Лабиринт для Минотавра

Брут!

Тело, словно собранное из шаров различных объемов. Как те клайменоли, что выстукивали его напоминаниями дышать, двигаться, смотреть, слушать. Шар – голова. Шар – левый бицепс, шар – правый бицепс. Глаза – шары поменьше. И нечто связано у Телониуса с Брутом, неприятное, в обрывочных мысленных картинах он хватает его за шевроны на куртке и отрывает их.

– Почему ты меня предал, Брут? Ты, кого я сотворил… – Телониус сжимал в кулаке шеврон, на нем выцветала надпись «ТФ Венера», обнажая грубую строчку основы, читаемой «ИО», ничего не обозначающей в мироздании.

– Каждое творение имеет право восстать против тирании творца, – ответил Брут, – разве не о том говорит благовесть?

– Я не понимаю, Брут, ведь ты был одним из первых… ты был лучший!

Рябь воспоминаний складывалась, но, как понял Телониус, в обратном порядке, хотя имелось досадное, а может – как знать? – щадящее исключение.

Он не мог восстановить обстоятельства собственной смерти. Лишь некие тени проплывали по мысленному экрану, какие-то багровые кольца, пылающие пятерни, то ли приветливо, то ли угрожающе помахивающие из пределов забытья, дырчатые кубики. Смутные детали отказывались сливаться во вразумительное и логически последовательное течение. Парадокс? Но возвращенного интересовала не жизнь новообретенная, а событие, вырвавшее его из мира первоживущих и низвергнувшее в возвращенца.

3. Вергилий

– Это скоро пройдет, – пообещали ему. Телониус резко повернулся туда, откуда излился мягкий голос внезапного гостя, несомненно сотрудника Санаториума, хотя облекал его не форменный комбинезон, а свободная хламида, скрывающая подробности тела. Лишь голова выставлена напоказ, полированная до блеска от макушки до скошенного назад подбородка.

– Я о вашей памяти, возвращенный Телониус. Это моя благая весть для вас, демиург. Ничто не теряется в мироздании, даже у светил своя память, она навсегда переживает их. Так и ваши воспоминания – блуждают по лабиринту мироздания, благо оно у нас небольшое… Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу! Говоря откровенно, мы имеем некий набор средств, сокращающих период посттравматической амнезии, но предпочитаем естественное наполнение сосуда памяти. Только так болезненный процесс обретения былого Я происходит наиболее щадящим образом.

– Кто вы? – буркнул Телониус.

– О, мы с вами хорошо знакомы, Телониус. Я был вашими клайменолями, теперь же меня зовут Вергилий, – представился возникший ниоткуда в хламиде, Телониус так и не обнаружил в кубрике ни единого отверстия. Лишь гладкие желтоватые стены повсюду. Зато сонм клайменолей, к ним он привык настолько, что не обращал внимания, привычно подчиняясь командам, действительно исчез, растворился, а может, если Вергилий не шутил, и впрямь слился в него.

– Вы захотели, и я появился – ваш лоцман в пределах Санаториума, – добавил Вергилий. – Если может быть божественная комедия, то почему не быть божественному шуту? Вы время даром не теряли. – Он кивнул на разобранный игрушечный «Циклоп», лежащий на столе в таком виде, словно Телониус готовился устроить ему генеральную починку. – Что есть игра, как не творение новых, небывалых миров по установленным правилам?

Заметив, что Телониус собирается возразить, Вергилий умиротворяюще поднял руки:

– Да, да, да, я прекрасно отдаю себе отчет – вы взрослый, самостоятельный и, невзирая на привходящие обстоятельства, вполне способны позаботиться о себе. Более того – возможно, не нуждаетесь в лоцмане, вовсе не собираетесь тратить здесь время, твердо решив побыстрее отправиться восвояси и не злоупотреблять нашим гостеприимством. – Речь Вергилия лилась настолько широко и свободно, что Телониус не находил в ней ни единого островка. Не за что уцепиться, чтобы бросить ракушку ответной реплики. Пришлось дослушать вдохновенное речение до того, как иссякнет полноводный источник, и произнести:

– Где выход?

Смиренным ответом подопечный ухитрился выразить, что готов принять Вергилия как лоцмана, но сохраняет право на стремление к свободе. Вергилий, не ожидавший подобного, слегка поперхнулся, но тут же широко улыбнулся, ткнул пальцем под ноги, где возникло отверстие.

– Часть отсеков Санаториума заполнена водой, часть – газом. Сделано это по рекомендации социопсихологов, полагающих, что именно такая конструкция обеспечит лучшую адаптацию возвращенных, – пояснил Вергилий. – Поэтому небольшое наставление – если не находите выход в стене, ищите в полу, вполне вероятно, он скрывается за неприметным люком дренажной системы. Только хочу предупредить – Санаториум сродни лабиринту, в нем очень легко заплутать. Кое-где протянуты направляющие нити, но лучше держитесь меня. Я – ваша самая надежная нить, Телониус. Ну, готовы? – Вергилий протянул руку, предлагая ухватиться за нее, как отпрыску, сделал шаг и без всплеска погрузился в воду.

Телониус последовал за ним. Он было решил, что за время, проведенное на Венере, утратил навыки столь архаичного способа передвижения, но руки и ноги двигались нужным образом. Телониус сделал несколько мощных гребков, осмотрелся, выискивая Вергилия. Тот ожидал его, ухватившись за страховочную скобу одной рукой, а другой делая непонятный жест. Телониус сразу не понял, и лишь взглянув на демонстративно широко открытый рот лоцмана, сообразил: Вергилий предлагал ему дышать.

Телониус колебался, но все же последовал совету, пережив мгновение неудобства – перенасыщенная кислородом жидкость заполнила легкие, и пришлось сделать несколько энергичных вдохов-выдохов, изгоняя последние следы асфиксии.

Это действительно лабиринт – хаотическая череда затопленных и сухих отсеков, похожих на медные анклавы. Он и сам явился из такого, только эти гораздо большие и в основном пустые если не считать направляющие нити. Однако Телониус так и не воспользовался ими, следуя собственной живой нити – Вергилию.

Ловко двигая руками и ногами, Вергилий плыл, поглядывая назад, убеждаясь, что Минотавр не отстает. Казалось, что с каждым гребком они уменьшаются, скукоживаются, а емкость с водой стремительно расширяется, наполняется светом, бьющим из многочисленных источников. Они пронзали толщу воды почти осязаемыми ослепительными колоннами. Минотавр собирался спросить Вергилия о цели путешествия, но тот вдруг остановился.

«Там, внизу», – показал Вергилий.

Минотавр присмотрелся и увидел уйму дрожащих пузырей, такие оставляют озерные пауки, заманивая в сети добычу.

«Что это? – сделал жест Минотавр. – Посмотрим ближе?»

«Если хотите». – Вергилий завершил череду жестов непонятным движением, повторил его, и лишь когда губы его растянулись в улыбке, Минотавр сообразил – так обозначается смех.

Больше всего увиденное походило на каких-то животных, из середины живота тянулся шнур, соединяющий их с ворсистой оболочкой сфер, внутри этих сфер они спали. Белесые тела, прорези жабр, хвосты. Их можно было назвать головастиками, если бы не размеры и не диковинный шнур.

«Что это?» – повторил жест Минотавр, но Вергилий не ответил.

4. Судилище

Только когда они выбрались через мембрану в сухой отсек и избавили легкие от воды, Вергилий сказал:

– Так выглядят перед возвращением.

– Но они не походят на нас!

– Возвращение не есть рождение, – заметил Вергилий. – Его нельзя назвать в полной мере биологическим процессом, в нем больше физики, сохранения информации и энергии. Е равно пси цэ квадрат. Ничто в мироздании не исчезает бесследно – ни материя, ни разум, они переливаются из одной формы в другую.

– Зачем? – Минотавр встал под тепловой душ, ощущая, как потоки воздуха высушивают капли воды с кожи.

– Не понимаю вопроса, – признался Вергилий. – Поясните.

– Зачем возвращать тех, кто умер? Разве не в том смысл развития – на смену умершим приходят новые и новые поколения? Зачем тащить со свалки стол, если можно сделать новый?

