Исчезновения в Гальштате

Я грыз сладковатые сушки челночок (нам такие тоже часто давали в столовой) и ел чайной ложкой варенье из стеклянной розетки. Бабушка тоже пила со мной чай. Но она ничего не ела, а только смотрела, как ем я. Я отчего-то старался пить чай маленькими глотками и варенье ел тоже по чуть-чуть. Мы молчали… Мне не было тут как-то не по себе, хотя детдомовцам часто бывает очень трудно ощущать себя комфортно в чужом, неизвестном, не казенном доме. Я Марию Александровну ни о чем не спрашивал в тот наш первый вечер. Но я почувствовал, что она живет в этой маленькой квартирке в пошарпанной пятиэтажке совершенно одна. И я тоже был один. Странно… Но я был все так же одинок и когда приходил к ней. Но все же я иногда заходил.

…Дерево сегодня почему-то нарядное. Оно готовится к Новому году… Эй! Незачем! Ты же не новогодняя елка! Тебя никто не станет украшать лампочками, гирляндами и блестящими шарами. Тебя все равно никто не заметит. Этот праздник не про тебя.

Нет. Уроки сегодня я не смогу сделать… Это очевидно. Может, выйти погулять? Люба, наверное, сейчас с сестрой Галей у Пашки в группе. Может, Кирюша захочет пройтись по воздуху? С ним так хорошо бывает гулять. С ним комфортно молчать. Можно просто смотреть в сумерки морозного неба и слушать, как легко поскрипывает снег под легкими, как у игрушечного кукленка, тоненькими Кирюшиными ножками. Можно даже не смотреть в его лицо и при том знать, какое оно сейчас. Тихая полуулыбка и ласковое выражение его глаз никогда не меняются. Кирюша живет всегда именно с таким выражением лица. Он просто не знает, что мог бы быть другим. Злым, завистливым, самовлюбленным… Иногда я думаю о том, какими мы станем, когда пройдет много лет, мы уйдем из нашего грустного дома, разъедемся по разным городам, надолго потеряем друг друга.

А потом вдруг, может, даже случайно, – именно вдруг снова увидимся, и я узнаю в этом худощавом маленьком неказистом человеке с выцветшим глазами и устало опущенными плечами моего Кирюшу. Того самого, безобидного, тихого, с кем я мог так искренне молчать, который был так доверчив и так горько и беззвучно плакал, сидя или идя рядом со мной. И тогда я, наверное, крепко и надолго обниму его. Потому что я никогда не делал этого тогда, давно, когда мы были одинокими детдомовцами, которыми мы все равно остались и теперь. Я откуда-то точно знаю, что через много лет я увижу и застыну, прижав к себе моего друга детства, которому я так и не сказал тогда, то есть сейчас, как он много значит в моей жизни, как часто я думал о нем и как знал, чем обернется его жизнь. Как же иногда в моей голове все перемешивается… И то, что происходит сейчас, и то, что уже было, и то, что неминуемо еще произойдет. Произойдет не только со мной, но и с другими людьми, которые уже промелькнули и еще промелькнут в моей предстоящей судьбе.

…На улице совсем стемнело, и мне уже надо было как можно скорее бежать в детдом. Если я слишком сильно опоздаю на ужин, меня начнут искать. И поскольку я не «бегунок», будут реально волноваться. Среди наших есть целый специфический контингент регулярно убегающих. Так вот за них особо и не беспокоятся. Не первый раз. Но если пропал кто-то, кому бежать некуда и не к кому, вроде меня – сразу подключают полицию. Тем более сразу вызывает беспокойство, что пропал ребенок, который в детдоме с раннего детства, вроде меня. Я засобирался. Поблагодарил ее за чай и приют. Бабушка смотрела, как я судорожно собираюсь, и на прощание пригласила обязательно заходить, как время будет. Я побежал в детдом.

Через неделю я, хотя и не планировал этого, почему-то зашел к Марии Александровне опять. Я не знал, пригласила ли она меня тогда, в первый раз, только из вежливости, но, придя к ней еще раз, вдруг почувствовал, что она рада моему приходу. Мы снова пили чай. Но теперь уже гораздо больше разговаривали. Она спросила меня, несколько смущаясь, о том, как я попал в сиротский приют. Она так называла наш девяносто шестой. Я рассказал, чтобы она уже больше про это не спрашивала. Рассказал и про умершую, когда я был еще маленьким, мать, про отца, который с собой не справился, про то, что через три года я уже выпущусь, но пока не знаю, чем буду заниматься. А потом начала рассказывать она. Сначала о себе, о своем детстве во время войны. Про то, как не хватало еды, так как все отправляли солдатам на фронт. Как потом работала маляром и жила в общей комнате в бараке. Как много лет ждала отдельную квартиру, как родилась дочь, и ей потом дали-таки квартиру в новом доме, в этом самом, просто тогда он был новый. Еще в ее жизни была поездка вместе с маленькой дочерью на Черное море, в Анапу, свадьба дочери, рождение внука Паши. И вот, собственно, и все. Вся ее жизнь так и прошла. И было в этой жизни так немного хорошего, так немного того, чего бы хотелось вспоминать, что Мария Александровна очень быстро рассказала мне обо всем, а затем по много раз повторяла одни и те же немногочисленные яркие моменты. Я вскоре уже знал их наизусть, но продолжал который раз слушать ее пояснения к фотографиям в альбоме. Я никогда не задавал бабушке никаких вопросов о том, почему она живет одна и почему ее дочь и внук к ней не приезжают. Но постепенно у меня сложилась картина ее настоящей одинокой старости.

Она была из небольшой деревни под Кемерово. После войны ее мать с отцом перебрались в город. Отец работал в Новокузнецке на заводе, мать на стройке. Жили в бараке. Когда ей исполнилось девятнадцать – вышла сдуру замуж. Парень, как она говорила, был пропащий. Через полгода его и след простыл. А она вскоре родила девочку. Назвала Галочкой. Хоть и были еще мужчины у нее, но замуж больше не вышла. Так и жила со своей Галей, пока та не подросла. После восьмилетки Галя уехала учиться на экономиста на Урал, в город Пермь. Там закончила техникум и поступила на работу бухгалтером в облторг. Там и осталась. Про личную жизнь Галочки Мария Александровна особенно не распространялась, но, похоже, дочь повторила неудачную женскую судьбу матери. Так появился Пашенька. Он, конечно, был удивительный мальчик, чуть постарше меня. Сейчас ему восемнадцать.

– Вот только 11-го ноября исполнилось.

Паша был всегда очень умненький, рано начал говорить, ходить. А уж какой выдумщик! Дальше следовали истории о том, как внучок прекрасно пел песню «Голубой вагон бежит, качается», знал наизусть и про бычка, и про «Наша Маша громко плачет…», и про резиновую Зину… Паша рос настоящим вундеркиндом. Однако где-то лет с тринадцати истории о талантливом мальчике как-то вдруг заканчивались. И мне все время казалось, что Мария Александровна про своего восемнадцатилетнего внука толком ничего не знает. Историй больше не было. Одни только немногочисленные фото. На этих фото на меня смотрел довольно самовлюбленный малосимпатичный пацан в кожаной косухе с длинными выкрашенными в черный волосами, в грубых высоких ботинках на платформе и с цепочками повсюду. Я, конечно, не говорил об этом бабушке, но ее внук выглядит как раз точно так, как те представители инфантильных «неформалов», которые регулярно получают в зубы от кого-нибудь из наших, детдомовских. Мне как-то не был симпатичен этот Паша. И я никак не мог понять, почему он и его мать Галочка никогда не навещают Марию Александровну, которая так их обоих любит. Мне казалось, что они оба, дочь и внук, жестокие и неблагодарные люди. Иногда я думал об этом Паше и даже завидовал ему немного. Ведь это такое большое счастье, когда у тебя есть родные люди, которые так тебя любят…

…Пришла весна. Я продолжал один-два раза в неделю навещать мою бабушку. Она тоже ко мне привыкла. Всегда держала в буфете про запас халву, которую я очень люблю. А на день рождения связала мне шерстяные носки и купила футболку с какими-то надписями на английском. Я тоже на восьмое марта сделал ей подарок. Денег на него у меня не было, но спонсоры подарили нашим девчонкам китайские наборы для маникюра – красные пластмассовые коробочки, где были щипчики для ногтей, пилка и еще пара каких-то финтифлюшек. Наборов оказалось на один больше, и Люба отдала его мне. Не знаю, был ли нужен моей бабушке косметический набор, но у меня все равно ничего, кроме него, не было.

…А потом она умерла. Я не знал, болела ли она чем-нибудь, или она просто была старенькой, но один раз, когда я поднялся на ее третий этаж и позвонил в дверь, мне никто не ответил. Я сидел на лестнице и ждал, когда она вернется из магазина или собеса. Из соседней квартиры высунулась соседка и сказала, что Мария Александровна заболела, в больнице лежит, я ушел. Через два дня зашел еще раз. Но снова никто не открыл. Я теперь уже не ждал, а решил, что приду еще через несколько дней, но буквально на следующий день Лидуха сказала, чтобы я прямо сейчас шел к директору, он меня вызывает. Я точно знал, что ничего такого не сотворил, поэтому не боялся идти. У него в кабинете сидела полноватая некрасивая женщина с одутловатым заплаканным лицом.

– Это к тебе, Саша, пришли, – сказал директор и предложил мне сесть на стул рядом с ней. Она посмотрела на меня немного удивленно, но без интереса и сказала, что ее зовут Галина Семеновна и она дочь Марии Александровны. Помолчав несколько секунд, она с трудом выдавила из себя:

– Мама умерла… Инфаркт. Она написала нам с сыном записку. Там про тебя, мальчик, тоже было… Ты приходи, пожалуйста, к ней… к нам на квартиру завтра в двенадцать… На поминки. Твой директор разрешил тебе пойти…

– Да, Саша. Можешь пойти, – с готовностью подтвердил директор. Я сказал, что приду, попрощался и ушел.

…Вот и еще одного человека я потерял. Почему мне не мою бабушку, а себя жалко?.. Я пришел к двенадцати. Народу было несколько человек. Галочка, две соседки и Паша. Он оказался старше, чем я думал. Женщины раскладывали по тарелкам блины и кутью. А он курил тут же, на кухне, в открытую форточку. А бабушка не знала, что ее Пашенька начал курить… Он поздоровался со мной за руку и предложил сигарету. Я не стал курить. Просто сел на стул, на то самое место, где всегда сидел все эти полгода, что ходил к моей бабушке. Да. Именно к моей бабушке. А не к его. Мы оба молчали. Соседки рассказывали, как она жила все эти годы и, конечно, как они ей, одинокой, помогали. Галя время от времени благодарила их. Они были этим довольны. Потом женщины понесли тарелки с едой в комнату. Там стоял непонятно откуда взявшийся стол. Мы с бабушкой никогда не ели в комнате. Всегда на кухне. Паша закурил еще одну сигарету и сел напротив меня. И тут я понял, что он очень переживает. Да. Очень. Я чувствовал, что для него моя, вернее, его бабушка, – страшная потеря. Что у этих людей, которым бабушка была, как мне казалось, совершенно не нужна, горе. Настоящее, большое, сдавливающее душу горе.

…Нас позвали в комнату. Я ел, не замечая вкуса, блин с чем-то сладковато-пресным. Галя стала рыться в буфете.

– Где же тут у мамы рюмки?..

– Они не здесь… На кухне, внизу стола, на средней полке. – Она посмотрела на меня какими-то пустыми выцветшими глазами, вдруг села и заплакала. Соседки стали успокаивать ее. Но она никак не могла остановиться, закрывала лицо руками и рыдала.

Я не смотрел на нее. Сын подсел к ней и обнял ее. Так они сидели, наверное, с минуту. Обнявшись, молча. Я вдруг заметил в углу на полке большую фотографию женщины лет пятидесяти с черной ленточкой в верхнем углу. Я присмотрелся и узнал мою бабушку. Раньше я никогда не видел этой ее фотографии. В альбомах все больше были Галочка и Пашенька.

– Спасибо вам, дорогие соседки, что вы были с ней до конца, помогали, опекали, – благодарила их успокоившаяся Галина.

– Да не за что, Галя. Ты вот Сашу поблагодари, – указала одна из соседок на меня. – Он к ней очень часто заходил проведать. Чай пили, разговаривали. Без него ей бы очень одиноко было. Бывало, если долго Саши нет, она жаловалась, что скучает по нему. Все говорила, какой он парень хороший, скромный, добрый очень и все-все понимает. Ни слова про него худого ни разу не слышала. Всегда она Сашу только хвалила.

– Спасибо тебе большое, – вдруг обратился ко мне Паша. – Даже не знаю, как тебя благодарить.

– Никак… Не надо благодарить. Я к ней не только для нее. И для себя тоже ходил. Она любила вас очень обоих… Я ее буду помнить. Мне надо уже идти.

– Подожди. Я сейчас тебе адрес наш в Перми запишу. Вдруг ты там окажешься. Ты тогда заходи. Обязательно. – Галя судорожно нашла листочек бумаги и что-то написала там. – Вот возьми это. Не забывай нас.

Я спрятал листок в карман и попросил ее:

– Можно мне одну вещь забрать себе… на память о бабушке?

Она замолчала в нерешительности, но потом ответила:

– Да, конечно, Саша. Возьми то, что считаешь нужным.

Я пошел на кухню и вынул из буфета стеклянную розетку для варенья.

– Вот это. Я это возьму. Первый раз, когда я сюда пришел, бабушка мне свою пятиминутку сюда положила. Спасибо.

Розетка лежит у меня в тумбочке, и я больше никогда ничего из нее не ем. А записка с адресом как-то очень быстро куда-то задевалась.

Глава 5

Надо все-таки заняться наконец-то уроками. Нельзя все только вспоминать что-то или мечтать. Зашел Ромка Аверьянов. С учебником физики в руках, в очках. Он не часто их надевает. Только когда пишет или читает. Спросил, решил ли я задачи по теплоте. Я не решил, и даже еще не приступал.

– Да-а… – разочарованно протянул он. – Ну, я тогда пойду сам еще раз попробую. Когда будешь решать – приходи к нам в комнату.

Ушел. Он наверняка и сам решит. Ромка умный. Я думаю, что он и Витямба – самые способные и развитые из всех наших старшеклассников. Это признают даже учителя. И планы у них соответствующие. Не как у всех. Военное училище, полиция, техникум – это не для них. Витька и Люба собираются поступать в вуз – Кемеровский педагогический институт. Оба на географический факультет. Хотя Витямба мог бы, не напрягаясь, и на физкультурную специальность пойти. Все наши физруки говорят, что он необычайно одарен физически. Но Витька говорит, что это слишком легко для него. Он хочет быть предметником. В общем-то, профессия учителя всегда была популярна у детдомовцев. Это связано с тем, что это чуть ли не единственная специальность, о которой им, нам всем, все досконально известно. Если у тебя есть родители, родственники, друзья семьи – круг самых разнообразных взрослых у тебя наверняка окажется очень широк. Тетя у тебя – инженер, папа – агроном, друг семьи – архитектор. И ты как бы с детства знаешь об этих профессиях много всего. Другое дело – детдомовцы. Их знания о мире взрослых крайне ограничены общением с учителями и воспиталками.

У нас, правда, есть особая специфика. У нас в девяносто шестом есть Игоряша. Человек, очевидно по жизни очень успешный, добившийся многого и при этом всеми нашими ребятами очень не только любимый, но и уважаемый. Лидуху вот мы все в группе тоже любим. Но не так чтоб сильно уважаем. А его – очень! К тому же он преподавал свой предмет так увлекательно и легко, что всем нам кажется, что быть учителем может, если немного постарается, почти каждый, что это довольно нетрудно и даже весело. Начиная с седьмого класса, у нас чуть не половина девочек и мальчиков собирается пойти в учителя истории. Но среди старшеклассников культ Игоряши хоть и был распространен широко, все же не успел еще охватить и сферу будущих профессий. Как говорил Витямба, они с Любой идут на географический из-за того, что Игоряша сильно опоздал и появился в девяносто шестом чуть больше года назад. А так бы и их непременно затянуло в историки.

…Игоряша ненавидит ставить плохие оценки. Уже вроде и наметился в журнале двойку кому-нибудь вкатить, а рука у него прям отказывается ее вписывать. Мучается человек. Переспрашивает того же Медведева всегда:

– Может, ты, Саша, подготовишься получше и придешь ко мне дополнительно сдавать эту тему?

Если ты не выучил домашнее задание – лучше не врать, а до урока подойти к Игоряше и предупредить, что не готов к уроку. Причем никаких объяснений давать не надо. Но тогда эту тему ты должен сдавать уже в обязательном порядке и во внеурочное время.

…На уроках истории у нас всегда захватывающе интересно. Игоряша частенько притаскивает всякие интересные штучки, и мы всем классом, сгрудившись у первой парты, рассматриваем и трогаем руками то настоящую старинную римскую монету с профилем императора Адриана, то точную копию британского ордена Чертополоха или нашу – «святого Георгия», или старинную японскую фигурку нэцкэ, выточенную из кости, нотную страницу семнадцатого века с квадратными знаками и распевными слогами под ними на латыни, английский медный морской компас девятнадцатого века и много всякой другой занимательной всячины. Он все эти, как он их называет, артефакты приобретает на интернет-аукционах и потом по почте получает. А как-то раз Игоряша рассказывал семиклассникам про производство сыра во Франции и в конце урока достал откуда-то из-под парты тарелку, обтянутую полиэтиленом. Снял упаковку, и там оказались маленькие кусочки французского сыра с зеленой плесенью на кусочках белого хлеба. Весь класс попробовал. Ему друзья из Питера с оказией передали. Мог бы их и дома с женой съесть. А он принес своим ученикам попробовать хоть понемногу. После на перемене Сашка Лапушкин и Женька бегали и орали, что Игоряша их класс кормит деликатесами, потому что они типа его любимчики. Впрочем, все остальные классы тоже так про себя считают. В пятом недавно изучали тему по великим географическим открытиям. Так Игоряша принес в класс плитку какого-то горького шоколада редкого сорта, рассказывал им, как из какао-бобов добывают и производят шоколад, как он попал в Европу, а потом, при Петре, еще и в Россию и много еще чего интересного. Потом они плитку разделили и сожрали прямо на уроке. Витямба хохмит, что надо Игоряшу как-нибудь сподвигнуть рассказать про производство спирта. Может, он тогда на урок литр самогона ученикам принесет для демонстрации вкуса и аромата.

Да сам класс истории у нас оформлен очень интересно. По глухой, противоположной от окон стене раскинулась сделанная из картона так называемая река времени. Сверху там написаны даты, а под ними, мелким шрифтом, в столбик – события, которые тогда произошли. Вначале, правда, целые столетия указаны, но ближе к нашему времени уже десятилетия и даже конкретные годы. Сами надписи сделаны очень кратко, только как подсказки. Ну, например, параллельно идут надписи: даты правления – Василий III, Россия; Генрих VIII Англия, Франциск I Франция, Леонардо да Винчи, Шекспир, Пик испанской империи Габсбургов, замки Луары, реформация в Чехии и т.д. В общем, достаточно взглянуть на конкретную дату или период на нашей реке времени – и становится ясен, как говорит Игоряша, исторический, культурный и научный контекст любого исторического события. Кстати, события записываются в столбик под датой самими учениками по согласованию с Игоряшей. Некоторые годы уже почти от пола до потолка долезли. Причем в зависимости от того, к экономическому, политическому, религиозному или культурному аспекту относится то или иное событие, оно записывается разного цвета ручками. Это позволяет легче ориентироваться в материале.

Сначала почти все наши прочие учителя оценивали педагогические новшества историка с неодобрением. Говорили, что Игорь Дмитриевич слишком много забирает времени у детей на свой предмет в ущерб другим преподавателям. Но вскоре выяснилось, что умение готовить устный ответ, делать презентацию и грамотно докладывать у доски весьма благотворно отражается и на других школьных предметах. К тому же быстро выяснилось, что Игоряша – настоящий эрудит и прекрасно разбирается и в других предметах, причем отнюдь не только в гуманитарных, но и в физике, биологии и математике. Как-то раз, изучая на уроке тему «Культура и наука в Британии в 17–18 веках», он сумел за четыре минуты так разъяснить нам все три закона Ньютона, что Витямба потом заявил, что даже он наконец-то понял, в чем их суть. Когда Игоряша рассказывал, например, о пиратстве, он умудрялся сообщить нам массу сведений про кораблестроение, навигацию, животный мир островов Тихого океана, про цингу, пищевые особенности моряков, виды якорей, о том, как ориентировались по звездам в южном и северном полушарии, про производство джутовых веревок и рома, про специи, акул и еще бездну всего ужасно интересного. Все это он сообщает нам мимоходом, совершенно не напрягаясь. Возникает ощущение, что он может так импровизировать до бесконечности и только звонок напоминает нам и ему, что урок окончен. Естественно, что, затрагивая параллельно и все другие науки, помимо истории, он способствует увеличению наших знаний и по ним тоже. В общем, вскоре не только дети, но и учительская команда оценили Игоряшу как настоящего новатора и очень разностороннего человека.

Впрочем, все не так благостно. С учениками у Игоряши тоже бывают заморочки. Особенно с новенькими. Дело все в том, что новички обычно воспринимают учителей и воспиталок как врагов, которые только мешают жить своими требованиями и правилами. Им, обычно брошенным и замученным своими «близкими», педагогами и надзирателями в интернатах и закрытых школах, бывает очень трудно поверить, что учитель может быть вот таким, как наш Игоряша. Добрым, веселым, интересным, всегда готовым прийти на помощь каждому из нас. И в девяносто шестом уже есть масса всяких историй и даже почти легенд, как Игоряша смог помочь, выручить, отстоять своего ученика или ученицу. Тот же Ромка Аверьянов, например.

…Он появился у нас в детском доме сравнительно недавно, чуть позже самого Игоряши. Ромка – единственный сын из полной, непьющей, очень благополучной семьи. Его отец – бизнесмен городского масштаба, в семье есть иномарка, даже каменный дом со всеми удобствами есть. Мать тоже нормальная. Была нормальная, пока они всей семьей в аварию не попали. За рулем вроде как раз его папаша был. Машина вдребезги. Но на Ромке – ни единой царапины. А вот мать его очень сильно пострадала, серьезная травма головы, с тех пор не встает. Не говорит и почти ничего не соображает. Даже есть сама не может, никого не узнает, и Ромку. Ну, папаша с ней помучился три месяца, а потом сдал ее в специальное заведение, где за ней как за овощем ухаживают. А еще через полгода преданный папаша с ней развелся официально, и у Ромки новая «мама» появилась. Как он ее описывает, с наращенными сиськами, ресницами, ногтями и даже жопой. Губы как у рыбы. Сама тварь конченая. Ромка ее сразу возненавидел, как и она пасынка. И началась у них война. Война за Ромкиного папу. Кто ему важнее – эта сука генномодифицированная или родной сын. Короче, как Аверьянов говорит, она его спровоцировала. Сначала он вроде сдерживался, особо ее не обзывал, просто игнорировал, плевал на ее замечания и вообще – делал вид, что ее не существует. Но потом произошел случай, когда он не сдержался.

…Приходит из школы и видит, что она в шкафу вещи перебирает, которые его матери принадлежали. Ну он не выдержал, накинулся на нее и ударил ее, в лицо ударил. Она сразу в истерику, побежала в полицию, побои сняла. Вечером у Ромки разговор с отцом был. И он все отцу сказал, что про его шлюху и про него самого думает. Тот свою заставил заяву из полиции забрать, но Ромку было решено временно от новой мамочки изолировать. Короче, отправили его сначала в закрытую частную школу-интернат для богатеньких деток, но Ромка там вел себя буйно, дрался со всеми, учителей посылал и вообще на занятия не ходил. Короче, папаше предложили мальчика от нормальных детишек изолировать в какую-то школу попроще, где не такая элита, как у них, учится. Папаша вроде хотел его назад домой вернуть, но его эта б… ни в какую. Либо он – либо я! Решено было его пока, на время определить где-нибудь поблизости в детский дом, но чтобы с нормальными детьми, не дебилами.

Так он у нас и оказался. И сначала очень нам Аверьянов не показался всем. Поселили его в комнате с Русланом, там была свободная кровать. Там он до сих пор, кстати, и живет. Через час Руслан вышел из комнаты и говорит нам с пацанами:

– Что мне за говно подселили? Я чувствую, я ему сейчас морду начищу!

Люба, добрая душа, ему:

– Подожди хоть до завтра. Человеку же трудно сразу тут освоиться.

Короче, Руслан решил, что утром посмотрит, что там дальше будет. Наутро Руслан чуток смягчился. Рассказал, что новенький так в одежде всю ночь и просидел на кровати. Даже воды не пил, хотя Руслан ему предложил. Короче, весь в себе, злой какой-то, неприветливый. Ни слова не произнес. На завтрак в столовку тоже не пошел.

Когда все пошли на урок, этот даже не шелохнулся. Лидуха ему говорит: звонок, надо на урок идти. Он посмотрел на нее и как заорет матом:

– Да пошла ты!..

Ну, Лидуха вызвала на подмогу нашего старшего физрука. Он у нас мужчина крепкий, борец-вольник. Тот пришел, Аверьянова с кровати болевым приемом поднял и со словами: «У нас тут так не положено» – резко проводил его в класс. А первым уроком в тот день у нас как раз Игоряша был, история. Новенький на свободное место плюхнулся и сидит, исподлобья смотрит. Даже не встал со всеми, когда Игоряша вошел. Ну, Игоряша, конечно, заметил, но пока вида не подал. Спрашивает новенького, как всегда, уважительно и весело: