Дети Света

Например, благодаря одному такому рапорту Герд узнал, что за пределами Искусственной Атмосферы можно было дышать. Значит, это была все-таки правда, а ведь их старательно учили обратному. Каждый гражданин Бабила, хоть ночью его разбуди, мог повторить непреложную истину: только наличие купола помогало сохранить жизнь на Земле, за его пределами человека ждала неминуемая смерть. Теперь же выяснялось, что это было не так. Ну, или, как минимум, не совсем так. Оказавшись на задании по ту сторону ИА, гвардеец, подавший рапорт, следующим образом описывал свои ощущения: «Воздух был горяч и сух, дышать было очень тяжело, но все-таки возможно».

Через некоторое время Герду в руки попался другой отчет, правда, более ранних годов, и уже специалиста центра химических экспертиз, который на протяжении нескольких лет брал пробы воздуха за пределами купола. Герд не смог понять всего, что там говорилось – в химии он никогда не был силен – но уяснил для себя главное: качество воздуха с годами ухудшалось, и ученый выдвигал гипотезу, что он непригоден для дыхания на постоянной основе без дополнительного увлажнения. В конце своего доклада химик добавлял, что его гипотеза требует продолжения исследований и подтверждения путем проведения экспериментов, на что он, собственно, и просил финансирования. Герд, уставившись в одну точку – на фамилию ученого Беппе – и не видя ее, судорожно соображал. Так или иначе, с увлажненными легкими или нет, но за пределами ИА можно было дышать, а следовательно, и жить. Этим горячим, сухим воздухом где-то там дышала Даяна.

Далее Герду дважды на глаза попались упоминания о людях с аномалиями за совсем ранней датировкой – начала образования Бабила. Оба раза его желудок делал кувырок, но оба раза его ждало разочарование. Сообщалось, что повсеместно разыскивались и подлежали задержанию люди с какими-либо мутациями или ненормальными отклонениями для их дальнейшего изучения и использования во благо человечества. Всех задержанных доставляли в Генетико-Научно-Исследовательскую Лабораторию. Но за любой дополнительной информацией о деятельности этой ГНИЛ сотрудник отсылался в секцию «совершенно секретно». Герд понял, что в этой комнате ему больше делать нечего и нужно торопиться в упомянутую секцию.

Он стремительно поднялся с пола, на котором сидел, перебирая папки, и ударился головой об угол одной из полок стеллажа. Стеллаж качнулся, и на Герда сверху свалился толстенный фолиант. Сдавленно выругавшись, он подобрал его с пола и уже собирался водрузить на место к остальным, как что-то вдруг привлекло его внимание – документ смутно показался ему знакомым, хотя он был уверен, что такой толщины папку держал в руках впервые.

Раздосадованный сам на себя за потерю времени, Герд начал судорожно листать документ, дабы убедиться, что ничего в нем полезного для себя он не найдет, и неожиданно замер. Едва не выронив бумаги, он медленно опустился с ними в руках обратно на пол. В глазах потемнело, стеллажи поплыли. Прикрыв на минуту глаза и внутренне крепясь, Герд вернулся к чтению. Волоски на его руках и загривке встали дыбом.

Папка представляла собой сборник отчетности по результатам проведения опытно-экспериментальных работ о влиянии солнечного излучения на живые организмы. Начиная с растений и заканчивая человеком. Герд перелистнул сразу половину страниц и попал на эксперименты над людьми. С фотографиями. Насколько он уловил, перед учеными была поставлена задача определить, как на среднего рядового физически здорового гвардейца Бабила повлияло бы солнце, окажись он за пределами Искусственной Атмосферы без специального снаряжения. Какое влияние оказала бы солнечная радиация, инфракрасные и ультрафиолетовые лучи на его кожу, слизистые оболочки и весь организм в целом. Также ученым ставилось в задачу выявить, какие факторы могли усугубить, а какие смягчить это воздействие, и, соответственно, разработать эффективную защиту от первых и научиться использовать в свою пользу вторые.

В качестве подопытных брались, разумеется, не сами гвардейцы, а некие «нежелательные элементы общества», именуемые в дальнейшем просто подопытными или образцами под конкретными номерами. Исследования проводились как в искусственных лабораторных условиях, так и в естественных, под нужды которых приспосабливались так называемые «лаборатории на колесах». Но чаще опыты все-таки проводились в закрытых стационарных помещениях, где применялось специальное оборудование, имитирующее солнечное излучение – различные галогенные, ультрафиолетовые, инфракрасные лампы.