– Хм, любопытное сравнение, особенно если учесть, кто его высказывает… – пробормотал про себя Вергилий. – Вы недовольны возвращением, Минотавр? Предпочли остаться в небытии, в которое канули волею случая, в расцвете, на пути к достижению цели всей вашей жизни? Поймите правильно, в силу определенных обстоятельств и правил Санаториума я не располагаю исчерпывающей информацией о возвращенных. Неэтично, если бы мне пришлось скрывать от вас подробности вашей биографии. Но, как подсказывает мой опыт, возвращенные еще никогда не протестовали против новой жизни. Что же касается вопроса – в чем цель Феодоровского процесса, то ответ на него заключается в личности. Все мы личности, то есть неповторимые и уникальные по совокупности внутренних и внешних характеристик существа. И потеря каждой – невосполнимый ущерб для мироздания, разве не так? Сюда, пожалуйста, – показал Вергилий на нужное ответвление коридора. – А представьте, если цивилизация в целом есть смертная сущность, то сколько бы терялось из того, что иному разуму удалось накопить за время своего существования! Уверен, когда-нибудь мы научимся улавливать иные сущности мироздания, жившие за эоны до нас, возвращая если не самих тех существ, то, по крайней мере, их достижения в восхождении к вершинам разума.

Они оказались в населенной части Санаториума – там и тут появлялись возвращенные, в подобных же комбинезонах, как у Минотавра, проплывали лоцманы в таких же хламидах, что носил Вергилий. Вид лоцмана и тех, кто появлялся на их пути, убеждал в соблюдении общего правила – в космосе никаких волос. Модницы обходили правило при помощи париков и накладок самых диких форм и расцветок.

Сидевший на корточках отпрыск привлек внимание Минотавра, и он замедлил шаг, прежде чем сообразил – копна волос, спутанных и растрепанных. Вот что отличало его от прочих! Конечно, логичнее принять волосы за украшение, скрывающее голую кожу, но вряд ли кто щеголяет искусственными волосами в столь удручающем состоянии. Волосы отпрыска выглядели настоящими.

Отпрыск играл с дырчатыми кубиками, сложная конструкция испускала из отверстий струйки пара. Оторвавшись от игры, он тоже посмотрел на Минотавра, улыбаясь как знакомому. Минотавр погладил рукой собственный идеально голый череп.

И вновь необъяснимое искажение произошло с Минотавром: ему казалось, будто он, приближаясь к играющему отпрыску, становится крошечным, и достаточно протянуть руку, чтобы ухватить его и поместить среди дырчатых кубиков словно фигурку.

Почувствовав, как подопечный замедляет шаг, Вергилий взял его под руку:

– Следует поторопиться. Скоро наша очередь на очистку.

– Очистку? – Минотавр отвел взгляд от отпрыска, и того тут же заслонили ходившие по коридору возвращенные. Наваждение с искажением масштабов испарилось. – Что за очистка? Я не хлорелла, чтобы меня очищать.

Вергилий хмыкнул:

– Так мы называем процесс реабилитации возвращенных. Сейчас ваша очередь предстать перед… пантеоном. Им будет определено ваше дальнейшее местопребывание вне пределов Санаториума.

– Вы не предупредили об этом, – резко бросил Минотавр. – То есть это не прогулка, а судилище?

Вергилий смутился, принялся разглаживать подол хламиды.

– Видите ли, – сказал он, – всякое случается… поверьте горькому опыту… возвращенные порой болезненно реагируют… а время не терпит, у нас повышенная нагрузка, поток нарастает…

– Вам не хватает планомерности, – сурово указал Минотавр. – Впрочем, не мне судить о делах ваших. Где судьи?

– Судьи? Ах вы об этом… Видите ли, Минотавр, они не вполне судьи, вам следует подготовиться, собраться… Хоть и времени капля…

Бормотания Вергилия сбили с толку. Они остановились перед массивным люком, похожим на те, которые разделяли жилые отсеки толкача и активную зону движителей Кузнеца, что наводило на подозрения относительно истинных намерений лоцмана. Минотавра захлестнула безумная мысль – а не является ли Вергилий истинным вершителем судеб возвращенных, оценивающим их пригодность к жизни? Если его вердикт такого права не подтверждал, то Вергилий по совместительству исполнял роль палача, заманивая отбракованный экземпляр в зону абсолютного распада, где термоядерный синтез так распыляет тело и разум, что им больше не грозит возвращение.

Мысль действительно имела температуру безумия не меньшую, нежели в движителях Кузнеца. Когда массивный люк неожиданно легко распахнулся, а из отверстия пахнуло влажностью, Минотавр, стряхнув сжимавшие локоть пальцы Вергилия, набычившись и стиснув кулаки, нырнул в туманный полумрак, намереваясь высказать судилищу все, что он о них думает… конечно, если их вердикт пойдет вразрез с его планами. То, что память о прошлой жизни пока не восстановилась, Минотавра не смущало, а даже усугубляло положение судей, присвоивших право вершить судьбы тех, кто толком не мог понять – откуда они и кем являлись до прискорбной своей кончины.

