Любой ценой

– Увы, – прервал его Везарий. – Я не могу быть уверенным, что у Его величества нет для меня неотложного поручения. Уж лучше я проведу месяц в безделье, ожидая, пока король соберёт войска, чем подведу его, явившись позднее, чем он рассчитывал. – Ну что ж, я снова пытаюсь, честно пытаюсь быть правильным и исполнительным. Обычно меня хватает ненадолго. – Тем более, что скучать явно не придётся, – продолжил он, – ведь для меня сейчас здесь всё в новинку – вот хотя бы даже вы в этом замке.

– О да, это печальная история, полагаю, вам её уже рассказали, – старик возвёл очи горе, – очень жаль. Невосполнимая утрата, – пробормотал он и развёл руками: – Но что поделаешь, ведь жизнь продолжается. Этот большой непоседливый город не может обходиться без твёрдой руки, поэтому мне пришлось временно переехать сюда, оставив Кристиана править Лоарденом из Ферьехолла.

Хоть бы чуть-чуть постарался изобразить печаль.

– Не сомневаюсь, что он справится, – вежливо заметил Везарий вслух. – Сэр Кристиан оставил благоприятное впечатление при дворе.

Глуповатый и неуклюжий, некрасивый и ленивый – вот какое впечатление он оставил.

– Вы ему льстите, не стоит – я прекрасно знаю, что он бездарь, – старый лорд вздохнул, – но всё же не идиот, и я пытался вбить в его голову как можно больше. Справится он или нет, а после смерти, которая, надо думать, настигнет меня совсем скоро, все эти земли достанутся ему, спаси их Господь, да и в любом случае он немного заждался своего шанса – в конце концов, ему уже сорок три года. Так что пусть осваивается, – Ферье помолчал. – Им всем пора привыкать обходиться без меня, поэтому Квентина я послал во главе своего отряда в армию вашего отца, о, я отправил Его величеству двадцать три сотни, из них шесть конных, в том числе почти полсотни рыцарей; все – добрые воины. Надеюсь, он будет доволен.

А ещё вдвое больше ты оставил себе, старый пройдоха.

Он, должно быть, прочитал мысли Везария по выражению лица, и поспешил пояснить:

– Северные лорды при любом удобном случае показывают свой строптивый норов – вельдцы, что с них взять. Лорд Эрвер после помолвки Мелиссы с его сыном конечно вспомнил про свои клятвы и его отряд прибыл в установленный срок, но вот войска лорда Реддера до сих пор «в пути». Идут и идут. И что-то я до сих пор их здесь не вижу, – он огляделся. – Ау, лорд Реддер, где вы? Потерялся, наверно. Так сразу и не скажешь, что людям Эрвера пришлось миновать земли Реддеров по дороге, да? – он фыркнул. – Но гораздо хуже Энше – этому пришлось не по вкусу, что Арвьето отошёл ко мне.

Ещё бы.

– Он что-то прислал для приличия, сотни три, но этим и ограничился. А мог бы собрать и две, и две с половиной тысячи. Ну да ладно, Разжигающий с ним, я ведь рассказывал про своих детей. Бернард, сорванец, увязался за Квентином – он вырос непохожим на братьев, с детства любил подраться, а теперь ещё и начитался всякой чепухи про рыцарскую честь и доблесть. Нет-нет, не надо кролика, лучше давай барашка, – замахал он руками слуге. – И даже маленький Эмиль остался с Кристианом в Ферьехолле. Никому не хочется сюда. Или, вернее сказать, не хочется ко мне – старики никому не интересны. Вот и вас я должно быть уже утомил.

Везарий не стремился его разубеждать, он и в самом деле утомился. Конечно, подробности отношений лорда Побережья со своими вассалами должны были его заинтересовать. Но не заинтересовали.

Стол ломился от блюд, подавали: жареного ягнёнка с яблоками и гвоздикой, ароматные пироги с грибами и сыром, политых вином каплунов с перцем и имбирём, жареных лососей с луком, фасолью и морковью, варёных карпов со специями, наконец кроликов, тушёных с овощами и обильно политых вином со специями. В качестве закуски предлагали чёрный хлеб, большие и сладкие сиреневые луковицы, репу и свёклу, медовые блинчики, сахарный хлеб с корицей и имбирное печенье. Горло промочить можно было холодным элем из Медовых Ворот, крепкой местной можжевеловой водкой или подогретым красным вином с кардамоном, гвоздикой и миндалём. Приём напитков, правда, изрядно затруднялся тем обстоятельством, что Везарий оказался в числе избранных, получивших вместо обычного кубка большой и золотой, в виде корабля: с мачтами, парусами и флагами. Красивый, но пить из него оказалось сродни мучению.

