

– А-аааа… Осип Иванович, приветствую Вас, извините, сразу не приметил, – поздоровался с ним Савва, который знал, вероятно, всех в городе. – Так чем же Вам стремления генерала Бутовского по развитию физической культуры так не по нраву?

– Да потому что – баловство все это, – презрительно скривил рот генерал. – И никому не нужно. Вот ни один здравомыслящий человек на эти игры и не поехал! Солдатам, тем да, муштра, упражнения с оружием, да повторы до посинения обязательны, пока наизусть не запомнят. Матросам – плавание да лазанье по канатам. А эти гимнастики ваши! – Горбатов в сердцах махнул рукой. – А уж, зачем это молодым девицам, то вообще не ясно!

– А вот нам Матильда Карловна сейчас и разъяснит. Прошу, господа, по местам, начинают, – и Савва пристроился рядом с Полетаевым на чье-то освободившееся место.

***

– Медам! – Узвицкая говорила свою речь лицом к шеренге институток. Спина у нее была абсолютно прямая, чувствовалась спортивная, чуть ли не военная выправка, и от всей ее фигуры исходила энергичная волна силы и уверенности. – Этот год вы занимались по сокольской системе гимнастических упражнений, которая есть усовершенствованная в Праге немецкая и шведская системы. Она была выбрана для женского заведения именно своими отличиями в том, что основной акцент в ней направлен на красоту позиций и движений. Ваши педагоги попытались заложить в вас основы развития координации, грации, выносливости и сопутствующих этому нравственных качеств. Что бы ни приготовила дальнейшая судьба, я настоятельно рекомендую вам всегда поддерживать физическую форму. Гимнастические упражнения помогают воспитанию самодисциплины, организованности, формируют волевые и эстетические качества в человеке. Желаю вам всем удачи.

Выпускницы присели в благодарственном реверансе и под раздавшиеся аккорды фортепиано начали свое выступление маршем. Девочки то выстраивались шеренгой, то замыкались в круг, иногда замирали на мгновение с вытянутыми пальцами рук или, наоборот, собранными в кулачок. Все вместе наклонялись в сторону, сгибая одну ногу в колене, тянули носок ноги или совершали полуоборот. Это зрелище было так завораживающе, что Лева и сам почувствовал пробуждающееся воодушевление, хотелось встать, двигаться или уж сразу примкнуть к гимнасткам.

Институтская жизнь, довольно статичная по существующим правилам, только во время таких занятий выпускала наружу застоявшуюся молодую силу, и видно было, как девочки наслаждаются свободой и широтой движений. Плавные связки одного положения со следующим, изменение темпа упражнений, переход от ходьбы практически к бегу – всё это приковывало внимание смотрящих и вызывало чувство восхищения синхронностью и отточенностью движений. Пепиньерки раздали девушкам венки, и начался хоровод. Это конечно был не совсем танец в привычном понимании, а коллективное гимнастическое упражнение, но отголоски народных элементов придавали действию особый колорит. На этом общее выступление закончилось и последовало несколько номеров с предметами – девочки выступали по нескольку человек и в руках у них булавы сменялись флажками или платочками.

Пара, видимо составленная по принципу схожести сложения, в которую вместе с Лизой вошла темноволосая девушка с точеной фигуркой, по всей вероятности грузинка, привела в восторг ряды публики виртуозным исполнением упражнения с длинными атласными лентами. Кто-то из зала не выдержал и захлопал в ладоши. Начальница Института вынуждена была сделать замечание: «Аплодисменты здесь не уместны, господа. Это – не театр!».

Апофеозом сегодняшнего выступления стало построение живой пирамиды под мерный счет преподавательницы. Здесь основными действующими лицами стали дочка Горбатова и еще две барышни наиболее крепкие физически, а на самый верх сооружения взлетела девушка с пушистыми, как одуванчик волосами, которые не удерживала ни одна прическа. Дальше все снова выстроились в колонну и, сделав пару кругов по залу для восстановления дыхания, подняв единовременно правые руки в прощальном приветствии, так же под музыкальное сопровождение организованно ушли через двери. Экзамен завершился.

Мадам Узвицкая простилась одной из первых и покинула зал. Публика медленно расходилась, и почти каждый счел своим долгом подойти на прощание к начальнице Института и выразить ей благодарность или восхищение по поводу сегодняшнего успеха ее подопечных. Аделаида Аркадьевна каждому находила несколько слов в ответ или хотя бы благодарную улыбку. Видно было, что эта процедура затянется на какое-то время. Попрощался с присутствующими и генерал-майор Горбатов. Андрей Григорьевич Полетаев, явно сдерживая скрытую неприязнь, не вступал в разговор, а лишь кивком головы отметил его уход, а вслед за тем и сам начал было раскланиваться. Но Савва остановил его:

– Постой, Андрей Григорьевич, у меня к тебе небольшое… э-ээээ… дельце. Только заранее прошу, пойми правильно! Сделай мне любезность, прими для дочки. Лева, где коробочка та? – Лев Александрович поднял с пола длинный футляр и положил на стулья перед Полетаевым.