5. Вердикт

Под ногами хлюпало безукоризненно воспроизведенное болото, там и тут темнели кусты, топорщились деревья, стелился туман. Минотавр, однако, и мысли не допускал, будто хоть что-то из пейзажа существует в действительности. Материально воспроизводить подобное – задача нетривиальная, как подсказывала ему не память, не знание, а интуиция. Впрочем, он не стал доискиваться до источника убежденности в том, что видит всего лишь имитацию, а шел дальше по отмеченной светящимися грибами тропинке, пока не оказался на полянке, где его ждали.

Меньше всего Минотавр ожидал встретить их. Три фигуры возвышались над ним, точно сплетенные из плотного дыма, не имея четких границ, зыбкие, но осязаемые. Их наполняла материальность высшего рода, перед ней пасовало даже то, что можно взять в руки, ощупать, обнюхать, попробовать на вкус.

Перед Минотавром возвышались Справедливость, Милосердие и Целесообразность. Их идеи мозг выдал без сомнения, как и должно при встрече с гипостазисами.

– Подойди и выслушай благую весть, что уготовлена тебе, – прогрохотал гипостазис Справедливости. Дымная фигура изогнулась, колосс решил поближе рассмотреть стоящее у его подножия крошечное существо. – Он отмечен пороком и преступлениями, – вынес приговор гипостазис, и Минотавра пронзил холод такой глубины, что он обхватил себя за предплечья, пытаясь унять дрожь.

– Что творил, не ведал он, – мягко возразил гипостазис Милосердия, – а ведал когда, то оправдание искал и находил в бремени долга, что лежал на нем.

– Полезный, – подытожил гипостазис Целесообразности.

Затем гипостазисы склонились друг к другу, их дымные тела соприкоснулись, меж них лениво зазмеились молнии, отмечая высший тип общения, непостижимый для разумных существ. Минотавр поймал себя на том, что смотрит на них с разинутым ртом, стало стыдно, ведь кто-то мог притаиться в кустах и подглядеть столь недостойную картину – распущенный рот, готовый словить насекомое, и струйку липкой слюны. Он даже осмотрелся и, к немалому изумлению, обнаружил – да! именно так и есть – за ним наблюдали, причем вполне открыто, дерзко и насмешливо.

Все тот же отпрыск с копной растрепанных волос стоял поодаль, скрестив руки на груди. И здесь, в неверном свете сумрачного леса Телониус отметил еще одну важную деталь – во что он одет. Это был древний скафандр, когда-то бело-оранжевый, теперь выцветший до состояния, когда вещь, как ни вычищай, выглядит нечистой и неопрятной.

Отпрыск нисколько не смутился от того, что Минотавр обнаружил его присутствие, даже наоборот – будто этого ждал – вытянулся во весь невысокий рост и принялся махать руками – нечто знакомое, но слегка подзабытое. Лишь глядя на старательно артикулирующие губы, Минотавр понял – отпрыск использует весьма архаичный стиль жестикуляции.

И. О.

Ио? Что такое «ио»? Или где такое Ио? Пояс астероидов? Телониус покачал головой, надеясь, что тайный подсказчик поймет его недоумение. И он, кажется, понял, так как шлепнул себя по губам, словно стирая ошибочное слово, и на этот раз получилось иначе:

В. Н. Р.

Акцентировку гласных звуков он упускал, то ли копируя стиль бывалых космоплавателей, то ли просто не владея нужными жестами. Минотавр проделал дополняющую операцию и получил:

ВеНеРа. Венера. Венера!

Тем временем гипостазисы завершили совещание, молнии угасли, и дымная Целесообразность склонилась к Телониусу, обдав его сложными запахами. В них смешались болотистая чащоба и нагретые долгой работой механизмы.

– В Пояс астероидов на рудники направляешься ты. Ариадны рудник пребывания место. Оборотов десять стандартных обязательный срок.

– Постойте! – Минотавр отчаянно замахал руками, возвращая внимание гипостазисов. – Я не хочу в Пояс астероидов! Я не желаю копать мертвые камни, я хочу творить новый мир! Отправьте меня на Венеру, если необходимо, готов отработать больший срок. Прошу! Требую!

Над ним склонился гипостазис Справедливости:

– Это нарушит наш приговор справедливый, ибо никто, кроме нас, не ведает, где из пятнадцати лун великих и малых тот, кто вернулся, должен работу свою совершать, дабы трудом беспорочным благо творя во славу того, чье имя не вправе никто в суете опорочить.

– Но предупреждаем, – проворчал гипостазис Целесообразности, – вердикта ослушаться вздумается если тебе, подобных управа имеется на – о клайменолях помни, о возвращенный.

– Время быстро промчится, и не заметишь, как вновь обретешь ты свободу, вольный так поступать, как ум тебе твой безупречный подскажет, – завершил речь триады гипостазис Милосердия.

– Ступайте! – Сказав в унисон, гипостазисы потеряли к Минотавру интерес, замерев дымными колоннами, на чью недосягаемую высоту не доносились ни просьбы, ни мольбы, ни проклятия.

Минотавр обреченно посмотрел туда, где прятался отпрыск, но никого не было. Видение? Краткое помутнение рассудка? А как еще назвать опрометчивую попытку вступить с гипостазисами в препирательства, пытаясь изменить вынесенное ими решение?

Вергилий ждал. Он покоился в седалище, вытянув далеко ноги, сцепив узловатые пальцы на животе, и рассеянно беседовал с объемистой возвращенной в алом тюрбане. Узрев Минотавра, он немедленно вскочил и бросился к нему, подхватил под руку и оттащил к нише с пустующей скамьей.

– Ну, рассказывайте, рассказывайте. – Вергилий дергал Минотавра за рукав комбинезона. – Как прошло? По вашему лицу вижу – на достойном уровне… А то знаете, как некоторые относятся к подобным процедурам? Я поэтому и не поставил вас в известность об истинной цели нашей прогулки. Подумал – к чему треволнения? Пусть треволнуется там, внутри, перед ними. Куда вас?

– Пояс астероидов, – сказал Минотавр. – Какие-то рудники… Точнее, рудник Ариадны, так они сказали.

Вергилий всплеснул ладонями:

– Вам исключительно повезло! Воистину благая весть! Рудник Ариадны – уникальный источник космического жемчуга… Лабиринты шахт, где трудятся возвращенные. Вам найдется место по умению.

– Я просился на Венеру, – помрачнел Минотавр, хотя, учитывая, что о ней он вспомнил лишь по подсказке непонятно откуда вынырнувшего отпрыска, источник недовольства оставался непонятен ему самому. Что ему Венера? И что он Венере?

– Просились? На Венеру? – озадачился Вергилий то ли из-за выявленной Минотавром способности препираться с гипостазисами по поводу своей дальнейшей судьбы, коей он, исходя из обстоятельств, никоим образом не распоряжался, то ли из-за желаемого им пункта отбывания предписанной возвращенным повинности. – Но…

Вергилий, готовясь произнести речь о подобающем поведении возвращенцев, набрал глубже воздух, но Минотавр зашагал прочь по лабиринту Санаториума, намереваясь вернуться в кубрик и обдумать приключившееся с ним после возвращения. Того, что было с ним до, он пока не вспомнил, а потому раздумывать над тем, чем не владеешь, пустая трата воды в клепсидре.

6. В свои разрушенные тела…

Водоросли на вкус оказались выдающимися даже по сравнению с тем, что Минотавру удалось попробовать в предыдущие сеансы кормления. Их отвратительный вид целиком и полностью раскрывал вкусовое содержание, ничем не пытаясь его приукрасить, а даже усугубляя. Пусть вкушающий их будет готов к худшему. Извлекалась хлорелла из огромных медных баков-анклавов, как две капли воды похожих на те, из которых происходило возвращение, что вряд ли добавляло аппетита, вызывая неуместные ассоциации. Каждый раз зачерпывая зеленую массу из миски, Минотавр внутренне содрогался от хлюпающего звука, от шевеления водорослей, будто намекавших – они отнюдь не полуфабрикат, а самое что ни на есть живое, а главное – питательное и полезное для организма, прошедшего горнило Феодоровского процесса. Мертвенная стылость и липкость продукта усиливали желание спустить содержимое миски в утилизатор. Но бдительные Вергилии, стоявшие по периметру столовой, следили за подопечными, чтобы те неукоснительно следовали предписанной диете. Единственный способ облегчить участь – не смотреть на то, что отправляется в рот.

Впрочем, смотреть по сторонам тоже особо не на что и не на кого. Характерной чертой Санаториума, кроме ужасающей запутанности коридоров и отсеков, являлась вызывающая блеклость окружающей обстановки, возможно намеренная. Возвращенных не стоило подвергать буйству красок, оберегая их апперцепцию. На деле блеклость вызывала физическую тошноту – взгляд отказывался зацепиться хоть за что-то выдающееся. Единственное спасение – разглядывать тех, кто рядом, удовлетворяя одновременно сенсорное голодание. Минотавр не сразу сообразил: раздражала манера других возвращенных окатывать его взглядами, точно выискивая в фигуре и лице нечто такое, что могло вызвать хоть какую-то сильную эмоцию на равнодушных физиономиях, никак не вяжущихся с обретением жизни новой. Через некоторое время он поймал себя за тем же занятием. И хотя не изменил к подобному занятию отрицательного отношения, продолжал ему придаваться, особенно здесь, где мерзкие водоросли обостряли жажду новых впечатлений. С каждым посещением столовой у него крепла ничем не подтвержденная и вряд ли имеющая отношение к гипостазису истины уверенность: всех возвращенных, его окружавших, он каким-то образом знал и знал весьма близко. В лицах, к тому же, обнаруживалось трудно уловимое, но все же ощутимое сходство. Пожалуй, по генетической цепи они происходили из единого источника.

Сидевшая напротив Минотавра возвращенная оказалась естественным центром притяжения его внимания. При иных обстоятельствах она бы ничем не выделялась из сонма других – лысая, худая, с длинными неловкими руками, она умудрялась зацепить даже столь скудно расставленные столовые приборы. А нервические пальцы упрямо старались избавить от тяготящей ее обязанности держать ложку и миску, ими она непрестанно шевелила. Торопливо сделав глоток похлебки, соседка бросала ложку, освобожденные руки шарили по столу, пока не нащупывали кусочки запеканки из все тех же водорослей и с тем же вкусом. Руки хватали с голодной цепкостью эти кусочки, но не отправляли в рот, а скатывали в шары и колбаски – заготовки дальнейших превращений. Руки и пальцы жили отдельной от возвращенной жизнью, лицо ее сохраняло неподвижность, а глаза болотного цвета смотрели вбок, словно тщились рассмотреть нечто рядом, но к чему по некоей причине невозможно повернуться. Из получившихся заготовок пальцы лепили крошечных существ, причем весьма ловко, невзирая на скверную пластичность исходного материала, не приспособленного для подобного употребления. На столе выстраивался хоровод забавных фигурок, она затем с остервенелой тщательностью им отрывала головы. Когда возвращенная уходила, безголовые фигурки оставались на столе, пока уборщик не сметал их в анклав вторичной переработки.

Минотавр поначалу украдкой, а затем все более открыто следил за соседкой, но она не проявляла к нему интереса. При всей блеклости, стертости в возвращенной таилось нечто, заставлявшее Минотавра думать о ней даже во время тренировок на горнопроходческих агрегатах, где он постигал искусство управлять рудоедами класса «цербер» – громоздкими механизмами по выгрызанию полезных ископаемых из малых небесных тел. Вероятно, в прошлом подобное занятие занимало существенную часть его жизни. Беглого ознакомления с уроком Минотавру вполне хватало, чтобы ловко и умело повторить всю последовательность операций на «цербере». Этот гигантский рудоед был похож на паука, многочисленные лапы вцепились в каменистую, прокаленную почву планетоида, а огромные зубастые пасти ковшей отхватывали куски породы, направляя их в пищеварительный тракт. Там порода превращалась в бруски полезных металлов. Голосовой помощник «Пасифия» мягко инструктировал Минотавра, объясняя тонкости рудоедного дела и управления «цербером», не обращая внимания ни на грубость подопечного, ни на его подколки, что выдавало его машинное происхождение, несмотря на симулируемую заботу. Управлялся рудоед через анклав, наполненный «жидким пластиком», более плотным, чем вода. Дыхание в нем затруднялось, и в анклаве имелась система дополнительного нагнетания кислородсодержащей жидкости в легкие, и после занятий казалось, будто грудь по горло забита твердой субстанцией. Любое неловкое движение зубастыми пастями приводило к выбросу в пространство туч камней, угрожавших многочисленным транспортным устройствам. Они сновали между астероидами, собирая руду на контейнеровозы для отправки на теллурические планетоиды Системы. Тем не менее от работы Минотавр получал удовольствие, ощущая себя демиургом, превращающим грубую материю в пластичный металл.