Mein lieber friend

– У тебя часы спешат, – сказал дедушка.

Он снял со стены часы. Открыл крышку. Что-то там поковырял. Повесил обратно.

Бабуля поставила на стол самовар. Дедушка налил вина себе и ей.

Они сидели молча. Смотрели друг на друга. А я на них. Солнечный свет падал им на руки. В этот миг бабуля показалась мне особенно красивой. Я даже пожалел, что у нее такой невзрачный дедушка.

Часы отстукивали секунды.

– Пойду покурю.

Дедушка накинул плащ и вышел.

– Давай-ка и мы с тобой в гости сходим, – сказала бабуля.

Дедушка прохаживался у подъезда туда-сюда, дымя папиросой.

– Бывай, – он помахал рукой.

Потом что-то еще добавил. Но расслышать ничего не удалось.

Бабуля забрала меня уже поздно вечером.

– А где дедушка Аркадий? – спросил я.

– Уехал.

– Уже уехал? Куда?

– Туда, откуда приехал.

– Почему?

– Так надо, малыш.

11

Кто был автор и как называлась книга, я не помню. Это была даже не книга, а пожелтевшие страницы, напечатанные какими-то непонятными буквами с закорючками. Откуда взялись у бабули эти листы? По-моему, она и сама не знала. Наверное, они достались ей от ее родителей, а им от их родителей, а тем в свою очередь от своих родителей.

Это была сказка про Вредного короля и графа Осиное Гнездо.

Как только бабуля объявляла – сказка про Вредного короля – я аж за живот хватался от смеха.

– Ба… Почему ты не смеешься?

Стоило ей закончить читать, я просил начать заново и опять хватался за живот.

– Ба… Ну почему не смеешься?

Я даже и сейчас могу воспроизвести эту сказку почти слово в слово…

…Что найдется приятнее тех редких минут покоя в жизни Вредного короля, когда после сытного обеда входит с докладом граф Осиное Гнездо и начинает зачитывать прошения о помиловании. В эту минуту решается судьба осужденных на смертную казнь. По заверению придворного лекаря, человека искушенного в латыни, само себе лишение человека последнего шанса или наоборот дарование его есть dictum factum.

Вредный король долго не рассуждает. Время, отпущенное на отдых, ограничено им же. Он говорит «отказать». Или говорит «удовлетворить» в зависимости от… Впрочем, никто точно не знает, от чего зависит решение короля. Иногда король удовлетворяет все прошения. А иногда ни одного.

– Начинайте, граф. Только я прошу вас, не так стремительно, чтобы я не ловил все время смысл сказанного по обрывкам фраз…

Граф хотел было что-то возразить и уже изобразил на своем лице недоумение, но король взмахнул рукой.

– Начинайте…

– От приговоренного к смертной казни через повешенье сапожника с улицы Роз.

«Ах Мэги, Мэги, ну и ну, все так же ты мила

Что не откажешь никому, такие вот дела»

– Кхгх… – граф вдруг поперхнулся, закашлялся, глотая воздух изрядными порциями. Слезы брызнули у него из глаз. Со стороны могло показаться, что граф принес свое собственное прошение о помиловании.

– Читайте, граф! Что же вы?

Возникла пауза. Конечно, граф, привыкший оглашать десятки прошений, уже давно перестал просматривать их перед прочтением на предмет какой-либо несуразности или злого умысла. Какая может быть несуразность или тем более злой умысел в последнем шансе приговоренного спасти себе жизнь? Примеру графа последовал сначала начальник тюрьмы, а за ним и главный надзиратель. Хотя как знать. Вполне возможно, они-то как раз и явились зачинателями неисполнительства.

– Дорогой граф, – нарушил паузу король, – вы разве сегодня не просматривали бумаги для доклада?

Граф Осиное Гнездо покраснел. Он услышал в словах короля скрытый намек. Он не знал, что ему говорить и потому сказал просто:

– Да, ваше величество, – что можно было понимать очень расширительно. «Как глупо! Глупо, – думал граф. – Зачем король спрашивает, смотрел ли я бумаги? Как это глупо».

– Может быть, граф, следует послать за начальником тюрьмы? Послушаем, что он скажет, – предложил король.

Послали за начальником тюрьмы. Он словно чувствовал, что его позовут и уже сам направлялся во дворец. Посыльный успел только выскочить за ворота, как столкнулся с ним нос к носу.

– Прекрасно. А меня послали за вами. Вас ждет король и с ним граф Осиное Гнездо. Поспешите и не говорите, что видели меня.

Объявили о приходе начальника тюрьмы. Граф перевел дух. Король слегка побледнел.

– Вы и есть начальник тюрьмы? – осведомился король, сходу озадачив вошедшего – как если бы тот задал подобный вопрос своему старому знакомому. Начальник тюрьмы почувствовал что-то неладное и в почтении склонил голову.

– Я, ваше величество.

Выждав паузу и узрев, что и начальник тюрьмы видимо не ведает о содержании просьб своих заключенных, король начал издалека.

– Мы знаем, любезный, что ваши заключенные не желают подавать прошения о помиловании. Как это понимать?

«Не знаю, о чем говорит король, – подумал начальник тюрьмы, – сегодня же утром я строго по тюремному распорядку вручил все прошения графу. Скверно. Скорее всего, этот интриган граф потерял все казенные бумаги и прошения вместе с ними. Или подарил какой-нибудь своей знакомой, а всю вину свалил на меня. Говорят его сегодня утром видели с… Скверно. Получается так: если я знал, что заключенные отказываются писать, то обязан был доложить. Если же вовремя я не доложил, значит, не знал ничего. Не знал или намеренно утаил. Что можно расценивать как страх наказания, а то и хуже – открытое неповиновение. Убедить короля, что граф возвел на меня клевету? Но как убедить, когда нет бумаг? Как же убедить? Хотя в руках графа я вижу какие-то бумаги… А что же это за бумаги?»

– Так как это понимать? – повторил король, не спеша разворачивая свиток с именами приговоренных. Начальник тюрьмы молчал, не зная, что и сказать. Он скосил глаза сначала на свиток, потом на графа, ища у того поддержки. Но тот лишь устало улыбнулся. Потом перевел глаза на бумаги в руках графа, силясь разглядеть, что же это за бумаги. Но ничего нельзя было разглядеть. Граф надежно прикрыл их своей белоснежной манжетой. Не отвечать королю было нельзя. Это означало… Трудно даже сказать, что это означало. Подобного еще не случалось.

Из всех зол, свалившихся на начальника тюрьмы, наименьшим для него сейчас было бы признаться в небрежности, в рассеянности, сослаться на переутомление и тяжелую работу по ночам, на последствия горячки, случившейся вдруг вчера вечером; сказать, что прошения были, много было прошений, гораздо больше обычного, но потом куда-то подевались, может быть даже растерялись по дороге во дворец. Надо бы о том расспросить кучера. Однако начальник тюрьмы избрал для себя зло наибольшее: он по-прежнему молчал, опустив глаза, выказывая тем самым фактически открытое неповиновение королю…

12

– Одевайся. Мы идем хоронить тетю Зою, – сказала бабуля.

– Ба… А что значит хоронить?

– Тетя Зоя умерла.

– Умерла?

Впервые я услышал, что кто-то из людей помер. Я видел дохлую собаку. Видел дохлую крысу во дворе. Но никто из людей еще при мне не умирал.

– Почему умерла?

– Все люди умирают когда-нибудь. Тетя Зоя не исключение.

– И я умру?

– Одевайся и не болтай лишнего.

– И что теперь с ней будет?

– С кем?

– С тетей Зоей?

– Ничего. Положат тихонько в гроб и в землю закопают.

Мы собрались и пошли.

За рынком у ворот автобазы остановились. Под деревом лежал человек. Он лежал вниз лицом, широко раскинув руки.

– Пьяный, – сказала баба Тоня. – Видишь, какой он грязный. Будешь плохо себя вести – станешь на него похож.

Человек не шевелился. Обычно пьяные шевелятся. А этот был неподвижен.

– Он умер, – сказал я. – Его надо похоронить.

– Нет. С какой стати ему умирать?

Бабуля слегка пнула его ногой. Человек зашевелился.

– Это же Барбоша, – обрадовался я.

– Кто?

– Барбоша. Из нашего дома.

– Какой еще Барбоша?

– Из первого подъезда.

– А ты откуда знаешь?

Она еще раз толкнула его носком сапога.

– Нет. Это не он.

– Он.

– Ты разве не видишь …Это другой человек!

– Я вижу. Это Барбоша.

– Говорю тебе, это не он. Идем отсюда.

– Это он. Я узнал его ботинки.

– Мало ли таких ботинок.

– Это его ботинки.

– Вся страна в таких ботинках.

– Нет, не вся.

– У отца твоего такие же точно ботинки.

– Нет. У папы без шнурков. А эти со шнурками.

– Со шнурками. Без шнурков. Пошли. А то тетю Зою похоронят без нас.

– А она там не замерзнет?

– Кто?

– Тетя Зоя.

– Где?

– В своем гробу под землей?

Наконец пришли. Возле дома и в прихожей топтались незнакомые люди. Разговаривали шепотом.

– Стой здесь. Я сейчас, – сказала бабуля.

Что происходило внутри – трудно было разглядеть. Мне стало скучно. Зачем меня сюда привели?

Вдруг из глубины дома раздался крик Аэээ… Уууу… Потом еще и еще. Я ни разу не слышал таких отчаянных воплей.

Все вокруг оживились. Видимо, это кричала тетя Зоя. Хотя нет. Как же она могла кричать, если она умерла. Но может, мертвые тоже могут кричать, перед тем как их закопают в землю? Дальше я не понял, что со мной произошло. Вдруг ни с того ни сего я сам заорал: Аааааааа… Уууу… Заорал так, что аж в ушах зазвенело. Но конечно, не так громко, как тетя Зоя.

Бабуля выскочила во двор.

– Ты чего? – всполошилась она.

Стоящий рядом старичок покачал головой:

– Это видимо ваш кукушонок?

– Ну да, – подтвердила бабуля. – Наш ссыльный.

Обратно шли молча. Баба купила мне свежий бублик и леденец – петушок. Вот она какая смерть, – думал я. – Сладкая да с маковинкой.

13

В семь лет я угодил в больницу с желтухой.

Меня положили во взрослое отделение. Это была небольшая палата на четверых. Один у окна. Один в углу и какой-то толстяк справа от меня. Толстяк только что сходил в свой железный плоский горшок и подтирал задницу.

– На вот яблоко, – сказал он.

– Спасибо.

Яблоко оказалось кислым и червивым. Двое других соседей лежали под капельницами и разгадывали кроссворд. Один из них, кажется, был геолог. Другой вертолетчик.

– Город, где родился Маяковский?

Никто из них не мог ответить.

– Багдади, – сказал я.

– С какой это стати Маяковский в Багдаде родился, парень? – удивился геолог.

– Багдади – это в Грузии, – уточнил я.

С того момента он невзлюбил меня. Всячески подкалывал. Но я не велся. Плевать я на него хотел.

Утренний обход. Как она вошла – я так и обалдел. Я и не думал, что врачи бывают такие. Поздоровалась. Присела сначала к толстяку, затем к вертолетчику. У кровати геолога задержалась чуть дольше. Он шутил. Она шутила ему в ответ. Вот же дура! Ну и врачиха нам досталась. Как будто шутить с больными обязательно. Разве она не видит, какой он тупой?

Наконец присела ко мне.

– Ну как дела, мужчина?

– Хорошо.

Ее руки коснулись моего живота. Я непроизвольно вздрогнул.

– Больно? – спросила она.

– Нет.

– А здесь?

– Нет.

– Не обманываешь?

– Нет.

– Ну ладно.

Кажется, я произвел на нее впечатление.

Все называли ее наша Мэри. Мэри – хорошо. А наша – нет. Я не хотел делить ее ни с кем. Наверное, ей было лет тридцать. Для меня тогда всем взрослым было тридцать лет. Лицо у нее было конечно так себе. Но вот ноги просто класс! У толстяка аж слюни текли от ее ног в чулках на высоких каблуках. Ноги были просто сногсшибательные. И походка тоже. По-моему, вся палата сходила с ума от ее походки. Даже толстяк. А больше всех этот геолог.

– Я ее сегодня накрою, – сказал он.

– Кишка тонка, – усмехнулся вертолетчик. – Ты и Ракшасика грозился накрыть, но так и не накрыл.

– Ставлю свой виноград летун против твоей банки меда что накрою!

– Идет.

Они поспорили. Толстяк разбил.

– Сегодня, – завелся опять геолог, – попытаюсь пробраться к нашей Мэри под крылышко. Не привык спать один.

– И я не привык, – ответил вертолетчик.

– Пожалуй, у этой ноги не хуже чем у Ракшасика.

– Не хуже. Лучше даже.

– У этой не хуже. Сегодня я ее накрою.

– У этой ноги лучше. И запах от нее очень приятный. Чем это она душится? Сначала я его как-то не воспринимал. А потом разнюхал.

– Не сумею заснуть, пока не накрою ее. Вот увидишь летун – она не сможет мне отказать.

В больнице вечер наступает рано.

После ужина я размечтался – представил, как я предупреждаю ее об опасности и в награду встречаю ее в своей постели. Все было очень просто. Она выпивает вина, раздевается и ложится со мной под одеяло. Дальше все было сложнее. Я довольно смутно представлял себе, где взять в больнице вина и что нужно делать со взрослой женщиной в постели. Но… Но в конце концов она то уж должна знать!

Среди ночи я проснулся. Что-то было не так. Подо мной хлюпала липкая теплая жижа. И запах. Запах бил прямо в нос.

Геолог лежал тихо. Вертолетчик похрапывал. Толстяк сопел и ворочался.

Я закрыл глаза. Открыл. Запах. Я обделался. Вот это да!

Наверное, это все из-за червивого яблока.

Я подождал еще несколько минут – может, оно как-то исчезнет? Но оно не исчезало. Что же теперь будет?

Я стянул с себя кальсоны, скомкал простыню. Вытер полотенцем матрас. Засунул все в тумбочку. Полежал немного. Запах только усилился. Стянул у вертолетчика из сумки одеколон. Побрызгал. Меня чуть не вырвало.

Я представил себе картину.

Утро. Мэри входит в палату. Присаживается ко мне.

Начинает принюхивается. Морщит нос. Просто презрительно морщит нос…

Эх! Жаль, что моя болезнь не смертельна. Я готов был умереть. Честное слово. С мертвого – какой спрос?

Выскреб все из тумбочки. Осторожно выглянул в коридор. Никого. Пробежал мимо столика дежурной сестры. Голова немного закружилась. В туалете тоже никого. Включил воду. Эта чертова жижа не так то легко отстирывалась. Пальцы сводило от ледяной воды. Я полоскал и отжимал. Полоскал и отжимал. Наконец коричневые пятна почти исчезли. Я отжал как можно сильнее и двинул обратно. Теперь уж не так страшно – если что скажу – пролил на себя компот. У кабинета дежурного врача на секунду остановился. Там горел свет. Видимо, она не спала. Вдруг дверь открылась – передо мной стояла Мэри.

– Зачем ты встал? – удивилась она.

Я не мог и слова сказать.

– Зачем ты встал? – повторила она.

Я молчал.

– У тебя строгий постельный режим. Тебе нельзя вставать.

Я не двигался.

– Ну?

