Выход зубной феи

Теперь первым делом Настя заглянула в спальню, где богатырским сном почивал ее супруг Костик, подающий надежды аспирант физико-математического университета. В конце запутанного научного пути маячили премии, мировое признание и прочие атрибуты сладкой жизни, так что нынешнюю тесноту и скромность бюджета супруги рассматривали как временные неудобства и не унывали. Работа над диссертацией кипела в основном по ночам – это была смена хозяина дома пользоваться благами городского быта в виде стола, санузла и холодильника.

Днем будущий светила науки вкалывал на факультете и занимался в меру своих скромных способностей приготовлением пищи. Неординарный взгляд физика-ядерщика на допустимые гастрономические комбинации делали его весьма экстравагантным поваром: задолго до изнеженных западных кулинаров он изобрел макробиотическое питание и вывел теорию "суперфуда", которая позволила молодой семье без чувства ущербности питаться одной пшенкой как самым полезным в мире продуктом.

Сейчас герой коллайдеров и поварешек спал, безмятежно расположив косую сажень плеч на семейном ложе системы "диван раскладной". Настя подоткнула ему одеяло и вышла в коридор, по дороге отметив какое-то несоответствие в интерьере. Чего-то определенно не хватало, но времени поразмыслить о недостаче не было. Прихватив туристический фонарик, прекрасная половина семьи Поповых устремилась назад к темному подъезду, в недрах которого скрывались летучие челюсти.

В парадном уже кипела привычная утренняя жизнь: возвращались с прогулки собачники, то и дело пробегали нахохленные труженики, а в углу у почтовых ящиков солировала свекровь, завывая на манер азиатского акына о своей великой потере. Терпеливый русский народ, привычный и к более ощутимым ударам судьбы, безучастно проносился мимо, следя, однако, чтобы лишние зубы не налипли к подошвам. Мрачные чертоги подъезда наполнялись робкими лучами сентябрьского солнца, тьма отступала, но на аскетически голом полу холла никаких посторонних предметов не наблюдалось.

– Надо обследовать под лестницей, – решила Настя. – Потому как если зубы были в проходе, то мы их уже потеряли, слишком оживленная трасса. Мамуля, нате мою сумку и отойдите, не загораживаете свет. Линейка в школе через час, а мы еще копаемся.

Анастасия нырнула под пролет и сразу же поняла, что она, возможно, первый человек со времен сдачи дома, чья нога ступила в этот заповедник плесени и хилых городских паучков. За годы забвения бесконечные слои пыли и грязи спрессовались в единый монолит отборного перегноя и там вполне удалось бы выращивать трюфели не хуже французских.

"Интересно, и за что это мы собираем по 80 рублей с носа на уборку дома? Это же рассадник малярии и энцефалитных клещей!" – в Насте просыпалась дремавшая доселе гражданская сознательность. – "А в нашем доме живут маленькие дети, лишенные здоровья и самообладания старушки, и вот кстати молодые педагоги, надежда общества. Устроили здесь серпентарий!"

Настины ноги мягко пружинили по новооткрытой экосистеме, и вдруг луч фонарика выхватил что-то блестящее в самой глубине под верхней ступенькой. Она наклонилась и не смогла сдержать вздох облегчения – миссия состоялась, чудо отечественной стоматологии тихо лежало прямо перед ее глазами. Подлестничный микромир уже свыкся с прилетом к ним неопознанного объекта: бабкины зубы, наполовину скрытые в древней пыли, были надежно оплетены паутинкой и наверняка служили самым шикарным домом для целой колонии простейших. Настя двумя пальцами подхватила протез, брезгливо им потрясла и заулыбалась. Во-первых, побывавшие в экстремальном путешествии зубки предстояло носить не ей, а, во-вторых, шансы попасть на линейку значительно возрастали.

Продолжая по инерции шарить лучом фонарика по полу, окрыленная успехом учительница заметила, что блестит еще кое-что. Прямо в углу у стенки угадывался стальной шов подвального люка.

–Дожили! – пробурчала Настя, слегка заведенная утренней эпопеей. – Граждане не знают о возможных путях отхода на случай атомной войны и прочих мировых катаклизмов! Правильно дед говорил: развалили страну. А ведь там, наверное, роскошное бомбоубежище с неприкосновенным запасом тушенки и сухариков для всех жильцов нашей панели. Тех, кто постоянно прописан, конечно. Ладно, потом разберемся. Мамуля, вы сами до автобуса дойдете? Я-то сейчас бегом побегу.