Старый лорд занялся едой, и Везарий тоже принялся понемногу откусывать от своего здоровенного ломтя дымящегося грибного пирога, запивая его тёплым вином и разглядывая гостей. Ему быстро бросилась в глаза массивная фигура сэра Дэмона Молинара: мало того, что он был вдвое крупнее любого из своих соседей, так ещё и тёмно-бордовый бархатный дублет приходился ему явно не впору и сильно перетягивал массивное туловище в плечах и бёдрах, делая благородного рыцаря похожим на большую сосиску. Благородную сосиску, разумеется. Сэр Дэмон уже расправился с парой кроликов, после чего дублет стал стеснять его чересчур сильно, и рыцарь скинул его на скамью рядом с собой, оставшись в одной рубахе, которую, должно быть, шили на слона, поскольку она была велика даже для телес Молинара. Вздохнув полной грудью и почувствовав, что ему больше ничего не мешает, объёмный сэр немедленно принялся уничтожать следы существования гигантского северного краба с короткими клешнями, запечённого с грибами и яйцом. Вообще-то блюдо было рассчитано на дюжину едоков, но Молинар решил управиться с ним в одиночку. Энтузиазм его при этой расправе оказался столь велик, что на рубашку рыцаря, равно как и на его соседей полетели обильные брызги.

В этот момент наблюдения Везария прервала дочь лорда, про которую он уже успел было позабыть:

– Ваша светлость, – вкрадчивым голосом осведомилась она, – достаточно ли тепло вас приняли?

– Я вполне доволен, – заверил Везарий.

– Отец сильно сдал за последние годы, стал желчен, неприветлив и сварлив – вы уж не принимайте близко к сердцу, – объяснила она своё любопытство, понизив голос.

– Нет-нет, я ничего такого не заметил. Он мудрый и верный человек, – уверил её Везарий, тоже полушёпотом. Ферье меланхолично ел суп.

Мелисса улыбнулась одними уголками губ:

– Верный? Мой отец, откровенно говоря, совершенно не питает к вашему дому тёплых чувств, – она отпила вина из сверкающего гранями бокала цвета морского неба, в то время как стоявший перед ней кубок-корабль сиротливо ждал своего часа. – Но его не следует бояться, он всего лишь старик. Бояться нужно молодых и алчных.

Должно быть излишняя откровенность – это у них семейное.

– Вы кого-то конкретного имеете в виду? – он поспешно схватился за свой громоздкий кубок, скрывая растерянность.

– Нет-нет! – она улыбнулась. – Сразу видно, как вы отсюда далеки. Кто же говорит о политике конкретно? В ней можно разбираться только самому, а вам это необходимо. Так что навострите уши и слушайте всех внимательно, а главное никому не верьте.

Ценный совет, миледи. И что бы я без тебя делал.

– Возможно, принцу не стоит влезать в такое грязное дело, как политика, – улыбнулся Везарий, – лучше посвящать себя игре на арфе, любви и конным прогулкам. Но только обязательно на белых конях.

– Возможно, – хихикнула Мелисса, – но подобные принцы пока что живут только в сказках. Мечтатели, романтики и музыканты – те люди, которым не место в политике. У их духов нет голов, так что рано или поздно их лишается и тело.

– Моя голова долгие годы набивалась самыми разнообразными – бесполезными по большей части, знаниями. Признаться, за это время я успел к ней привыкнуть и теперь могу не найти сил, чтобы расстаться.

– Тогда примените мой совет. Но довольно о таких низких материях. Лучше скажите мне – вы одиноки?

Везарий чуть не поперхнулся вином. Этот разговор положительно напоминал езду по ухабам.

– С собой я никого не привёз, – туманно ответил он. – Зато вы…

– Да-да, – Мелисса улыбнулась, – мои перспективы на ближайшие годы просто восхищают, не правда ли? Не могу дождаться момента, когда буду иметь счастье увидеть своего жениха. Ему, кажется, одиннадцать. Или двенадцать, мне говорили, но я уже забыла. Самое меньшее на восемь лет младше меня, повезло так повезло.

Так же, как Фэй в своё время.

