bannerbanner
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
2 из 8

Это очень интересный психологический настрой, который подчеркивает страшную вещь. «Суперэлита» обеспечила себе некую форму господства и контроля над обществом без обратной связи с собой. То есть ей нельзя сделать предъявление по поводу ее позиции или ее ошибок. Надо понять, что великие посвященные, представителями которых являются Папа, Далай-лама и тому подобные персонажи, с нами не говорят. Папа, может быть, раз в год паломникам рукой машет сверху, и всё. Они в диалоге с избранными. С королем Олафом, с принцем Чарльзом, с Майклом Йоркским, королевой Джулианой.

«Черная дыра»

Россия здесь находится в особенной ситуации. Расстреляв в 18-м году Романовых, она стала «черной дырой». Имеется в виду не негативное толкование, а непредсказуемость. Голландия предсказуема, потому что там есть королевский дом. А Россия непредсказуема. Возможно, в том и заключается один из последних шансов истории, что Россия – «черная дыра». Не жесткая связка шарниров и шестеренок, а упругий резиновый патрубок с люфтом, позволяющим гулять налево-направо.

Церковь, монархии, – все это существует, как и во времена Борджиа. Но тогда они были центральными актерами исторической сцены, а сегодня они являются полностью вынесенными за скобки. Люди думают, что это они занимаются историей, проектируют собственное будущее, ходят голосовать, выбирают партии в парламент. Они не понимают, что подобная суета есть форма социальной мобилизации, которая чего-то стоит. И на самом деле, все, что они производят, – это отчуждаемая работа, на которую они тратят свое время. Это время отчуждается и трансформируется во внешний капитал: пересчитывается в деньги, которые тратятся на то, на се. Но эта деятельность не является значимой жизнью, не является реальностью. В ходе этой суеты не возникает никаких судьбоносных решений, исходящих от vox populi (гласа народа).

На самом деле, в современном обществе есть два противостоящих друг другу института. Бюрократия – анонимная, беспринципная, имеющая хозяина, находящегося за скобками, существующего скрытно. И институт публичных политиков, возглавляющих партии, появляющихся на экране телевизора, работающих ярмарочными зазывалами, которых бюрократы ненавидят, потому что их психотипы полярно противоположны. Одни угрюм-бурчеевы, анонимно скрытые в кабинетах за шторами корпоративной этики. Другие – рыжие, скачущие на ковре на потеху публике. Но, тем не менее, и те, и другие получают сигнал от одних и тех же «центров принятия решений». Не жириновские и не белых вырабатывают принципы легитимности. И даже не анонимные бюрократы в кабинетах. Мы знаем, к кому все они бегают на поклон.

Проблема России в том, что после зачистки девяносто лет назад романовской грибницы, выращенная здесь номенклатурная бюрократия и их сегодняшние наследники бегают на поклон к кому-то из другого, не российского пространства. Им хозяин необходим, но здесь, внутри России, такого хозяина, который нужен бюрократии, нет. Пока существовала квазиспиритуальность в виде советской идеологии, сверхзадачи и коммунистической футурологии, все это сдерживалось.Но когда советский проект был «слит», выяснилось, что бюрократия не может выживать в вакууме и быть царем самой себя. Она не Мюнхгаузен, который вытаскивает себя за волосы из болота.

Есть либералы, которые могли бы и хотели бы стать хозяином этой бюрократии. И в начале 90-х они стали на время таким хозяином. Но поскольку либералы и бюрократия онтологически ненавидят друг друга, бюрократия вырвала инициативу у либералов, часть из них используя сегодня как шестерок-политтехнологов. А большая часть либералов ушла в разнообразную оппозицию.

Либералы сегодня находятся по всему миру в большом кризисе, потому что крах экспоненциального роста мировой цивилизации – это, прежде всего, крах либерализма. Если невозможно включить в мобилизационные механизмы модернизации архаическую часть человеческого общества (а это сегодня более четырех из шести миллиардов человек, проживающих на Земле), то нет базы для либерализма. Ведь либерализм – это паразитическая вещь, которая процветает, как мох, на мобилизационных процессах. В своем нынешнем виде он возник после кризиса абсолютизма в Европе, когда началась буржуазная модернизация и когда, во Французскую революцию, аббат Сийес сформулировал главное учение буржуазии: «Третье сословие ничто, но оно должно быть всем». Либерализм нуждается в подобном росте цивилизации, но не во имя самой цивилизации – просто «подогревание» последней во время роста кормит и взращивает либерализм.

