Полная версия
Избранные произведения в 2-х томах. Том II. Подменыш (роман). Духовидец (из воспоминаний графа фон О***)
Но Эндри отказалась. Она чувствовала себя не совсем хорошо. Она приедет завтра, нет, лучше послезавтра!
В десять часов – снова звонок. У телефона был Ян: он ждёт внизу в приёмной. Ян попросил её сойти – только поскорее, он очень спешит. В одну минуту она надела шляпу, накинула пальто, побежала по коридору, спустилась в лифте. Она улыбалась, потому что снова повиновалась ему буквально по первому слову, – сегодня, как и всегда в жизни.
Ян вскочил с кресла и пошёл ей навстречу.
– Видел Штейнметца, – воскликнул он, – только что отвёз его на вокзал. Сумасшедшая история – то, чего он от меня хочет, ещё никогда не бывало! Я рассказал бы это тебе, Приблудная Птичка, если бы имел хоть пять минут свободных. Но я должен тотчас же ехать в клуб для разговора с одним человеком из Уолл-Стрита – по тому же делу. Проходя мимо «Plaza», хотел быстро сказать тебе «добрый вечер». Как дела, Приблудная Птичка?
– О, спасибо! – ответила она.
– Я очень скоро еду в Европу, – продолжал он. – С ближайшим пароходом. Завтра вызову тебя – как только буду знать решение. Приеду за тобой сюда, или назначь где-нибудь, слышишь? А пока извини, Приблудная Птичка, мне действительно надо спешить.
Он взял с кресла свою шубу, надел её. Полез в карман за перчатками и выронил несколько бумажных долларов на пол. Поднял их, сунул в карман брюк.
– Да, Приблудная Птичка, – сказал он, – может быть, тебе нужно…
Улыбаясь, она перебила его:
– Нет, Ян, мне ничего не нужно.
– Отлично, – воскликнул он, – хорошо! – По рылся в кармане и передал ей коробочку. – Вот, Приблудная Птичка, это я тебе привёз из Мексики. Это – Гуитцилопохтли.
– Как? – спросила она.
Он вынул карандаш. Написал это слово и дал ей записку:
– Выучи хорошо: Гуитцилопохтли. Это один из богов ацтеков – очень могущественный святой. Если с ним хорошо обращаться, приносит счастье…
Она смотрела ему вслед, как он выходил из приёмной залы. Затем медленно пошла в столовую к ужину. Ян – постареет ли он когда-нибудь! Он выглядит совсем таким же, как тогда, на Капри. Высокий, белокурый, загоревший на солнце. Точно так же он смеялся и тогда. Также сияли его светлые глаза. Он остался таким же. В каждом жесте – тот же самый Ян. Конечно, он привёз ей какую-нибудь древнюю вещицу, что-то священное и мистическое…
Она открыла коробочку. Смешной бог в два дюйма ростом, вырезанный из молочного опала. Безобразный человечек сиял в свете столовой лампы.
Как ветер, появился здесь Ян – и снова исчез. Был ли он на самом деле? Конечно – ведь она держит в руке его опалового бога.
Глава 6. Кораблекрушения
Ян! Он подобен выскользнувшему из рук в ванне куску мыла. Его постоянно видишь, но как только хочешь схватить, он тотчас ускользает из рук!
В мартовскую ночь Эндри бежала по холодным и сырым улицам Манхэттена. Вернулась обратно, продрогшая от холода и сырости. Она чувствовала, что едва ли заснёт, и приняла три большие таблетки героина.
Проснулась она от телефонного звонка. Было ещё совершенно темно. Она включила свет.
Вызывал Ян: пусть она подъедет к бюро Северо-Германского Ллойда, там он будет её ждать.
Эндри посмотрела на часы: больше двенадцати. День был мрачный и туманный. Она взглянула в окно и не смогла различить даже деревьев в парке. Оделась, спешно позавтракала, поискала автомобиль – не нашла ни одного. Тогда она быстро пошла по серым улицам к подземке.