Все это время Нина Васильевна с сомнением рассматривала блудные зубы, обретенные ценой столь неимоверных усилий. Свекровь уже твердо вошла в драматичный образ Короля Лира после потери всех благ земных, и так просто расставаться с привилегиями вселенской страдалицы не желала. Теперь, когда вожделенный ряд передних и вторых боковых был у нее в руках, злоупотреблять невесткиным вниманием становилось затруднительно. Нина Васильевна судорожно перебирала в уме все возможные хвори, которые могли внезапно подкосить ее слабое здоровье на фоне пережитого стресса. Идеальный недуг был обязан обеспечить не только глубокое смятение близких и родных подальше, но и выдоить положенные дивиденды. В качестве приятного приложения к перекошенным от забот лицам домочадцев свекровь охотно бы приняла отдельную квартиру и безутешных детей, день и ночь бдящих у постели умирающей, готовых на любой подвиг, чтобы только скрасить последние тридцать–сорок лет жизни старушки. При этом потомкам полагалось не надоедать маменьке своим присутствием, много зарабатывать и каждый день развлекать ее по-новому, то в Монте-Карло, то в Баден-Баден, ибо по телевизору сказали, что это хорошо.

Всякое по мелочи, типа беспрерывной трансляции по ТВ программы "Пусть говорят" и засахаренных лимонов, которые Нина Васильевна обожала, само собой подразумевалось.

По-прежнему стоя в темном подъезде и теребя в сушеных ручках центровой элемент своей челюсти, мысленно бабка уже унеслась через столетия, к неизбежному финалу всех редких болезней: к пышным, торжественным похоронам, с военным оркестром, вереницами одетых в глухое черное людей и всенародной скорбью. Скорбь по великому замыслу должна была длиться долго, очень долго, передаваться из поколение в поколение, хотя нет, лучше, если все участники траурной процессии вдруг разом падут, сраженные непомерным горем…

Настя с тревогой наблюдала за калейдоскопом выражений, сменявшихся на свекровином лице со скоростью вспышки: сетка морщин то складывалась в клубок вселенских печалей, то растягивалась до блаженной улыбки объевшегося тортом ребенка.

"Да, сдает старушка, – подумала Попова-младшая. – Вот к чему приводит смычка города и деревни в таком возрасте! А этим коновалам из поликлиники все равно, говорят, отправьте ее на природу. Там поля стоят не паханы, мол, без такого бульдозера. Бездушные люди!"

– Мамуля, – Настя настойчиво лезла в бабкины мечты, – может, вы на почту завтра сходите? Я совсем опаздываю, нет времени вас провожать.

Свекровь только собралась завести привычную песню о том, насколько ничтожно молодежь ценит ее великий материнской подвиг, беспримерный в истории человечества, как двери лифта в очередном раз разъехались и выпустили на волю самого главного человека в доме – слесаря-сантехника Геню.

– А-а! Анастасия свет Борисовна, наше вам здрасте, – пропел Геня, сбегая по лестнице. – Наслышан о вашем бодром утре. Ну как, обрели вы счастье свое?

Настя радостно закивала головой:

– Да, нашли, хотя пришлось попотеть. Зато опаздываю теперь, сами же знаете, сколько от нас выбираться. А мне еще маму до почты надо проводить.

Геня тут же по обыкновению протянул руку помощи – молодые и симпатичные женщины всегда вызывали в нем всплеск благородных чувств.

– Так давайте вашу зубную фею мне, – предложил мужчина, – я как раз в ту сторону. Главное, чтобы по дороге из нее лишние детали не сыпались.

Настя с благодарностью взглянула на сантехника, ободряющее похлопала свекровь по плечу и вылетела из подъезда, не дав мамуле опомниться и завести свои саратовские страдания.

– Адью, Настасья!

Геня махнул вслед посылавшей ему воздушный поцелуй девушке и подмигнул ее свекрови:

– Милая дама, цепляйтесь покрепче. Я буду вашим спутником на маршруте дом–почта. Но обратно вам придется вести, а то и нести меня самой! Намечается выгодная замена прокладок в продуктовом напротив.