– Что это, Савва Борисович? – строгим голосом, словно замыкая себя железным обручем на замок, спросил, о чем-то догадываясь, Полетаев.

– Только сразу не отмахивайся, Андрей Григорьевич! Выслушай. Это платье для Лизы. Вечернее. Бал всё-таки, потом выставка открывается, столько выходов предстоит. Аринушка с Вронечкой сами фасон выбирали, они понимают в этих штучках. А я только…

– Об этом не может быть и речи, – как отрезал Полетаев. – Если бы у нее День ангела приходился или праздник какой выпал, то я бы еще подумал. А так не могу. У нас с дочкой все необходимое имеется. Спасибо за заботу, но принять возможности не имеем!

– А окончание Института для тебя не праздник?! – вспылил Савва.

– Савва, прости меня, но ты знаешь мою щепетильность. И я не считаю возможным обсуждать сие при посторонних, – Андрей Григорьевич нервно сжал рукоятку своей трости так, что костяшки его пальцев побелели.

– Лёва мне не посторонний! – в пустеющем зале Савва дал себе волю и говорил в голос. – А тебе так скажу – гордыня это, а не гордость. Я не на бедность тебе полушку сую, я хочу подруге и одногодке моей дочери, как ей самой приятное сделать. И ты сам, надеюсь, не «посторонний», а мой ближайший компаньон, и все дела у нас общие, как я считал. Да, не смотри ты на Лёвку, он всё понимает!

– Вы, извините меня, что вмешиваюсь, – подал голос Лев Александрович. – И стал, так сказать, невольным свидетелем… Но, Андрей Григорьевич! Я в перерыве услышал тут случайно один разговор дочки с родителем, так вот… Оказывается, подобное для барышень важно! И я уверен, что Савва от чистого сердца.

– В московском салоне шили, в одном из лучших. Эх, не пропадать же? На примерки чуть не всем семейством ездили, потому, как на Аглаю прикидывали. Она хоть и на годок помладше, да ты ж знаешь моих гренадеров? – Савва смущенно улыбнулся, – Так что мало точно не будет! А если чуть великовато, то твоя рукодельница за недельку-то подправит. А, Андрюша?

– Спасибо тебе, Саввушка, – сдался гордый Полетаев, – и супруге твоей, и дочкам. Приму, прости Господи. Пусть Лиза порадуется, действительно. Простите, господа. – И он отвернулся, доставая из внутреннего кармана сюртука белоснежный платок.

– Ну, вот и ладно, – Савва мягко опустил свою ручищу на плечо Полетаева. – Только, Андрей Григорьевич, ты Лизе завтра отдай его как от себя. Не надо всё сначала начинать: «брать-не-брать» – характер-то у нее твой! А так, если спросит, какой оказией из Москвы, то ты просто заказал, а я просто привез. Вот сейчас в кабинете у Аделаиды Аркадьевны его пристроим, а завтра и подаришь. Ох, господа, – лоб его непроизвольно нахмурился. – А в Москве-то беда большая. В субботу еще приключилась. Толпа. Давка. Много народу покалечилось, да и насмерть там полегло.

***

Скопление людей вокруг начальницы к тому времени поредело, и она оставила возле себя только немолодую даму в неброском платье кофейного цвета. Волосы у дамы были пышными и воздушными как пух одуванчика, и Лева подумал, что скорей всего догадывается, кому из виденных сегодня институток та доводится родственницей. Мужчины приблизились к дамам, и Лев Александрович в очередной раз был представлен.

– Вершинина Аделаида Аркадьевна, начальница Института. Ольга Ивановна, вдова бывшего директора Аракчеевского кадетского корпуса, полковника Оленина. Дамы, разрешите вам представить талантливого архитектора и художника, создателя моего именного павильона на открывающейся вскоре Выставке и давнишнего друга – Льва Александровича Борцова.

– Как удачно, Лев Александрович, – тут же проявила деловую хватку начальница Института, – у меня к Вам сразу же просьба. Дело в том, что я пытаюсь установить в этом году на экзаменах нечто вроде новой традиции – завести обычай, чтобы каждую дисциплину предваряла своим напутствием какая-либо известная особа, в данном предмете уже состоявшаяся. И вот Вас нам Бог послал. На завтрашнее испытание никого, кроме самого преподавателя нашего так и не нашлось. И, если Вы свободны во времени, то нижайше прошу сказать моим воспитанницам несколько слов.

– Почту за честь и спасибо за приглашение. – Так Лева неожиданно оказался втянутым в жизнь учебного заведения.

– А Вы что-то хотели сообщить мне, Савва Борисович? – Вершинина подняла вопросительный взгляд.