– Его хвалят, – продолжила девушка, – если верить Ренье, он усердно упражняется и уже с изрядным мастерством владеет копьём и мечом, а значит из него получится… доооблестный рыцарь, – закончила она фразу иронично. – Кроме того, по словам этого дуболома Ренье, у него острый ум и из него должен выйти мудрый и справедливый лорд. Вот только, боюсь, я к тому времени уже буду беззубой старухой. Это ещё если не считать, что даже мартышка способна поразить сэра Ренье своим необыкновенным умом – собственного-то у него отродясь не бывало.

– Ваша светлость! – громко прервал её хозяин. – Если позволите, менестрель попытается усладить ваш слух. Мой собственный стал слаб, так что не могу сказать, насколько он хорош – быть может, и вовсе надо гнать взашей, а от них, – он неопределённо махнул рукой куда-то в сторону гостей, – толкового ответа не дождёшься, так что прошу вас дать оценку.

Везарий заверил, что оценит со всем тщанием, и на балкончике над их головами появился менестрель, оказавшийся седеющим человеком с грустными глазами, облачённым в зелёный костюм. В руке он держал лютню с удлинённым грифом. Полился знакомый мотив «Песни о весёлом монахе», однако слова оказались другими: вместо написанного сразу после монашеских восстаний насмешливого прославления монаха, с божьим словом на устах и кружкой доброго эля в руке обводящего вокруг пальца разбойников, менестрель пел о беззаботном школяре, попавшемся в пленительные сети чар прекрасной девы и бросившем учение. Бедный школяр терпел всяческие лишения и никак не мог получить взамен хоть малейшую благосклонность кокетки. Везарий нашёл, что в оригинале песня была значительно лучше – менее нравоучительна и уж точно гораздо смешнее. Впрочем, гости как будто изрядно развеселились – вероятнее всего, в этом были повинны главным образом эль и вино.

Менестрель раскланялся, гости пошумели с умеренной силой, кто-то, должно быть, не слишком довольный выступлением, запустил в него чем-то, подозрительно похожим на останки краба. И кто бы это мог быть!

– Похоже на поэзию вагантов, – поделился Везарий впечатлением.

– Думаете? – удивился хозяин.

– Школяры, девы – я такого немало наслушался в последние годы.

– Что ж, может статься, наш певун даже где-то учился, – хмыкнул Ферье.

– Вряд ли успешно, – не замедлила ядовито добавить Мелисса.

Следом он завёл песню про подвиги молодого лорда Ферье и стало понятно, что же так подкупило старика: лорд Бернард мечтательно зажмурился, будто старый облезлый кот, греющийся на солнце.

– О да, золотые были времена, тогда я ещё не был лордом – бывало и такое, и служил простым наёмником.

Ферье замолчал, вслушиваясь в песню.

– Ох уж эти менестрели, они всегда стремятся приукрасить действительность. Впрочем, – повременив, заметил он тихо, – этим и нравятся.

– Ещё бы, – хихикнула Мелисса. – Песни и не должны отражать реальность, они должны её создавать.

– Моя дочь умна, правда? – спросил его Ферье и сразу же ответил сам: – Уж точно умнее сыновей. Да, я не раз ходил в проигранные ещё до начала бои, и знаю, как это бывает, когда люди не верят в своих вождей. Вера – вот то, на чём стоит мир. Вера в Создателя лишь одно из её проявлений, и только. Я был множество раз ранен или взят в плен, – продолжал Ферье. – И теперь благодарю небеса за то, что вообще могу ходить и дышать. Но чаще мне везло оказаться на стороне победителей, чем я заработал достаточно золота и авторитета, чтобы основать собственный отряд, – менестрель как раз пел про это. – Более полутысячи воинов: два десятка рыцарей, полторы сотни конных, две лучников и три копейщиков – столько нас было в лучшие времена.

– Не обращайте внимания, – шепнула Мелисса, – он всегда это гостям рассказывает.

– Большой отряд, и востребованный, – старик о чём-то задумался на несколько мгновений, – когда умер брат, и отец послал за мной, меня совсем не воодушевила перспектива. Отказаться от моей жизни, и ради чего? Ради чужой доли, к которой меня не готовили? Однако я вернулся, пусть и не сразу. Было тяжело бросать свой отряд, я как-то странно к нему привязался. И знаете, что я понял со временем, быть может, слишком поздно? Все эти люди, которые здесь живут, все они – мой отряд. – А вот и проповедь. Старый пройдоха будет корчить из себя святошу, а мне придётся глупо кивать и соглашаться. – И мне не хочется посылать своих людей в бессмысленную бойню, ваша светлость. Почему-то подобное времяпрепровождение совершенно перестало меня прельщать. Понимаю – долг, присяга, честь… сам я, не будь так стар и немощен, охотно пошёл бы, и позвал своих рыцарей – это наш общий долг. Но причём здесь простые люди? Они платят нам за защиту, а не за то, чтобы мы играли их жизнями. Мы ведь те же наёмники, которые возомнили о себе лишнего.

Фэй I

Двенадцатый день Трав

Расстилавшийся внизу лагерь был огромен, как город, а вонь от него разносилась на милю вокруг; оставалось надеяться, что внутри воняет не так сильно, как здесь. Привольно раскинувшись на большом цветущем лугу между холмами, он осел, вгрызся в землю и стал почти что настоящим городом. Прямые линии палаточных улиц пересекались у пышных шатров лордов и отделяли друг от друга «кварталы»: ярко-оранжевые палатки – лагерь в лагере для людей лорда Ферье, властителя Побережья и премерзкого лживого старика; соседствовали с ними пурпурные, над которыми серебряный единорог бил копытом оземь – знамя Весте, могущественного и строптивого лорда Риксмарка; ещё чуть дальше расположились тёмно-синие с серебряной каймой, а на знамени сова в ночи – орльвирцы, вассалы Эквиллей; жёлто-пунцового цвета было больше остальных, в него окрасилась едва ли не половина всей армии, и неудивительно, ведь это цвета молодого лорда Бенедикта Альеде, хозяина этих земель; с окрестным лугом сливались изумрудно-зелёные знамёна лорда Фалька с клыкастым коричневым кабаном; наконец едва заметная среди прочих утлая кучка чёрно-белых палаток и ощерившийся кот на знамени принадлежали её чёртовым бельтирцам, будь они неладны. А посередине лагеря разлилось кроваво-красное море, и на самом высоком древке из всех реял гигантский золотой грифон на багровом поле. Королевское знамя. Знамя отца.

Фэй недовольно поджала губы. Много лордов явилось на его зов, и они привели много воинов. Но гораздо меньше, чем нужно, и чем должны были. Храбрые рыцари не слишком спешат на битву. Здесь совсем нет северян: не видно ни чёрных знамён Озёрного Края, ни серых ледяного лорда Инга, именующего себя конунгом всего Севера, ни бурого медведя Готторна, властителя Стылого Берега, которого никто и никогда, кажется, вовсе не видел. Южане тоже не явились: сладкоречивый и скользкий лорд Орве, крылатая чаша на гербе которого очень уместна, и ядовитый болотный лорд Виррел с острохвостой виверной на жёлто-зелёном знамени. Даже внявшие зову отца явно привели с собой далеко не всех своих воинов, иначе лагерь внизу был бы по меньшей мере втрое больше. Такая наглость вассалов приводила её в ярость.

– Господа, – оторвавшись от созерцания отцовской армии, обратилась она к двум своим спутникам: едва достигшему совершеннолетия долговязому кареглазому юноше с тонкими пальцами и длинными вьющимися волосами, и ещё одному, немногим младше её самой, но при этом не столь высокому, как первый, с некрасивым непропорциональным лицом, увенчанным большим носом, напоминавшим орлиный клюв, – не будем медлить – спустимся вниз и поприветствуем наших отцов.

Их отцы действительно находились в лагере и оба были вассалами Ниены Эстергор, подруги Фэй, леди-правительницы всей провинции Бельтир и хозяйки Нислотта, города ремесленников и мясников, захолустного и пыльного, с низкими старыми стенами, монетным двором, открывающимся в лучшем случае раз в два года, и кривыми улочками, по которым постоянно текут помои. То, что этот забытый Создателем городишко являлся центром владений Великого Дома Эстергор многое говорило об остальных землях Дома. Фэй провела в Нислотте последние два года: Ниену всегда интересовали песни, стихи, танцы и досужие сплетни, и никогда – управление своим пэрством. Его она предоставила попечению Фэй, которая чувствовала к этому занятию немалую страсть с детства. Раньше она мечтала, что отец подарит ей замок. Возможно, гигантский Дом Грифона с чудовищно толстыми и высокими стенами, рассчитанный на огромный гарнизон и производивший неизгладимое впечатление своими шестнадцатью могучими башнями – одна выше и мощнее другой. Был ли замок сильнее во всём королевстве? Она сомневалась. Его построил дядя Роланд, всегда любивший мощь и силу. Он лишь на год пережил обоих своих сыновей, погибших на войне с гелрийцами, и не оставил наследника; так Дом Грифона лишился своего грифона и с тех пор пустовал уже дюжину лет. Фэй полагала, что он был бы не прочь вновь обрести хозяина. Лучше хозяйку. Она бы согласилась даже на другой пустой замок в Землях Престола – стройный белокаменный красавец Знак Небес, стоявший на границе с владениями Ниены, совсем недалеко от Нислотта. Ей даже не раз снилось, как отец дарит ей один из них. Но жизнь – не сон, и король не торопился отдавать ей ни тот, ни другой. Вместо этого её выдали замуж за маленького мальчика и отправили на чужбину, отняв два года. А теперь, когда она вновь свободна, отец хочет выдать её замуж опять. Вот только чёрта с два у него выйдет.

Она натянула поводья, съезжая с холма к восточным воротам лагеря. С поста, который они проезжали полчаса назад, деревянной башенки, прикрытой невысоким земляным валом, им дали человека в сопровождение; завидев его, часовые на воротах не стали их задерживать, а начальник охраны, когда они проезжали мимо его недостроенной избушки, и вовсе узнал Фэй, стремглав кинулся к ней и раболепно приложился к перстню на левой руке, хотя этикет этого не требовал. Я же всё-таки не королева. Не здесь. Хотя, учитывая, что наша королева – гелрийка…

Габриэль Оденфи, четвёртой жене её отца и по совместительству младшей сестре короля Гелре приходилось несладко теперь, когда её муж и брат вновь начали враждовать друг с другом. Её и замуж-то отдали в ознаменование примирения между королевствами, случившегося семь лет назад. Тогда был провозглашён двадцатилетний мир, королями и лордами с обеих сторон произносились громкие слова про вечный, а Фэй едва не пришлось выйти за одного из младших принцев. За Лионеля, мальчика с золотыми волосами, того самого, которого Кнуд забрал с собой к Разжигающему.

Теперь положение королевы Габриэль незавидно: она так и не сумела родить царственному мужу ни единого ребёнка, к тому же её брат Филипп, едва лишь стал королём в обход законов собственного королевства, как сразу же нарушил мир. Фэй она нравилась, к тому же ей стоило посочувствовать: народ не любит свою королеву-гелрийку, так же, как её не любит дворянство и сам король, а потому сейчас она стала изгоем, проводящим дни в одиночестве в покинутом двором Речном Замке. Если бы тогда меня всё-таки отдали за молодого принца Лионеля, я бы сейчас была в Гелре в таком же положении, как и она, только ещё и без мужа. Впрочем, Фэй не была уверена, что последнее так уж плохо. Да и из Гелре она наверняка сбежала бы, как сбежала из Арля.

Въехав за палисад, они разделились: её сопровождающие свернули налево, дальше им предстояло добираться до северных ворот, неподалёку от которых и расположились их земляки, ей же в центр. Она пообещала Седрику и Теодору, что навестит их завтра, держа свою походную подушечку над головой, чтобы защититься от неожиданно начавшегося холодного дождя, косыми струями вспарывавшего землю. Они были милые и во всём её слушались, к тому же ей требовалась лояльность их отцов, – в Бельтире было неспокойно, а потому она всегда держала по сыну или дочери каждого из лордов провинции при себе, во дворце Ниены в Нислотте. И – вот уж никогда бы не подумала такого про себя! за это время успела к ним привязаться. Хорошо хоть они сами этого не поняли. Она фыркнула и обнаружила, что приехала.

Пропустить такое чудо было непросто: разумеется, Его величеству не пристало жить в палатке даже в походе, так что для него из привезённых с собой деревянных деталей собрали впечатляющий двухэтажный павильон, имевший около тридцати пяти футов в высоту и по меньшей мере сто пятьдесят в длину. На его фасаде нашлось место даже для восьми башен: две вырастали из задней стены, по одной на боковых, две по краям передней, ещё две с обеих сторон от входа. Настоящее произведение искусства, к тому же вполне пригодное и как крепость: в нем смело можно держать осаду, вместив туда сотню воинов.

Фэй спешилась у фасада этого переносного дворца и бросила поводья тут же подбежавшему к ней худому мальчонке-конюху:

– Покажи мои покои, – обратилась она к подошедшему вместе с конюшонком важному слуге в багряной ливрее королевского дома, – и подготовь воду. А ты, – Фэй повернулась к мальчишке и попробовала сделать злое лицо, уж это обычно получалось неплохо, – ухаживай за Златовлаской хорошенько, не то велю отхлестать до крови.

