Боль

Лев Леонтьев

Боль

Часть 1. Верхняя Брында

–1-

В конце первой декады марта холодная утомительная зима начала сдавать позиции. Мороз, хоть и продолжает время от времени докучать своими нервными срывами, всё-таки большей частью достаточно миролюбив. Что такое минус десять-пятнадцать градусов для жителя Урала?.. Тьфу, ерунда!.. Другое дело – минус тридцать или тридцать пять, да ещё с ветром, колючим, пронизывающим насквозь – большей частью, именно так вела себя уходящая зима. Теперь солнышко бросает на жителей Верхней Брынды гораздо более весёлые взгляды, улыбается откровенно, не так, как две-три недели назад. И, несмотря на то, что зима ещё достаточно сильна, временами в воздухе явственно присутствует запах весны. Его приносит южный ветер.

Дмитрий Панкратов оторвал взгляд от монитора, на котором многочисленные цветные шарики образовали бесперспективную картинку. Всё, проиграл… Из окна четвёртого этажа инженерно-бытового корпуса Верхнебрындинской ГРЭС открывается сказочный вид: красивый, мощный лес, в основном сосны, на ветвях снежная вата после вчерашнего обильного снегопада. И впечатления от картинки не портит даже невзрачный кусок территории электростанции: пятьдесят метров заснеженной пустоши с неряшливо торчащими из-под снега ржавыми стеблями травы, дальше – высокий бетонный забор, увитый колючей проволокой. Вся планета «колючкой» опутана, люди сами себе не доверяют, и, уж точно, надо беречься от окружающих.

Дмитрий представил Землю, опутанную колючей проволокой, и вздохнул. Мысли переключились на родное предприятие. Хорошо быть работником электростанции, престижно.  И уж вовсе замечательно состоять в штате производственно-технического отдела. Ответственности никакой, тихо, спокойно. Труба дымит, электроэнергия бежит по проводам, зарплата начисляется. Сиди себе, ворочай бумажки, если есть чего ворочать. Ну, а когда заданий по работе нет, можно самому себе придумать занятие, не сидеть же целый день, мучаясь от безделья. Маша Соколова, соседка по кабинету, читает беллетристику – молодец, тоже не любит бездарно прожитых дней. И Вася Петров парень с головой – ковыряет литературу по Web-программированию. Зачем ему это?.. Не иначе как собирается переквалифицироваться из теплоэнергетиков в программисты. Дело хорошее, полезное. Возможно, более денежное. А может, Василий этим занимается исключительно для души. Можно, конечно, спросить, но неохота лезть в чужие дела. Да и неинтересно, почему коллеги читают то, что читают. Хочется им, надо… Соседи за стенкой целыми днями гоняют чаи, что-то бурно обсуждают. Впрочем, временами отчётливо слышно, о чём говорят: недовольны российским правительством. Это у них основная тема. Считают свою зарплату, сравнивают её с заработками других сослуживцев. Потом сопоставляют с доходами аналогичных специалистов на других электростанциях России и зарубежья, затем берут выше: считают деньги депутатов Государственной Думы, Президента, мэра Москвы и прочих выдающихся деятелей. О зарплатах на других предприятиях отчизны узнают от знакомых, информацию о доходах крупных чиновников черпают из Интернета. При этом прекрасно знают, что в Интернете много вранья, но это не смущает: хочется верить!.. Чтобы был лишний повод повозмущаться… И ещё любимая тема у соседей: считать дни до пенсии. И гадать – кто из них доживёт, а кто нет. И если не судьба дотянуть до заслуженного отдыха, то кому достанутся деньги умершего, заработанные за много лет каторжного труда. В общем, в соседнем кабинете трудятся «политические» – так окрестил их Панкратов. За другой стеной расположились биржевики. Эти то и дело поглядывают на крутые мобильники, следя за котировками акций и валют, обмениваются советами по купле-продаже. На окружающих смотрят с превосходством и почти не общаются. У них даже информацию по работе получить тяжело. Почти невозможно. Нелюди какие-то. Небось и дома себя также ведут: жёны и дети побоку, приходят биржевики с работы и – к компьютерам. Играют. И едят, и пьют не покидая от рабочего места. Безмолвные жёны-рабыни подобострастно подносят блюда, забитые дети стараются не шуметь. Папе надо думать, папа играет на бирже. Для ребёнка это круто, для жены священно, для игрока это сама жизнь!.. Серьёзное дело. Но пока ещё ни один из биржевиков, работающих на Верхнебрындинской ГРЭС, ничего не выиграл. На вопрос «Каковы успехи?..» ответ всегда один: «Пока при своих». Впрочем, не каждый смертный услышит эти слова: большинство любопытствующих получат высокомерный, презрительный взгляд.

В кабинете Панкратова собраны экземпляры, склонные к самосовершенствованию, каковым Дмитрий считал и себя. И занятие себе выбрал соответствующее: как появляется брешь в работе, начинает вбивать в компьютер свои мысли. Не особо рассчитывая, что впоследствии их оценят потомки, или же какое-нибудь издательство заинтересуется ими и пустит в большое плавание в виде книг, ароматно пахнущих типографской краской. Впрочем, одно из своих произведений – детективный роман – Дмитрий рискнул послать в три издательства. Два промолчали, из третьего пришёл ответ, в котором отмечались несомненные достоинства Дмитрия как автора, в частности, самобытность изложения, а концовка была неутешительной: «К сожалению, нашему издательству Ваше произведение не подходит». Всё ясно, значит, дрянь. Собственно, Дмитрия это не особо расстроило, даже так: совершенно не расстроило, – поскольку писалось в рабочее время, зарплату за которое Дмитрий получал. То есть можно считать, роман уже продан. Пускай не так дорого, как хотелось, главное – труды не пропали даром. Кроме того, писалось от души и для души – а это уже здорово, даже если результат остаётся непризнанным и неоплаченным. И что ещё немаловажно: при написании попросту убивалось время, которое оказалось совершенно свободным, лишним. Дмитрий же считал, что лишним время быть не должно – слишком дорогая эта штука, время. И у него оно тратилось с толком. Ну, не получилось дополнительного заработка, ну и фиг с ним. Он – не главное. Дмитрий заставил активнее работать мозги, поупражнялся в изложении мыслей, потренировал пальчики, клацая по кнопочкам клавиатуры. Всё это полезно, а главное – тренировать мозг. Как мышцы рук и ног, пусть работает, набирает силу. Или хотя бы не теряет ту, что уже есть. Дмитрий будет писать ещё, а когда получится нечто, что самому себе понравится – снова пошлёт в какое-нибудь издательство: а вдруг на этот раз получится?.. Впрочем, особых иллюзий у Дмитрия нет: ну, приняли, напечатали, дальше что?.. Посыпались миллионы?.. Вряд ли: не так щедро оплачивается писательский труд. Вот если бы Дмитрий наштамповал штук двадцать-тридцать романов, и все они были бы напечатаны и распроданы, и при этом читатель вопил бы: «Давай ещё!..», – вот тогда можно было бы по ночам, отрывая время от сна, слюнявить, пересчитывая, многочисленные крупные купюры и уже под утро запихивать тяжеленный чемодан с богатством под кровать, насладившись приятным процессом. А ежели издан один посредственный романишко хилым пробным тиражиком в одну-три-пять тысяч экземпляров – то чего там считать?..

Дмитрий оторвал взгляд от сосновых лап и уставился в монитор. Пора напечатать ещё пару страниц. Пальцы рук дрогнули, потянулись к кнопочкам и тут же опустились. Опять эта боль!.. Острая, невыносимая. В области солнечного сплетения. Дмитрий чуть не заорал благим матом, таким неожиданным и острым был приступ. Собственно, ожидалась эта боль всегда. Не было часа, минуты, чтобы Дмитрий не вспоминал о ней. В том, что боль появится, сомнений не было, вопрос в одном: когда?.. И не было дня, чтобы ожидания обманывали: боль обязательно просыпалась и, как правило, в самое неподходящее время: вызвал начальник, позвонили по телефону, подошёл сослуживец за советом, наступил обеденный перерыв… Кусок в горло не лезет, даже когда что-то слегка побаливает, например, зуб ноет, а тут такая зверская боль!.. Внутри пожар, слёзы на глаза наворачиваются, впору искрам из них посыпаться!.. Когда с тобой такое творится, попробуй дать вразумительный ответ руководителю или кому-то ещё. Нужные слова никак не желают подбираться, язык не ворочается. Чувствуешь себя полным идиотом. Порой во время таких диалогов с начальником происходили перепалки. Наверное, со стороны смешно было бы наблюдать, как два взрослых человека произносят нормальные слова, увязанные в доступные для понимания последовательности, но при этом никак не могут понять друг друга. Начинают нервничать, покрикивать. Понятно, что начальник покрикивает громче и дольше – на то он и занимает руководящий пост, чтоб держать подчинённых в узде. И при этом имеет право на солидное преимущество: он на тебя заорёт вот так, а ты не должен вовсе, ну, а если уж сорвался, то твой крик должен быть вдвое тише. А лучше втрое или даже вчетверо. И выражения должны быть более мягкими. И ещё начальник может заткнуть тебе глотку, а ты ему нет: выслушивай всякую хрень, пока руководителю не надоест над тобой измываться. Даже кабинет не имеешь права покинуть без разрешения. А начальник, когда ты ему надоешь, вдруг возьмёт да и выгонит тебя. Да ещё резким тоном: «Панкратов, выйди из кабинета!..» Вот так, очень просто: всё, парень, надоел, иди работай. При этом лицо командира благородно багровеет от праведного гнева. А ты смиренно поднимаешь со стула свой зад и плетёшься к двери. Впечатывать в компьютер новые мысли. Возможно, на этот раз по поводу только что состоявшегося разговора с начальником. И вообще – о нём, твоём непосредственном руководителе. А рассуждения эти плавно перейдут в размышления о начальниках вообще. И тут уж влетит и главному инженеру предприятия, и его заместителям, и даже директору электростанции!.. Да чего уж там, и Президенту Российской Федерации, а потом и главе Соединённых Штатов Америки, хотя, казалось бы: он-то тут каким боком?.. Он что, тоже имеет отношение к производству электроэнергии на Урале?.. Видимо, всё-таки имеет – косвенное. Так кажется, когда повздоришь с начальником…

«Бл…дь!.. – чуть не вскрикнул Дмитрий, так скрутило. – Как же ты достала!..»

Под бл…дью подразумевалась, конечно же боль, с новой силой заявившая о себе. Вообще-то, Дмитрий не любил материться, но время от времени позволял себе это, ибо матерные выражения чудодейственным образом способствовали отпусканию эмоций, после чего в душе восстанавливалось равновесие, она успокаивалась. Порой матерные словечки положительным образом сказывались на каких-либо ситуациях. Вот, например, на днях, возвращался Панкратов домой, соскочил с автобуса, сделал несколько шагов и вдруг поскользнулся на накатанной детишками ледяной дорожке, нежно припорошенной снегом. Если б не воскликнул вполголоса «бл…дь!..» – точно, упал бы. Но как только неприличное словечко выскочило изо рта, равновесие тела тут же восстановилось. Именно это слово заставило мужчину сделать короткое резкое движение руками, этакий нервный взмах дикой утки крыльями, когда беднягу, мирно сидевшую поутру на поверхности озера, вдруг испугал подлый выстрел охотника. Не было бы матерного слова – не последовало бы взмаха руками, и Дмитрий, несомненно, свалился бы. И пускай пожилая женщина, шедшая навстречу, укоризненно покачала головой, швырнув в лицо Панкратова сердитый взгляд, зато голова Дмитрия не ударилась со всего маху об лёд и осталась цела.

Матерился Дмитрий не очень изобретательно, коротко и почти всегда молча. Исключения из последнего правила могли возникнуть при неожиданных ситуациях, вроде описанной выше, или когда Дмитрий находился в одиночестве. Дома или в лесу, во время прогулки. Главное в мате не изобретательность, а эмоциональность, считал Дмитрий и, если случалось материться, – делал это от души.

Зазвонил телефон. Требовательно – значит, звонок начальника: Дмитрий всегда безошибочно определял, когда звонил Григорий Михайлович. Звонок был резким, пронзительным, раздражённым. Даже мерзким. Немного. Хотя никаких отрицательных эмоций по отношению к непосредственному руководителю Дмитрий не испытывал. Напротив, относился к нему с уважением, отдавая дань его организаторским способностям, а также неугасающему с годами стремлению объять необъятное: Григорий Строгов старательно обкладывался научно-технической литературой и пытался почерпнуть из неё максимум – даже то, что имело весьма слабое отношение к его должностным обязанностям. Или вовсе не имело. В общем, Строгов хотел постичь непостижимое, чего до него не пытался сделать ни один из его предшественников. Видимо, они понимали, что это нереально, на то оно и есть – непостижимое. А может, просто были бездельниками.

Так или иначе, но когда звонил начальник, телефон издавал очень неприятные звуки. Почему так получалось, Дмитрий не знал.

– Здравствуйте, Григорий Михайлович!.. – как можно более дружелюбно послал в трубку Дмитрий (в этот день с начальником ещё не виделись).

– Панкратов, ты выяснил всё по поводу технического диагностирования деаэраторов?.. Письмо в САМПРОТМОРД подготовил?..

– Заканчиваю, Григорий Михайлович!.. – бодро ответил Дмитрий, подумав с досадой: «Блин!.. Придётся отложить частную писанину и заняться работой». Впрочем, он тут же устыдился своих мыслей.

– Не затягивай!.. А то пролетим с включением мероприятия в бюджет следующего года.

– Сегодня доделаю!.. – горячо заверил Панкратов. Представил лицо начальника. Важное, с глубокой строгой вертикальной складкой на лбу, заканчивающемся далеко на затылке. Колючие глаза, пронизывающие собеседника насквозь. Хорошо, не насмерть. Густые, чёрные как смоль брови. Брежневские, не меньше!.. Да, с таким не пошутишь. Пообещал ему – сегодня дело будет закончено, значит, так и должно быть.

«Ох, твою мать!..» – чуть не ляпнул Дмитрий в трубку в ответ на очередной приступ боли. Вовремя спохватился. И тут же в трубке раздались гудки.

Панкратов чуть не заплакал. Одновременно от боли и от радости, что разговор с начальником прекратился. Любил он начальника, уважал, но разговаривать с ним было очень неприятно. Такой вот парадокс. Видно, было в душе Григория Михайловича запрятано что-то такое, что коробило окружающих: гримаски неприязни отмечались и на лицах соседей Панкратова по кабинету, когда они разговаривали со Строговым. Даже если беседа была спокойной.

Что касается боли, то мучила она Дмитрия уже давненько. Лет пять, не меньше. Скорее, шесть: появилась вскоре после двадцатитрёхлетия. Панкратов старательно припоминал, как всё начиналось. Сначала начало чуть-чуть побаливать на пять-семь сантиметров выше пупка. А когда боли не было, то чувствовалось неудобство. Постепенно оно становилось всё ощутимее, а вместе с ним усиливалась и ширилась боль, а поразив однажды новые клетки тела, ни за что не желала сдавать своих позиций. Примерно в течение полугода она захватила плацдарм высотой в десять-двенадцать сантиметров и шириной от печени до селезёнки. В периоды обострения боль поднималась выше, и казалось, что болит сердце, горели лёгкие, иногда першило в горле. Поначалу Дмитрий думал, что всё, кранты. Ещё час-полтора и он умрёт. Однако время шло, боль усиливалась, но Дмитрий продолжал жить. Вот только есть стал меньше: приёмы пищи усиливали неудобство в теле, а боль после посещения столовой или собственной кухни становилась намного злее, чем до.

Поначалу Дмитрию приходилось очень тяжело. Из-за нескончаемой свирепой боли ненавидел своё тело, свою жизнь, завидовал окружающим. Люто ненавидел свою боль. Только спустя долгие месяцы Панкратов примирился с ней. Когда её сила устремлялась к бесконечности, Дмитрий прекращал бежать по жизни сломя голову, не обращая внимания на декорации. В это время он останавливался и внимательно всматривался в детали окружающего мира, пытаясь почувствовать его и себя самого в нём. Панкратову всегда, с самого детства нравились дни, когда можно было уединиться и как следует подумать, помечтать, не отвлекаясь на что-то… Боль. Она мешала заниматься какими-либо делами. Предаваться мечтам – тоже. Боль останавливала, заставляла думать о жизни вообще и о своём месте в ней.

Шесть лет мучений. А что доктора?.. Анализы крови, кала, мочи, УЗИ, ФГДС, ирригоскопия, колоноскопия – результаты в норме. «Вы здоровы!..» – неоднократно за эти годы было заявлено Дмитрию врачами. Ну, а поскольку здоров, значит, лечение не требуется. А боль… Странная она у вас какая-то, Панкратов. Беспричинная. Будем надеяться, что раз появилась без повода, то так же и пройдёт – сама по себе. И Дмитрий надеялся. Первые три-четыре года. А потом перестал. Надоело лазать по стенам во время приступов, надоело мечтать о том, что вернётся былое здоровье. Захотелось быть здоровым прямо сейчас. И Дмитрий начал приучать себя к боли. К тому, что она – явление не временное, а навсегда. И жить с ней Дмитрию до конца жизни. А раз так, то эта боль должна доставлять удовольствие, а не страдания…

Маша Соколова шумно вздохнула. Панкратов невольно покосился на нарушительницу тишины: наверное, дошла до какого-то душещипательного места. Соколова предпочитала сентиментальные романы. Её сердце жаждало любви. Маша бросила на Дмитрия ответный взгляд: её большие доверчивые, грустные глаза были подёрнуты поволокой. Соколова поправила пышную русую чёлку, переложила толстую косу на другое плечо и углубилась в чтение. Книга занимала Машу больше, чем Панкратов. И даже больше, чем все сослуживцы. Роман содержал нечто несоизмеримо более ценное, чем требовалось Соколовой от жизни…

Так вот, боль. Благодаря ей Дмитрий каждый день припоминал не только важнейшие события своей жизни, но и такие мелочи, о которых давным-давно забыл!.. Как, будучи семилетним мальчонкой, перочинным ножиком порезал палец; как девочке из параллельного класса крепко наступил на ногу и пошёл дальше, не извинившись, не успокоив её, как в пятилетнем возрасте во время прогулки на территории детского сада вляпался в дерьмо какого-то засранца, не нашедшего для отправления нужды более подходящего места. Потом около часа Митя сосновой палочкой выскребал какашки из подошвы сандаля … Всякая ерунда всплывала в памяти, Дмитрий диву давался, созерцая эпизоды своего прошлого!.. «Да, забыть что-то из моей жизни навсегда – мне не суждено», – шутил парень.

С тех пор как Панкратов пришёл к выводу о необходимости не только привыкнуть к своей боли, но и научиться получать от неё удовольствие, прошло шесть лет, и он серьёзно продвинулся в заданном направлении. Но ещё недостаточно для того, чтобы спокойно общаться с окружающими и пописывать в своё удовольствие повести и романы. Боль мешала, причём очень сильно. Так сильно, что порой Дмитрий с трудом переваривал информацию. И с не меньшим трудом формулировал мысли. Но задание самому себе выдано, просто для его претворения в жизнь требовалось время. А поскольку задача поставлена непростая, то, возможно, и времени на её выполнение потребуется немало. Впрочем, как знать, сколько это – «немало»?.. Год, два?.. Так это пустяк!.. Десять, пятнадцать?.. Многовато. Но даже если так – надо двигаться вперёд, а не рассуждать!.. Человек сам, сознательно, задаёт ритм своей жизни. Тебе плохо?.. Нет сил?.. Это не помеха проявлению активности, ибо она, активность, рождается сознанием. Невмоготу, – но поднимись с кровати и начни что-то делать!.. И начав, увидишь, почувствуешь, что обрёл потенциал, необходимый для дальнейшего движения. Поймёшь, что тебе необходимо для того, чтобы привести своё здоровье – духовное и физическое – в соответствие поставленным перед собой целям и тому движению, траекторию и темп которого для себя запланировал…

Со своего кресла поднялся Вася Петров, начал ходить из угла в угол. Длинные худые ноги позволяли Петрову пересекать кабинет по диагонали за четыре шага. Панкратову для преодоления этого расстояния (измерил из интереса) требовалось семь. Вася остановился посреди кабинета, порывисто взъерошил длинные нечёсаные каштановые волосы, задумчиво поднял глаза к потолку и замер. Несмотря на возраст (Петрову было двадцать девять), в его шевелюре было много серебряных нитей. Видимо чересчур эмоционально относился к сведениям, получаемым из литературы по программированию. Возможно, не всё удавалось понять так быстро, как хотелось, и это вызывало повышенную нервозность. Дмитрию это было знакомо по средней школе: порой бурно переживал, когда материал не поддавался осмыслению, даже швырял в сердцах учебник в стену. Теперь смешно. Да пошли ты эту книгу куда подальше и иди гулять!.. Так нет же, страдал…

Петров, видимо, придя в мыслительном процессе к определённому рубежу, стремительно вернулся на место, схватил книгу, начал лихорадочно листать. Спустя пару минут затих, вперив взгляд в текст.

Боль Панкратова тоже заметно поутихла. Дмитрий облегчённо вздохнул: появилась возможность поработать. Скорее, пока боль не вернулась!.. Руки поправили клавиатуру, пальцы начали выбивать «чечётку». Дмитрий улыбался, будто слушал приятную музыку…

-2-

Придя после работы домой, Дмитрий не стал долго расслабляться. Быстро разделся, забрался под душ. Прохладная вода прибавила бодрости. Распахнув форточку, в темпе проделал несколько гимнастических упражнений, в перерывах между ними включил компьютер и заварил свежий зелёный чай. Молочный улун – самый любимый.

Выпив две большие кружки ароматного напитка с мёдом, лёг на кровать, прикрыл глаза. Полежал не более пяти минут, резво подскочил и устроился за компьютером. Поднял над клавиатурой кисти рук, представив себя пианистом. Вот сейчас польётся музыка. Лучше, если волшебная. И появятся новые прекрасные строки его очередного романа… Но ничего такого не произошло. Строки как строки, ничего особенного. Скорее даже, сухие, вялые.

«Такое точно не напечатают!.. – с досадой подумал Дмитрий. – Может быть, мало отдохнул?.. Надо ещё полежать, получше расслабиться?..»

Так и сделал. Лежал минут двадцать, но чуда не произошло. Желания творить не было.

«А ну-ка за компьютер!.. – приказал себе Панкратов. – Хватит прохлаждаться, за работу!..» Чей-то голос за кадром начал ныть, что всё равно ничего не получится, все его потуги напрасны, произведение никто не станет печатать. Лучше взять книгу какого-нибудь известного автора, почитать в своё удовольствие. Это будет настоящий отдых, который необходим, ведь завтра на работу. Можно посмотреть какой-нибудь фильм – штук двадцать скачал с Интернета месяц назад и ни одного не посмотрел!.. Отдыхай, Митя!.. Если весь вечер допоздна провести у компьютера, старательно напрягая мозги, то и завтрашний день насмарку: как работать, если ещё не успел восстановить силы?..

Панкратов выслушал монолог невидимого нытика, усмехнулся и снова упрямо устроился за компьютером. Хотя очень не хотелось: лень навалилась страшнючая. Пропыхтев около часа, сочинитель выдавил из себя около двух страниц.

«Мда, неважнецки, – с тоскливым вздохом подумал он. – Но лучше, чем вовсе ничего!..»

Дмитрий улыбнулся и весело зашагал на кухню. Квартирка небольшая, поэтому понадобилось всего семь шагов. Лучше, чем три. Но хуже, чем двадцать. Хотя – как знать?.. Чем больше шагов, тем выше квартплата. И потом: захотелось поесть, а ты идёшь, идёшь, идёшь… Нет, у него нормальная квартира, всё рядом, всё под рукой. Панкратов не умел унывать, но не всегда был таким. Горевать он перестал, с тех пор как появилась… боль. Ну, не сразу, конечно, – пришлось потрудиться. Но именно она, его боль, научила Дмитрия относиться ко всему легко. Даже к смерти. Даже к жизни вообще. «Всё хорошо, всё как надо!..» – такой девиз стал сопровождать Дмитрия Панкратова на тропе его судьбы. И боль, временами просто жуткая, – тоже нормально!..

Долго рассиживаться на кухне, потчуя утробу деликатесами, Дмитрий не любил. Наскоро покидал в желудок незамысловатую еду: небольшой кусочек варёной курицы, дожидавшийся решения своей участи уже третий день, половину средних размеров картофелины и небольшой свежий огурчик, который предварительно был очищен от кожуры, разрезан вдоль и щедро посолен. Вот, собственно, и всё. Ах, нет!.. Вслед за всем этим последовали две конфеты «Мишка косолапый». Дмитрий больше любил «Красную шапочку», но в магазине, расположенном на первом этаже дома, где он жил, это лакомство закончилось, а идти куда-то искать этакую ерунду не хотелось. Добро был бы рис или селёдка – можно было бы прогуляться, а то – конфеты!.. Можно и вовсе обойтись без них. Но после скромного ужина голод не исчезал. Наоборот, желудок начинал раздражённо требовать ещё еды!.. Ворчать на хозяина он мог и час, и два. И это ворчание мешало Дмитрию сосредоточиться на чём-то другом – на написании собственного произведения или на чтении чужого. Вот тогда на помощь приходила «Красная шапочка». Или «Мишка косолапый». Или какая-то другая сласть. Пара конфет, и обманутый желудок замолкал.

В этот вечер Дмитрий не стал дожидаться претензий со стороны желудка, съел пару конфет, схватил третью. Нет, пожалуй, пожадничал: конфета, удерживаемая за «хвостик» двумя пальцами, повисела некоторое время в воздухе и плюхнулась обратно в пакет. Мужчина вернулся в комнату, прилёг на кровать. Ложе недовольно скрипнуло. «Опять гайки ослабли!.. Надо подтянуть!..» – после этих, уже довольно сонных мыслей глаза Дмитрия закрылись. Он почти задремал. И вот тут проснулась боль. О, как она свирепствовала в этот вечер!.. В животе орудовало не меньше трёх как бритва заточенных кинжалов. Сердце пустилось в дикий пляс. Лицо горело, болела голова. Дмитрию казалось, что она треснет, и мозги разлетятся по комнате, забрызгав стены, словно мякоть переспелого арбуза, уроненного на пол торопыгой, мечтающим скорее поместить влажную, только что вымытую ягоду на стол и кровожадно вонзить в тёмно-зелёную бархатистую кожу большой острый нож. Мужчина инстинктивно повернулся на правый бок, свернулся калачиком. Так он лежал когда-то давно в утробе матери. Конечно, он не помнил этого, а также насколько там было хорошо, тепло, уютно, но к той же позе прибегал, когда начинала мучить острая боль в животе. И через некоторое время становилось легче. Иногда через полчаса, иногда через час. Но частенько так и засыпал, не успев победить боль. Просыпался уже утром, с удовлетворением отмечая, что в очередной раз избавился от надоедливой спутницы жизни. И пусть он знает, что боль вернётся – может, через час, возможно, через два, но вот сейчас он свободен от неё!..