Колыбельная сирены

– Ты самый лучший, самый хороший, самый сильный, самый умный!

Она целовала Герхарда в губы, в нос, в щеки, а потом встала на колени и расстегнула его ширинку, чтобы отблагодарить единственным действительно понятным ей способом. Он наблюдал за тем, как она самозабвенно сосет его член, и с любопытством прислушивался к ворочающимся в груди ощущениям. Герхард всегда был уверен, что не умеет любить, и не изменил своего мнения и сейчас, однако то, что он испытывал к Эльке, было для него чем-то новым.

Ему нравилась яркая, насыщенная кислородом кровь из ее бедренной артерии, нравились всклокоченные розовые пряди, нравилось обожание, с каким она на него смотрела. А Эльке чертовски нравился Герхард и наркотики, которые он доставал. В каком-то смысле они были счастливы. Во всяком случае, намного счастливее тех, кто день за днем старательно изображает семью из рекламы фруктовых соков.

Он кончил, и Эльке вытерла рот тыльной стороной ладони, а затем достала из коробочки пакетик с героином. Герхард рассеянно наблюдал за тем, как она деловито ищет в кухонном ящике чистую ложку и, чертыхаясь, чиркает зажигалкой. Когда ему надоело, он вернулся в спальню и лег на матрас, слыша, как за стеной Эльке проклинает немецкое правительство и электрические плиты.

Наконец все стихло, и он отчетливо представил, как жгут стягивает плечо, а игла входит под кожу. В этом было что-то глубоко будоражащее. Закончив, шатающаяся Эльке вышла из кухни, опустилась на пол и подползла к Герхарду, положив голову к нему на колени.

– Малыш, а давай слетаем в Нью-Йорк? Я мечтаю о селфи у Статуи Свободы… – с трудом ворочая языком, предложила она, прежде чем вырубиться.

– Без меня. Не выношу Новый Свет. – Поморщился он и потянулся за сигаретами.

Эльке молчала, но Герхард и не ждал ответа. Он знал, что в ближайшие несколько часов она будет безвольно лежать в его ногах накачанная синтетической химией. Но что-то все равно было не так.

Он прислушался к ее поверхностному, учащенному дыханию, тронул леденеющие ключицы, посветил на сужающиеся зрачки и убедился в том, что должно было случиться рано или поздно. Что неизменно настигало таких, как Эльке, еще до тридцати. Она умирала.

Герхард мог отпустить ее или задержать в земном аду. Обратить, подарив вечность, или оставить загибаться от передоза.

Слишком мало времени, чтобы сделать выбор. Пульс почти пропал. Герхард выругался, вспорол клыками собственное запястье и прислонил его к приоткрытым губам Эльке, одновременно впившись в две неуспевшие зажить до конца ранки на ее шее. Он не осознавал, почему решил спасти девчонку: то ли пожалел, то ли разозлился из-за того, что она попыталась уйти от него без разрешения.

Пару минут ничего не происходило, а потом комнату огласил вопль распахнувшей глаза Эльке. Она прерывисто дышала, вцепившись в его руку, не отдавая себе отчет в том, что выжила исключительно по прихоти того, чьей кровью был испачкан рот. Того, от кого нельзя сбежать даже на тот свет.

Ухмыляющийся Герхард закурил, выдыхая дым в лицо ошарашенной Эльке:

– С днем рождения, дорогая.

***

– Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, – захныкала она и с ребяческой непосредственностью дернула его за воротник куртки, указывая на девушку с зонтом, чей отдаляющийся в сумерках силуэт терялся в потоке затянувшегося ливня. – Давай выпьем ее вместе, малыш!

Герхард не ожидал, что, обратившись, Эльке станет такой. Если в нем вампирская природа пробудила жестокость и бескомпромиссность, то ее сделала переменчивой, несдержанной и капризной. На следующий день после воскрешения Эльке напала на соседского мальчишку, практически полностью обескровив его, и притащила труп домой.

– Извини, я не знала, куда деть тело.

Она изучала Герхарда из-под виновато опущенных ресниц, прощупывая границы дозволенного, по-собачьи преданно глядя снизу вверх. Он простил ее тогда, но Эльке ничему не научилась и по-прежнему не стремилась соблюдать обозначенные им правила.

– Запомни: питаться в районе, в котором живешь – запрещено, – вкрадчиво повторил Герхард, приблизившись настолько близко, что Эльке невольно поежилась и с трудом поборола желание отодвинуться.

Вжав голову в плечи, она заискивающе посмотрела на него:

– Обещаю, что больше не доставлю неудобств.

Герхард погладил ее по щеке, а затем неожиданно поцеловал с несвойственной ему нежностью.

– Ну же, не переживай, сегодня мы погуляем на славу.

Они добрались до Большого Тиргартена5, когда дождь закончился, а улицы погрузились во мрак. Эльке в предвкушении оглядывалась по сторонам. Она была голодна.

Герхард не спеша шел по аллее парка, игнорируя ее нервные, дерганые движения.

– Избегай скопления людей и выбирай одиночек, – наставлял он. – Старайся приблизиться, а не нападать без стратегии, как дикое животное. Уточни дорогу или попроси позвонить под предлогом того, что телефон разрядился. Ты не должна вызывать подозрения.

– Ясно, – буркнула уставшая от нотаций Эльке.

От голода, с которым, по словам Герхарда, ей придется жить всегда, чесались клыки. Она бы отдала все за то, чтобы поскорее вонзить их в мягкую, податливую плоть, ощутить, как рот заполняет оставляющая металлическое послевкусие на языке кровь. Жажда, одолевающая ее, была хуже ломки, но она не смела перечить Герхарду. Пока не увидела ЕГО.

Капитан полиции Уве Нойманн спорил с кем-то по телефону в тени раскидистого дерева.

– Нет… Ложный вызов, на который можно было отправить любого дежурного, какого хрена я вообще нахожусь здесь! Нет, не имеет значения, что я был рядом… – Доносились до них обрывки разговора.

Эльке насупилась и замерла.

– Пойдем, – окликнул Герхард, но она его не услышала. Или предпочла не услышать.

Эльке завороженно следила за гребаным Уве Нойманном, из-за которого в течение года на нее составили два протокола, и думала о том, что их встреча неслучайна. Она чувствовала, как голод скребется изнутри, подталкивает в спину, уговаривает вырвать выступающий кадык, забрызгав все вокруг кровью, получить свое по праву сильнейшего – по праву хищника. И она поддалась его зову.

Уве Нойманн был лучшим в отделе, но реакции его человеческого тела не хватило, чтобы уловить движение в тени деревьев. Он удивленно скривился, когда Эльке, недобро прищурившись, уже стояла напротив. Чересчур близко.

– Опять ты?! – не скрывая брезгливости, раздраженно зарычал Нойманн и положил руку на кобуру в предупреждающем жесте. – Немедленно отойди, если не нужны проблемы!

Эльке были не нужны проблемы. Эльке было нужно утолить сводящую с ума жажду. Поэтому она не сдвинулась с места, вопреки требованию полицейского, а спустя секунду и вовсе бросилась на него с утробным рыком. Поразившись мощи девичьей хватки, он с силой оттолкнул Эльке и та, потеряв равновесие, завалилась назад.

У нее были все шансы отомстить Нойманну этим вечером, но Эльке подвела излишняя самонадеянность и мокрая после дождя земля. Поскользнувшись, она попыталась инстинктивно ухватиться за полицейского, но не успела. Пальцы рассекли пустоту, и Эльке пронзила чудовищная боль, словно в спину воткнули раскаленный прут. Она перевела взгляд вниз – на торчащий из груди, вошедший в лишь недавно прекратившее биться сердце, острый осиновый сук.

– Герхард… – в напряженном голосе прозвучало недоверие, растерянность и почти детская обида, но в следующее мгновение все это перестало иметь значение, потому что Эльке умерла второй – последний раз.

Придя в себя, капитан полиции Уве Нойманн вытер вспотевший лоб и покачал головой.

– Долбаные наркоши, потеряли всякий страх перед законом. – Он так и не узнал о грозившей ему опасности и о том, что от смерти его спас не столько профессионализм, сколько счастливая случайность и посаженная кем-то в Тиргартене осина.

Нойманн вызвал наряд на место происшествия и вдруг заметил отстраненно наблюдающего за происходящим Герхарда.

– Вы знакомы с ней? – кивнул он на Эльке.

– Никогда раньше не встречал, – равнодушно пожал плечами Герхард.

Уве Нойманн нахмурился и задумчиво потер переносицу.

– Послушайте, вы бы могли выступить свидетелем, подтвердив, что это была необходимая самооборона?

– Я бы и рад, капитан, но, увы, не заметил сегодня ничего заслуживающего внимания. Можете считать, что я просто проходил мимо. – Он отошел в тень, пока полицейский не начал его допрашивать, и через минуту был далеко от аллеи, рядом с которой осталась лежать так и не сделавшая селфи на фоне Статуи Свободы Эльке.

***

Герхард не спешил домой. Он брел по Тиргартену и курил вторую сигарету подряд, наслаждаясь тишиной и прохладой первой сентябрьской ночи.

– Прошу прощения, вы не одолжите зажигалку?

Она смотрела на него прямо и открыто, с поразительной дерзостью, которая всегда пленяла его в женщинах. Рассыпанные по плечам каштановые кудри, ямочка на подбородке, портсигар с изображением Греты Гарбо, миндалевидные карие глаза, в которых пряталась требующая разгадки тайна. Пожалуй, именно глаза были самым выразительным в ней.

Он достал из кармана Zippo и присел рядом.

– Вы говорите по-немецки с акцентом. Откуда вы?

– Из Парижа, – она глубоко затянулась, стряхнула пепел и протянула ему руку: – Вивьен.

– Герхард, – его пальцы сомкнулись на теплой ладони. – Целую вечность не встречал француженок.

Она подняла бровь:

– Вечность – понятие относительное. Может длиться целую жизнь, а может один день.

Он усмехнулся, не прерывая затянувшегося до неприличия рукопожатия:

– Вы даже не представляете, насколько правы.

________________________

Примечание:

Импровизация на тему вечной классики, которая не нуждается в представлении. Вампиры.

Примечания

1

Контемпорари – современный сценический танец, в основе которого лежит импровизация, джаз-модерн, йога и даже восточные единоборства.

2

Гаучо – слово происходит от понятия «huachu», что на языке индейцев арауканов означает «одинокий скиталец». Охотники и скотоводы, искатели приключений и воины.

3

Кечуа – индейцы Южной Америки, потомки инков.

4

Сальса по-испански – это не только «танец», но еще и «соус».

5

Самый большой парк Берлина.