Нина Васильевна, опешившая от перемены мест провожатых, покорно дала себя прицепить к Гениному локтю. Парочка засеменила по тротуару, охая старушечьим голосом и замирая около всех барышень с юбками выше колена. Яркая точка Настиного плаща еще некоторое время маячила впереди, но вскоре совершенно слилась с багрянцем осеннего пейзажа.

Учительница нервничала и торопилась не зря. Время в пути из их микрорайона, с размахом отстроенного на окраинах большого города, и до школы никакими разумными величинами не ограничивалось. Главный архитектор жилого массива был истинный виртуоз шлакобетонной панели и мастер урбанизации самых пасторальных ландшафтов. Имея в своем распоряжении весьма ограниченный набор-конструктор советского строителя, из домов, прудов и садов он сумел создать город будущего, как его представляли в конце семидесятых. Типовые двенадцатиэтажки унылым веером расходились от центров районной культурной жизни – магазинов "Диета" и "Вино-водочный". В четырех темных тухлых водоемах водилась неведомая рыба, а последние дома упирались прямо в самый настоящий лес, на чем городская цивилизация и заканчивалась. Вернее, цивилизация там в принципе шла, как пишут в объявлениях о продаже посредственных дач, "по границе". То есть за пределами микрорайона уже давно наслаждались суши и запросто ходили в 3Д-синему, тогда как его обитатели застряли на макаронах по-флотски и жизненных коллизиях "Просто Марии".

Когда-то эти дома должны были решить жилищную проблему сибирских нефтяников и старателей Заполярья, но по странному капризу судьбы место застройки совпало с отметкой "101-ый километр", и круг претендентов на социалистический рай расширился. Год за годом он заселялся суровыми ребятами с Севера и авантюристами всех мастей, и в конце концов по духу стал напоминать Дикий Запад Америки, где состав участников во времена первых переселенцев был примерно тот же. А по устойчивости жителей к невзгодам бытия район опережал не только Новый Свет, но большую часть матушки-России.

Единственная проблема, которую не смогли решить ни архитектор-планировщик, ни постоянные жалобы жителей, заключалась в том, как из этого района выбраться на Большую Землю, то есть в городской центр. Гипотетически в распоряжении местных жителей имелись автобусы и трамвай, но до них надо было не только дойти, а еще и суметь как-то ввинтиться в нутро всегда забитого транспорта, не выпадая из него на следующей остановке. Для пущего колорита автобусы ходили редко, а трамвай как-то вообще стеснялся показываться.

Настя успела родиться, вырасти, закончить школу и сама же начать в школе преподавать, а ситуация с наземным сообщением в районе не менялась. На последней скорости несясь к остановке, девушка лихорадочно прикидывала, а есть ли шансы успеть на линейку пусть не вовремя, то хотя бы с не критическим опозданием. Так, чтобы незаметно слиться с коллективом и вместе, единым фронтом, выступать против сомнительной личности нового директора.

Народу на остановке скопилась тьма, что с одной стороны вселяло надежду на скорое появление автобуса, а с другой, самые выгодные позиции для его штурма были заняты. Первую линию уже оккупировали весьма агрессивно настроенные граждане, закаленные регулярными боями и дергающиеся теперь в фальстартах. Наконец, на радость Насте появился желтый Икарус гармошкой, замерев дверью прямо напротив девушке. Полоса везения продолжалась: каким-то чудом ее зацепил активный дедуля с тележкой на колесиках, который, распихивая конкурентов локтями, вслед за собой просто внес Настю в подошедший транспорт. Притулившись у окошка, она отряхнула плащ и погрузилась в воспоминания о втором отделении педсовета, проведенном учителями после дебюта Леонида Серафимовича. Но уже без звезды первого акта.

И задуматься над этим стоило всем без исключения.

Глава 3

О минорном финале педсовета коллектив школы, сплошь состоящий из людей неглупых и опытных, догадывался. Правда, по мнению педагогов, его тяжкие последствия должны были упасть на голову бывшего летчика, и, если не раздавить, то точно контузить. После первой же ходки Поленко в народ, свидетели этого события собрались на импровизированную летучку в коридоре.

Марина Тухтидзе, жестоко обманутая в своих матримониальных ожиданиях непригодным ко флирту и пламенной страсти полковником, шипела на ухо Динаре Ефимовне:

– Заморыш. Да он ростом с сидящую собаку, и глаза как у дохлой рыбы. Нет, Динарочка Ефимовна, мы с ним не сработаемся. Совершенно бесполезен в прикладном плане. Ну вот инфузорию же от юбки-плиссе не отличит… Может, он вообще взяточник или даже хуже того – женатый! Вам как показалось?

Заслуженный преподаватель английского могла бы ручаться – ей не показалось. Женатым полковник мог быть только на какой-нибудь упертой греховоднице в качестве посланного проклятия. Чтобы, значит, она еще при жизни смогла искупить не только за себя, но и на сто поколений вперед.

– Есть вещи и пострашнее, чем окольцованный…хм…друг сердца, душа моя, – возразила нюхавшая пороху Динара, биологичка же с сомнением поджала губы. – Уж поверьте моему опыту. Меня охватывают смутные сомнения относительно наших премий, да-да. Больно ретивые запросы у этого авиатора недоделанного, как вы считаете, Амалия Петровна?

Математик василиском взглянула на дверь, за которой Поленко давал первую аудиенцию блаженному Тихону. Видимо, какие-то тлетворные флюиды в кабинет все же проникли: стало слышно, как полковник перестал бубнить и закашлялся.

– Считают у меня на уроках, господа, а я уверена, – отрезала Винтер. – Мне все равно, какие запросы у этого пигмея, но удовлетворять их советую как можно дальше. От меня. От школы. И от города в целом. Мадам Вишневская, а вас как всегда общие дела не касаются? Вы все надеетесь на торжество мирного атома, не так ли?

Женщина-физик нехотя оторвалась от созерцания нескольких из своих подбородков в карманном зеркальце, отстранила незаметно подобравшегося под сень ее богатого тела физрука и ехидно зашевелила усиками.

– Что вы, Амалия Петровна, меня таки наши дела очень волнуют, – нарочито гнусавым голосом отозвалась Вишневская. – Вот буквально не буду ночью спать, так переживаю за вашу печень. Это видимо она вам и нам заодно травит всю красивую жизнь. Вы бы проверились, что ли. Глядишь, чужие торжества вас бы не задевали, – физик с удовольствием поймала ненавидящий взгляд Амалии и резко вильнула в сторону. Метод назывался "контрастный душ" и был чудно эффективен, чтоб пронять некоторых до истерики. – По поводу вашего Леонида Агасферовича – но пасаран, как говорится. Назар Никонович, это у нас какой по счету лишний директор?

Берин сложил на подоконник висевшего на нем историка – последние полчаса впечатлительный знаток мировых культур благодарил Назара за свое чудесное спасение на педсовете. Элегантным движением холеных рук химик поправил галстук, пригладил бородку, чем вызвал жар и трепет среди молоденьких англичанок, и улыбнулся:

– Дорогие дамы, вы все сегодня – само очарование. Давайте не будем ссориться, тем более по такому ничтожному поводу. А по существу, мне надо посоветоваться с мамой. Интересно, как к нам занесло старичка, здесь не богадельня. Хотя…Не в моих правилах обижать пожилых, но, боюсь, Серафимыч сейчас набирается плохого от нашего пролетария, – Берин кивнул на дверь кабинета, где Поленко все еще раздавал сверхсекретные поручения Тихону. – Но в целом… Тот, кто направлял его судьбы корабль, уж поднял парус. И совсем не в ту сторону. Скоро мы увидим труп нашего врага, если терпеливо подождем. Я чувствую. У меня все, – Назар Никонович уверенно посмотрел на собравшихся.

– Истину глаголишь, – вдруг шаляпинским басом заговорил до этого никем не замеченный, как и подобает серому кардиналу, школьный завхоз Финоген Семенович.

Дальний потомок отважных финансистов, сосланных в эти места еще при царизме за безудержную смекалку и неумение делиться, Финоген был прирожденным стяжателем. Период первоначального накопления капитала он счастливо завершил еще дошкольником, нажившись на продажах мальчишкам сушеных кузнечиков под видом отворота от ремня родителей. Девочкам облагороженные гуашью прыгуны продавались в качестве лекарства от выпадения волос у кукол.

Дела шли бойко, но уже тогда маленький Феня знал, что наглеть не стоит. Он сам вывел основную аксиому успешного дела: клиент должен быть доволен, и обезжиривать его следует нежно. Чудо-кузнечики не были полной профанацией: родительские сердца смягчались при виде юного натуралиста, стоящего в углу с хрупким насекомым, и рука на сорванца не поднималась. Девочки тоже не знали разочарований в покупке: кудри у советских кукол и так сидели намертво. Зато цветастым кузнечиком можно было здорово попугать бабушку, сказав, что вот так выглядит колорадский жук, пожравший всю картошку. Два в одном, как сказали бы теперь, и за смешную цену: осторожный Феня менял свой экзотический товар на посильный взнос продуктами или ненужными вещами. Среди последних попадались весьма интересные экземпляры, ибо ненужными детскому разумению представлялись иногда вещи вполне ценные.

К получению аттестата зрелости Финоген подошел уже вполне состоятельным молодым человеком, что во многом и обусловило блестящие оценки в документе об окончании школы. Образование помогло ему вывести вторую аксиому, важную для избранной стези: большие капиталы нуждаются в малой огласке. Достойный юноша не лез на рожон и не играл в хозяина жизни. Третья и главная аксиома, достойная того, чтобы ее увековечили в золоте и включили в программу обязательного обучения, досталась Финогену Семеновичу по наследству: надо делиться!

Полвека пронеслись как один миг. Менялись власти, распадались империи и возникали содружества, в унылую уездную жизнь вторгались орды мигрантов и технический прогресс, но аксиомы работали. Финоген без конца покупал, менял, расселял, прикармливал и дожил до того дня, когда уже все было и ничего больше не требовалось. И не хотелось. Дом – полная чаша, надежно размещены капиталы и удачно пристроены дети, выплывшие в большой международный бизнес. Финоген Семенович хандрил – желать оставалось нечего.

И тут случилось чудо! Сотворили его три абсолютно замухрышечных Свидетеля Иеговы, даже не уполномоченные их шарлатанским начальством на подобный подвиг. Расписанный под хохлому "Майбах" Финогена на минутку остановился у центрального городского парка – босс затребовал "Эскимо", которое продавалось в единственном уцелевшем в вихре перестройки киоске. Привычные сумерки сознания Свидетелей помешали им трезво оценить обстановку, они выстроились клином и храбро полетели на не спасенного пока Финогена. То ли воистину Бог хранит сумасшедших, то ли будущий завхоз почувствовал руку провидения, только Свидетели выжили, а богатейший человек города стал обладателем брошюры под интригующим названием "Царствие Небесное".

Дальше обложки не привыкший тратить время на глупости Финоген читать не стал, но и этого было достаточно. Он уже точно знал, чего ему не достает в жизни: райских кущ, молочных рек или хотя бы уверенности в том, что они для Финогена Семеновича зарезервированы. Первое собеседование с батюшкой показало, однако, что не все так просто. Отец Андрей озвучил знаменитую притчу о богатстве и игольном ушке, испытующе глянул на олигарха и осторожно заметил, что выплата десятины за все пропущенные годы могла бы значительно ускорить дело. Но Финоген пока не торопился в лучший, но все де незнакомый мир. Как человек практичный и экономный, он взял неделю на раздумье и засел за Святое Писание в поисках менее болезненных вариантов. Озарение настигло его сразу же: Финоген Семенович понял, что он – верный кандидат по статье "блаженные нищие духом". Он давно уже ничего не хотел и ничему не был рад, осталось только разбавить это дополнительной простой и смирением. Так Финоген Семенович стал завхозом школы с углубленным изучением языков: скромно, но вполне сочетаемо с привычной деятельностью. Те же люди, те же задачи.

Украсив собой слаженный коллектив работников образования, самородок от финансов уже в самом скором времени стал истинным хозяином школы. До назначения Поленко без согласования с завхозом не решалось ни одно дело, будь то приобретение макета звездного неба в натуральную величину для кабинета физики или создание очередного фонда для покрытия подобных экстренных нужд.

Сейчас впервые за пятилетку Финоген Семенович почувствовал некоторое оживление, его седые мохнатые брови уже начали свое движение к переносице, спина распрямилась, чего не случалось со времен лихих девяностых, а все помыслы переместились в сферу уничтожения врага. Созревала четвертая аксиома дельца наивысшего порядка, которую на другом конце Земного шара в то же самое время в муках рождал президент свободных штатов: в целях профилактики нападай первым. Не важно, если противник еще и сам не знает, что он против; превентивная атака гарантировано избавит его от таких вредных мыслей, и то если он, конечно, уцелеет. Финоген Семенович, завхоз и миллионер, понял, что надо действовать.

Для начала необходимо было выяснить, каким ураганом бравого авиатора занесло в лучшую в городе гимназию. Разыгрался он явно неслучайно, ибо на ниве образования Поленко был зеленый салага, без признаков опыта по части сложной комбинаторики школьной жизни. Вычислить розу ветров и найти, откуда дуло, завхоз поклялся самолично. Сейчас покровителям Поленко, где бы они не находились, по всему суждено было обыкаться, так часто и так нелитературно их поминали.

На том и порешили: красавец-химик обещал пораспрашивать державную матушку, Финоген Семенович – потрясти частный капитал, а "Могучая Кучка" и Ко возлагали большие надежды на Районо, ведущий центр слухов и сплетен по области. Леонида Серафимовича обложили со всех сторон, штат его врагов рос в геометрической прогрессии. И это еще до того, как он столкнулся с самой коварной и непредсказуемой силой возглавленного им рассадника знаний – родительским комитетом и непосредственно дорогими детишками.

До этого момента ему оставались считанные часы.

Глава 4

Прохладное сентябрьское утро было солнечным и ясным, что по мнению большинства учеников элитной школы как нельзя меньше подходило для достойного начала учебного года. Под град с дождем, завывающий ветер и ненастье в духе последних дней Апокалипсиса не так обидно было бы дни напролет отсиживать в классах и усваивать строение пестиков с законами Ньютона, столь необходимыми каждому в послешкольной жизни. Тот факт, что этот день был первым из девяти бесконечных месяцев дисциплины, зубрежки, экзаменов и контрольных, поднимал настроение только самым отпетым отличникам и первоклассникам, еще не понимавшим своим наивным малышковым умом, что десять лет – это очень долго.

Примерно так рассуждал шестиклассник Тарас Динин, критическим взглядом обводя шеренги торжественной линейки: родителей, прикрывавшихся своими нарядными чадами, колонны независимых старшеклассников и учителей, настроенных весьма серьезно. Такое количество цветов мальчик видел только на похоронах папиного коллеги, а то был очень грустный момент. У Тараса слезы навернулись на глаза: вот и его сейчас замуруют в этом склепе науки почти на целый год, и даже не оставят ободряющей надписи, какая украшала глыбу каррарского мрамора для дяди Коляна: "Спи спокойно, а мы разберемся". От сокрушительной жалости к себе, невинно обреченному на тяготы и лишения среднего образования, у мальчика задрожали коленки и гулко застучало в груди. Тарас решил, что достаточно пострадал за прогресс и под прикрытием своего огромного букета попытался просочиться в задние ряды зрителей, откуда до выхода со школьного двора было рукой подать.

Неожиданно на его плечо легла тяжелая длань Динина-старшего, известного в городе коммерсанта, бывшего борца греко-римского стиля и нынешнего авторитета для многих молодых спортсменов и прочих крепких ребят. Интерпол тщетно искал Павла Динина где-то между Кап-Ферра, Лондоном и Кокосовыми островами, он же мирно жил в уездном городе, куда не дотягивались вредоносные щупальца международных душителей личной инициативы.

– Что, сынок, соскакиваешь? Мама расстроится, – Павлик потрепал сына по голове. – Сам подумай, полсрока уже отмотал, недолго осталось. Я в твои годы по поездам…Ну, короче, не вышло у меня счастливого детства. А тебе повезло, братан, школа, знания всякие. Большим человеком станешь, как Финоген Семеныч.

Тарас с недоверием прикинул, стоит ли стремиться к таким высоким идеалам. Завхоз, на его взгляд, был мрачный старикашка с лицом, как будто навсегда окисленным острым несварением желудка. Наконец, он шмыгнул носом и вздохнул:

– Хорошо, пап. Ты только учительницу не вспугни. Анастасия Борисовна добрая. Она конкурсы всякие обещает, театр там. Пусть мама меня после уроков заберет, а?