А дальше брались подопытные и, например, облучались разными дозами ультрафиолета. Ученые же производили замеры того, какой дозы было достаточно для появления ожогов той или иной степени, как лучше всего их было потом лечить, и при каком процентном соотношении пораженных участков кожи к общему кожному покрову подопытного еще можно было спасти, а при каком уже нет. Или вычисляли, сколько требовалось времени, чтобы у образцов развился рак, который потом у одних его лечили, а у других нарочно обостряли. Или облучали лампами глаза и наблюдали их реакцию на свет: при каком уровне облучения подопытный частично терял зрение, а при каком наступала полная слепота. Выясняли, можно ли было потом это зрение восстановить.

Также проводились эксперименты по обезвоживанию организма и выяснению того, сколько человек способен провести без воды под открытым солнцем, а сколько в лаборатории. В естественных условиях подопытные всегда погибали быстрее, несмотря на все старания ученых подогнать лабораторные условия под естественные. Задавались вопросом, как лучше реанимировать жертву, подвергшуюся обезвоживанию, и при какой максимальной степени обезвоживания человека еще возможно спасти. Исследовали, как излучение влияло на артериальное давление, провоцировало тахикардию, гипертонический криз и даже инсульт.

К каждому подразделу прилагались фотографии. Герд понимал, что их смотреть не стоит, но ничего не мог с собой поделать – смотрел. Наконец, на фото, демонстрирующем вид обожженных легких после вскрытия образца под номером 2872, он не выдержал и захлопнул папку.

Герд блуждал взглядом по обложке сборника за именем профессора и заведующего кафедры, под началом которого проводились все эти эксперименты. Беппе. «Странно, – подумал он. – Что-то знакомое». Герд сконцентрировался. С чего бы ему знать эту фамилию, таких знакомых у него нет. Он пошарил вокруг себя руками и извлек из кучи уже просмотренных документов тонюсенький отчет специалиста центра химических экспертиз с пробами воздуха. Беппе. Вот почему он узнал фолиант, из-за фамилии. Герд сравнил даты, разница составляла пять лет. Всего пять лет понадобилось человеку, чтобы сделать гигантский карьерный скачок от простого лаборанта к профессору, возглавившему целое направление исследований. И всего пять лет ему понадобилось, чтобы превратиться из человека в мясника. Герд машинально открыл последнюю страницу сборника, изображавшую самого профессора. Человек с фотографии улыбался ему.

Герд еле поднялся на ставшие студнями ноги и негнущимися руками стал методично расставлять папки обратно на полки. Закончив, зажмурился. О том, что он сейчас узнал, он подумает позже. Сейчас думать об этом он просто не может себе позволить. Ему нужно продолжать двигаться дальше. Не бежать, сломя голову, из бункера вон, а идти в следующие секции. Что бы ему еще ни предстояло узнать, ему придется это узнать. До конца. Герд расправил плечи и покинул отсек научных разработок. Посмотрел на ходу на часы – половина четвертого. Вздохнул. Следующей остановкой была дверь с табличкой «Совершенно секретно».

Когда он ее достиг, дверь не поддалась. Сюда старшему помощнику прокурора путь был заказан. Герд раз за разом тупо прикладывал пропуск, но терминал неизменно горел красным. И тут нервы у него сдали, он стал дергать ручку, барабанить кулаком в дверь, даже пнул ее несколько раз. Потом, не понимая, что делает, стал беспомощно озираться кругом в поисках помощи. Пустой коридор оставался глух к его немой мольбе. На него смотрели только одноглазые камеры – здесь и сейчас его главные враги. Полчаса Герд охранял дверь, за которой хранилась столь вожделенная, но абсолютно недоступная для него информация. Если такие ужасы творили с людьми и даже не стеснялись оставлять это в общем доступе для госслужащих, то что же творилось в ГНИЛ? Герд остервенело терзал нижнюю губу. Его прадедов, наверняка, вычислили и пленили, именно поэтому никакой информации о них ему больше не удалось найти. Они канули в лабораторных застенках. Эта же участь ждала и его.

Он заставил себя отойти от двери и бесцельно побрел по коридору. Случайно взгляд упал на табличку, гласившую «Противостояние». Герд машинально приложил пропуск. Дверь отомкнулась. Строго говоря, сюда ему не нужно было, но, если Даяна была частью движения сопротивления, здесь он мог бы узнать, где и как ее искать. Для пущей мотивации Герд напомнил себе, что именно она являлась целью его визита сюда, и вошел.

Комната была идентичной предыдущей, только заставленных стеллажей в ней было несколько больше. И хаос в документах царил так точно такой же. Среди протоколов допросов и обысков никакой системы Герд не находил и склонялся к выводу, что бункер служил просто бумажным складом, которым никто не пользовался вот уже много лет, ибо ни одного свежего документа ему в руки не попалось. Он нехотя, будто по принуждению бродил среди полок и безнадежно перебирал все бумаги подряд. А информация, которую он по крупицам выискивал, была сумбурной и отрывочной. Тем не менее, он уяснил для себя несколько важных вещей.

Во-первых, за куполом располагались основные силы Противостояния. Где находились их локации и какого размера они были, Герд так и не узнал, но ему удалось понять, что численность движения многократно превосходила ту, что официально заявлялась в новостях. И это была для него совершенно новая информация. С экранов визоров регулярно сообщали, что очаги движения сопротивления официальной власти практически уничтожены. Говорили, что в пределах купола еще оставались отдельные его островки, но и они таяли с каждым годом. Система безопасности страны работала оперативно и безжалостно, в скором времени от «шайки анархистов и террористов» не должно было остаться и следа. Население могло жить спокойно, но обязывалось сохранять бдительность и о любых подозрительных личностях или действиях незамедлительно сообщать куда следует. О том, что движение могло существовать за пределами ИА, разумеется, вообще речи не велось. А Герд тем временем на руках имел свидетельства противоположного. И не какие абы свидетельства, а рапорты самих гвардейцев агемы. Так-то работала главная служба безопасности государства!

Во-вторых, Герд вычитал о каких-то людях, не нашедших себе места в новом цивилизованном обществе и просто живущих за куполом, но не имеющих при этом никакого отношения к Противостоянию. Почему-то их гвардейцы в основной своей массе не трогали и, вообще, обращали на них не слишком много внимания. Сколько таких людей, как они умудрялись выживать под палящим солнцем, чем питались и занимались, осталось для Герда загадкой. Может быть, Даяна не была активным повстанцем, а просто жила за пределами купола вместе с другими такими же отщепенцами?

Также Герду пришлось перелистать множество протоколов допросов, их он просматривал мельком и невзначай, чтобы не акцентировать внимание на тех методах дознания, что практиковались в Бабиле. Они по жестокости мало чем отличались от экспериментов над людьми. Но как он ни старался игнорировать будничный тон дознавателей, повествующих о том, как они выколачивали показания из обвиняемых, подозреваемых или просто свидетелей, когда на одном из листов он наткнулся на ржавое пятно засохшей крови, очевидно, брызнувшей на протокол во время допроса, Герд снова не выдержал. Он в отвращении отбросил от себя папку и скорчился: у него свело желудок. Несколько минут он потратил на борьбу с подступавшей к горлу рвотой – здесь на полу он ее оставить не мог – и в итоге победил.

Потом Герд предпринял еще несколько попыток найти что-нибудь ценное, обходя на этот раз протоколы допросов стороной, только ему все равно мешали фокусироваться навязчивые мысли. А как же Хам? Он знает, что творится на самом деле, ведь ему доступны все эти сведения? Хам просто не может не знать! Как же он тогда спит по ночам? Или он и сам не раз проделывал такое с людьми? А Натан? Его отец, состоя на службе у государства, тоже все знал? Делал сам? Или, может, именно по этой причине он ушел в отставку? Может, он предпочел горбатиться на заводе, чем участвовать во всем этом кошмаре? Хотелось бы верить.

В конце концов Герд наткнулся на упоминание еще одной категории людей – неких кочевых народностей начала постколлапсовых времен, которые бродяжничали по территории пустынь в поисках оазисов и держались еще более обособленными племенными союзами, чем отщепенцы на задворках современной цивилизации. Для государства они никакой опасности не представляли, поэтому агема ими также мало интересовалась. Все равно они все были обречены на смерть под солнцем. Но что показалось Герду особенно странным, так это то, что одно время ими интересовались, пока искали людей с аномалиями. Согласно одному отчету, нескольких из бедуинов в свое время доставили в ГНИЛ, а «остальных уничтожили на месте». За более подробной информацией об этой операции шла отсылка в секцию «Совершенно секретно».

Это и было тем, что надо, Герд был уверен. Его сердце забилось глухо и тяжело: Даяна принадлежала кочевым племенам, ведь во снах он кроме песка ничего не видел в той местности, где они находились. Он посмотрел на часы – без пяти шесть утра. Как бы ему ни хотелось – хотя ему отнюдь этого не хотелось – времени копаться дольше у него не было. Пора было уходить. Хоть это и бесполезно.

Как во сне он покинул библиотеку. На улицах было уже почти пусто, только кое-где еще встречались прохожие, возвращавшиеся с бдения. Двигались они замедленно со остекленевшими глазами и бледными лицами. Герд среди них совсем не выделялся.

Как добрался до дома, он не помнил, но помнил, что чуть не забыл положить пропуск на место, а потом, не скрываясь, пошел в свою комнату, правда, по пути никого все равно не встретил, и, не раздеваясь, повалился на кровать. Сомкнуть глаз так и не смог. Он жил в страшное время, мир катился к своей гибели, но виновато в этом было отнюдь не солнце, а сами люди, которые хуже зверья терзали других людей. У Герда не было сомнений, что его найдут, что за ним придут, его будут пытать и под конец убьют. Но сейчас он даже ничего не чувствовал по этому поводу, ему вообще казалось, что после всего пережитого в эту ночь он больше никогда ничего не сможет почувствовать.

В девять утра пришла экономка с завтраком. Под глазами у нее залегли тени, лицо было землистым и осунувшимся – в ее возрасте уже трудно проводить всю ночь на ногах и тем более переживать сильные эмоциональные всплески. Сегодня она шаркала даже противнее обычного. Герд укрылся одеялом с головой и попросил оставить его в покое. Когда она ушла, оставив поднос на столе, он машинально вылез из постели, сходил в душ, сменил белье и съел завтрак. На вкус тот был, как песок. Герд собрал свои вещи в сумку и в тупом оцепенении стал ждать. Ждать, когда за ним придут гвардейцы. Про себя он отстраненно и достаточно рационально рассудил, что ему было бы лучше во избежание пыток и препарирования покончить с собой до того, как за ним явятся. Это логично и много более гуманно, убеждал он себя, но с места так и не двигался, продолжал прямо сидеть на стуле и, смотря в одну точку, ждать.

Ровно в одиннадцать за ним пришли. Это были не гвардейцы – ему пора было на поезд. Потом Герд ждал, что его снимут с поезда. Но его не сняли. Потом он ждал, что его встретят на платформе, но там была только Олва. Потом он ждал, что его схватят в ее доме, но там к нему бросилась только Старта.

В ожидании визита агемы Герд провел месяц. Он плохо ел, совсем не готовился к экзаменам и почти не выходил из дома. По ночам ему снились пытки, замученные полунагие люди, бункер и Хам, предлагавший ему признаться в шпионаже в пользу Противостояния и, тем самым, облегчить свою смерть. Герд снова похудел, почти заболел и больше не летал. Олва, сколько ни спрашивала, ничего от него не могла добиться. Но за ним так никто и не пришел.

На сердце у Герда полегчало только один раз, когда Олва передала ему новость, что у него родилась сестра, назвали Эвой. Он и сам не понимал, почему такой теплотой и нежностью отозвалась в его душе эта новость о сестренке, но, думая о ней, он улыбался.

Все изменилось тогда, когда Герду приснился сон, что Даяна попала в руки агемы. Герд с криком проснулся, а вопль Даяны все продолжал звенеть у него в ушах, даже когда его собственный уже замер. Он словно очнулся от анабиоза. Неважно, что будет с ним, ее мучений он не перенесет. Он не позволит ее пытать. Он найдет ее и спасет.

Глава 7. Противостояние

Наступил пятнадцатый день рождения Герда. Начало лета, первый его день. До экзаменов оставалось чуть больше двух недель. Герд сидел на крыльце дома и одною рукой чесал Старту за ухом, а другой оттягивал прядь своих волос и пытался дотянуться кончиками до рта – длины не хватало совсем чуть-чуть. Уже в который раз он говорил себе, что так дальше продолжаться не может, что он больше не может делать вид, что готовится к экзаменам, сдавать которые не собирается. Не может больше делать вид, что все в порядке. Не может жить этой жизнью, принадлежать этому государству, этому обществу. Он больше не является частью него. Точнее, он никогда по-настоящему и не являлся частью него. Просто не может и не хочет быть частью мира – жуткого мира под куполом.

Герд чувствовал себя загнанным в ловушку. Но он собирался из нее вырваться. Бежать. Для начала в Противостояние, а дальше видно будет. Но как это сделать? Как связаться с повстанцами? Затея выглядела неосуществимой, у Герда не было ровным счетом ничего для побега: ни информации, ни связей, ни денег. И посоветоваться ему тоже было не с кем. В целом свете у него имелась только его фермерша тетка. Герд вздохнул. Ему давно пора было действовать, а вместо этого он протирал штаны на крыльце и вздыхал, как красна девица в темнице. А ведь он пока еще был на свободе. Пока еще…

Герд бросил попытки поймать ртом волосы. На горизонте замаячила фигура Олвы, она возвращалась с поля. Сегодня тетка казалась ему особенно грузной, а ее лицо особенно уставшим. «Я попусту теряю время, пока на Даяну, может быть, уже началась охота», – успел подумать он прежде, чем Олва поравнялась с ним, остановилась, но ничего не сказала.

– Дурацкий день, – ляпнул Герд, чтобы не затягивать молчание, – ненавижу его.

Фермерша не ответила. Герд недоуменно поднял на нее глаза и успел заметить, как, отворачиваясь и скрываясь за дверью, она украдкой смахнула слезу. «Жалеет меня», – со злостью решил он.

Когда Герд вернулся в дом, Олва уже накрывала на стол. Его пожелания были учтены, еще с утра он предупреждал, чтобы она не вздумала готовить праздничный ужин – еда стояла самая что ни на есть обыкновенная. Из необычного в сервировке была только бутылка спирта. Герд никогда не видел, чтобы Олва пила.

Они молча сели и начали есть. Герд внимательнее присмотрелся к тетке. Взгляд у нее был отсутствующий, погруженная куда-то внутрь себя, она вообще не замечала его присутствия. Может быть, Герд ошибся, когда отнес ее слезы на свой счет? Может, что-то случилось? Он уже было собрался открыть рот и спросить об этом, как Олва протянула руку к бутылке, откупорила ее, плеснула спирта себе в стакан и, разбавив его водой, залпом опрокинула в рот. На секунду лицо ее перекосило от отвращения, но потом она откусила кусок от вареной картофелины и снова налила себе. Когда Олва опорожнила третий стакан, Герд понял две вещи. Первое, он к ее слезам не имел никакого отношения, ей вообще было все равно, здесь он или нет. Второе, тетка собиралась напиться.

Герд понаблюдал за ней еще какое-то время, а потом протянул руку к бутылке и тоже развел себе в стакан ее содержимое. Олва никак не отреагировала. Герд поднял стакан на уровень глаз, изучающе посмотрел на мутную жидкость – он еще никогда прежде не пил – взболтал ее и решил, а гори оно все огнем!

– Только пей все сразу, – хрипло сказала Олва, глядя мимо него, – иначе не сможешь проглотить.

«За тебя, пап», – мысленно произнес Герд и выпил все одним махом. Глотку, пищевод, а затем и желудок обожгло пламенем; казалось, он его, как дракон, изрыгнет наружу. Герд задохнулся, из глаз градом покатились слезы. Он пошатнулся на стуле, но не упал, уцепившись за край стола. Спирт мгновенно ударил в голову: стены вокруг запрыгали, словно козы.

– Теперича ты и взаправду полноправный член общества. – Олва ни с того ни с сего расхохоталась.

Герд долго фокусировал на ней взгляд, пытаясь понять, что она только что сказала и почему сочла это смешным. Медленно до него дошло: в свое пятнадцатилетие граждане Бабила обретали полную дееспособность и начинали нести всю ответственность за себя самостоятельно. А ее шутка, видимо, касалась алкоголя, который во многих культурах прошлого детям не дозволялось пить. В Бабиле так вообще действовал «сухой закон».

– Да ты пьяная, – выдавил он из себя, обнаруживая с каким трудом ворочает распухшим языком.

Олва хмыкнула и взялась за бутылку. На этот раз она налила им обоим. Герд потянулся за своим стаканом:

– Я думал, ты такая угрюмая сегодня, потому что жалеешь меня. – Он снова попытался залпом опустошить его, но теперь движения у него выходили, как в замедленной съемке. Он сделал один глоток, закашлялся и в результате поставил стакан на стол, не допив. Голова шла кругом.

– Дерьмово, конеш, что Натан погиб именно в этот день, – Олва кивнула, она крутила свой стакан в руках, но больше не пила, – но в жизни бывают вещи-то и похуже.

– Это точно! – Герд с чувством согласился и только тут обратил внимание на то, что в первый раз с момента посещения бункера он смог позабыть о том, что ему пришлось там пережить. Где-то когда-то – где и когда прямо сейчас он припомнить был уже не в состоянии – Герд вычитал, что люди прошлого в алкоголе безуспешно пытались утопить свои печали. «Не так уж и безуспешно, – глубокомысленно заключил он. – Помогает ведь! Во всяком случае, временно».

Олва тяжело поднялась со стула и уже начала, пошатываясь, убирать со стола, когда в дверь громко отрывисто постучали. Тетка обернулась на настенные часы – сегодня они засиделись, время уже шло к полуночи. Она бросила быстрый взгляд на Герда, тот смотрел на нее во все глаза. Оба знали – так поздно никто и никогда на ферму по делам не заявлялся. Оба мгновенно протрезвели.

Олва повелительно махнула Герду в сторону его чулана и твердой походкой направилась к входной двери. Как только Герд прикрыл свою и затаил дыхание, она открыла.

– Что-то случилось? – раздался ее спокойный голос.

– Олва, в деревне энти, гвардейцы которые. Они ищут твоего парнишку. – Судя по выговору, это был кто-то из деревенских. Голос был мужской, прокуренный.

– Подробности-то будут? – Герд почти слышал, как Олва хмурилась.

– Ща, погодь, все расскажу. – Деревенский тяжело перевел дыхание, его мучила одышка. – Я, значица, у старосты был, мы с ним будущий покос оговаривали. Вдруг заваливаются без стука и не поздаровкавшись трое в форме, агемцы которые, и ну меня за шиворот и на улицу. – Он снова сделал паузу, Герд будто почувствовал, как у того пересохло во рту. – Хорошо, не зашибли, окаянные! Я, значица, тут жи к окну, приоткрыто оно было, и ну давай слушать. А они выспрашивают, где в деревне твоя хата. Староста им ответствует, мол, не живет Олва в деревне, живет одна в лесу. А они, супостаты, не унимаются, домогаются, живет ли с ней, с тобой то бишь, племянник. Староста не сплоховал, ты знаешь, он у нас головастый, говорит им, я почем знаю, живет ли с ней кто, говорит, говорю же, отшельничает в лесах. Чаво, говорит, надо-то? Они, мол, разыскиваем ее племянника, подозревается он в ентом, в шпиёнаже. О как! – Мужик многозначительно замолчал, Герд даже представил себе, как он воздел кверху указательный палец для эффекта. Олва ничего не ответила, поэтому деревенский продолжил: – И стали, значица, грозить старосте, шоб не пособничал преступникам. А он им говорит, шо вы, шо вы, щас путь покажу, проведу. А сам их, я-то видел, повез окольною дорогою, той, которою никто не пользуется уж давно. О какой мужик наш староста! Я сразуть допер, чаво он удумал, тоже не лыком шит! Он на меня понадеился, шо я все слыхал и к тебе побегу напрямик. Ну, я и побег, – удовлетворенно подвел он итог. – У вас форы минут двадцать буде, не боле.

– Они-то на машине? – ни тени страха в голосе Олвы Герд не заметил.

– А как жешь.

– А ты?

– А шо я? – не понял деревенский.

– Ты-то на чем, спрашиваю, добрался сюда? – Герд поразился выдержке Олвы.

– Коняку старосты взял, он меня признает.