Я не двигался.

– А ну ка зайдем, – сказала она.

Мы зашли к ней в кабинет.

– Ну? Чего молчишь?

– У меня сегодня моча уже почти совсем белая, – это все что я сумел из себя выдавить.

– Еще не совсем, – улыбнулась она.

От нее веяло неведомым мне ароматом.

– Дай мне руку.

Я дал, другой рукой держа перед собой мокрые кальсоны и простыню.

– Какая холодная рука. У тебя хорошие родители, – улыбнулась она. – Папа такой серьезный.

Причем здесь родители? Причем здесь папа? К чему это она? Наверное, что-то отразилось на моем лице. Разочарование или что-нибудь в этом роде. Она вдруг наклонилась ко мне и поцеловала в щеку.

Комок застрял у меня в горле. На миг я почувствовал, как проваливаюсь куда-то и краснею. Но только на миг. Моя ладонь все еще была в ее руке.

– Он сказал, что вас накроет сегодня.

– Что?

– Он сказал, что вас накроет сегодня.

– Кто?

– Геолог. Он сказал, что вас накроет сегодня.

– Какой геолог?

– Ну тот… У окна.

Она явно не понимала, о чем я.

– Геолог сказал, что вас накроет сегодня, – закричал я.

Она улыбнулась.

– Иди ложись, дурачок. Ты чего так раскричался?

Меня аж передернуло. Мне вдруг все стало ясно. Она с ним заодно. Она была с ним. С этим геологом. Точно. И с вертолетчиком. А может даже и с Толстяком. Все они заодно.

Я развернулся. И бросился вон из кабинета. Упал на голый матрас. Накрылся одеялом с головой и заплакал.

После больницы к бабуле я уже не вернулся. Родителя забрали меня к себе.

Видимо, тяжелые времена закончились. А может у Бога Иисуса очередь подошла.

Скучал ли я по ней? Конечно. Но недолго. Новые друзья. Новые знакомые. Чуть было не написал новые родители. Ха! А через полгода бабуля неожиданно умерла.

– Почему так рано… Так рано… – плакала мать.

– Все люди умирают когда-нибудь, – утешал я ее. – И бабуля не исключение.

ЁЛКИ ВОТ ИМЕННО

Мы не виделись с Чиной лет пятнадцать, с тех пор, как я перебрался в Куйбышев. А тут вдруг встретились у пельменной на углу Льва Толстого и Галактионовской.

– Слушай, я хочу пельменей, – сказал Чина. – Год не ел пельменей.

Мы заняли столик. Взяли каждый себе по целой порции.

–Тепло здесь, – Чина осмотрелся. Разлил по стаканам водку под столом.

– Представляешь Кент…После учебы распределили меня на завод. Первый рабочий день. Прихожу в отдел кадров. Инспекторша в документы мои уставилась.

– Чинаков? Игорь Иваныч? Так, так …Сегодня какое число Игорь Иваныч? – спрашивает.

А я смотрю на нее. Глаз оторвать не могу.

– Правильно тридцатое, – говорит. – А вы когда должны были прибыть к нам по распределению?

А я хер ее знает. Только плечами пожимаю.

– Правильно тоже тридцатого. Но только не сентября, Чинаков. А августа. Понимаете? Августа. Месяцем раньше, понимаете?

Я все смотрю и смотрю на нее. Вернее не на нее, а на ее огромные сиськи. Такие огромные. Практически на столе лежат.

– О чем вы думаете, Чинаков?

Опять плечами пожимаю. Да ни о чем таком я не думаю. Вернее о том, что неплохо бы, чтобы у Викули моей тоже были такие сиськи и чтоб они росли у нее не только спереди, но и сзади, на спине.

– Хорошая идея, – говорю ему. – А Викуля не против?

– А кто ее дуру спрашивает? Но согласись, Дэн. Это было бы очень удобно во всех отношениях.

– А то….

– Так вот…

В армии служил? – спрашивает инспекторша.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.