Колыбельная сирены

– Звучит пугающе, – негромко сказала она, но не отстранилась.

Дьявол приблизился к ней и коснулся ее губ своими, вырвав еле слышный стон:

– Тебе понравится.

***

Закончив танец, Мария Перес спустилась в зал и приняла букет роз от Хавьера. Она была уверена в победе, и когда ведущий объявил выступление Каролины Фернандес, повернулась к сцене со снисходительной улыбкой.

Одетая в простую белую майку, босая, ее конкурентка выглядела как и всегда, но что-то в ней неуловимо изменилось. Каро сделала глубокий вдох и скрестила руки, раскрыв предплечья параллельно полу. Линии ее тела приобрели поразительную четкость, словно вдоль позвоночника протянулась струна, позволяющая удерживать баланс при исполнении самых сложных фигур. Каро прыгнула, а затем резко опустилась на пол, вызвав у публики потрясенный вздох. Новый наклон и подъем – движения были попеременно нежными и острыми, расслабленными и продуманными. Каро танцевала ноты, вдыхала кислород и выдыхала музыку, сливалась с мелодией, становилась ее воплощением. Она была безупречна.

Тройной поворот, двойной пируэт, безошибочно выполненная связка, элемент, на который не решался сам Хавьер.

– Как?! – потрясенно пробормотала Мария, но ответом ей было царившее в зале молчание.

Каждый, кто наблюдал за танцем Каро, вдруг вспомнил, что значит быть живым, и различил в истории, которую она танцевала, свой смысл: школьную любовь, последний день лета, шум моря, запах цветущих яблонь, объятия матери, весенний дождь, первый поцелуй.

Мария почувствовала, как помимо воли слезы собираются в уголках ее собственных глаз, и отвернулась в сторону. Она увидела Хавьера – не отрывающего завороженный взгляд от танцующей Каро, забывшего о той, кому принес цветы. Она увидела Хавьера – и поняла, что проиграла.

***

Солнце светило сквозь веки, но Каро не спешила просыпаться. Она медленно потянулась в постели, ощутив на груди приятную тяжесть мужской руки. Зевнув, посмотрела на часы, и зарылась пальцами в кудрявые волосы Хавьера. Он улыбнулся ей:

– Доброе утро, чемпионка!

Каро застыла. Что-то было не так.

– Все в порядке?

В голосе Хавьера мелькнуло беспокойство, но она его не услышала. Каро не слышала вообще ничего. Ее мир внезапно стал невыносимо тихим, будто кто-то забил реальность ватой, и она перестала пропускать звуки.

– Каро, что с тобой?

«Отдашь мне то, что заставляет твою душу дышать, то, благодаря чему чувствуешь себя живой, то, что делает тебя тобой, то, что высвобождает измученное сердце?»

Она закричала, и полный отчаяния вопль погряз в тишине, отозвавшись в груди легкой вибрацией.

Он забрал способность слышать и слушать. Он дал ей танец, но забрал музыку. Каро билась в руках ничего не понимающего Хавьера, задыхалась в рыданиях и судорожных всхлипах. Оттолкнув мужчину, о котором еще недавно мечтала, она бросилась в ванную и закрылась, обессиленно облокотившись об эмалированный ободок раковины.

Каро смотрела на свое отражение, а Хавьер стучал в дверь, но в окутавшем ее вакууме это не имело никакого значения. Ничего больше не имело значения. Зачем ей быть лучшей, если она не может слышать музыку? Она получила признание, которого так жаждала, но какой в этом смысл, если ее танец не продолжает музыку, если ее танец – глухой?!

Она разглядывала себя в зеркале и не узнавала, рыдала, открыв рот в немом крике. Пульс участился, и в голове всплыли слова дьявола: «Мы встретимся вновь, и тогда я подарю тебе вечность в аду».

Обещание перестало казаться ей зловещим. Сейчас оно дарило надежду. Там, в объятиях дьявола, она танцевала, и слепые музыканты играли для них. Все, что ей нужно – вернуться к нему. Вернуться туда, где все началось. И тогда она опять услышит, а танцевать она уже умеет – красивее всех, ведь он разжег в ней пламя…

Каро включила горячую воду и потянулась к бритвенному станку. Больно будет всего несколько секунд, а после все наладится. Все будет хорошо. В последний момент она нерешительно замерла, но знакомый голос мягко и слегка насмешливо повторил: «Тебе понравится».

И она поверила ему.

________________________

Примечание:

В аргентинском фольклоре есть легенда о Саламанке – месте, где исполняются желания. Кто знает, вдруг это правда, и главное – разрешить себе в это поверить?

Барби

– Пей! Пей! Пей!

Ритмичные крики на английском смешивались с воплями на испанском, и Барбара пила, чувствуя, как ром сначала обжигает, а после оставляет на языке сливочно-кремовый привкус. К черту Роберта, к черту надоевшую работу, к черту опостылевший Бостон, здесь и сейчас, в Гаване, она наконец свободна!

– Молодец, Барби! – закричала Моника, сделав последний глоток и стукнув опустевшим бокалом о столешницу одновременно с подругой. – Давай, крошка, разреши себе оторваться, ты это заслужила!

Взмахнув светлыми кудрями, и впрямь делающими ее похожей на куклу, Барбара встала на барную стойку и потянулась за протянутым Моникой новым стаканом рома. Один из наблюдавших за ней мужчин рвано выдохнул: сюда нечасто заходили американки, тем более, такие – непохожие на загорелых кубинок с их роскошными формами, стройные, с белой, словно светящейся кожей, яркими голубыми глазами. Другие.

Барбара ощущала на себе заинтересованные взгляды и это доставляло ей странное удовольствие. Четыре года Роберт убеждал ее в том, что он – единственный, кому она нужна. Четыре года унижал ее, запрещал встречаться с подругами, называя их корыстными шлюхами, четыре года не позволял сменить работу под предлогом того, что Барбара станет уделять ему меньше внимания.

Точка невозврата оказалась пройдена, когда она обнаружила, что Роберт выкидывает противозачаточные таблетки, игнорируя ее нежелание иметь детей в ближайшие несколько лет. В тот день Барбара забрала паспорт и кредитки, закинула необходимые вещи в одну небольшую сумку, и сбежала к Монике, с которой подружилась еще в колледже. Тогда же она уволилась из ресторана, где работала администратором за смешные восемь долларов в час, и согласилась на сумасшедшую идею улететь в Гавану на выходные.

И вот теперь Барбара запивала дайкири холодным ромом на Острове свободы, празднуя собственное освобождение. На Кубе это было несложно – здесь жили в радостном ритме сальсы, не беспокоясь о проблемах и о будущем. Здесь играли сальсу на гитарах и маракасах, танцевали сальсу, соблазнительно двигая бедрами, готовили сальсу4 из томатов, чеснока и перца. Музыка звучала из цветных раритетных автомобилей, на которых рассекали город симпатичные латиноамериканцы, возвещала торжество веселой гавайской ночи. Музыка приглашала забыть обо всем до рассвета, и Барбара без раздумий согласилась на это.

Жизнь – намного проще, чем она привыкла думать. Жизнь – выпитая до середины бутылка кубинского рома, зажигательная мелодия, горячие ладони смуглых мускулистых красавцев на талии. Барбара танцевала, и окружающий мир сливался для нее в череду смазанных огней, прекрасный и безумный калейдоскоп, в центре которого была она сама – по-настоящему легкая и счастливая. Идеальная.

– Моника, пойдем купаться! – Она звонко расхохоталась, слезая с барной стойки и утягивая подругу к выходу.

– Сумасшедшая! – Засмеялась в ответ Моника. – Мы же не взяли купальники!

– Кому они нужны в такие теплые ночи! – Закусила губу Барбара.

Они вышли на набережную, с которой было хорошо видно многочисленные ресторанчики и видневшиеся между современными зданиями шпили католических соборов, и обнаружили увязавшегося за Моникой симпатичного парня. Он весь вечер не сводил с нее глаз, и та выпила достаточно, чтобы с готовностью ответить на его внезапный поцелуй и крикнуть подруге:

– Взгляни на этого мачо, Барби! Его зовут Мигель. Он говорит, что у него есть не менее обаятельный друг. Хочешь, я попрошу, и Мигель позовет его? Крошка, тебе необходим курортный роман…

Очередной поцелуй превратил ее тираду в кокетливое хихиканье, и Барбара лишь коротко хмыкнула, не оборачиваясь к Монике. Ей не хотелось заводить ни к чему не обязывающие интрижки – спустя столько лет с Робертом она наслаждалась одиночеством.

Втроем они спустились к заливу, в котором отражались звезды, и, бросив одежду на берегу, вошли в пенистые волны.