Конечно, либеральный клуб – это не единая система. Там есть и крайне правое крыло, вроде фашизма Муссолини. Есть крайне левое крыло в виде Троцкого. Но что касается России, то Ленин никогда не был либералом. Он принадлежит к совершенно иной породе людей: он русский коренной радикал. Того же замеса, что и Бакунин или Нечаев. Воспользовавшись либеральным дискурсом, чтобы овладеть международным потенциалом марксизма как языка протестных сил, Ленин оставался радикалом. Поэтому специфика большевистской революции отмечена не социал-демократическими принципами, не Каутским и даже не Троцким, а Лениным, восходящим к глубинным корням мессианской роли России. Эта роль связана не с Екатериной или Петром, а с Пугачевым, с раскольниками, с казачеством – с великим содроганиями, идущими снизу, которые ставят под вопрос существование верхней «грибницы» и бросают ей вызов.

Общины пассионариев

Россия – зона священного беззакония. Именно поэтому создается такой трагический перекос, когда в обычное время все русские люди инвестируют свою идентичность в государство. Видимо, это оборотная сторона характерного онтологического существования вне закона.

Мессианская роль России заключена как раз в таком негативе, потому что вызов, бросаемый русскими, – это вызов, который нужен Богу, его провиденциальной мысли. Замысел Бога не в том, чтобы дать шанс фараонам укрепить свое рабство, чтобы оно было безбрежным, неатакуемым и чтобы те, кто выжил, навсегда были превращены в зомби этих фараонов. Провиденциальная мысль Бога – на стороне отрицания этой системы.

К сожалению или к счастью, мир очень сложен. Поэтому революция часто служит замыслам контрреволюции. А дух протеста может находить или не находить себя в явных вызовах истории. Сегодня складываются очень интересные форматы противостояния мировой верхушке. Деятельность таких организаций, как ФАРК в Колумбии, «Хизбулла» в Ливане, ХАМАС в Палестине – это провиденциальное указание на то, каким будет состояние истории в ближайшие поколения. Она будет проходить под знаком самоорганизации пассионариев, которые располагают технологическими, финансовыми, организационными ресурсами и которые бросают вызов «легитимному истеблишменту». Без помощи и непосредственного вмешательства Бога эти пассионарии вряд ли имеют возможность окончательно победить, но они способны создать зоны, внутри которых возможна свобода и реализация для перспективных человеческих типов, носителей нового сознания. Эти зоны не допустят, чтобы мир стал до конца «однополярным», когда бы власть имущие окончательно «закрыли человечество» и превратили людей в программируемых роботов ради наивысшей стадии их эксплуатации.

На мой взгляд, сегодня именно такие организации пассионариев дают примеры внегосударственной общины, что было мечтой протестных сил чуть ли не со времен Моисея и исхода из Египта. К слову, исход – это первый из известных нам на легендарном уровне вызов, брошенный организованному аппарату, централизованной власти и системе, которая действительно представляла собой законченный образ государства: фараон, жрецы, писцы, методики и т. д. По своей модели исход затем поразительным образом повторялся на примере других пророков авраамической линии. Это повторяется и в христианстве, и в Исламе и, судя по всему, это фундаментальная онтологическая вещь.

Мечта об общине – это мечта преодолеть общество как машину по вымогательству жизненных соков из каждого ныне живущего. То есть это мечта решить уравнение, каким образом осуществить миссию человека и протиснуться между Сциллой и Харибдой. Чтобы, с одной стороны, не быть сметенным страшными силами Хаоса, свирепствующего за окошком нашего уютным теплого дома. А с другой стороны, чтобы избежать избыточной социализации, когда люди превращаются в винтики защищающей нас от космоса исполинской машины. Эта дилемма не может быть решена в рамках той системы, в которую мы все сегодня погружены.

Конечно, общество является сверхъестественным феноменом. Это феномен уже магический, метафизический. Это отражено даже в просторечии, когда говорят, что есть нечто натуральное, а есть – социальное, что общество с его законами противостоит природе с ее законами. Множество мыслителей потратили огромное количество умственных сил, чтобы доказать, что есть единая теория поля. Не в эйнштейновском смысле, а в философском: что есть законы природы, которые идентичны законам общества, что между ними нет качественной разницы. Доказать это не удалось, потому что общество «вращается» в сторону, обратную вращению энтропийного «колеса» природы. Подобная «сверхъестественность» общества окружает нас на каждом шагу, ведь сама идея мобилизационного ресурса, извлекаемого снизу, – это то, что противоречит второму началу термодинамики, это то, что не работает в природе.

Левиафановский гуманизм

Увы, на нынешнем уровне сверхъестественности общества нельзя решить те вопросы, которые ставит перед человеком теология. Это пока еще языческая, «левиафановская» сверхъестественность, воплощенная в некий проект, в котором общество является точным выражением «Великого Существа». Существа, которое многие языческие религии считали небесным богом и называли Ормуздом, Митрой, Зевсом, Аполлоном. Но, например, в Исламе слово «иблис», которым обозначают сатану, – это арабское произношение имени «Аполлон». И это не случайно, потому что то, что для «естественного» человечества является богом, то есть «Великим Существом», носителем света, авраамическая религия объявляет сатаной. Здесь имеется в виду не какой-то бес с рогами. Под сатаной имеется в виду светозарный «сын Земли и Неба», архетипическая модель всех существ, «первое творение» Бога истинного. Этот «князь мира» обладает колоссальным ресурсом, чтобы соблазнить человека.

Главная форма соблазнения современного человека – это гуманизм. Он существует как самостоятельная идеология в открытой форме уже лет пятьсот, со времен Эразма Роттердамского. У него много ликов. Есть религиозный гуманизм, как некий паллиатив, попытка договориться между либералами и жрецами. Есть магический гуманизм алхимиков Возрождения. Есть гуманизм чисто либеральный – Гоббса, Конта, Маркса. Все эти формы гуманизма предполагают одну общую вещь – человека как самодостаточную реальность, которая является целью для самой себя.

Это может быть правый гуманизм: фашизм и расизм, которые хотят создать лучшего человека за счет евгеники. Это может быть левый гуманизм, утверждающий, что все равны и все должны быть цветами в прекрасном саду за счет хороших удобрений и снятия ограничений роста. Но и левый, и правый гуманизм являются, по большому счету, формами искушения человека сатаной. Потому что в предельном развитии гуманизма человек хочет стать уменьшенной, но вполне совершенной калькой «Великого Существа» – самодостаточным и имеющим цель в себе самом.

Более того, та идея, с которой мы начали, – о девяти десятых населения Земли, которые, по мысли «сверхэлиты», никому не нужны и должны быть «слиты» – является развитием гуманистической идеи. Это все тот же гуманизм, предполагающий, что конечным финалом должно стать появление некоего «человека элит», «человека клубного», который и является подлинным человечеством, достигая максимализации человеческих возможностей. И если ему на этом пути кто-то мешает, будь то негры или бедные, россияне или революционеры, Усама бен Ладен или ФАРК – их всех надо закатать под асфальт. Ведь они мешают долгожданному появлению подлинной человеческой сущности! Это и есть финал гуманизма – уничтожение девяти десятых человечества.

«Человек умрет»

Когда Ницше сказал «Бог умер», он, на самом деле, сказал великую вещь, которую никто не понял. Он сказал, что умер-то человек. Потому что за этой формулой Ницше скрывалось понимание того, что исчерпан либеральный дискурс. Он пытался это проговорить, но всех ослепил этот богоборческий пафос. Сто лет понадобилось, чтобы понять эту ницшеанскую формулу.

И ведь человек реально умер! Человек как цель в себе разоблачился, как только все условия для этого сошлись. Были отодвинуты в сторону представители метафизического дискурса. На передний план вышли агностики и наука. Победила представительная демократия, во всех странах возникли парламенты. Всеобщее образование стало практически доминирующим. То есть все элементы практического либерального гуманизма на сегодняшний день инсталлированы в мир – от Непала до Колумбии. И в этот момент становится понятно, что человек переживает сильнейший кризис. Что возможность его экспоненциального роста как индустриальной системы исчерпана. Что необходим переход к совершенно иным структурам производства продукта и обмена веществ. И что в принципе человек становится помехой самому себе, когда он настаивает, что продолжает оставаться целью для самого себя. То есть человек в претензии на статус всеобъемлющей и последней реальности в некотором смысле становится «квадратным кругом». Когда это очевидно если не для всех, то для многих, возникает необходимость новых интеллектуальных методик.

Нынешняя философия, тесно связанная с либерально-гуманистической традицией, неспособна их предложить. Она исходит из монистических посылок, которые предполагают, что мыслящий человек является одновременно судьей своему собственному мыслительному процессу, опирается исключительно на свой интеллектуальный ресурс. Он не апеллирует ни к метафизике, ни к откровению как религии пророков. Поэтому философия сегодня терпит крах вместе с либерализмом и заменяется постмодернистскими пародиями и шутками.

Традиционалистский клуб предлагает нам возврат к метафизике. Но с точки зрения сил протеста, это идеология врага. Потому что вернуться к метафизике, к шанкарачарьям и «Дао Дэ Цзин» – это значит вернуться к подчинению фараону и признанию того, что 90 % людей являются балластом, от которого надо избавиться, сохранив лишь «высший тип существ», и закрыть историю на главе возврата к Золотому веку. Мы не можем на это согласиться. Ведь таким образом мы отречемся от плеяды тех, кто приходил в мир, чтобы бросить вызов этой системе. Я имею в виду Авраама, Моисея, Иисуса, Мухаммада, – всех тех, кто отдал жизнь, чтобы открыть путь к абсолютно неизведанным возможностям.

Эти неизведанные возможности описываются только теологией. Но не той теологией, которую мы знаем, – теологией Фомы Аквината, схоластов, по поводу которых остались только шуточки про пять тысяч ангелов на острие иглы. Это совершенно другая теология. Теология, к которой близко подошли некоторые диалектически мыслящие протестантские мыслители XIX–XX веков. К которой близко подошел Сартр, формально декларировавший себя атеистом, но очень многие тезисы которого являются глубочайшими откровениями в природе нового понимания религиозности. Это теология, которая брезжит в отдельных пассажах Декарта и Канта.

Я веду речь о теологии, рождающейся из пафоса отрицания Объекта, из отрицания власти Объекта над человеческой душой. Это учение о том, что подлинный Субъект трансцендентен онтологии, непосредственному наличному бытию. Что этот Субъект является некой точкой оппозиции макросистеме феноменов. А с другой стороны, это понимание того, что Субъект не совпадает с нашим эмпирическим «Я». Последнее является орудием и инструментом для реализации Божественной воли, провиденциального замысла этого Субъекта.

Культ Объекта

Главное здесь – методология, и методология очень практическая. Возьмем пример. Все интересующиеся вопросом знают о кризисе современной физической науки. Кризис этот вчерне состоит в том, что существует проблема несовместимости законов микромира и макромира. Один исследован Планком, другой Эйнштейном. Оказывается, что они выработали настолько принципиально разные подходы, что их системами нельзя описать оба мира сразу. И вот уже пятьдесят лет физики и научные философы пытаются создать единую теорию, систему описания, которая свела бы на общей площадке два этих мира. Ученым, как и всем современным людям, воспитанным в платоновскогегелевской системе, не дает покоя идея монизма, то есть идея обязательного, объективного единства внешнего мира. Она сидит в физиках, в журналистах, в подсознании религиозных деятелей. Монизм – это вещь, выращенная язычеством. Язычник – это естественный монист.

Проблема в том, что монизм отдает пальму первенства Объекту. То есть монизм – это Объект, говорящий через человека. Это огромный торжествующий Объект, который берет человека как некоторую дуду, через которую он дудит. И один из потрясающих примеров интеллектуального вырождения объективизма является пример марксиста Альтюссера. Этот известный философ, член французской Компартии, начинавший как католик, прожил долгую жизнь с 18-го по 90-й год. Он был абсолютным сталинистом, он был марксистом по сталинским образцам. И он пришел к выводу, что никакого Субъекта нет. Что такое история, по Альтюссеру? Это Объект, который осуществляет себя через собственное движение и через ряд манипуляций, в которых человек является снимаемым, переходным моментом. Представим себе замятинское «Мы» и изобразим это в терминах марксистской диалектики. Это будет Альтюссер. То есть меня, по большому счету, – нет. И вас тоже – нет.

Это один из примеров того, к чему идет в ХХ веке культ священного Объекта, культ феноменологии, культ наличного бытия, который присутствует в подсознании практически у всех нас. Но теперь, наконец-то, встает вопрос о том, что на интеллектуальном уровне ему можно бросить вызов. Я всегда удивлялся тому, что для мыслителей, ученых так остро необходимо доказать единство внешнего мира и подчиненность общим законам, общему коду… Эйнштейн умер в поисках единого поля, к которому можно свести все остальные энергетические поля. В то время как очевидно, что точка единства находится в смотрящем, а не во внешнем мире.

Я представляю ситуацию, когда приехавший в чужой город человек хочет посмотреть очень многое за очень короткое время. Вот он идет во МХАТ, затем в Малый театр, потом в Большой, затем на Красную площадь, где тоже разыгрывается некое действо. И все эти действа разные, они происходят по разным законам. Они друг о друге не знают. В МХАТе играют «Вишневый сад», в Малом – «Не в свои сани не садись», в Большом идет балет, а на Красной площади идет развод караула на посту № 1. Все это разные пафосы, разные смыслы. Но зрительто один. И он является той единственной точкой сборки, которая проходит через разные ситуации. Он и в микромире, он и в макромире, он и в социальной истории, он и в экономическом процессе. Он является одним и тем же свидетелем, по отношению к которому разворачивается несколько параллельных, не связанных друг с другом сцен.

В этом новом мировоззрении точкой единства реальности является Субъект, его оппозиция объектному бытию, миру феноменов – как грубым, вещественного порядка, так и более тонким, невидимым, но предъявленным вещам. Это оппозиция всему тому, что попадает в зеркало свидетельствования. Это совершенно антигуманистическая теология, она принципиально отвергает человека как цель в себе и рассматривает его как инструмент служения.

Божественное вмешательство

И здесь встает интересный вопрос. В политическом смысле, каким образом эта методология может быть базой реального мировоззрения свободы и реального состояния свободы? С моей точки зрения, будущая история будет проходить как борьба между истеблишментом и пассионариями.

Истеблишмент претендует на легитимность и опирается, скажем, на модель, описанную Антонио Негри в его книге «Империя». Это сверхбюрократическое образование, которое, с одной стороны, имеет имперскую «клубную» вертикаль, а с другой стороны, имеет сетевое распространение через транснациональные корпорации, через наемные военные кампании с полицейскими отрядами подавления, через информационные сети, сосредоточенные в мегаполисах и очень жестко контролируемые.

Такому имперскому истеблишменту, онтологически зацикленному на культе Объекта, на системности, на отсутствии вызова, на виртуальном росте, в котором даже нет кризисов, болезней роста, противостоят пассионарии. Пассионарии на теологической основе (потому что либеральная теория марксизма в качестве теологии протеста давно обанкротилась), подобно анабаптистам в конце Средневековья, бросают вызов этой системе абсолютной тирании.

Естественно, на этом уровне реализации общественных законов пассионарии не имеют шансов свергнуть тирана и заменить его власть на свою. Это было бы ошибкой, потому что это было бы не свержение империи, а попытка реформаторски создать «хорошую империю», приход «людей со стороны», которые вынуждены были бы играть по правилам, против которых они боролись. В лучшем случае получится, как в России, когда во имя свержения государства Ленин рушит царскую империю, а потом оказывается, что с государством еще рано кончать, и через несколько шагов все возвращается на круги своя. Нельзя вливать новое вино в старые мехи.

Поэтому оптимальным вариантом является борьба Света и Тьмы, при которой на большей части Земли возникают зоны ослабленной диктатуры – где-то это ослабление доходит практически до состояния свободы, а где-то это не яркий ослепительный свет, а только сумерки. Человечество через выдвинутых в авангард пассионариев, подобных ФАРКу, ХАМАСу, «Хизбулле», маоистам Непала и т. д., создает зоны, где присутствие коллективного фараона ослаблено, где чувствуется реальное дыхание человеческого фактора, дыхание истории. И если на каком-то уровне критическая масса этой пассионарности будет достигнута таким образом, что это будет признано Провиденциальной Мыслью, то я абсолютно убежден, что это приведет к непосредственному Божественному вмешательству в ход истории и ее завершению.

Это будет завершение истории не по традиционалистскому сценарию человеческих циклов, которые сменяются и повторяются друг за другом. Циклы эти сменялись, потому что ни один из них не достигал своей цели, не выходил на финишную прямую. Поэтому они просто стирались как неудачная попытка, и эта попытка возобновлялась снова – с новым материалом, оставшимся от предыдущего. Цикл за циклом – до тех пор, пока не появится истинная цель Скульптора, лепящего свое творение из одной и той же глины, пока Он не попадет на ту неповторимую черту, которая будет схватывать Его замысел. Это и будет Его непосредственное вмешательство в мир, это и будет остановка Его усилий, остановка циклов.

Специфика здесь в том, что, согласно всем авраамическим религиям, глина соучаствует в замысле Скульптора. Последний оживляет глину частицей своего Духа и поручает ей быть своим наместником. Но глина раз за разом не может сделать то, что поручено ей. А не может она потому, что единственное, что отличает ее от обычной глины, – это частица Духа Божьего. Эта частица так мала, а глины так много и она так тяжела, что чудо победы малого над великим раз за разом откладывается. Но именно в этом пафос истории, что малое должно победить великое, слабое должно победить сильное. Слабое в количественном смысле должно победить то, что «сильно» своей инерцией и своей грандиозностью. Глина на самом деле слаба, но ее очень много. И глина эта – весь социум, вся человеческая наработка, весь человеческий пафос любования собой. Этой глине противостоят огненные сердца Гуса, Мюнцера, катаров, бросавших вызов этой системе.

Пафос проповеди пророков заключается именно в прекращении истории и во вторжении Божественного фактора. Ведь человек самостоятельно, вне общества, вытягивающего из него все жизненные соки ради борьбы с энтропийным Хаосом, не может этого сделать. Но человек может создать ситуацию, «вымогающую» Бога на вмешательство. Это и есть приход Махди и «второе пришествие» Иисуса – то, во что верят мусульмане и христиане.


«ЗАВТРА». №27(761). 18.06.2008 Беседа c главным редактором газеты АЛЕКСАНДРОМ ПРОХАНОВЫМ


Кризис реальности

Апокалипсис завтра! Контуры войны, революции и мира

1

Нынешний кризис – лишь мелкая судорога, пробегающая по шкуре издыхающего, агонизирующего зверя. Этим зверем является мировая цивилизация. Она состоит отнюдь не только из общечеловеческого либерального формата, укоренившегося в пропитанных спекуляцией и фальшью мегаполисах Запада. Глобализм – это химера, которая, подобно легендарному мифологическому чудовищу, совмещает крылья орла, лапы льва, человеческую голову и хвост змеи. То есть, помимо западного мегаполиса, частью современного глобализма оказываются также и джунгли Африки, трущобы индустриального Тайбея, горы Тибета, пустыни, в которых возвышаются, как и тысячи лет назад, шатры бедуинов. Это все глобальная структура, связанная бесчисленным множеством капиллярных сосудов, – от тех же шатров к небоскребам Манхэттена!

На страницу:
2 из 8