Сказание о дымке

Поэтому мне, прежде всего, нужно было разобраться со всеми этими теориями, а также и со своим телом и прочувствовать все его внутренности, иначе, как можно было работать с ним, не зная, что происходит внутри меня. Мне нужно было связать одно с другим, чтобы понять, где у меня свинец, где ртуть, а где серебряная вода. Когда у нас что-то болит, то мы это ощущаем: это – сердце, это – почки, а это – печень. Но, когда ничего не болит, тогда трудно почувствовать тот или иной орган в себе, и определить его местоположение. И уж тем более, почти невозможно заставить свой внутренний орган излучать какую-то энергию и вырабатывать свою пневму. Для этого нужна определённая тренировка. Теоритически всё можно предположить, но вот практически настроить себя внутри на какое-то действие весьма затруднительно и создавать в своём теле что-то новое. И уж тем более трудно что-то делать, когда поддаёшься определённому настроению.

В теле живого человека живут десять личностей, иными словами, десять душ – семь тяжёлых земных душ «по» и три лёгких души «хунь». В одном человеке как бы постоянно находится ещё десять человек, которые постоянно борются за овладением его сознания. Так человек в гневе представляет собой одну личность, а человек в страхе – уже другую. В зависимости от того, что мы чувствуем и переживаем, тем мы и являемся. Жадный человек – это один человек, а влюблённый человек – уже другой. Все эти люди находятся в постоянной борьбе и противоречии, время от времени овладевая нашим сознанием, иногда мы, как говорится, теряем голову и находимся, как бы, не в себе.

Если человек способен постоянно концентрироваться на этих небесных душах, то он обретает бессмертие, питаясь только энергией Ян. Настроиться на призвание душ «хунь» простому человеку не просто, так как с ним тут же вступают в противоборство семь земных душ «по», которые обычно приводят человека к смерти. Чжуан-цзы и «Лао-цзы в своём трактате «Дао-дэ цзин» в двух планах рассматривают оппозицию «жизни-смерти». В первом плане проблема смерти рассматривается как фаза жизни бесконечного процесса перемен, а смерть – лишь одна из перемен в континууме существования. Второй план подразумевает отрицание самой смерти, где смерти, как абсолютному небытию, нет места, так как сам процесс перемен является бесконечным путешествием «беззаботным скитанием – «сяо яо ю», к которому не применима категории цели и нет места целеполаганию, так как сама сотериологическая целенаправленность в мире и есть бесконечная трансформация.

Поэтому человек может стать божественной сущностью, не гибнущей даже при мировых катаклизмах, ибо обретший Дао человек получает божественный статус астральных и уранических гениев, способных к чудотворению через сущностное слияние с космическими силами. Этим даос и отличается от простых людей, таких как буддист или конфуцианец. Ведь эти люди из-за своего учения не достигают того совершенства, которым обладает даос. Поэтому все они смертны, ибо они бессмертны по природе, субстанционально, в качестве единого потока трансформации, в свою очередь определённого изначальным единством мира «уравненного сущего» 气物 «ци у», но как индивиды, единичные и неповторимые. Они неизбежно смертны, переходя в момент смерти в некую иную форму существования, при этом данная трансформация сугубо спонтанна и не регулируется какими-либо причинными отношениями типа индийской кармы, и так продолжается до тех пор, пока индивид остаётся лишь объектом трансформаций. Но если он в силу обращения к даосской психотехнической практике (о которой говорит Чжуан-цзы) обретает прозрение и достигает осознанного единства с сущностными механизмами процесса перемен, то он уже сам производит трансформацию. Он овладевает искусством выживания, как опытный пловец овладевает бурунами и потоками за счёт знания закономерностей течения. Тогда из объекта трансформации он становится субъектом процесса, обретя собственно бессмертие в том понимании, которое задано соответствующей доктриной, радикально трансформируя свою психофизическую природу и получая способность к чудотворению.

Это и есть наша постоянная борьба чувств, другими словами, наших личностей в нашем теле. Эти чувства и формируют наш дух. И для того, чтобы сделать бессмертный дух, следует сделать таковым тело. Но бессмертное тело могут сформировать только три небесных духа 魂 «хунь». В трактате «Призывание души 魂 хунь» говорится о том, как эти души могут коррелировать тело и делать его неуязвимым от разрушений, ибо они наделены самодвижением, в то время, как души 魄 «по» лишь движимы ими. Души 魂 «хунь» связаны с Небо, откуда они и получают жизненную силу.

В этом стихе-слогане тело человека, как микрокосм внутренне-алхимического процесса, уподобляется полной луне. Поэтому на этом этапе процесса следует накаливать эликсир (во внутренней алхимии 内丹 «нэй дан» «внешний эликсир» – это аналог накаливания – дыхательные упражнения): металл, господствующий в период полнолуния, нуждается в обработке. Земляной котёл – это «Жёлтый двор» 黄庭 (хуан тин), место царствования центральной стихии земля (солнечное сплетение). В нём и происходит иерогамия сил инь-ян. «Текучий жемчуг» 流珠 (лю чжу) – это «сок дерева», а также называется «божественной водой» 神水 (шэнь шуй). Правильный вес эликсира: дважды восемь, то есть число функций (лян) в фунте (цзине) – символическое число полноты пневм эликсира. Вслед за зачатием бессмертного зародыша нагрев эликсира, период огня, огонь должен быть прекращён».

Поэтому нужно расставить всё по своим местам согласно этой схеме и трудиться над выплавкой пилюли бессмертия – своего Золотого зародыша, который при рождении превратиться в полноценного Бессмертного. Как не странно, но Бессмертный рождается за счёт похищения космической пневмы. Отсюда и идея «воровства» космической энергии, «грабежа» Дао, о котором сказано в трактате «Иньфу цзин»: «Даосы рассматривают мир и человеческое тело как единый комплекс соответствий. Мир и человек находятся друг с другом в соответствии не только количественном (как равномощные множества), но и структурном – как гомоморфные, то есть одно-форменные объекты. Даосы считают, что поскольку космос как целое (Небо и Земля) являются вечными (его структурные элементы преходящи, но вся система и связи между её составляющими постоянны), постольку вечным должен быть и его уменьшенный аналог – тело человека. Поэтому даосская практика обретения бессмертия похожа на восстановление утраченных связей и соответствий человека и мира. Восстановление же их приводит к сакрализации и бессмертию человеческого существа и к выявлению в нём всех потенциальных наличных характеристик сакрального космоса».

Когда я это осознал, то вдруг ощутил прилив теплоты в районе солнечного сплетения. Как будто, в «Земляном Котле», собирался металл – некий Золотой раствор, дарующий мне вечную жизнь.

В этот день меня никто не тревожил, а вечером я спокойно уснул и увидел сон, как воспоминание моей прежней жизни до моего явленного рождения в настоящем мире.

6. Рассказ о свадьбе Ди Ти-кана и феи

В тот вечер я уснул, и сновиденье мне приснилось,

Как будто я в своём далёком прошлом очутился,

Я стал другим, вокруг меня всё светом озарилось,

Так в прошлой жизни я в правителя вдруг превратился.

При Чан государях в годы «Всеблагого сиянья»

Жил муж Ди Ти-кан, был достойнейшего обхожденья,

Он за заслуги добродетели получил званье,

Правителем уезда стал «Чудесного хожденья».

Рядом с уездом Пагода красивая стояла,

Где рос пионовый куст, мог любой им наслаждаться,

Когда едва пора его цветенья наступала,

Народ сходился там, чтобы цветами любоваться.

Смотренье оборачивалось там общим весельем,

И празднованье то казалось делом всем привычным,

Раз там увидели девицу без сопровожденья,

Шестнадцати лет от роду и в платье, необычном.

То месяц был второй со знаками Огня и Мыши,

Своей красой девица всех вниманье обратила,

Она, чтоб посмотреть цветы, приблизилась всех ближе

К кусту и слишком хрупкий стебель ветки обломила.

И стража, что следила за кустом, её схватила.

И под замок её в своей сторожке посадила,

Все, кто цветам вред наносил, обычно штраф платили.

Все ждали, вечер скоро, но за ней не приходили.

Ти-кан её увидел и, испытывая жалость,

Кафтан с плеча снял, за ущерб отдал его монахам,

Те отпустили девушку, объятую всю страхом,

И та ушла, превозмогая стыд свой и усталость.

Народ же стал хвалить Ди, как правителя уезда,

Отметив его щедрость, качества и добродетель,

Но Ди-кан не считал, что он такой уж благодетель,

За место не держался, не боялся переезда,

Любил больше вино пить, как подвёртывался случай,

А также музыку, стихи и красоту природы,

И о делах не думал в молодые свои годы,

А записи и книги счётные он бросил в кучу.

Начальники, выше стоявшие, его корили:

– «Отец возвысился в работе ваш аж до вельможи,

А вы должность правителя уезда превратили

В пустое времяпровожденье, в игру, быть может».

На что посетовал он: «Можно ли радеть о славе

За жалованье, жалкое, трудиться здесь натужно?

Уж лучше сяду в лодку и отправлюсь к переправе,

Мне кроме гор, воды, текущей, ничего не нужно».

Вернув наместнику печать, работу он оставил,

Домой вернулся, красоту пещер обозревая,

В горах «Прощальная Вершина» себе дом поставил

И жить стал только для себя, людей не замечая.

Обычно шёл он на прогулку, взяв слугу с собою,

Который нёс вино, а он – стихи Тао Юань-мина,

Когда стих был по вкусу, пил вино он из кувшина

И радовал свой взгляд, при том, травинкой он, любою.

Везде, где видел красоту, писал стих, воспевая

Природу, мир чудес, и так он жизнью наслаждался,

Раз кучу туч увидел в небе, их обозревая,

Проникся радостью – в чертах их лотос показался.

Как будто тот вдали раскрылся в море, над водою,

Тотчас сел в лодку и велел грести в то направленье,

Прекрасную увидел вскоре гору в изумленье,

Вскричал в восторге, разговаривая со слугою:

– «Везде носили меня волны в морях всех с ветрами,

Повсюду открывались без изъятья мне красоты,

Откуда же взялась эта гора перед очами?!

Как будто бы небесные спустились вниз высоты.

И с ними нам явились следы духов в нисхожденье».

Он вышел на берег, пред ним стеной скала стояла,

Отвесная, подняться выше в гору не давала,

Он в восхищении своём сложил стихотворенье:

«Встаёт утро в горах, и солнце на зелень ложится,

Цветы встречают гостя, головы пред ним склоняя.

Монах, каких нарвать мне трав, чтоб вновь переродиться

В таких местах, прекрасных, где бессмертье обретая,

Найти способен я чертог души для вдохновенья,

Веслом чтоб правя, мог я плыть в небесные те дали,

Где в музыке под струны циня я найду забвенье

И отдых, удалиться чтобы от земной печали.

Удить в реке чтоб рыбу, попивать вино, хмельное,

Когда вокруг так тихо и светло, подобно раю,

На берегу оставить чёлн, спросить у водопоя,

Найти как Село Персиковое (1), где жить желаю».

Когда последнюю строку писал, то огляделся,

Как будто бы смущённо ещё что-то ожидая,

Тут камень расступился в скале и, вход открывая,

Как будто предлагал войти, чтоб он в лучах погрелся,

Которые из входа, как от солнца, пробивались.

Он приподнял полы одежды и вошёл поспешно,

И вход закрылся, оказался он во тьме, кромешной,

Как в пропасти, бездонной, искорки не загорались.

Уверясь в сердце, что он не жилец на этом свете,

Провёл рукой по камню, замшелому, обнаружив

Расщелину, широкую, что становилась уже,

Когда он шёл по ней и видел тень на парапете.

Расщелина, как козьи там кишки вся извивалась,

Казалось, что спустившись, он идёт в подземном мире,

Потом почувствовал он, как пещера поднималась,

И с каждым шагом становилась всё просторней, шире.

Когда добрался до вершины, небо вдруг открылось,

Было прозрачным светлым, и дворцы кругом стояли,

Куда ни глянь, зари свеченье всюду находилось,

И голубые облака все бликами играли.

Цветы, диковинные, чудо-травы распускались

У врат дворцов повсюду, в крытых галереях.

Ти-кан решил, святым и божествам здесь поклонялись,

Не храмы если это, то обитель благодеев,

Которые от мира в горы Цзоу ( 2) удалились.

Иль, может, это было Персиковое Селенье.

Но вдруг услышал рядом женских голосов он пенье,

И две красавицы-девицы рядом появились.

Одна другой сказала: «Вот и муж наш появился»!

И с вестью поспешили во дворец, вскоре вернулись,

Сказав: «Вас Госпожа ждёт». Ди Ти-кан им поклонился,

Пошёл за ними следом, те у входа обернулись,

И улыбнулись, показав на надпись на воротах,

А там стояло: «Терем Сверкающего Нефрита», -

Доска из букв с изящною резьбой на отворотах,

«Рубиновый Чертог» – висел чуть ниже из гранита.

Затем увидел он из серебра большое зданье,

На ложе семи драгоценностей (3) там восседала

Красавица, младая фея в белом одеянье,

Она Ди рядом пригласила сесть, потом сказала:

– «Я знаю, любознанье – вечное наше пристрастье,

Мы если б истин не искали, скучными бы были,

Я думаю, прогулка ваша принесёт вам счастье,

Соединившую сердца вы встречу не забыли»?

Ти-кан ответил ей: «Всего лишь, я – отшельник, сирый,

Мой парус надувает ветер и по рекам носит,

Так как моя душа, мятежная, исканий просит,

Она всё ищет красоту, ей претит вид, унылый.

Поэтому мне странствовать всегда было по нраву,

Меня тянуло к красоте, где б я не находился,

Увидев гору, плавающую, я удивился,

На ней увидел я Престольный Град, лучший по праву.

Я думаю, что нелегко было сюда добраться,

Что я нарушил ваш покой, меня вы не вините,

Всё это – как в обитель духов на крыльях подняться,

Прошу покорно, просветите меня, вразумите».

Почтенная же фея улыбнулась и сказала:

– «Откуда было вам до этого всего дознаться?!

Ведь на Вершине Фулай (4) вы смогли здесь оказаться

В селенье фей и духов, и даосов здесь немало.

В шестом из тридцати шести всех гротов вы стоите,

Фулай, как и Пэнлай (5) и Лофу (6) плавают по миру,

Я – фея Наньюэ (7), с кем говорить благоволите,

Супруга царя Вэй (8), странствующего по эфиру.

Увидев чистоту с возвышенностью души вашей,

Всегдашнюю готовность из беды спасти всех ближних,

Решилась вас обеспокоить и из мира нижних

Людей вас пригласить сюда для важной встречи нашей».

Она своей служанке знак глазами показала,

Чтоб юную та фею к ним на встречу пригласила,

Ти-кан украдкой глянул, когда та к ним заходила,

Девицей та была, что в пагоде цветок сломала.

Почтенная же фея, указав перстом, сказала:

– «Это – моя дочь, звать – Пролитое Благоуханье.

Как-то в одном саду она была, цветок сломала,

Вы помогли, я не могу забыть благодеянье.

Хочу в знак благодарности отдать её вам в жёны».

Придворные той ночью свадебным занялись делом,

Младые совершили там взаимные поклоны (9),

Вступили в брак и стали близкими душой и телом.

На праздник утром сонмища всех духов к ним явились:

Кто, на драконах сидя, всё в плащах, накидках, белых,

Одни в парчовых одеяниях с небес спустились,

Другие же – на лисах из полуночных пределов,

Кто прибыл на носилках, драгоценностью блистая,

И каждый поспешил вначале феям поклониться,

И были там такие, на воздушных колесницах,

Что прибыли их космоса – Потерянного края.

Гостям, что прибывали, подавали угощенья,

Все, низко кланяясь, к столу, еду бать, подходили,

И чашу выпивали все из золотых каменьев,

Где эликсир бессмертья был, его тут и варили.

Друг другу духи кланялись и за столы садились,

Они сидели слева, а Ди справа посадили,

Едва за стол уселись, как им слуги сообщили,

Что Золотая Фея (10) прибыла, к ней устремились.

Спешили на поклон все к ней, потом духи поднялись

По лестнице вверх в терем, музыка тут заиграла,

Пир начался, изысканные блюда подавались

Такие, что молва людская и не представляла.

Напитки источали крепость и благоуханье,

Все напивались ими, становились словно дети,

Тогда сказал один из духов в белом одеянье:

– «В утехах мы уже восемьдесят тысячелетий,

За это время море трижды уж преображалось,

Жених явился к нам издалека, трёх жизней мало

Супружеское счастье чтобы в Небе состоялось,

Ему воздать чтоб по заслугам, время не хватало.

В речах о духах, феях пусть не будет пустословья

И хвастовства, когда о них слагают все рассказы.

На Небе смертный чтоб бывал – ведь не было ни разу,

Поэтому в народе у них блещут многословьем».

Тут юные все отроки на пары разделились,

И стали танцевать, как чёлны в бурю в качке, сильной,

Мать-фея начала пир, когда танцы прекратились,

Сказав: «Хотим мы угостить всех пищею, обильной».

– «Невеста вон сегодня как румяна и пригожа, -

Сказала чахлая старуха, – видно, это – верно,

Краса без мужа увядает, так оно, наверно,

И я когда-то в юности была красивой тоже».

Все духи рассмеялись, лишь один там был в печали,

В одежде синей гость, сказал он громко духам ясно:

– «Любовь юной сестры нашей поистине прекрасна,

Но ведь она – со смертным, это б вы не забывали.

Нефрита совершенней девушка, инея чище,

Близ облаков взлелеянная, и со смертным будет,

Боюсь, молва всё растрезвонит, и узнают люди,

Хулы, насмешек не избегнуть ей в их душах днище».

– «Уж мы, – посетовала Золотая Фея, – знаем,

Как духи, прочие, высокого на Небе сана,

Что люди жить не могут все без зависти, обмана,

И в волны, мутные, мирского моря не ступаем.

Когда лишь Вседержитель к нам выходит, мы бываем

В их видимости, и они за нами наблюдают,

И злоязычники тогда про нас их вздор слагают:

Тут и свиданье в Яочи при Чжоу (11), мы всё знаем.

И Вестники во времена Хань – синие те птицы (12).

И каково же юным феям? Как им уклоняться?

Однако новобрачные здесь, нужно воздержаться,

И незачем нам повторять такие небылицы».

Мать-фея тут заметила: «Но я сама слыхала,

Что феи никогда с людьми на встречу не стремились,

А сами жертвами лишь случая так становились,

Возлюбленных на небесах им как всегда хватало.

И встречи были редкостью, возьмём хоть для примера:

Свиданья в Бо-хоу (13), иль в Гаотан горах, высоких (14),

Такое ведь случалось, хоть всему была и мера,

Как встречи феи в Лопу (15), как влюблённых, одиноких.

Иль вспомнить, как Цзян Фэй там сами жемчуг с себя сняли (16).

Или сошлись Лун-юй и Сяо Ши (17), где находились,

Или Цай Луань и Вэнь Сяо супругами так стали (18),

И Лань-сян с Чжан Шо, полюбив друг друга, поженились (19).

Яснее ясного, людям насмешки всем по нраву,

Тогда же посмеются пусть все сами над собою,

Не нужно обращать на них внимания, по праву».

Все духи рассмеялись над историей такою.

К горам стало клониться солнце, гости все устали,

Отправились все восвояси. Ди сказал супруге:

– «Выходит, и на небесах все баловаться стали,

И шалости, любовные, смакуют друг о друге.

Не зря Ткачиха с Волопасом (20) всё же поженились,

И Шан Юань сошлась с отроком Фэн Чжи не случайно (21),

А к Цюнь-юю в храм ночью две красавицы явились (22),

Условия различны, чувства их необычайны,

Но всё же схожи. Я хотел бы знать определённо,

Ведь духи, феи на людей не очень то похожи.

Но отчего они все селятся уединённо -

От принужденья иль их силы оставляют тоже»?

Жена в лице вдруг изменилась и ему сказала:

– «Немногие, о ком ты говоришь, под власть попали

Тёмных начал, но у других лишь светлое начало,

Поэтому они на небе духами и стали.

Поэтому и большинство из них служить достойны

У Багряных ворот, их имена все пишут златом

Тут, в Золотом дворце, все в одеянии, богатом,

Так как на небесах они ведут себя пристойно.

Достойно развлекаются, живут в уединенье,

Как только кто завидит их, то сразу понимает,

О чистоте душевной нет ни у кого сомнений,

От похоти, соблазнов, он себя сам ограждает.

Увы, на них я не похожа, и подвластна чувствам,

Могу от сотен я причин так сильно распалиться,

Что если даже в храме сама буду находиться,

То дух мой будет вожделеть телесного искусства.

Не думай, будто феи все совсем, как я, такие.

Я думаю во многих ещё качества остались».

– «Тогда спокоен я, – сказал муж, – мы с тобой другие».

И муж с женой, хлопнув в ладоши, громко рассмеялись.

В покоях их стояла ширма, белая, большая,

И муж после любовных сцен завёл обыкновенье

Раз каждый, после близости, писать стихотворенье

На ширме этой в час досуга, телом отдыхая:

«Небо закрыли со сторон все облака, густые,

Свет небожителей трёх гор (23) издалека всем видно,

Летит сосновый запах – ощущения простые,

Где-то внизу чёлн рыбака тянет сети, пустые.

Вот светит круглая луна, ветер шумит сердито,

На сердце камен лёг – неясные переживанья.

И штора сдвинута, окно для хризантем открыто,

Хмельной поэт пишет стихи о четырёх страданьях (24).

Он чертит кистью их и тихо про себя читает,

Дымит курительница, ароматный дым прекрасен,

И на губах его эти слова вдруг замирают.

И жизни смысл в минуту эту ему слишком ясен.

Заря парчу зажгла, и небеса вдали алеют,

Но мёртвым кажется дом за высокою стеною,

Он словно опустел и уже смысла не имеет,

Полярная звезда встаёт всё выше надо мною.

Я чувствую, что будто умер сам, на самом деле,

Другие же все здесь во сне забвение находят,

Придворные лишь дамы эту ночь без сна проводят

И обучаются игре всё время на свирели.

Все формы в очертаньях туч, клубящихся в безбрежье,

Так бесконечны небеса – в любом краю всё те же.

Но всё ж роднее они были на земле мне прежде,

Хоть голубые небеса светлы, прозрачны, свежи.

От света, лунного, и ветра шторой защититься

Могу я и в зеркальное глядеть лишь отраженье,

И, как отшельник ночью погрузиться в сновиденье,

Уткнувшись головой в подушку, мирно затаиться,

И слушать до рассвета как плывёт звон, колокольный,

И вспоминать о том, как мне жилось в моей деревне,

Как я бродил в лесах, путь выбирал домой, окольный,

Сидел подолгу на развалинах, где был храм, древний,

Крик чудища То ждал – последней стражи объявленье (25),

Рассвет встречал в лесу и наблюдал за облаками,

И ко всему родному ощущал я тяготенье,

В отъезде все места и люди были пред глазами.

Когда туман окутывал места мои родные,

Я знал, за мглой той скрыто всё, что уже детства знаю,

Рассеется туман, пейзажи будут всё такие,

И ничего не пропадёт, что я так обожаю.

А здесь средь волн я вижу лишь простор, безликий,

Мелькнёт челнок лишь, одинокий, а потом исчезнет,

И не поймёшь святой там или житель, дикий,

Бесплотный долгий звук один вдали только трепещет.

А гору с четырёх сторон лишь волны подпирают,

Во сне я дома был, но это сон только приснился,

А надо мной лишь небосклон всё небо обнимает.

И путь домой, в родной мой край, давно уже забылся.

Безмолвно лепестки от персика вокруг кружатся,

Цветы все вянут, а в садах один лишь мох найдётся,

Зачем ушёл Лю Лан совсем, и он уж не вернётся,

А на следы его опавшие листья ложатся».

Уж год прошёл, как Ти-кан дом, родной, совсем покинул,

Пруд лотосовый изменил свой цвет и стал лазурным,

Ночами ветер задувал, и море стало бурным,

Один год только их супружеского счастья минул.

Ночами долетало к ним гудение прилива,

Бередило всё это сердце, грустью наполняло,

Смотрел на корабли он, проплывающие, сиротливо,

И каждый такой раз ему всё тяжелей ставало.