– Прекрасно, что ты приехала! – воскликнул кузен, идя ей навстречу. – Я уже думал, что в темноте ты проскочила мимо.
Он уезжал уже сегодня – на «Дрездене». Предложение он принял.
– О чем идёт речь? – спросила Эндри.
Он пожал плечами.
– Не могу тебе сказать. Глупо, что я не рассказал тебе вчера вечером. Но я вёл вчера ночью и сегодня утром длинные переговоры с тем господином, другом Штейнметца. Он поставил определённые условия. Я дал обязательство ни с кем не говорить об этом. Я должен отыскать в Европе людей, современных врачей, которые взялись бы сделать один научный опыт, одну операцию. Адски интересная история, но я не имею права даже намекнуть, в чем её суть.
Она почувствовала, как побледнела. Попросила у него папироску, быстро закурила.
– С каких пор ты занимаешься медициной? – спросила Эндри.
– Совсем нет, – воскликнул он, – непосредственного отношения к этому я не имею. Я должен лишь найти врачей, которые смогли бы и хотели взяться за дело. Знаю, что это нелегко. Вначале каждый рассмеётся мне в лицо. Будет хорошо, очень хорошо заплачено. Я приготовился выслушать не один отказ. И всё-таки я это устрою, найду подходящего человека. Я должен видеть, что из всего этого получится. Это грандиозная шутка, на которую здешние господа, конечно, смотрят серьёзно.
Она перебила его:
– Ты говоришь – шутка?
Он подтвердил:
– Конечно, ничего иного, даже если идёт вопрос о жизни и смерти. Очень наглая шутка, все равно – удастся она ли нет. Но я хотел бы ещё раз посмеяться от всего сердца. Поэтому я благодарен старому черту Карлу Протеусу Штейнметцу за то, что он подумал обо мне и я могу сунуть и свои пальцы в этот сумасшедший пудинг.
Она подумала: «Этот пудинг – я».
– Когда отходит твой пароход? – спросила она.
– Как только я взойду на борт, – засмеялся он. – Я жду здесь агента Ллойда и с ним перееду в Гобокен. Если ты, Приблудная Птичка, захочешь мне писать, вот адрес: Берлин, отель «Бристоль».
– Итак, ты уезжаешь сейчас, – сказала она, – сейчас, как всегда. – Она откинулась на спинку кресла, закрыла глаза. Её охватила сонная усталость.
– Ради кукушки, что с тобой? – шутил он. – Ты лежишь смятая и скомканная, точно маска, брошенная после маскарада!
Вошёл агент. Ян быстро потряс ей руку, поцеловал в щёку.
– До свидания, Приблудная Птичка!
– До свиданья! – прошептала она.
Когда он уехал, она пошла к билетной кассе, справилась о ближайшем отходящем пароходе, выбрала себе каюту. Попросили заплатить. Она полезла в карман и увидела, что имеет при себе лишь пару долларов. Вызвала по телефону Централ-Трест и попросила Тэкса Дэргема тотчас же приехать на Бродвей в Ллойд-бюро и привезти ей деньги.
Она ждала минут десять. Но приехал не секретарь, а сам Паркер Брискоу, видимо взволнованный.
– Тэкс передал мне, что вы здесь, – сказал он. – Я привёз деньги. – Он подошёл к окошечку и подал служащему деньги:
– Выберите лучшую каюту для мисс Войланд!
Затем он вернулся к ней, отвёл её обратно в приёмную залу и сел возле неё.
– Мисс Войланд, – начал он. – Как видите, я не чиню вам никаких препятствий. Поезжайте в Европу. Быть может, это и лучше – вы проникнетесь другими мыслями. Но позвольте мне повторить вам, что я не настаиваю на нашем соглашении. Моральное – или, точнее, аморальное – обязательство, принятое мною по отношению к Гвинни, я разрешу. Я ещё не говорил с ней основательно, но даю вам слово, что я это улажу!
– Вы кое-что забыли, – ответила Эндри, – вы ведь приняли обязательства и по отношению ко мне.
– Знаю, знаю! – воскликнул он. – И ничего не забыл. Все, что обещал, уплачу вам до последнего доллара.
– Мистер Брискоу, – сказала она спокойно, – Вы заблуждаетесь – этим вы нашего договора не исполните. У вас была мысль, и для её осуществления вы купили меня. Я приняла ваши деньги, но вовсе не подарок от вас. Поймите это хорошо!
Он потёр руки, стиснул их, точно давил орехи.
– А если я не хочу, если я уклоняюсь, – воскликнул он.
Она покачала головой.
– Уладьте это с вашей дочерью. Если откажусь я, как вы хотите от меня сегодня, то и Гвинни на это согласится. Если же я настаиваю, то она никогда этого не сделает. Вы это знаете так же хорошо, как и я, мистер Брискоу.
Он промолчал, вздохнул. Когда он снова начал говорить, голос его звучал совсем иначе:
– Штейнметц послал мне вчера одного человека, конечно, немца. Немцы всегда фигурируют в роли людей, делающих невозможные вещи возможными. Я договорился с ним, предоставил ему полную свободу. Но в ту минуту, когда он сегодня утром уходил из моего кабинета, я ясно понял, что это – обыкновенное преступление и ничто иное! Врачи – они, уж конечно, ухватятся: это – их занятие, их честолюбие. А немец будет их подстёгивать. Он делает это ради долларов и потому, что ему занятно участвовать в таком деле. Но безумная идея исходит от меня одного. Я – причина, а вы, вы, мисс Войланд, из-за этого погибнете!
Она ответила:
– Бросьте, мистер Брискоу. Умру я или нет – эту опасность я принимаю на себя. Вам не удастся меня переубедить…
Она оборвала свою речь. Затем медленно продолжала:
– Для этого существует только одна возможность…
– Какая? – с живостью спросил он.
Она поднялась, сделала несколько шагов, остановилась. Снова прошлась по пустому залу, вернулась к нему. Пристально посмотрела на него, опять повернулась, снова прошлась по большой комнате. Она размышляла – чего ей надо? Существует одна возможность? Какая и для чего?
Вошёл служащий с выписанным билетом, дал ей большой опросный лист, прося заполнить.
– Сейчас, сейчас, – пробормотала она.
Внезапно ей стало ясно, что она чувствовала. Если бы Ян, если бы её кузен Ян…
Это была единственная, едва ли вероятная возможность… Последняя, тихо трепетавшая мечта её бедной души. Если бы пришёл Ян, если бы он сказал: все это – бессмыслица, брось! иди ко мне, Приблудная Птичка!
Она подошла к Брискоу и тихо сказала:
– Существует одна возможность, одна единственная. И потому, что я совершенно бессознательно её чувствовала и желала, я и заказала билет в Бремен.
Он посмотрел на неё. Глаза у неё, как всегда, были ясные. Но слова с трудом сходили с её губ, точно сквозь слезы.
– Пусть всемогущий Бог… – начал он.
Она жёстко перебила его:
– Брискоу, оставьте в покое Бога. В этом деле он ни при чем.
Он схватил её руку и сжал так, как будто хотел раздавить:
– Обещайте мне, мисс Войланд, что вы сделаете все, чтобы превратить эту возможность в действительность.
– Я хочу это сделать… – прошептала она.
Они сидели рядом молча. Потом она заговорила:
– Я хочу попытаться… должна попытаться… Может быть… может быть…
Он почувствовал, как её надежда становится его надеждой:
– Может быть! – воскликнул он. – Несомненно, несомненно! Если бы только вы твёрдо захотели! У меня нет ни малейшего представления, в чем дело, и я не хочу вас ни мучить, ни настаивать. Только это должно касаться других людей – не так ли? Так нет на земле человека, который бы при таких обстоятельствах отказал вам, вам, мисс Войланд, в своей помощи.
Она посмотрела на него, усмехнулась.
– Один есть. Тот, которого вы сегодня послали в Европу.
– Что? – воскликнул он. – Этот немец? Этот господин Оли…
Она кивнула головой.
– Олислягерс – его фамилия. Ян Олислягерс, мой кузен. Здесь, в этом самом помещении, он сидел со мной всего полчаса тому назад.
Брискоу вспылил:
– И он сказал вам…
Она перебила его:
– Нет, нет, он ничего не сказал мне. Он обещал вам молчать и держит слово. Никто не мог бы из того, что он говорил, понять, с какой целью он едет в Европу, никто, кроме меня.
– А вы, мисс Войланд, – воскликнул Брискоу, – сказали ему тогда, что речь идёт о вас?
Она покачала головой:
– Нет, нет! Ни от вас, ни от меня он не знает имени обречённого на убой ягнёнка. Но вы не могли сделать лучшего выбора. Мой кузен Ян не успокоится, пока не отыщет дом, где живёт мясник.
Его охватил озноб:
– Вы нашли настоящие слова, мисс Войланд, – сказал он. – Ещё один вопрос хотел бы я вам задать. Вы как-то говорили, что были замужем? И он ли это, от кого зависит та… та возможность?
С минуту она колебалась, затем сказала:
– Не хочу от вас скрывать, Брискоу. Я никогда не была за ним замужем, но была однажды его любовницей. Это было очень давно, почти двадцать лет тому назад! Вы догадались верно: он один может отговорить меня.
– А если он ничего не сделает? Если он вас отошлёт?
– Тогда я должна буду пойти другой дорогой.
Он не сдался, сделал последнюю попытку:
– Ещё одна просьба к вам, мисс Войланд. Клянусь вам, что буду действовать согласно вашей воле. Только обещайте мне ничего не делать, не отдавать себя там никакому мяснику прежде, чем я не буду иметь возможность ещё раз говорить с вами.
Она протянула ему руку:
– Это я вам обещаю. Но уверены ли вы, что тогда вам удастся то, что не удалось теперь? Ради вас я хотела бы этого, Паркер Брискоу, и, кто знает, может быть, ради меня самой…
* * *
Апрельское солнце сияло над Манхеттеном. На огромном паровом пароме Гвинни стояла рядом с Тэксом Дэргемом. Они переезжали через Гудзон в Гобокен, чтобы попрощаться с Эндри Войланд. Несколько дней тому назад Эндри заговорила о своём отъезде. Гвинни вся сжалась, но выказала себя храброй. Каждый день она приходила в «Plaza», но того взрыва, которого опасалась Эндри, не произошло.
Тэкс тащился с гигантской коробкой. Это был его подарок к отъезду.
– Держу пари, что это пралине! – воскликнула Гвинни.
Тэкс подтвердил:
– Самая большая и самая дорогая коробка, которую только можно было достать, – сказал он с гордостью.
Она взяла пакет, взвесила его обеими руками:
– Фунтов двадцать? – спросила она.
– Двадцать пять! – воскликнул он.
Она оглянулась кругом и увидела позади себя женщину с мальчиком и двумя маленькими девочками. Тотчас подбежала туда, Тэкс – за нею.
– Вот, – сказала Гвинни мальчику, – вы можете целый год есть шоколад.
Она поставила пакет на скамейку, Тэкс в отчаянии схватил его.
– Оставь! – крикнула Гвинни. – Если бы я не нашла детей, я бы твои дурацкие пралине выкинула в Гудзон.
– Там есть ещё кое-что, – забормотал он, – это я возьму.
Он отвязал большой, твёрдый пакет в конверте, привязанный к низу коробки.
– Скажи, пожалуйста, Гвинни, почему я не могу подарить мисс Войланд пралине? Все дарят пралине всякому, кто уезжает в Европу.
Гвинни покачала головой.
– Уже шесть месяцев, Тэкс, ты, знаком с нею и не знаешь даже, что она никогда не ест шоколада. – Она продолжала, взяв жёлтый конверт. – А что у тебя тут за глупость? Быть может, ты хочешь подарить ей свою фотографию? Она, конечно, будет очень рада!
Тэкс взял конверт у неё из рук.
– Это фотография Вашингтона. Лучшее и самое благородное, что произвела Америка! – сказал он торжественно. – Нон плюс!
– А ты, Тэкси, – ответила она с глубокой убеждённостью, – знаешь, кто ты такой? Ты – самое пошлейшее и самое идиотское, что эта страна произвела! Нон плюс изо всех нонплюсов – вот кто ты!
Он ничего не ответил и только радовался, что она не разорвала его конверт.
Гвинни и Тэкси спускались по лесенкам…
– Ради чего, собственно, она едет в Европу? – спросил он.
– Этого ты никогда не поймёшь, – сказала она с состраданием. – А когда все будет сделано и ты её снова увидишь, то разинешь рот от удивления, будешь смотреть, как на чудо, и – увы! – всё-таки ничего не поймёшь!
– Если кто-то другой может понять, – парировал он, – то пойму и я. И, конечно, так же хорошо, как ты. Мне и так казалось, что с нею что-то творится, и это неправильно, что ты мне не говоришь ничего определённого.
– Но я не могу ничего определённого сказать, – крикнула она. – Во-первых, это великая тайна, и ещё ни один человек не знает, что должно произойти и как оно произойдёт. Одно достоверно: предстоят тяжёлые операции.
Он испугался:
– Операции? Значит, она больна?
– Нет, нет, – ответила Гвинни. – Она нисколько не больна. Речь идёт скорее о систематическом новообразовании мужского принципа – вот, теперь ты знаешь…
Она была очень рада, что нашла такие красивые слова, и величественно прибавила:
– Мисс Войланд будет пышнейшим цветком, нет, пышнейшей жертвой науки.
– Что? – крикнул он. – Жертвой… чего?
Гвинни разозлилась. Этого она не хотела сказать.
Она думала что-то, но ещё не знала, что именно.
– Это отвратительно с твоей стороны, Тэкс, – возмущалась она, – ты не понимаешь настоящего смысла слов. Ты не должен всегда цепляться за буквальное значение слова, а должен больше читать между строк.
– А, что там! – ответил он. – Я лучше спрошу саму мисс Войланд. Она умнее тебя, у неё не надо читать между строк.
Но Гвинни уже знала, чем его взять.
– Тэкс, – сказала она, – я многое доверяю тебе, но ты не можешь быть настолько бестактным. Есть вещи, о которых дам не спрашивают.
Паром остановился. Они вскочили в свой автомобиль и поехали к докам Ллойда. По мостовым взошли на палубу. Там стояла Эндри Войланд. Рядом с ней – Паркер Брискоу с большим букетом роз в руке.
Они говорили о безразличных вещах. О великолепной солнечной погоде, о новом пароходе, о предстоящей прекрасной поездке.
Толстая дама с двумя дочерями громко зажужжала:
– Мистер Брискоу! – воскликнула она радостно. – И вы едете с нами?
Тем временем обе барышни набросились на Гвинни.
Тэкс Дэргем воспользовался случаем и быстро передал Эндри большой конверт.
– Пожалуйста, мисс Войланд, прочтите, как только отойдёт пароход. То, что говорится там о пралине, более не имеет силы. Гвинни отняла их у меня и подарила кому-то на пароме. Их было двадцать пять фунтов.
– Ах, – сказала она, – всего-то? Во всяком случае, Тэкс Дэргем, очень вам благодарна!
Он покосился по сторонам – Гвинни ещё не могла отделаться от барышень.
– Мисс Войланд, – начал он, – Гвинни только что сделала мне несколько намёков. Тут тайна, сказала она, но предстоят тяжёлые операции. Если, быть может, дело идёт о слепой кишке, то ради этого вам не надо ехать в Европу. Я знаю врача, который превосходно оперировал мою сестру. Через десять дней она уже могла бегать. Было бы лучше вам остаться здесь ради Гвинни. Ну и ради других…
Она посмотрела на него и улыбнулась:
– И ради других, Тэкс!
Он покраснел, застыдился и с раздражением сказал:
– Да, и ради других!
Подошёл Брискоу и сейчас же следом Гвинни. Эндри взяла букет, дала каждому по розе, а третью – Тэксу. Стюард пробежал по палубе, изо всех сил звоня большим колокольчиком.
– Нам надо уходить, – заметил Брискоу.
Эндри сняла свою перчатку и протянула ему руку.
– До свидания!
– До свиданья там! – ответил он.
– Я скоро приеду, – сказала Гвинни.
– Я тоже, – пробурчал Тэкс.
Эндри обняла Гвинни и легко поцеловала дрожавшую девушку в обе щеки.
«Она как игрушка, – подумала Эндри, – раскрашенный фарфор. И такой ломкий!..»
Напряжённой, кукольной вышла радостная улыбка у Гвинни. Широко раскрыла она свои голубые глаза, затем закрыла их длинными ресницами и, не говоря ни слова, упала без сознания.
Отец подхватил её. Эндри открыла свою сумку и вытерла куколке лицо одеколоном. Свежие краски сошли, перепачкали платок. Гвинни стала совсем бледной. Но радостная улыбка осталась на её губах. Она медленно открыла глаза.
Тэкс Дэргем взял её на руки и, как ребёнка, снёс с мостков. Она вынула свой платок и махала им, пока могучий пароход отходил по Гудзону.
* * *
Эндри разорвала конверт. В нем оказался другой конверт, адресованный Тэксу Дэргему, с приложением её собственной фотографической карточки и короткого письмеца. В письме – сначала два-три слова о пралине и пожелание хорошего пути, затем просьба подписать фотографическую карточку и передать лоцману, когда тот у Сэнди-Гука сойдёт с парохода. Она пошла в специальную каюту для пишущих письма, подписала фотографию, вложила её в конверт и передала через стюарда лоцману.
Эндри спросила о своей каюте. О, гостиная, спальная, ванная! Повсюду цветы. Столы, стулья, кровать заложены пакетами и коробками. Ну, она не соскучится на пароходе: дел будет достаточно – распаковывать подарки семьи Брискоу.
Она слышала громкие голоса, возбуждённое беганье по коридорам и лестницам. Все высыпали на палубу. Вышла и она, пристально смотрела, куда все смотрели – высоко в воздух. Там летел больнюй аэроплан. Люди кричали вверх, аплодировали, махали платками, когда он после нескольких смелых фигур полетел на восток. Первый океанский лётчик в нынешнем году!
Эндри почувствовала себя очень одинокой в эту минуту. Почувствовала, что нет у неё ничего общего со всеми этими людьми на борту и ещё со многими тысячами и миллионами по обе стороны океана. Происходило событие, самое важное для сегодняшнего и завтрашнего дня. Бурное ликование – если лётчик удачно перелетит, глубочайшая скорбь – если он погибнет. Много газетной бумаги будет занято криками о геройстве этих полётов. Внимание всего мира будет приковано к ним.
Она медленно спустилась с лестницы. Смешным и жалким казалось ей то, на что изумлённо глядел весь мир. Лететь – о, да, когда есть крылья! Но так – запершись в ящик, с противным шумом пропеллеров в ушах! Однажды с величайшими ожиданиями она взошла на аэроплан и с горьким разочарованием вышла оттуда. Воздушный пилот ничем не отличается от шофёра! Как жалок был этот полет в сравнении с полётами её соколов!
Нет-нет, не беспомощной технике наших дней сделать возможным полет! Этого достигала фантазия поэта. Того, который сочинил миф о Икаре, или другого, кто впервые родил мечту о слетающих с неба ангелах. Только тот, кто плыл бы через эфир самостоятельно, стал бы волен, как птица в воздухе!
Когда она ещё была с кузеном на Капри, наверху, на Монте-Соларо, над их головами пролетела одна птица.
– Смотри-ка, бродячий сокол! – крикнул Ян. – Может быть, это – Фалада, улетевшая из Войланда. Через день она пересечёт Средиземное море.
Это было вечером перед его отъездом. И она тоже покинула остров.
Эндри ни с кем не познакомилась во время этого переезда. Наверху, на освещённой солнцем палубе мечтала она, лёжа в шезлонге. О прошлом – все время о прошлом. Надо покончить с этой старой жизнью раньше, чем начать новую…
Как это было? Ян не вернулся на Капри. Написал, что едет в Индию и дальше. Она оставалась одна.
Все ближе подходил к ней учитель фехтования, кавалер Делла Торе. Постепенно стал ей необходим. Он заботился об её переписке с банком. Помогал при покупках. Конечно, он брал на некоторое время её деньги, но платил за неё, когда они бывали в Неаполе, и никогда не приезжал на Капри без маленького знака внимания. Он ввёл её в фехтовальный клуб в Неаполе, уговорил принять участие в осенних состязаниях. Она получила первый приз. Если она будет каждый день с ним упражняться, – заявил кавалер, – то он подготовит её так, что она сможет весною участвовать в Вене в конкурсе на мировое первенство и получить приз.
Это её увлекло, и она разрешила ему переселиться на Капри. Вначале он жил в гостинице. Затем она отвела ему пару комнат на своей вилле. Он не разочаровал её, не позволял себе ничего лишнего. Постоянно встречал её с одинаковой сдержанной вежливостью. Она привыкла к нему и поверила ему.
Эндри победила всех соперниц младшего класса. Только перед победительницей Олимпийских игр она принуждена была согнуть свой клинок.
Рыцарь Делла Торре очень умно выбрал момент для своего предложения. Волнения фехтовальной недели подходили к концу, призы были розданы. Где-то далеко по свету бродяжил кузен. Надежды вернуться в Войланд никакой. Куда ей деться? Она его не любила. Ясно чувствовала, что никогда между их душами не зародится никакой связи. Но он не был ей неприятен. У него – совершенные формы, он везде безукоризнен. С ним можно всюду показаться – и в Опере, и в лучших отелях, не только в фехтовальной зале. Она рассказала ему, что случилось в Войланде, сказала, что любила Яна и жила с ним. Он пожал плечами, поблагодарил за откровенность. Рассказал ей, что и сам – не святой, что прокутил целое состояние. Теперь должен, к сожалению, зарабатывать фехтованием средства к жизни. Если она выйдет за него, можно будет все делать вместе. Она будет им довольна. Он ни в коем случае не станет ей в тягость.
Эти слова «ни в коем случае» он особо оттенил, и она хорошо их поняла. Вышла за него замуж, и он сдержал своё слово. Оставался всегда таким же вежливым, как и до свадьбы, всегда ровным, любезным. Вывозил её, доставлял домой, целовал руку у дверей её комнаты и тотчас же уходил в свою.
Они жили в Париже, затем в Лондоне. В промежутке бывали на крупных курортах. Кроме фехтования, она снова взялась за верховую езду. Держала несколько скаковых лошадей, участвовала в скачках. Всегда под его именем: Делла Торре. Под этой фамилией она стала известна в международном обществе, всегда собирающемся около всяких конкурсов и состязаний. Жизнь их казалась достаточно разнообразной. В основе же своей она была простой и всегда одной и той же: изо дня в день тренировки, от фехтовальных перчаток к костюму для верховой езды, вечерами – в большой компании. Управление своим имуществом она передала в руки мужа. Дала ему общую доверенность. Он, казалось, хорошо хозяйничал, много зарабатывал. Иногда он ей говорил, что начал то или иное дело. Никогда не забывал купить ей какое-либо украшение, жемчуга или бриллианты.