Освежающий морской бриз парадоксальным образом опьянял еще больше. Барбара ощущала себя одновременно первой женщиной – невинной в своей красоте, и дочерью океана, соблазнительной сиреной, чья песня способна свести с ума любого.

Неважными стали проблемы, отправивший с десяток злобных сообщений Роберт, плескающаяся с кубинцем Моника, самолет, на котором они вернутся в Бостон следующей ночью. Она качалась на волнах, завороженно наблюдая за тем, как лунный свет преломляется сквозь темную воду, оставляя на груди еле заметные отблески – только это имело значение. Только ради этого и стоило жить.

***

Барбара не помнила, как вернулась в отель и куда ушла Моника. Голова нещадно раскалывалась, подтверждая то, что она и так всегда знала: не стоит пить в таких количествах. Особенно – ночью в незнакомой стране.

С трудом встав на ноги, она, шатаясь, дошла до мини-бара и достала охлажденную минералку.

– Иисус, о чем я думала?

Она вышла на балкон, но с расположенной внизу кухни в нос тут же ударил запах жареных лобстеров, от которого ей стало нехорошо, и Барбара поспешила вернуться внутрь. Лежа на кровати под кондиционером, она пыталась дозвониться до Моники, но подруга не брала трубку.

С тяжелым вздохом Барбара отложила телефон. До вылета оставалось десять часов. Наверняка Моника провела ночь с этим парнем, Мануэлем, или как там его, и скоро объявится. Можно дождаться ее в номере, а можно пойти на пляж, позагорать и искупаться напоследок.

Переодевшись, почистив зубы и захватив полотенце, Барбара вышла из отеля, по пути отметив пустующий ресепшен. «Очевидно, администратор тоже не скучал вечером в субботу и сейчас отдыхает от посетителей где-нибудь в подсобке», – эта мысль заставила ее улыбнуться.

Разместившись на шезлонге из ротанга, она скрылась под тенью пляжного зонтика. Тогда-то ее и заметил чернокожий парень с дредами. Он шел босиком вдоль кромки моря и курил сигару с таким видом, будто был хозяином жизни. Поравнявшись с Барбарой, парень подошел к ней совсем близко, сделав тень, в которой она пряталась от солнца, темнее и глубже.

– Эй, миссис. Как дела? Хочешь затянуться?

Его голос звучал развязно, почти насмешливо, и Барбара напряглась. Она хорошо знала таких парней: они нередко предлагали припозднившимся прохожим травку на выходе из бостонской подземки. Но поблизости никого не было, и, почувствовав себя беззащитной туристкой, Барбара решила быть вежливой.

– Нет, спасибо, я не курю. – Отказалась она и зачем-то добавила: – Мисс, не миссис.

– Зря, мисс, – усмехнулся парень и сел на песок. – Кубинские сигары – доказательство существования бога.

Пряный землянистый дымок, в котором угадывалась кислинка, сладость карамели и острота перца, показался ей неожиданно приятным, и она передумала:

– А впрочем, я все же попробую.

Он передал ей сигару и, вспомнив, как когда-то в колледже они с Моникой учились курить, Барбара сделала глубокую затяжку и зашлась в приступе кашля. Сигара оказалась крепче, чем она предполагала: голова закружилась, в глазах поплыло. Парень похлопал ее по спине, и она заметила вытатуированный на его руке череп в розах. Ей необъяснимо захотелось коснуться витиеватых контуров лепестков и, словно прочитав ее мысли, он не стал убирать ладонь и придвинулся ближе.

Глядя на него сквозь слегка затуманенный разум, Барбара подумала, что он все же отличается от ребят из Бостона – хотя бы потому, что никто из них никогда бы не надел впечатляющий черный цилиндр вместо кепки за пару баксов. Еще раз окинув нового знакомого взглядом, Барбара задумалась. Почему она заметила шляпу только сейчас?..

– Как тебя зовут? – спросил парень, ненавязчиво отвлекая ее от размышлений о цилиндре.

– Барбара, – ответила она.

– Барби… – Смакуя ее имя, медленно облизнулся он. – Ты действительно куколка. Хочешь искупаться?

Она не планировала общаться с ним, но и отказаться не могла. Взглянув на перекатывающиеся под гладкой кожей мускулы, по-кошачьи прищуренные, манящие глаза, Барбара сдалась. «В конце концов, даже Моника считает, что курортный роман пойдет мне на пользу», – успокаивала она себя, шагая к лазурной воде под руку с новым знакомым.

Первая волна разбилась об их ступни пеной и песком осела на мокрой коже. Вторая ласково тронула бедра, вырвав короткий стон. Третья лизнула пупок. Прежде чем четвертая коснулась напряженных сосков сквозь купальник, парень приподнял Барбару за ягодицы, и она инстинктивно обхватила его ногами.

– Сладкая Барби… – Мурлыкнул он и провел языком по бьющейся венке на ее шее.

Она поддалась соблазну и погладила его плечи, скользнула к груди, провела ладонью по напряженному животу и только тогда поняла, что не знает имени своего случайного любовника.

– Мое имя – Самеди, – сделав ударение на последний слог, с мягкой хрипотцой в голосе прошептал он, вынудив Барбару засомневаться, подумала она об этом или задала вопрос вслух.

Однако все стало неважным, стоило Самеди отодвинуть резинку ее купальных трусов. Пальцы, одновременно нежные и требовательные, умело ласкали ее – так, как никогда не ласкал Роберт. Самеди поцеловал ее, и Барбара поймала себя на мысли, что его соленые пухлые губы – самое желанное и одновременно с тем неприличное, что было в ее жизни.

Он изучал ее рот своим языком, спускался к груди, покусывал соски, окончательно избавив Барбару от купальника, заставлял расслабившееся тело томно изгибаться навстречу. Она была готова его принять, но, когда он вошел, вскрикнула. Слишком горячо. Слишком узко.

Самеди медленно толкнулся в ней, и, прикрыв глаза от палящего солнца, Барбара вновь нашла его губы. Они целовались жадно, как целуются любовники в первый и в последний раз, и море качало их в невесомости, помогая Барбаре отдаваться без остатка, а Самеди – двигаться глубоко, брать ее полностью, как берет принадлежащую ему женщину мужчина.

Он двигался в ней все быстрее, и она распахнула свои голубые глаза, в которых растворилось небо, чтобы еще раз увидеть расширенные зрачки, блестящую от капелек воды черную кожу рядом со своей – бледной, почти прозрачной, удивиться контрасту темных дредов и спутавшихся светлых прядей. Они были непохожи ровно настолько, чтобы дополнить друг друга и разделить один оргазм на двоих. Они были непохожи, и потому абсолютны в ту секунду, когда, содрогнувшись от наслаждения, она прижалась к нему, а он погладил ее по волосам:

– Моя Барби…

Слова Самеди вернули ее в реальность и, придя в себя, она смущенно отплыла от него, не осознавая, что толкнуло ее в объятия незнакомца. Абсурдно, но Барбару не покидало чувство, будто Самеди околдовал и соблазнил ее. Как иначе объяснить то, с каким желанием, практически нетерпением, она ответила на его зов?

– Извини, мне пора. – Барбара старалась прикрыть грудь рукой, как если бы ухмыляющийся напротив мужчина не целовал ее бесстыже и откровенно всего несколько минут назад.

– Куда ты спешишь? – не переставая ухмыляться, уточнил он.

– У меня скоро самолет и я должна найти подругу.

Оправдания звучали глупо. Барбара разозлилась на себя и решительно выпалила:

– Спасибо, что составил компанию, но я пойду.

Она отвернулась и уверенно зашагала к берегу, пряча стыд за демонстративным равнодушием. Внезапно похолодало и, поежившись, Барбара подняла голову: солнце скрылось за тяжелыми кучевыми облаками. Закутавшись в полотенце, она сделала пару шагов по направлению к отелю, когда ее остановил властный, но по-прежнему смеющийся голос Самеди:

– Барби, неужели ты не заметила, что ни на пляже, ни в отеле нет ни души?

Барбара замерла. Вот что было не так в идиллическом пейзаже… Она уже давно не видела других людей, кроме этого странного чернокожего парня в цилиндре. Она резко обернулась к Самеди:

– Что происходит?

– Все еще не догадалась? – Он насмешливо затянулся неизвестно откуда взявшейся сигарой, и кольцами возникший из его улыбающихся губ дым окутал ее плотной дымкой. – Тогда смотри.

Она качалась на волнах, завороженно наблюдая за тем, как лунный свет преломляется сквозь темную воду, оставляя на груди еле заметные отблески – только это имело значение. Только ради этого и стоило жить.

Ей хотелось уснуть, окруженной этими бликами, увидеть сны, на поверхности которых отразятся созвездия, превратиться в главную, самую красивую звезду. Она почувствовала непреодолимую усталость, и когда соленая вода вдруг накрыла ее с головой, запаниковала и не смогла позвать на помощь. Еще три волны, одна за другой, окончательно вытеснили воздух из легких Барбары.

Обнимающиеся на мелководье Моника и Мигель не сразу заметили ее исчезновение, а когда тело нашли и вытащили на берег, пытаться реанимировать его было поздно.

– Я… умерла? – в ступоре спросила Барбара, когда дым рассеялся. – Не верю. Ведь сейчас я дышу, разговариваю… Это какой-то розыгрыш.

Самеди обнял ее за плечи и развернул лицом к морю.

– Вчера, когда я увидел тебя в баре, меня поразила твоя жажда жизни – то, с каким наслаждением ты пила ром, ловила на себе голодные взгляды мужчин, танцевала, глядя на них сверху, а после разделась и вошла в море нагая. – Он поцеловал ее ключицу. – Я лоа, проводник в мир мертвых, и мне нравятся люди, которым нравится жить. Именно поэтому я не оставил тебя после того, как ты погибла, а помог твоей душе оказаться здесь.

– Ты лжешь! – закричала Барбара и, оттолкнув Самеди, кинулась прочь.

Она пробежала по пустому холлу отеля, заглянула на кухню, где сиротливо лежали жареные лобстеры, поднялась на свой этаж и постучала в дверь каждого номера. Так и не найдя никого, она вернулась к себе и, схватив телефон дрожащими руками, опять позвонила Монике. В сгустившейся тишине монотонные гудки звучали особенно жутко. Они прервались сообщением, что абонент недоступен, а после сигнал и вовсе пропал.

Чувствуя, что ее накрывает ужас, Барбара спустилась вниз, чтобы найти Самеди. Он был единственным, кто мог дать хоть какие-то ответы.

Он ждал ее на том же месте, прислонившись к стене и не отрываясь от сигары.

– Убедилась, что я говорю правду?

– Даже если представить, что я мертва, то почему здесь лишь мы? – Барбара из последних сил цеплялась за ниточку рациональности, соединяющую ее с собой прошлой.

– Так выглядит твоя смерть. – Пожал плечами Самеди. – Не переживай, со временем ты привыкнешь. Теперь мир мертвых – твой мир.

Солнце выглянуло из-за туч, блеснув на глади залива. Самеди вновь поднес к губам сигару, с наслаждением затянулся и притянул к себе Барбару, чтобы выдохнуть дым в ее покрасневшие от поцелуев губы:

– Добро пожаловать, Барби.

________________________

Примечание:

В религии вуду Барон Самеди или Барон Суббота – дух, лоа, напрямую связанный со смертью и сексуальностью. Узнать его можно по черному цилиндру и сигаре. Он обитает на перекрестке между мирами вместе с женой – Мамой Бриджит, которой постоянно изменяет со смертными женщинами.

Вечность

– А Гитлера ты тоже видел? – Эльке зажала ноздрю пальцем и снюхала со стола дорожку белого порошка, а затем облокотилась на стену, блаженно выдохнув.

– Ага. Феноменальный был мудак, – хмыкнул Герхард, придвигаясь ко второй дорожке. – И картины писал дерьмовые.

Амфетамин обжег слизистую, но подействовал незамедлительно: захотелось слушать музыку, танцевать и трахаться. Захотелось крови. Догадавшись, о чем он думает, Эльке протянула запястье и зашипела, когда клыки вошли под кожу.

– Больно!

– Боль преходяща, любовь и конфликт на Ближнем Востоке вечны, – на секунду оторвавшись от своего занятия, философски заметил Герхард.

Из уголка испачканных губ на подбородок скатилась капля крови и, поддавшись внезапному порыву, Эльке наклонилась к Герхарду, чтобы слизнуть ее.

– Соленая… – Она поморщилась, но тут же улыбнулась, и ему вдруг почудилось, что глаза, цвет которых она и сама уже не помнила из-за постоянно расширенных зрачков, безумно сверкнули в темноте полупустой затхлой квартиры. – А ты любишь меня?

Впервые Эльке спросила это у него еще в ту ночь, когда пару недель назад он увидел ее ругающейся с барыгой на Йоахимштрассе у Харденбергской площади. Она визжала и требовала дозу так громко, что рисковала перебудить весь Берлин. Даже пощечина, которую старина Ганс отвесил ей, не успокоила истеричную девицу. Эльке заткнулась лишь когда Герхард подошел со спины и схватил ее за короткие розовые волосы – и то не потому, что испугалась, а потому, что заинтересовалась его манерой решать вопросы.

Они все интересовались им по тем или иным причинам. Одних цепляло вынужденное чувство беспомощности, которое они испытывали, когда он сначала пил их, а потом брал, вторых – эйфория, наступавшая после.

Но Эльке отличалась от них. Герхард понял это, когда через несколько часов они приняли по таблетке в этой же комнате, и он, сам не зная зачем, рассказал ей и о том, что застал времена Австро-Венгерской империи, и о том, как забавы ради был застрелен и обращен пьяным прусским офицером.

Она поверила Герхарду сразу и, прижавшись к нему худосочным телом, погладила его член сквозь джинсы.

– Должно быть, очень тяжело выносить этот сраный мир третье столетие подряд. Ты заслужил немного радости, малыш.

Ее рот был жадным, ласки – рваными. Герхард покусывал, мял, облизывал небольшую грудь с острыми сосками; грубо сжимал бледные бедра, гадая, появятся ли на них синяки; шлепал по призывно раздвинутым ягодицам, затыкал Эльке поцелуем, когда она вскрикивала, теряя контроль, и никак не мог определиться, чего жаждет больше – кончить в нее, заполнив своим семенем, или убить до того, как наступит рассвет, до того, как она, застонав, изогнется в оргазме.

Тогда-то она и заговорила о любви.

В момент, когда пальцы Герхарда сжались на ее горле, практически задушив, она прохрипела, не пытаясь сопротивляться:

– Ты меня любишь?

Не сводя глаз с пульсирующей венки на тонкой шее, он вдавил Эльке в рваный грязный матрас, на котором до нее лежали десятки других – более слабых, менее везучих.

– Конечно, люблю.

Ее кровь была пропитана наркотой, и Герхарда накрывало в два раза сильнее. Раз за разом он со стоном вбивался в Эльке, чувствуя, как она обмякает в его руках. Когда она почти перестала дышать, он с неохотой отодвинулся от нее и раздосадованно подумал о том, что ему будет жаль, если она умрет сейчас. Однако Эльке удивила его снова, оказавшись, как и большинство наркоманов, поразительно живучей.

Он проснулся от того, что ближе к вечеру она заворочалась и, шатаясь, пошла пописать, а вернувшись, клубком свернулась рядом, глядя самым преданным из взглядов:

– Подари мне вечность.

Герхард коснулся соседствующих со следами от игл засосов на ее коже:

– Ты не знаешь, о чем просишь.

– Я знаю, что мне нравится идея провести с тобой смерть, – парировала она, скользнув к его паху.

***

Герхард не отрицал, что обращение раскрыло в нем худшее, стало катализатором того зла, что дремлет в каждом человеке, пробуждаясь в единицах. Но и Эльке не была нормальной. Она никогда не рассказывала о своей семье, забывала есть, часами валялась на пыльном полу, вперившись остекленевшими глазами в потолок, а на закате уговаривала Герхарда выйти в очередной клуб. Она хотела веселиться, и иногда он покупал ей порошок или таблетки, иногда трахал в туалете под доносящиеся с танцпола биты, а иногда затаскивал в подворотню какую-нибудь шлюху и пил ее, пока Эльке с любопытством наблюдала за тем, как бледнеет искривившееся в гримасе боли лицо.

– Давай заведем ребенка? – однажды предложила она, когда они расслабленно лежали дома после одной из таких вылазок.

Герхард расхохотался:

– Вампиры не могут иметь детей.

– А если бы могли? – Эльке сохраняла серьезность, будто его слова способны были повлиять на что-то.

– Возможно, я бы поддался на твои уговоры, – снисходительно бросил он, и она просияла, словно по-настоящему он признался ей в любви только теперь, согласившись родить вместе детей, которых у них никогда не будет.

За неделю до ее двадцать четвертого дня рождения Герхард спросил, что бы она хотела получить в подарок. Эльке попросила героин. Он сомневался, стоит ли добровольно помогать ей убивать себя, но Клара Цеткин, за деятельностью которой Герхард внимательно следил весь девятнадцатый век, научила его тому, что женщины могут самостоятельно принимать любые решения. Даже если эти решения приближают их к могиле.

Когда он протянул Эльке обвязанную розовой лентой коробочку, в которой лежал пакетик с героином и новенький шприц, она взвизгнула от восторга и повисла у него на шее: