Гиблый Выходной

Даниил Даниилович присел на корточки и открыл неприметный кран на трубе.

Если бы главный инженер ОАО «Двери Люксэлит» Степан Михайлович Коломенский знал о существовании этого крана, он бы отказался делать то, что уже сделал и, скорее всего, позвонил бы в полицию. И никакие сто тысяч рублей не заставили бы его передумать.

08:31 – 08:39

– Рано, – шептал Женя Брюквин.

– Пора, – так же шепотом спорил Точило.

– Рано, говорю, – настаивал Брюквин, но глянув на часы, согласился со здоровяком. Точило самоудовлетворено ухмыльнулся. Пусть окружающие и считают его недостаточно сообразительным и обладающим высокоинтеллектуальными жизненными познаниями, но и он время от времени может быть прав. Их тройственная банда дала заведующему производством Соломонову и главной бухгалтерше уже достаточно времени, чтобы открыть дверцу сейфа. Сейчас самое время пожаловать в гости. Точило осклабился и бросился было на антресольный этаж, но…

– Рано, – ровный спокойный голос за их спинами. Женя Брюквин не обернулся, а Точило пронзил говорящего острым взглядом дикаря, готового размозжить чей-нибудь череп. Причесанный надушенный выбритый молодой человек небольшого роста. Худой, бледный, одетый подчеркнуто опрятно. Никаких отличительных признаков, ни единой особой приметы. Максимилиан Громовержец выдержал суровый взгляд Точило, он оставался спокойным и невозмутимым.

В руке он держал короткий римский меч.

Точило перевел взгляд на его оружие, на его побелевшую ладонь, сжимающую рукоять. Здоровяк вспомнил голубиные головки, отсеченные молниеносными движениями причесанного типа и падающие на снег с глазками-пуговками, в которых читалось практически человеческое недоумение. А обезглавденные голуби еще какое-то время махали крыльями, безуспешно пытаясь набрать скорость и в конце концов кубарем пикировали вниз и корчились в конвульсиях, окрашивая белый снег алыми каплями. Точило сглотнул комок в горле и отвернулся, ощущая за своей спиной причесанного компаньона с его смертоносным мечем. Ему было боязно стоять рядом с этим бледным типом. Он не хотел умиреть с застывшим во взгляде недоумением.

– Рано, – повторил прилизанный парень с коротким мечом. Никто не ввязался с ним в спор. Максимилиан Громовержец несколько минут будто прислушивался к собственным ощущениям, вращал глазами, нюхал воздух и наконец произнес: – Теперь!

Женя Брюквин взялся за пластиковый ящик и достал из него автомобильный видеорегистратор на ремешках, который он одел на голову. Повернул камеру вперед, сделав ее своим третьим глазом, поправил ремешки и затянул их потуже. Включил камеру и достал из ящика себе и Точиле огнестрельное оружие. Два пистолета – «Хеклер-Кох» с глушителем и «Десерт Игл». Первый он передал Точиле, второй оставил при себе. Больше в ящике ничего не было, Брюквин защелкнул замочки и троица рванулась из своего укрытия за станком. Пригнувшись они подбежали к металлической лестнице, ведущей на антресольный этаж, быстро взобрались по ней и приблизились к двум дверям. Тут они были вынуждены остановиться перед дилеммой – дверей было две и ни на одной из них не было никаких табличек.

– Ты же говорил, что здесь только кабинет заведующего цехом, – зашипел Точило на Брюквина.

– Ну да! Один из этих кабинетов – заведующего!

– И какой-же? Их тут… два… четыре… и еще…

– Нет, ни те. Или эта дверь, – сказал Женя, – или эта… Одна из двух.

Перед ними было две рядом находящиеся двери. Точило попробовал тихонечко крутануть ручку ближайшей. Она поддалась.

– Не заперто, – констатировал он.

– Они обе не запертые! – толкнул его в плечо Брюквин и поправил камеру на лбу. Зеленый огонек подтверждал, что все происходящее записывается в память.

Максимилиан Громовержец молчал, только переводя взгляд зрачков от одной двери ко второй и обратно. Как часовой маятник.

– Эта! – вдруг указал он на одну из дверей и трое бандитов, собравшись с духом, вломились в помещение. Они действовали молча и быстро, практически не топая и не издавая посторонних шумов. Выставив оружие перед собой, они ворвались в кабинет и… остановились.

Несколько столов и стульев, этажерка с документами и папками, пара шкафов. На столах помимо компьютерных мониторов кучи бумаг и всякая канцелярия. Тут же лежали каталоги фабричной продукции, образцы пленки ПВХ и экошпона, распечатки образцов, несколько готовых дверей у стены. На стенах различные грамоты и благодарности, календарь с панорамой города Барселоны, на подоконниках цветы в горшках, вырезанных из пластиковых бутылок.

– Спрятались! – радостно воскликнул Точило, которого эта игра начала возбуждать. – Эй, отщипенцы, вылезайте, мы вас все равно найдем!

Но ему почему-то никто ничего не ответил и никто ни откуда не вылез. Тогда он с Брюквиным стал заглядывать под столы и распахивать дверцы шкафов.

– Они нас просекли! Наверно, когда мы за станком таились, – сказал Точило, отодвигая стул на колесиках и нагибаясь под один из столов. – Ничего! Они здесь, сейчас мы их достанем! – он выпрямился и громко проголосил на весь кабинет. – Вылезайте, вы двое! Мы знаем, что вы здесь!

Тем временем Брюквин заглядывал за шторы и смотрел по разным углам.

– Да что они в окно выпрыгнули? – ворчал он.

– Не та дверь! – ровным голосом произнес стоявший у выхода Максимилиан Громовержец. Два налетчика уставились на него непонимающими взглядами и Максимилиану Громовержцу пришлось повторить: – Не та дверь! Это не кабинет заведующего цехом.

– Ты же сказал – эта дверь, – пробормотал Точило.

– Я ошибся.

– Ты никогда не ошибаешься, – возразил Брюквин. – Ты не ошибаешься!

– Я не ошибаюсь, – монотонно согласился Максимилиан Громовержец, не отводя взгляда от Брюквина.

– Но ты сказал, что они тут! За этой дверью!

– Да.

– Но их тут нет! – чуть не завопил Женя Брюквин.

– Нет.

– Значит ты ошибаешься!

– Допустим, – согласился Максимилиан Громовержец, смотря прямо на Женю Брюквина и Точилу.

С криком «Да я тебя сейчас убью, козел придурошный!» Точило бросился на Максимилиана Громовержца, раскидывая в стороны стулья и отталкивая один из письменных столов. В его ладони по-прежнему был зажат заряженный «Хеклер-Кох» и он нацелился его рукояткой в висок стоящего молодого человека. Учитывая силищу Точило, одного удара было бы достаточно для того, чтобы пробить височную кость, но Максимилиан Громовержец неожиданно остановил его перед собой всего лишь одной рукой. Он поднял ладонь перед Точило и тот остановился, чуть не упав. На поднятой левой руке не доставала указательного пальца. Ни слова не говоря Максимилиан Громовержец положил ладонь на столешницу ближайшего стола, сложил пальцы в кулак, оставив только средний и размахнулся своим коротким мечем.

За миг до отсечения второго пальца его руку с холодным оружием остановил Женя Брюквин.

– Ты что делаешь? – тихо зарычал он, чуть-ли не трясясь от гнева. Максимилиан Громовержец выдернул руку с мечем и размахнулся снова, Брюквин судорожно воскликнул какой-то невнятный звук и приготовился к тому, что Максимилиану Громовержцу придется перевязывать ладонь. Вместо того, чтобы вновь попытаться перехватить руку с римским мечем, Брюквин поправил камеру на голове и повернулся так, чтобы в кадр попало происходящее с Максимилианом Громовержцем. На всякий случай камера зафиксирует то, что он отсек палец себе сам и потом не предъявлял каких-либо претензий ни к нему ни к Точиле.

От неизбежного отсечения собственного пальца Максимилиана Громовержца спас резкий громкий хлопок из цеха. Этот внезапный звук был удивителен и необъясним, банда определила его как взрыв. Самый настоящий взрыв, произведенный где-то в глубине безлюдного цеха. Меч застыл в воздухе и, через несколько мгновений медленно опустился.

– Это что было? – спросил Точило, прислушиваясь к возможным повторениям и глядя на закрытую входную дверь.

– Что-то упало? – предположил Брюквин.

– Что-то взорвалось, – возразил Точило.

А Максимилиан Громовержец ничего не предполагал, во всяком случае, ничего не говорил, а только, вновь поднял свой опасный меч над головой. Брюквин вырвал-таки холодное оружие из его руки.

– Ты чего делаешь? С ума сошел? – но Максимилиан Громовержец продолжал молчать. – Я спрашиваю – ты нормальный?

– Я ошибся, – только и сказал молодой причесаный человек. В его голове читалась твердая уверенность. – Я подвел. Это самонаказание. Я должен.

И тут Женя Брюквин мотнул головой, откидывая какое-то наваждение.

– Вашу мать! – закричал он. – Какого хрена мы тут торчим?!

У выхода создалась небольшая давка, каждый пытался выбежать из ошибочного помещения, оказавшегося, не кабинетом заведующего производством, а комнатой мастеров. Выскочив из комнаты мастеров троица налетчиков собралась у соседней двери. Каждый еще раз проверил свое оружие, поправил растрепавшиеся волосы, оправил одежду – все-таки они попадают на видеозапись и должны выглядеть опрятно. Тут Точило вспомнил, что в комнате мастеров они забыли их пустой ящик из-под оружия, в который они намеревались переложить деньги. Пришлось возвращаться и тащить его.

Наконец все были готовы, они стояли перед теперь уже правильной дверью. Женя Брюквин в очередной раз проверил на лбу видеорегистратор, поправил ремешочки и сказал, что все что было до этой минуты – будет стерто. Теперь запись будет правильной.

Втроем они ввалились в кабинет, целясь из огнестрельного оружия и крича в пустоту: «Стоять на месте! Бабло сюда!» Их приветливо встретила пустота. Точило злобно завыл и подскочил к приоткрытому сейфу, раскрыл тяжелую дверцу и убедился в том, что внутри только пустая коробка из-под йогуртницы фирмы «Тефаль». Пустая и почти невесомая коробка. В отчаянном гневе он взял тяжелый сейф двумя руками, поднял его над головой и размахнулся им в застекленную этажерку с документами, но сейф перевесил и здоровяк упал вместе с ним на спину. Сломал собой деревянный стул, опрокинул тумбочку с принтером и кулером. Все на себя.

– Вон они! – ровным голосом произнес Максимилиан Громовержец. Он первым понял, что пока они валяли дурака в соседней комнате мастеров, гланый бухгалтер и заведующий производством покинули кабинет и скрылись. Теперь прилизанный юноша стоял на площадке антресольного этажа и, оперившись на поручни, смотрел вниз в цех. – Вон!

Его короткий меч с грозной неотвратимостью главнокомандующего армией римских легионеров указал внизу местоположение двоих беглецов: сначала за угол стеллажей скрылся кто-то в светлом, а за ним – высокий мужчина с кейсом в руке.

– За ними! – крикнул Женя Брюквин и посетовал на то, что придется стирать с флеш-карты видеорегистратора гораздо больше, чем хотел две минуты назад.

08:35 – 08:38

– Что у вас тут грохнуло? – спросил Степан Коломенский

– Ничего, – выдавил из себя Юра Пятипальцев.

– Ничего? – Коломенский со скепсисом ждал более правдивого ответа. – А почему электричество во всем цехе вырубилось?

– Вырубилось электричество? – Лева Нилепин изобразил на своем молодом лице крайнюю степень удивления. – А мы и не заметили.

– Да неужели? Нажми-ка на пульт.

– На какой пульт?

– На пульт кран-балки.

– Зачем?

– Нажми.

Лева Нилепин взял в руки висящий рядом пульт от кран-балки. Взглянул на Юру Пятипальцева, но ответный взгляд его закадычного друга ничем не мог ему помочь. Лева нажал на одну из кнопок на пульте. Потом на другую, на третью. Ничего не происходило, кран не дергался. Степан Коломенский усмехнулся и пошел к главному электрическому щитку, стоящему у стены тут неподалеку. Нисколько не тушуясь отсутствием допуска, Степан раскрыл дверцу щитка и, посветив фонариком кнопочного телефона, что-то там врубил. Раздался громкий щелчок, зажегся потушенный ранее свет в этом цеховом квадрате, где-то в глубине цеха загудели электрокабеля. И тут Коломенский заметил заднюю часть четырехстороннего фрезеровочного станка.

– А это еще что такое? – чуть не вскричал Коломенский, подбегая к станку и выпученными от увиденного глазами осматривая почерневшие провода и платы станка. – Вы… Тут че было?

– Да так… ничего особенного… – пожал плечами Нилепин, стараясь вложить в свой голос как можно больше беспечности.

– Где электрик?

– У него выходной, Степа.

– Не канифольте мне мозги! Я с ним за одним столом чай пил. Где электрик, я вас спрашиваю?

– А этот… как его… Август?

– Да! Где он?

– Но он не электрик, Степ, ты че забыл? – попытался улыбнуться Лева Нилепин. – Он только ученик электрика. А ты спрашиваешь про электрика, я думал ты имеешь в виду Серегу Шишкина. А у него выходной. А Август только ученик электрика, он меньше месяца работает. У него испытательный срок, а электриком он станет только через…

– Где он? – крикнул Коломенский строгим взглядом заткнув нилепинские бормотания. – Его разрядом дало? Отвечайте, что как воды в рот набрали?

– Дало, – наконец ответил Пятипальцев.

– Надеюсь его не убило насмерть? – спросил Степан Михайлович. – Ребята, вы меня пугаете! Его не убило?

– Э… Нет, конечно, – нездорово хихикнул Нилепин.

– Где он? Что с ним? Проклятье, пацаны, не молчите!

– Да все с ним в порядке, – Нилепину было трудно улыбаться, но он пересиливал себя.

– Да как тут может быть порядок! – вскричал главный инженер, боясь даже руку протянуть к обугленному нутру четырёхстороннего фрезеровочного станка. – Тут триста восемьдесят, ребят, вы что совсем идиоты!

– По-твоему, что с ним может быть? – Юра Пятипальцев задал самый глупый вопрос который только мог прийти к нему в голову.

– Что? – переспросил Коломенский. – Что с ним могло быть? По моему мнению, ребят, он должен был отлететь вот сюда, – Степан Михайлович провел рукой дугу, завершившуюся точно в том месте куда некоторое время назад упал Август Дмитриев. – Вот сюда…

Коломенский вдруг остановил взор на том самом месте, потом присел и долго разглядывал предполагаемую точку падения ученика электрика Августа Дмитриева. Он даже провел рукой по бетонному полу и потрогал то место где должна была лежать голова пораженного электрическим током человека.

– Ребят, признайтесь, что с ним, – тихо попросил Коломенский. – Может ему «Скорую» вызвать?

– Э… Нет, ни надо «Скорой», – ответил Нилепин. – Не надо…

– Да как ни надо? Ему должно было руки оторвать! Где он?

– Да он это…

– Пацаны, кончайте юлить, это не шутки! Где Дмитриев?

– Ну он в… – Юрка Пятипальцев почесал себе затылок. – Он в туалете.

– Где?

– В сортире.

– Вы издеваетесь, ребят?

– Он попросил никому не говорить… Понимаешь-ли, Степ, он… ну это…

– Чего «это»?

– Он навалял в штаны, братан.

– Чего?

– Ну… в штаны навалял, что непонятного? Через него разряд прошел, он и обделался. Ты бы не обосрался?

– Я бы? – Степан Михайлович похлопал глазами. – А бы сейчас лежал вот тут, на этом месте! – он вновь показал на предполагаемое место падения электрика. – Я был бы уже на том свете!

– А вот он легко отделался! – сказал Пятипальцев.

– Легко обделался, – вторил Нилепин и получил подзатыльник от старшего друга.

– Что он завтра скажет Соломонову? – Коломенский тяжело вздохнул. Нилепин и Пятипальцев воздержались от ответа. – Что он скажет Данилычу? Станок будут чинить за его счет, он это понимает? Он точно живой, пацаны?

– Чудом не убило. Самим не вериться, братан. Только в штаны навалял.

– Охренеть, – только и смог вымолвить Коломенский. – Везет же дуракам. У меня деда от обычной электробритвы убило. Сердце не выдержало, а этот балбес только обосрался…

– А ты сам-то че сюда пришел? – сменил тему Нилепин.

Степан Коломенский не мог сказать друзьям о своем секретном задании и о том, что он ходил закрывать главную заслонку основной вентиляционной системы и ответил, что просто проверял главный вентилятор. Ситуацию спас позвонивший на телефон генеральный директор:

– Степа, а ты где? – ласково поинтересовался Даниил Даниилович.

– Иду, – ответил Коломенский в последний раз покосившись на Пятипальцева и Нилепина.

08:35 – 08:48

Главный бухгалтер, шелестя развивающимися полами белого пальто, прихватив кейс с украденными у самих себя деньгами стремительно вышла из кабинета, она не желала тратить время на прослушивание соломоновской лекции о вреде масонской ложи иллюминатов на сельское хозяйство Российской Федерации, ей хотелось поскорее исчезнуть от сюда, оставить позади и кабинет и весь цех. Оставаться здесь дальше нецелесообразно, следует покинуть помещение, тем более ей стали мерещатся посторонние голоса.

– Пошли, – бросила она Константину Олеговичу и вдруг прислушалась к притворенной двери соседнего с соломоновским кабинетом помещения. Она знала, что это была комната мастеров и сейчас изнутри раздавались звуки. Альбер прислушалась, но быстро отогнала подозрения и поспешила спуститься по лестнице вниз. Если ее слуховые подозрения подтверждались-бы, то за дверью комнаты мастеров должны были быть трое мастеров и у всех были бы мужские голоса, но такого не могло быть.

– Да погоди ты, мать твою! – окликнул догоняющий ее Соломонов. – Ответь, у тебя дома в серванте в пластиковой папочке лежит справка от врача-уролога?

– Чего? – от неожиданного вопроса Альбер даже притормозила на лестнице, не дойдя до цехового пола несколько ступеней.

– Ну ты ходила к урологу?

– Когда?

– В последнее время?

– Для чего ты спрашиваешь?

– Ну так ходила или нет?

– Кость, ты опять начинаешь издалека, да? Говори, зачем тебе это надо знать.

– Тебе что сложно ответить на простой, мать его, вопрос?

– Нет не ходила! – резко ответила Альбер и, посчитав, что странное интервью окончено, преодолела оставшиеся ступеньки и тут же чуть не упала от того, что Соломонов крепко перехватил ей руку, не давая ступить ни шага.

– И мочу на анализ ты не сдавала? – не унимался завпроизводством.

– Представь себе – нет! Удовлетворен?

– Значит ты не можешь утверждать, что у тебя есть какие-либо заболевания мочеполовой системы?

– Кость, тебя это сейчас больше всего волнует? – зашипела на него Альбер, пытаясь безрезультатно вырваться из цепкого мужского захвата.

– Не можешь?

– Не могу! У меня нет никаких заболеваний! Теперь отпусти меня!

– И цистита у тебя тоже нет?

– Цистита? При чем тут сейчас цистит, Костя? Мы теряем время!

– Ответь, мать твою, можешь ли ты утверждать о наличии у тебя такого заболевания как цистит?

– Нет! У меня нет никакого цистита!

– А тогда почему ты, мать твою, бежишь как угорелая! Куда ты бросилась?

– Да потому что я хочу смыться от сюда поскорее! Какого лешего мы тут застряли, надо делать ноги! – Соломонов отпустил Альбер, та вырвала плечо и поправила складки на рукаве. – К тому же мне от нервов чудятся всякие голоса. Я просто хочу поскорее убраться из этого места, у меня предчувствие чего-то страшного. Понимаешь?

– Предчувствие?

– Да.

– Насколько, мать твою, сильное предчувствие?

– Не поняла вопроса, – Оксана Игоревна начинала ненавидеть своего компаньона.

– Ну если считать по десятибалльной системе, где, ноль – это полная нирвана, а десять – это реальное присутствие Сатаны на расстоянии вытянутой руки, то во сколько баллов ты оценишь свое предчувствие?

– Кость, ты нормальный человек? У нас в руках больше семи миллионов, нам надо сматываться от сюда пока какой-нибудь случайный свидетель нас не увидит! – Альбер бросилась к выходу из цеха, но Соломонов опять ухватил ее за плечо и повернул лицом к себе.

– Я задаю вопросы и привык, мать твою, анализировать получаемые ответы.

– Ладно, – нетерпеливо вздохнула Оксана Игоревна. – Допустим – пять!

– Пять? Это мало, можешь расслабиться.

– А сколько, по-твоему, нужно?

– Шесть.

– Шесть?

– Шесть, – подтвердил Соломонов, немного подумав.

– То-есть, если по десятибалльной шкале предчувствий, где ноль – это нирвана, а десять – это реальное присутствие Сатаны на расстоянии вытянутой руки, я бы оценила свои предчувствия в шесть баллов или более, то ты бы забеспокоился и начал действовать оперативнее?

– Я бы прислушался к тебе и, возможно, заглянул за дверь в комнату мастеров, чтобы проверить – а нет ли там кого?

– Ты серьезно? – если бы Альбер не знала Соломонова, то решила бы что тот шутит или издевается.

– А по-твоему зачем я трачу время на, мать их, глупые вопросы? – чуть не вскричал Константин Олегович Соломонов. – Моими действиями руководит строгий расчет. Всегда. Я никогда не делаю чего-то просто так, я не делаю лишних движений, поэтому я на руководящей должности. Поэтому я, мать мою, на должности заведующего предприятием по изготовлению межкомнатных дверей. Поэтому я, чтоб ты знала, успешно управляю открытым акционерным обществом «Двери Люксэлит», мать их! Не этот параноик Шепетельников, а я! Я, мать мою, я! Я прекрасно знаю, что кому-то мои методы кажутся, мягко говоря, необычными, кто-то обо мне имеет мнение как о конченом наркомане с языком без костей. Я это, мать их, прекрасно знаю! – почти кричал Соломонов, попадая на обескураженную Альбер мелкой слюной. – Но зато я всегда ищу правду, нравится это кому-то или нет. Мой своеобразный подход к проблемам приводит к истинно правильным результатам. Только к правильным. Знаешь, мать твою, почему я не готовлю на праздничный стол селедку под шубой?

– Ой, Кость, прекращай… Ну какая селедка под шубой?

– Ответь, знаешь?

– Не знаю.

– А ты готовишь?

– Я вообще не умею готовить.

– Родители, соседи, друзья готовят?

Оксана поняла, что Соломонову лучше отвечать, иначе он никогда не отстанет.

– Готовят. Все всегда ее готовят.

– Зачем?

– Традиция такая.

– Вот именно, что традиция! – вскричал Константин Олегович. – Мать ее, традиция! А я ее никогда не готовлю! И не ем! Потому, что это не вкусно! Потому что это вредно! Потому, что никто никогда ее не ест! Потому, что она всегда, подчеркиваю – ВСЕДА – остается не съеденной даже на треть. Она остается на следующий день и сами же хозяева давятся ею, пихают ее себе в рот, лишь бы только не выбрасывать в унитаз, потому что гребанный майонез, мать его, прокисает! А на следующий праздник они будут ее готовить опять! Снова и снова! Потому что кто-то когда-то завел такую традицию. Потому-то все всегда ее готовят, а люди как косяк безмозглых сардин всегда все друг за другом повторяют, вместо того, чтобы включить разум и проанализировать свои действия. Это идиотизм! Такой же идиотизм как отмечать масленицу в самый разгар февраля, когда в европейской части России до климатической весны еще месяца полтора, а в нашем регионе больше двух месяцев. Провожать весну за два месяца до ее окончания? А в заполярье? Там весна оканчивается, когда в Москве уже отцвели одуванчики, но местные все равно сжигают бабу и заедают шашлыки водкой в середине февраля, когда их шашлыки, примерзают к шампурам. При том, что масленица – это вообще языческий праздник, а подавляющее большинство россиян относят себя к православным христианам или мусульманам. К буддистам, иудеям. Но никак ни к древнеславянскому язычеству! Никто даже не знает Перуна и Даждьбога! Зато зачем-то сжигают чучело бабы! Почему? Объясни почему все так происходит?

Альбер не спорила с тем, что у Соломонова была такая натура – видеть очевидные повседневные странности, которые обычные люди не замечают, но уж больно специфический у него подход к их психоаналитическому разглагольствованию. Из него мог бы получиться прекрасный реформатор, тут Оксана Игоревна, не могла не признать. Но постоянно слушать его бесконечные, начинающиеся очень издалека, лекции было сверх силы обычного человека, к которым она себя старалась причислять. Она посочувствовала цеховым мастерам, которым приходиться общаться с заведующим производством регулярно и достаточно плотно.

В-принципе, Соломонов не плохой человек, на предприятии его уважали и считали достаточно разумным, хоть порой и причудливо выражающимся по поводу совершенно различных тем. Относясь к рабочим вполне снисходительно, он мог с удовольствием вступить в полемику с совершенно любым человеком, даже если видит того впервые в жизни. Порой бывало, что устраивающийся на какую-нибудь должность человек заходит в кабинет заведующего производством за подписью и остается с Соломоновым на час-другой, так как у Константина Олеговича возникла очередная захватывающая мысль и ему жизненно необходимо ее кому-нибудь передать. Костя распинается перед незнакомцем, кричит и матерится, вскакивает из-за стола и пьет воду большими глотками, что-то доказывает, приводит убедительные доводы в свою пользу, но, увы, его демагогия начинается слишком с непонятного завуалированного старта и для неподготовленного слушателя может быть достаточно утомительна. Соломонов ставил странные, казалось-бы, посторонние вопросы и требовал ответа, задавал следующие, а потом в резкой возмутительной форме объяснял все своими словами. Но зато какой эффект! После долгого мозгового штурма человек выходит от заведующего производством с точно противоположным мнением по затронутому вопросу, чем до того, как вошел в кабинет. Особенно часто и много господин Соломонов говорит после принятия дозы того белого порошка, которым снабжает его наркодиллер. Тогда среди работников под одобрительных смех проскальзывает прозвище «Радиогитлер».