Она постепенно училась пугать одним своим видом и голосом, пока что только детей, но это уже кое-что. Хотя до отца ещё далеко. Он рассчитывал увидеть её сразу по прибытии, но Фэй вовсе не собиралась оправдывать его ожиданий. Неспешно вымывшись, она выждала ещё почти два часа, высушив волосы и позволив служанке сделать ей новую причёску, и лишь после этого позволила присланному уже в третий раз слуге повести её на аудиенцию.

Рабочий кабинет короля оказался довольно просторен, но обставлен по-походному скромно: напротив входа стоял большой письменный стол, заваленный бумагами – письмами, распоряжениями, отчётами, а также разнообразными чернильницами, печатями, и прочими необходимыми вещами. Казалось, что всё свалено в кучу, но она знала, что в этом беспорядке есть чёткая система и отец всегда может найти нужное среди этой груды за пару мгновений; в углу стола голубым металлом блестела знакомая двухфутовая армиллярная сфера, с которой он оказался не в силах расстаться; на драпированной бархатом глубокого тёмно-синего цвета стене над столом висело несколько пар скрещённых мечей, тоже старых знакомцев – пара коротких, старого образца, пара тяжёлых двуручных, один искривлённый, из-за океана, и два «бастарда» – один из них носил его прадед и тёзка, Ледвиг Первый, он же Строитель. Он, как и мечи, был бастардом, внебрачным сыном королевы Элеанор, рождённым чтобы унаследовать трон в обход её законных детей от Карла Весте, и таким образом оставить королевство в ведении Грэйлэйтов. Изгибы закона бывают прихотливыми, но династия всегда заботилась, чтобы он работал на неё, и при любых обстоятельствах трон наследовали только её представители. И, несмотря на своё сомнительное происхождение, Ледвиг Первый был великим королём. Если верить семейному фольклору, конечно, историки-то его изрядно недолюбливали, но Фэй считала, что дурной король не смог бы усидеть на троне семьдесят лет. Отец, нося его имя, подражал ему, хоть никогда бы не признался в этом.

В левой половине комнаты стоял шестифутовый шкаф из чёрного дерева и широкая ширма из переплетённых жёлтых и красно-коричневых тисовых полосок, а на стенах висели гобелены с давно почившими королями, запечатлёнными на войне и в застолье. Она узнала Свена Путешественника, всегда изображавшегося с хитрыми глазами и короткой седеющей бородкой, и Харальда Завоевателя, дующего в рог посреди снежных гор. Ещё двоих не вспомнила: статного красавца с длинными каштановыми волосами и силача-толстяка, размахивавшего молотом, на её вкус чересчур огромным, чтобы человек, пусть даже такой толстый и сильный, мог его поднять.

– Фэй, – отец, работавший за столом, не изменяя своим привычкам и в походе, при её появлении отложил перо, сцепил руки и изучающе взглянул на неё своими жестокими золотисто-зелёными глазами с узкими зрачками. – Ты опоздала.

Она фыркнула и ответила заранее подготовленной фразой:

– Хорошо, что вы дождались меня здесь, а не пируете с вашими храбрыми лордами в счастливо возвращённой старой новой столице.

– Сейчас мои храбрые лорды соберутся на совет, – он поджал губы. – Мы должны подсчитать наши силы.

– Я уже сделала это, – заявила она: – На вашем месте укоротила бы некоторых вассалов на голову, дабы они в будущем не поддавались соблазну остаться в тёплой уютной постельке, когда их король ведёт войну. Вы слишком добры к ним в последние годы – как видите, они это оценили.

Отец, не обращая внимания на её слова, молча раскатал на столе небольшую карту южного Эставалля и во что-то вгляделся, зажав край правой рукой, облачённой в багровую перчатку, предоставив Фэй бессмысленно стоять рядом, разглядывая его расшитый золотыми нитями тёмно-бордовый, почти чёрный камзол. Сейчас он выглядел на свои годы: лицо избороздили морщины, лоб облысел, а кожа потемнела; но постарел он благородно – сохранил огонь в глазах и живость, оставаясь бодрым и деятельным, да и вполне привлекательным даже со своими морщинами. А взгляд его с приходом старости стал ещё выразительнее, особенно неподражаемо ему удавалось презрение. К восьмидесяти научится убивать взглядом и будет выглядеть лучше, чем я в сорок.