Дети Света

Назвать Герда спортивным никто бы не решился, в первую очередь, он сам. Хотя бы потому, что спорта, как такового, в государстве не было. Спортивные игры считались бесполезной тратой времени и баловством, чего, конечно же, ни один уважающий себя и окружающих человек позволить не мог. Тем более что любой соревновательный дух пресекался на корню, как разжигающий необоснованную вражду и противостояние между людьми. А этим, как выражался Диктатор, человечество сыто по горло. Что ж, может, в этом он и был прав, думал Герд, в любом случае, спорт – последнее, чем он мог бы заинтересоваться. Хотя физические упражнения все же в Бабиле приветствовались, ибо помогали гражданам поддерживать здоровье в надлежащем виде, но ими Герд в силу по большей части лени пренебрегал, поэтому-то так быстро и выбился из сил.

– Даа, подготовка у меня что надо, чуть не сдох. – Он вдруг безудержно расхохотался, дергаясь всем телом. – Чувствую, гребец из меня не выйдет.

Смех разнесся далеко над водой, спугнув нескольких курочек в камышах. И тут Герд услышал всплеск. Совсем близко. Он резко поднялся, замотал головой по сторонам, а потом перегнулся через борт лодки, со стороны которого донесся всплеск, посмотреть на рыбу, настоящую живую рыбу, которую он напугал. Герд был слишком возбужден, его движения – слишком порывисты. Центр тяжести сместился, лодка накренилась, а затем перевернулась. Герд плюхнулся в воду, а лодка накрыла его сверху, больно ударив по голове. Он ушел под воду.

Ледяная вода раскаленным железом обожгла тело. Герд задохнулся от боли и ужаса, одновременно с этим его свела судорога – горло перехватило, а конечности парализовало. Не в состоянии ни вздохнуть, ни пошевелиться, он плавно шел на дно. Широко распахнутыми глазами Герд ясно видел, как лодка и солнечный свет постепенно ускользают от него, но ничего не мог поделать. Невидимые иглы повсюду пронзали непослушную плоть, а сам он низвергался не только в толщу воды, но и отчаяния.

Мысленно Герд понукал себя к движению. Но напрасно. Тогда он зажмурился и постарался успокоиться, сосредоточиться на сердцебиении, сильном, частом. Паника отступила. Герд приказал ногам пошевелиться, превозмочь спазм. Безрезультатно. Страх нахлынул с новой силой – наступало удушье. Герд внутренне забился, пытаясь вздохнуть, чем только усугубил бы ситуацию, наглотавшись воды и приблизив свой конец, но спазм не позволил ему этого сделать. Он снова и снова бессмысленно рвался, запертый в собственном теле, когда неожиданно почувствовал искру тепла в районе солнечного сплетения, а потом его неожиданно подбросило. Шевелиться он по-прежнему не мог, но Герд либо определенно сдвинулся вперед по направлению к поверхности, либо сошел с ума. Он опять напрягся, что есть мочи, и… Произошел новый толчок – его еще раз подбросило.

Секунда облегчения – он спасется, непременно спасется, – а затем снова бездна отчаяния, зрение заволокло черной пеленой – кислород в легких закончился. Герд предпринял последнюю тщетную попытку вздохнуть, и на него накатила волна спокойствия – он терял сознание. Последнее, что он запомнил, как что-то мягкое коснулось его руки.

Это была Старта. Она выволокла его на сушу. Уже на берегу Герд задергался в конвульсиях, закашлялся, подавившись воздухом, завалился на бок, и его вырвало. Когда завтрак вышел из него, но конвульсии продолжились, настал черед желудочного сока. Озерной воды не было, ее он не сделал ни глотка. Наконец все закончилось, Герд с облегчением отвалился на спину и забылся.

К действительности его вернула все та же Старта, она старательно вылизывала ему лицо. Герд сел, на этот раз почувствовав холод. Лес вокруг него вальсировал, перед глазами плыли разноцветные пятна, а во рту было горько. Нащупав рукой крепкую шею собаки, Герд потянул ее на себя и зашептал в самое ухо:

– Старта…ты такая умница. Ты – умница…ты меня спасла, – он обнимал воняющую мокрой псиной овчарку как никого и никогда прежде.

Потом долго одеревеневшими руками натягивал сапоги и стаскивал с себя изодранный в клочья собачей пастью дождевик и куртку. Одежда мертвым ледяным грузом тянула его к земле. Поднявшись на ноги, он прохрипел:

– Веди меня… веди меня, Старта. Домой!

Дорога показалась Герду адом, и ад этот продолжался вечность. Его шатало из стороны в сторону, как пьяного. Однажды Герду довелось лицезреть подобную картину на улице, и то всего минуту, нарушителя тут же подобрал патруль гражданского правопорядка. Его бросало то в жар, то в холод, с него ручьями лил пот, он стучал зубами. Если Герд спотыкался и падал, то встать было подвигом. Единственное, что помогало ему переставлять ноги, за что цеплялось упрямое сознание, было не то, что если он останется в лесу, то погибнет, нет, смерть сейчас была бы чудесным избавлением, его поддерживало то, что если он сам не дойдет до дома, то Старта приведет к нему Олву. А лучше уж умереть, чем позволить тетке тащить его домой на руках.

Как только они вышли из леса, Старта подняла лай. Олва откуда-то выскочила наперевес с ружьем, но, оценив ситуацию, прислонила его к стене сарая и спокойным шагом направилась к ним. Без единого вопроса она помогла Герду войти в дом и уложила его в постель. И только тогда он позволил себе снова потерять сознание, успев подумать при этом, что хорошо было бы попросить тетку не раздевать его догола, стыдно ведь.

Следующие две недели Герд провел в городской больнице, и еще две после этого пролежал дома. Ему диагностировали пневмонию. Как только температуру хоть немного удалось сбить, он настоял на домашнем лечении. Уколы от Олвы, безусловно, унизительны, но все равно лучше, нежели оставаться в палате с другими инфекционными больными. Мало ему своей заразы, чтобы еще чужую подхватить. Олва как его представитель написала отказ от дальнейшего стационарного лечения с полным взятием ответственности за состояние здоровья Герда на себя и увезла его обратно на ферму. На самом деле, провернуть это удалось только благодаря тому, что главный врач больницы – старый знакомец Олвы и чем-то был ей обязан. Ибо тетка Герду – не близкий родственник, да и взять и отказаться от лечения в Бабиле гражданин попросту не мог. Но Олва, тем не менее, как-то смогла все уладить. Герд понадеялся, что не доставил ей этим проблем, просто оставаться в больнице больно уж не хотелось. Зато Геру долго отговаривать приезжать не пришлось. Она в сущности не была злым человеком, лишь свой покой и удобство ценила много выше, особенно сейчас во время токсикоза.

Весь этот невероятно долгий мучительный месяц Герд каждый день раз за разом прокручивал в голове все, что с ним приключилось. Он тысячу раз спрашивал Старту, она ли тогда толкала его в воде. Старта в ответ только многозначительно вздыхала и укладывалась поудобнее рядом. После пережитого они стали лучшими друзьями, брезгливость Герда на овчарку больше не распространялась. Теперь она жила в его комнате и спала на коврике рядом с кроватью, днем стерегла овец, ночью – его сон. А Герду каждую ночь снились полеты.

К моменту своего выздоровления Герд сделал несколько умозаключений. Первое, Старта никак не могла его тогда толкать. Она бы просто не успела до него так быстро доплыть. Наверное. Хотя, сколько он провел под водой, Герд в точности не знал. Да и отгрести далеко от берега он не сумел. Но ведь дна он так и не коснулся! Хотя, может, озеро просто глубокое. И все-таки, Старта тащила его за ворот куртки – тот был порван, – а не пинками под зад. Хотя вдруг она сначала просто не могла сообразить, как получше к нему подступиться?

Нет, никто к Герду не прикасался, он бы почувствовал прикосновение, как почувствовал собачью шкуру под рукой. Эти толчки стали результатом его личных усилий! А вдруг все это ему только померещилось, он ведь тонул? Так ведь, на самом деле, не бывает, люди не двигают силой мысли объекты, тем более самих себя. Скорее всего, от шока и удушья у него просто помутился рассудок, и все толчки ему пригрезились.

Но, чем больше Герд над этим думал, тем упрямее отказывался признавать, что мог спятить. Со смерти отца и последующей демонстрации Геры своей полной несостоятельности в качестве матери Герд быстро усвоил, что в этой жизни он может рассчитывать только на собственные мозги и силы. Это хоть и заставило его преждевременно повзрослеть, зато и научило твердо держаться на ногах. Поэтому, если теперь он больше не мог себе доверять, значит, все теряло смысл. И значит, он просто не имел права оказаться сумасшедшим!

В конце концов он так извелся сомнениями, что пришел ко второму умозаключению: чтобы понять, что произошло на самом деле, и обрести покой, погружение необходимо повторить! Решение сильно походило на попытку суицида, учитывая пневмонию и наступающую зиму, да и осуждающий взгляд Старты говорил о том же, но ждать до лета Герд просто не мог. Не мог и все тут. Правда, пока его не выпускали на улицу до окончательного выздоровления, осуществить это все равно было невозможно, приходилось быть паинькой и вести себя осмотрительно. Поэтому Герд всячески старался отвлекаться от навязчивых мыслей на учебу, собаку и невинную болтовню с Олвой.

Когда он уже достаточно окреп, чтобы беспрепятственно разгуливать по дому и даже немного помогать тетке на кухне, та одним вечером после долгих уговоров позволила ему начистить картошки к обеду следующего дня. Сидя, разумеется. Сама Олва занималась форелью, которая планировалась у них на ужин. Тетка была рыбачкой, отсюда и злосчастная лодка, но сегодня рыбу она готовила пойманную не ею. Кто-то из деревенских принес ее в благодарность за помощь, так как Олва одолжила им комбайн. В законности ее действий Герд сильно сомневался, но почел за благо не спрашивать об этом, дабы не быть лишенным милости продолжать восседать на треногом табурете, склонившись над ведром с очистками.

Пока тетка возилась с тушками, Герд молча строгал. Ему хорошо был виден сосредоточенный профиль фермерши. Строгий, прямой. Волевой подбородок, резкие скулы. Сила и уверенность сквозили в каждом движении. При этом большие почти прозрачные глаза смягчали общее впечатление грубости, напоминали, что перед ним женщина. Герд смотрел на нее и думал о том, как она не похожа на свою сестру, его мать. Маленькая, тоненькая, шустрая, черноволосая и кареглазая Гера была полной противоположностью сестры не только внешне.

Что общего могло быть у этих женщин? Одна любила землю, ручной труд и уединение, другая почитала верхом блаженства сиять в какой-нибудь роскошной антикварной гостиной. Гера так и предстала перед его внутренним взором во всей своей красе: нитка жемчуга на шее, слишком глубокое декольте и сияющая улыбка в обрамлении неприлично красных губ. Несколько раз в детстве Герд подглядывал, когда вечера давались у них. Как же Гера флиртовала! Со всеми подряд мужчинами высшего чина, не чураясь даже откровенных стариков, которых уже не могла трогать ее красота. Герд невольно усмехнулся, он не мог себе представить, чтобы Олва умела флиртовать. Она была проста и незамысловата, как топор на ее заднем дворе. Его мать – жеманна. Олва умела, кажется, все на свете, его мать – пожалуй, только стенографировать.

– Как ты оказалась здесь? – Герд сильно удивился, услышав свой собственный голос со стороны, открывать рот он не планировал.

– М? – не отрываясь от рыбьей чешуи и кишок, уточнила Олва.

– Я имею в виду на ферме, на работе с землей.

– Да вариантов-то особо и не было. – Она завернула выпотрошенные тушки в фольгу и отправила их на чугунной сковороде в печь, там еще тлели угли. – Мы были беднота, а в аграрный брали всех. – Теперь она принялась за нарезку овощей.

– А чем ты хотела заниматься?

Олва пожала плечами:

– Такого вопроса мне никто не задавал. Я старшая, я должна была делать то, что лучше для семьи. – Она съела с ножа кругляшек моркови. – Мужиков-то помимо отца у нас не было, а кормить-то семью надо.

– А Гера?

– А что Гера?

– Ей не нужно было делать то, что лучше для всех?

Олва помолчала, прикидывая, что ответить.

– У Геры-то как-то никогда не было…ээ чувства долга, что ли, – медленно выговорила она. – Зато она всегда заботилась о себе и всегда собиралась удачно выйти замуж. Что и сделала.

– Дважды, – уточнил Герд.

Олва ткнула в воздух кончиком ножа, изображая поднятие указательного пальца.

– Ты не жалеешь? – спустя минуту снова спросил Герд, покончив с картофелем.

– О чем? – не поняла та. – Теперича режь ее кубиками в чугунок.

– О том, чем занимаешься. – Герд кивнул и послушно начал резать.

– Шутишь, что ли? Покажи мне человека-то счастливее меня.

Герд вздохнул. Это было сущей правдой. Олва находилась в своей стихии и была в ладу с собой. Самому ему, конечно, не очень импонировало всю жизнь проковыряться в земле, чего стоили одни только черви… Герда передернуло. Зато ему нравились здешние простор и красота. Синева неба и воды. Небо над Цивилой было всегда серым. Цивила, вообще – целая палитра серого. Множество оттенков, но всегда одного и того же цвета. В детстве Герд даже считал, что глаза у него серого цвета только потому, что они всегда смотрели на серое, и это было просто отражением того, что он видел вокруг.

Еще ему нравился ветер. Сильный, своевольный. В столице никогда не бывало ветра. Наверное, так задумано метеорологами. И, конечно, ощущение свободы. Это он оценил больше всего. Только тут он почувствовал отсутствие цепей, которые в столице сковывали его не по рукам и ногам, но стискивали голову и грудную клетку так, что становилось невозможно дышать, думать. Они змеиными кольцами сжимали самое сердце. Туда не ходи, того не делай, так не смотри, этого не думай. И, конечно же, не спрашивай, никогда не задавай странных вопросов – не ищи причин, не пытайся понять последствий, просто даже не пытайся что-то понять. Это лишнее, это подозрительно. Лучше делай, что тебе говорят, и все будет в порядке. И вежливо улыбаться, пожалуйста, не забывай. От воспоминаний Герду стало тошно, захотелось выйти хотя бы во двор глотнуть свежего воздуха и размяться, но он только крепче ухватился за нож и яростнее начал им орудовать.

Герд точно знал одно – все его существо восставало против мысли жить, работать, стареть и, в конечном счете, умирать в Цивиле. Он одинаково ненавидел и тоскливый быт заводчан, и слепящий лоск высшего эшелона. Но, самое главное, он ненавидел контроль. Диктатура. Но диктатура не просто открытая и жесткая, но еще и изощренная, жестокая.

Когда Герду было около пяти, он отбился от матери в центре города. Отвлекся на что-то, но не упустил ее из виду: дорогое дефицитное ярко-желтое платье то и дело мелькало впереди – но, чтобы нагнать его, необходимо было перейти дорогу. До пешеходного перехода пришлось бы далеко бежать, а, значит, потратить время, и, может быть, совсем потеряться. Машин на проезжей части, как обычно, не было, путь казался открытым и безопасным. И вот, маленький Герд занес ногу, чтобы шагнуть с тротуара.

В этот же момент кто-то цепко ухватил его за запястье и потянул назад. Дорожный инспектор. Женщина. Она присела рядом с ним на корточки, заглянула ему в глаза и очень ласковым вкрадчивым голосом стала увещевать Герда, что он уже совсем большой и должен знать правила дорожного движения. Переходить улицу можно только в специально отведенных для этого местах.

Герд доверчиво ткнул ей на желтое пятно, размеренно удалявшееся от них и не замечавшее пропажи сына. Инспектор покачала головой, заметив, как бы про себя, что подобных «мамаш» нужно ставить на учет в соответствующие инстанции, но ему ответствовала, что это совершенно не повод для грубого нарушения правил общественного поведения и порядка. Потом она выпрямилась и с чувством выполненного долга отошла от Герда, оставив его одного решать свои маленькие детские проблемы. В конце концов, она была дорожным инспектором, а не социальным работником, и неблагополучные семьи не входили в ее юрисдикцию.

Герд, поняв, что помощи от тети в форме не будет, развернулся и упрямо шагнул с тротуара на проезжую часть. Реакция последовала незамедлительно. Инспектор снова ухватила его за запястье и вернула на прежнее место. Потом она все тем же елейным голоском начала повторять свою речь о правилах поведения на дороге. Голос ее был приторно сладким, как сироп к оладьям на завтрак по воскресеньям, но из глубины черных глаз на Герда взирала чистая злоба. Женщина с каждым следующим словом все сильнее и больнее сдавливала его запястье. Герд дернулся, но закричать не посмел, на глазах выступили слезы. А инспектор продолжала сдавливать ему руку, пока за ее спиной не возникло желтое платье.

Запыхавшаяся Гера сумбурно благодарила инспектора за спасение ее нерадивого сына, пока та медленно разжимала руку. Женщина холодно ответила, что это ее работа, и записала себе их имена и адрес. На следующий день к ним явилась социальная служба. У Геры после их визита случился припадок, и она целую вечность по детским меркам не разговаривала с сыном. Синяк с руки Герда не сходил неделю. Так он впервые познакомился с тем, как работает диктатура на практике.

С тех пор Герд многому научился. Например, научился не показывать своих чувств, не высказывать желаний, вообще не говорить того, что думает – это все равно никого не интересовало. Зато в совершенстве овладел искусством вести себя непримечательным образом. Быть по середке всегда и во всем. Просто для того, чтобы на него не обращали внимания. К нему не приглядывались. Его персоной не интересовались. Чтобы больше ни одна женщина или мужчина в мире не сделали ему больно. Правда, когда вырос, он стал подозревать, что между его болезненностью и постоянным подавлением эмоций имеется определенная связь, но такому направлению как психосоматика в медицине Бабила уделялось непростительно мало внимания, поэтому и почерпнуть сведений о ней в своих медицинских справочниках Герд практически не мог.

Герд, покончив с картошкой, уставился в окно невидящим взором. В следующем году он выпускался из школы, ему пора было определяться с будущим. Но тут он мог выбирать в отличие от Олвы, ведь Геру и Хама не волновала его карьера. По счастью. Беда лишь в том, что Герд не знал, кем являлся и чем хотел заниматься. На профессиональном ориентировании у него вышли средние баллы по многим профилям. Он нигде особенно не отличился, но мог стать вполне сносным специалистом в разных направлениях. Государство предлагало ему ряд профессий, которые были наиболее востребованы им.

К ним, в первую очередь, относились сельское хозяйство и научная деятельность. Но земля Герда – он покосился на Олву – не прельщала. А наука для него была закрыта как раз по причине баллов. Она находилась на пике популярности вот уже столетие, и середнячков в нее не брали, только выдающиеся умы. Медицина из той же категории, только чуть ниже рангом. Идти по стопам отца и деда и строить военную карьеру Герд не собирался. Быть пешкой или пусть даже ладьей в руках Диктатора он не хотел, и так все сосредотачивалось в кулаке того. Правда, когда Герд был маленьким, и эта стезя казалась ему возвышенной, он собирался пополнить ряды бравых гвардейцев Бабила и даже выпросил себе энциклопедию по военному делу в подарок на день рождения. Штудировал ее целыми днями, заучивая воинские звания и представляя, как дослужится минимум до генеральского чина. Но потом отец ушел со службы, а затем и вовсе погиб, и Герду пришлось расстаться со всеми своими детскими восторженными представлениями о жизни.

Еще была педагогика. Пожалуй, в принципе, это бы ему подошло, это было бы не сложно. Но почему тогда от одной мысли о преподавании на душе становилось так паршиво? Потому что такая профессия предполагала работу с людьми и у людей на виду. Нет, педагогика – табу. Ежедневной пытки пристальными взглядами на протяжении сорока-пятидесяти следующих лет Герд просто не вынесет – он даже от ужаса испариной покрылся. На худой конец, всегда оставался завод. Герд плотно сжал губы. Нет, на завод он тоже не пойдет. Там он, как Натан, не сдохнет. Что же тогда? Техническая и информационная безопасность? Не вариант, он не станет ни сам непрестанно следить за людьми, ни помогать это делать другим. Мерзость какая – Герд поморщился. Ну и какой из всего этого следовал вывод? Он покачал головой.

– Хорошо, когда точно знаешь, чего хочешь, да? – И снова Герд себе удивился – если он не вернет контроль над собственным языком, то попадет в беду.

– А? – Олва залила картошку холодной водой и убрала чугунок со стола. – Завтра я буду поздно, сам поставишь вариться.

– Угу, – Герд кивнул. – Ну, как Гера, которая знает, чего хочет, и уверенно идет к своей цели.

Олва хмыкнула:

– Наверное.

Говоря о сестре, она заметно замыкалась, и ее лицо принимало отстраненное выражение. Видать, тоже от нее была не в восторге, подумал Герд, решаясь разрядить обстановку:

– А вы точно от одних родителей?

Вообще, с чувством юмора у Герда дела обстояли напряженно, он об этом знал, и поэтому редко к нему обращался.

– Чего? – Олва уставилась на него немигающим взглядом.

– Ну… в смысле… вы так не похожи с Герой, – краска пунцовыми кляксами начала расползаться по его скулам и шее.

– Мм.

Шутка не прошла. Пылающий Герд смотрел прямо перед собой на испещренную ножом столешницу, клянясь больше никогда даже не пытаться подобное повторить – позориться он ненавидел.

– На самом деле, это-то без разницы, – тетка задумчиво посмотрела на свои загрубевшие руки.

– Что? – Герд с трудом оторвался от столешницы, чтобы украдкой взглянуть на нее.

– Все мы друг другу братья и сестры, – грустно ответила Олва и отвернулась к печи проверить рыбу.

– Ты приверженка секты всеобщего братства людей? – Герд снова пошутил и снова об этом пожалел, с силой впиваясь зубами в губу, чтобы заставить себя уже наконец заткнуться.

Движение распространилось после коллапса и последовавших за ним войн, в результате которых погибло абсолютное большинство людей на планете, но в государстве оно было под запретом. Герд считал, что его последователей можно понять, учитывая, что в живых осталось шиш да маленько. Отчего бы и не побрататься, когда вас так мало?!

– Типа того. – Олва достала форель и кивнула Герду на тарелку с овощами. – Накрывай на стол, юморист.

В конце концов одним ноябрьским утром, когда Герду великодушно разрешили покидать дом, он, прихватив с собой полотенце и запасное исподнее, в сопровождении Старты снова отправился на озеро. Олва только что отчалила на рынок в город, соответственно помешать задуманному не могла, как, впрочем, и помочь в случае чего.

На этот раз наслаждаться видами Герд не мог, все его мысли были поглощены предстоящим безумством. А лес, между тем, представлял собой картину сказочную – накануне вечером выпал снег, украсив деревья белым сверкающим на солнце покрывалом. Но Герд смотрел только себе под ноги, не замечая ни его белизны, ни скрипа, даже несмотря на то, что в городе такого не увидеть. На берегу он сходу начал раздеваться – боялся передумать, поэтому действовал быстро. Старта, почуяв неладное, громко заскулила, нарушив звонкую тишину вокруг. Герд вздрогнул, но темпа не сбавил. Не обращая на собаку внимания, он уверенно зашел в воду, поднимая брызги. Старта залаяла. Герд обернулся и пригрозил ей пальцем:

– А ну-ка цыц! Сам все знаю. Жди!

Зайдя в воду по пояс и трясясь всем телом, но не замечая этого, Герд обернулся на Старту еще раз, словно умоляя в случае чего снова его прикрыть, а потом со словами «что же ты, болван, делаешь» набрал побольше воздуху в легкие и нырнул на глубину.

Тут же его охватила знакомая паника, ледяная вода сковала движения, от неожиданности Герд выпустил изо рта ценный пузырек воздуха и тут же разозлился на себя за оплошность. Это помогло собраться, в голове прояснилось, Герд подавил страх и сконцентрировался. На этот раз он был готов.

Герд мысленно отдал приказ своему телу переместиться. Ничего не произошло. Что ж, ожидаемо. Он покрепче зажмурился и как можно громче внутренне повторил приказ. Ничего. Стараясь не замечать нарастающий по новой страх, Герд стиснул кулаки и уже собирался опять начать приказывать, как вдруг остановился и прислушался. К себе. Он ощутил всей поверхностью кожи холод и давление воды. Почувствовал оцепенение ног и рук. Бешеный стук сердца, судорогу в желудке и горле. Пустоту в голове. Герд вспомнил ту самую искру в районе солнечного сплетения и мысленно ухватился за нее. Он сосредоточился на воспоминании и призвал тепло. И он его ощутил. Маленький огонек тепла внутри него самого. Герд представил, как тот расширяется и упирается ему в ребра изнутри – тепло наросло, и произошел толчок. Самый настоящий реальный толчок. У него получилось!

От радости Герд вскрикнул, последние пузырьки воздуха вырвались на свободу и медленно потянулись к поверхности. Герд, не отрывая от них взгляда, потянулся вслед. Новый толчок подбросил его прямо вверх, в животе стало жарко. Еще один толчок, и голова оказалась на поверхности. Задыхаясь и отплевываясь – он-таки умудрился хлебнуть воды – смеясь и маша рукой заливающейся лаем на берегу овчарке, Герд торжествовал. Заветный глоток воздуха, и он снова ушел под воду.