– О чем вы тут болтаете, седые комарики! – сказал Бенит, понимаясь. – О потерях, о язвах, о болезнях. Что толку сожалеть об утраченном. Надо взять на себя новую обязанность. Вернуть гражданам Великого Рима их права. Они могли исполнять желания, и перегрины завидовали избранным счастливцам. На этом тысячу лет стояла Империя. Но Руфин и Элий своими интригами лишили римлян этого права. И первое, что нужно сделать – вернуть утраченный дар! Верните Риму дар богов! – И он погрозил неведомо кому кулаком. Может, самим богам? А может покойному Августу? – Деньги – тьфу! Я презираю деньги!

– Но это невозможно… – прошептала Верония Нонниан.

– Невозможно? Почему? Потому что вы этого не можете? Не знаете как? – Бенит расхохотался. – А я знаю. И дарю римским гражданам то, что они утратили – отныне пусть они обращаются ко мне, и я исполню их желания. Мечта Империи в моих руках!

Сенаторы опешили от подобной наглости.

– Как он может исполнять желания? – шепнул язвительный тонкогубый Луций Галл, достаточно громко, чтобы остальные его услышали. – Разве он бог?

– Я не бог! Но я превзойду богов! – Бенит повернулся к наглецу. – Я сделаю то, чего жаждет Рим, и то, что вы должны были сделать, да не сумели. Пусть квириты знают – отныне я исполняю их желания. Квириты, – обратился он к толпящимся у дверей курии любопытным. – Пишите письма сенатору Бениту, и ваши желания исполнятся! Мне не нужно дозволение цензора, я не стану проверять, достойно ли исполнения ваше желание! Если у тебя есть звание римского гражданина, ты достоин, ты получаешь все!

Он сел. Поправил складки тоги с пурпурной полосой. Приосанился.

Репортеры фотографировали. Зрители хлопали в ладоши и свистели. Одобрительно.

Большинство сенаторов забавлялись происходящей нелепицей, другие постукивали себя по лбу, третьи – были и такие – восхищались. Никто не воспринял заявления Бенита всерьез. Как можно воспринимать всерьез подобные глупости? Все были уверены, что речь эта – ловкий трюк, не более того.

Бенит торжествующе улыбался. Он-то знал, что сказал правду.

Гимп распахнул глаза. Тьма вокруг. Тьма, потому что темно? Или потому что бывший гений по-прежнему слеп? Он не знал. Ощупал кровать. Ткань была мягкой, даже на ощупь он чувствовал, что простыни чисты. Поднялся. Босая нога утонула в пушистом ковре. Вытянув руку, он двинулся наугад. И вскоре уперся в стену. Штукатурка и краска ровные. Фреска? Медленно Гимп стал обходить комнату. Нащупал окно. Частая решетка. Открывается. И довольно легко. Но сколько футов до земли? Влажный запах дохнул в лицо. Запах сада. В комнате очень тихо. Он в Риме? Или уже не в Риме?… Гимп двинулся дальше и добрался до двери. Дверь была заперта. Обычная дверь с узорной решетчатой вставкой наверху. На карцер не похоже. Но и не гостиница. Частный дом? Тогда кто хозяин? Ловцы?

– Кто-нибудь… – позвал Гимп.

Никто не отозвался. Он попробовал открыть замок – не получилось.

И тут кто-то тихо, но очень отчетливо сказал за стеною:

– Андабат.

Гимп замер. Потом кинулся к стене, заколотил кулаками. Закричал.

– Андабат, – повторил все тот же голос.

– Кто здесь?

– Андабат, – сказал неизвестный в третий раз.

– Ты что, псих? – разозлился Гимп.

– Андабат…

«Андабат» – слепой гладиатор. Значит, сосед Гимпа так же слеп.

– А я – бывший гений Империи, – сообщил Гимп. – А ты – гений?

Но получил все тот же ответ.

Гимп понял, что пока ничего нового узнать не удастся. На ощупь добрался до кровати и лег. «Андабат», – время от времени раздавалось за стеной.

– Чудачок… – позвал Гимп добровольного помощника. Безрезультатно. Может, перескочил на кого-то из ловцов? Или ползает сейчас по карцеру и передает сигналы? Курций должен вскоре явиться. Скорее бы.

Гимп не знал, сколько времени прошло – час, два, целый день, – когда наконец загрохотал замок, скрипнула дверь.

– Обед прибыл, слепыш, – донесся из темноты голос.

Где же помощь? Где Курций? Почему не бегут на помощь вигилы? Неужели никто не придет?

В руки Гимпу вложили тарелку. Пахло вкусно. Но есть он не мог.

III

Арриетта очнулась в Эсквилинской больнице. Она лежала на кровати в ночной тунике. Был яркий день, светило солнце. Она не могла вспомнить, что произошло, как она попала сюда. Что было прежде, и что потом. Ночь. И в ней страх, огромный, как лужа, в которой не отражаются фонари… Лужа… Страх шевельнулся внутри живым существом. А снаружи – чистота, зеленые стены, расписанные под искусственный мрамор. Белый потолок.

Вошла женщина в тунике младшего медика.

– Сейчас мы сделаем перевязку…

– Перевязку? – Арриетта поднесла руку к лицу. Пальцы натолкнулись на бинты.

И тут она вспомнила. Лицо… лицо белой тряпкой на мостовой…

Она закричала.

– Не надо, милая моя. Ничего страшного. Тебе срезали кусочек кожи на щеке. Небольшая пластическая операция, и никто ничего не заметит. Ты будешь, как прежде, красавицей.

А как же лицо? Ее лицо лежало на мостовой… Она же помнит… белая тряпка, и гении топтали ее ногами. Странно, что она не чувствует боли. Она вообще не чувствует лица. А вдруг его нет – и там под бинтами – пустота. Черный провал. Дыра, в которую надо запихивать обед… Она осторожно подняла руку. Пальцы нащупали сухую корочку на губе, влажную твердость зубов… Зачем-то Арриетта лизнула ладонь. Во рту был противный вкус – чего-то горького, явно лекарственного.

– Я скоро умру. – Девушка содрогнулась от невыносимой жалости к себе. – Мне надо видеть Гимпа. Очень прошу: найди Гимпа.

Тут она вспомнила о прилепленном к вороту одного из ловцов «жуке». И о приемнике, оставшемся в сумочке.

– Где моя сумка? – Она принялась озираться. В палате ничего не было, никаких вещей. Стены, приборы. Стул и на нем туника из махрового хлопка – больничная, зеленого цвета.

– При тебе, моя милая, не нашли никакой сумки. Вообще никаких вещей, – отвечала медичка.

– Такого не может быть. Была сумочка. Там Гимп… то есть с ее помощью я могу найти Гимпа.

Медичка, теряя терпение, постаралась улыбнуться как можно ласковее:

– Сумки не было. Сегодня к тебе зайдет вигил, и ты ему все расскажешь – кто на тебя напал. И про сумку – тоже.

– Да, да, пусть вигилы найдут сумочку. Пусть найдут… – шептала Арриетта.

Она знала, что вигилы ей не помогут. И никто не поможет. Как она могла потерять сумку! Приемник должен был привести ее к Гимпу. Гений Империи надеется на нее. Надеется и ждет спасения. А она не может ничего. Абсолютно ничего.

Как самый обычный человек.

Глава VI

Сентябрьские игры 1975 года

«Каждая улыбка малыша Постума, каждая новая игрушка наполняют радостью сердца римлян. В наших душах живет надежда, что после тяжких испытаний Рим окрепнет вместе со своим юным императором.

Гней Галликан».

«На театральных представлениях будет несколько премьер… Какое новое имя боговдохновенного драматурга принесут нам Римские игры?»

«Первый приз Римских игр – один миллион сестерциев. К тому же диктатор Макций Проб от себя лично пообещал приз в сто тысяч сестерциев. Столько же от имени императора выдаст Августа. Никогда еще не бывало таких больших призов. Все считают, что разыгрывать деньги куда рациональнее, чем желания».

«Акта диурна», канун Ид сентября [19]I

Бог Диспитер даровал ребенку свет, Витумн – жизнь, Сентин – чувства. Ватикан помог открыть рот и издать первый крик.

– У тебя сынок.

Медичка положила Норме Галликан на сгиб руки спеленатого малыша.

Норма смотрела на сына с удивлением. Обычное красное лицо новорожденного с пухлыми губами, с мокрыми едва приметными ресничками. Меж набрякшими веками едва можно различить темно-серые глазки.

Она боялась существа, которое произвела на свет. Нечеловеческая тварь, нечеловеческое соитие. Кто может появиться на свет в результате? А появился обычный крошечный человечек. Безобидный. Беззащитный. Слабый.

– Устал, бедняжка, – прошептала медичка. И такая нежность в ее голосе, будто этот теплый комочек – ей родной. Самый лучший, самый замечательный. Норма пока не испытывала к новому существу никаких чувств, кроме легкого удивления и любопытства.

Вот ты какой…

– Как ты думаешь, он похож на человека? – спросила Норма.

Медичка удивленно приподняла бровь так, что зеленая шапочка затопорщилась с одной стороны.

– Да, конечно. Обычный мальчик. Хорошенький. Бровки, реснички.

«И как она только это разглядела»! – подивилась Норма.

Пахло горящим маслом. Возле постели теплился масляный светильник. Старинный обычай велит зажигать свет, чтобы при появлении человека присутствовала богиня света Светоносица. Но проникнет ли свет в душу этого ребенка?

– Я могу оставить малыша у себя?

– Конечно, кроватка для него приготовлена.

Медичка опустила сверток в прозрачный ящичек – колыбельку.

Но Норма не о том спрашивала.

– Навсегда? – допытывалась она. – Навсегда могу оставить?

Медичка уже не удивлялась вопросам.

– А это как он пожелает. – И засмеялась.

– Он может не пожелать, – прошептала Норма.

– Имя уже придумала?

Норма коснулась прозрачной колыбельки.

– Да. Я знаю его имя.

Встреча была назначена в портике Октавии. Квинт явился раньше времени. Предстоящая встреча его тревожила. Он делал вид, что рассматривает знаменитые статуи Фидия и Праксителя, восхищается всадниками Лисиппа. В назначенное время он остановился возле статуи сидящей женщины. «Корнелия, мать Гракхов», – было выбито на базе.

– Поговорим?

Квинт медленно повернулся. Перед ним стоял невысокий плотный человек с гладко выбритой головой. Военная выправка, загорелое лицо, пухлый подбородок, тонкие губы. Глаза… В глаза Квинт старался не смотреть.

– О чем? – Да, в глаза лучше не смотреть. Квинт смотрел на прекрасное лицо Венеры Праксителя. Так проще.

– Прогуляемся вдоль портика и побеседуем.

– Побеседуем… – Квинт демонстративно запнулся.

– Гай, – представился тот. – Но при новой встрече я могу назваться иначе.

Квинт поморщился: его любимая фраза в устах этого человека звучала издевкой. «Собрат»…

– Тебя не смущает тот факт, что ты по-прежнему на свободе? Ведь ты удрал из-под ареста, – напомнил человек, назвавшийся Гаем. Он говорил покровительственно, как будто имел над Квинтом власть.

– После этого мир перевернулся, – уклончиво отвечал тот. – Преступление стало проступком. Обо мне забыли.

– Есть люди, которые помнят даже о тебе.

– «Целий»? – зачем-то спросил Квинт. Он старался выглядеть глупее, чем есть. Иногда это полезно. Хотя он не надеялся, что ему удастся провести этого как его… гм… «Гая». Как только он увидел этого человека, сразу понял, что за спиной незнакомца маячит тяжеловесное, похожее на крепость здание агентства безопасности.

«Гай» не ответил. Впрочем, Квинт и не надеялся получить ответ.

– Тебе позволили остаться на свободе. Дело прекратили. Ты свою задачу выполнил…

– Выполнил, – бесцветным голосом отозвался Квинт. – А в чем была моя задача?

Теперь он был уверен, что люди «Целия» знали о предстоящем рейде монголов. Знали и делали вид, что не знают. Решили заманить Элия в ловушку. Но им только кажется, что они победили.

– Зачем убили Элия? – спросил Квинт. Так, вопрос в пустоту. Опять без надежды на ответ.

– Это тебя не касается.

– Касается. Я – римский гражданин. – Стоит изобразить этакого глупца-идеалиста. Почему-то люди вроде «Гая» считают, что все идеалисты – глупцы. Не стоит разочаровывать «гаев».

– Красиво звучит. Вернее, звучало. Скоро это будет пустым звуком. Рим больше не выполняет желаний. Пока мир движется по инерции. Но скоро все поймут, что жить где-нибудь в Лондинии и быть гражданином Альбиона ничуть не престижнее, нежели быть гражданином Рима. Тебя это не пугает?

– Я думал над этим, – неопределенно протянул Квинт.

– Думал, но ничего не придумал. Твой хозяин предложил раздавать деньги направо и налево. Но деньги быстро иссякнут. А нищий Рим тем более никому не нужен.

– Элий бы тебе ответил. А я не могу.

– Значит, ты не так хорош, как воображаешь. Роксану ты тоже не мог раскусить.

Квинт стиснул зубы. Да, свои поражения признавать тяжело. «Самый лучший фрументарий» – вспомнил Квинт недавнее свое хвастовство. Мало что эти слова значат ныне. Потому что Элий умер. А все остальное… а все остальное к воронам.

– Ты, конечно, глуповат, – продолжал «Гай». – Но ты был предан хозяину.

– Элию, – поправил Квинт.

– Теперь ты поступаешь в распоряжение императора. Ты – его личный фрументарий.

– Я и так ему служу. Ему и Летиции.

– По собственной воле. А теперь будешь служить по приказу диктатора Макция Проба.

– А если диктатор сменится?

– Диктатор может смениться. А император – нет.

– «Целий» опять знает нечто такое, чего не знают другие?

– Здесь нет подвоха.

– Я буду служить. Но сам по себе. Ни «Целий», ни префект претория не будут иметь надо мною власти. Я – частное лицо на службе. Тут личное. Ничего для «Целия» – вот мой девиз.

– Для частного лица ты слишком много знаешь.

– Хочешь меня устранить? – Их глаза наконец встретились. Квинт будто нырнул в ледяную воду. Внутренне содрогнулся. И это ему очень не понравилось.

– Пока нет. Служи… И помни, что мы всемогущи.

– Разве? – Лучше было не говорить такое. Прежний Квинт не сказал бы. А вот Элий бы непременно сказал. И нынешний Квинт тоже.

– Считай, что я тебя не слышал, Квинт. Или ты намеренно желаешь, чтобы тебя уничтожили? – могущественный Гай сердится.

– Я мешаю «Целию»? Неужели? Ведь я малявка… Никто… Спятивший с ума агент.

Квинт повернулся и пошел.

– Подожди! – окликнул «Гай».

Квинт остановился.

– Ты повредил ногу?

– Нет…

– Тогда почему ты хромаешь?

Квинт пожал плечами и пошел дальше. Он заметно хромал. На правую ногу.

III

Она не жила – лишь делала вид, что живет. Происходящее почти ее не касалось. Улыбка маленького Гая Постума порой веселила и заставляла ее губы складываться в улыбку. Еще любила сидеть в саду на своей загородной вилле среди отцветающих кустов роз, смотреть, как роняют лепестки осенние цветы на слишком тонких стеблях, и читать книги. О чем-то таком, что поражает воображение. Последний библион Кумия о Нероне надел много шума. Все хвалили описание пожара Рима. Летиция сидела в саду в плетеном кресле и читала, как пылал храм Юпитера Капитолийского. Как ветер гнал огненные волны по форуму. Элию не понравился бы этот библион…

Солнце согревало кожу. Разумеется, это не счастье, и даже не радость. Этой театральный аулеум, за которым нет сцены, один черный провал. Она не знала, что ее убивает – отчаяние или любовь, или то и другое вместе. Порой безумная мысль мелькала в мозгу: задушить проклятое чувство и начать жить заново. Покойно и тихо, как все. Завести любовника и никогда не вспоминать об Элии. Будто его и не было вовсе. Но тут же все в ней восставало, и она зажимала ладонью рот, чтобы не закричать. Хотелось себе самой надавать пощечин. Отказаться от любви к Элию – как она могла придумать такое?! Ведь это все, что у нее осталось. Без любви она казалась себе и не человеком уже, а безобразным обрубком – торсом без рук и ног.

Вечерами она сидела на галерее, смотрела на засыпающий сад, вдыхала вечерние ароматы и мечтала, что утром боль не будет такой острой…

Именно в один из таких вечеров Летиция увидела его. Он стоял у подножия лестницы так, что мраморная скульптура Нимфы наполовину скрывала его. И все же она не могла обознаться – плечи и профиль, и черные волосы, начесанные на лоб – все было до боли знакомым. Летти вскочила. Сердце забилось, как сумасшедшее. Сейчас оно разорвется, и Летиция упадет замертво. Но сердце выдержало, не разорвалось.

– Элий! – закричала она.

Он повернулся. Лучи заходящего солнца обвели красным контуром тонкий нос и острые скулы. Летиция бросилась вниз. Элий рванулся навстречу. Летиция замерла, ухватившись за мраморные перила, и едва не упала – так резко остановилась.

Он бежал наверх. То есть и раньше она видела, что Элий может бегать довольно быстро, может перепрыгнуть через две, через три ступеньки даже. Только его уродливые козлиные прыжки сразу напоминали об увечье. А этот летел наверх. Подбежал и остановился, не доходя двух ступенек. Сдерживаемое дыхание рвалось сквозь плотно сжатые губы. Теперь она видела точно, что это не Элий. Похож. Да. Но не Элий. Нос тонок и так же кривоват, и глаза – один выше другого, но в их ледяной глубине такой холод – ни намека на нежность! Тонкие губы надменно изломлены – где же улыбка Элия, придававшая его не слишком красивому лицу удивительную притягательность? К тому же гость казался куда моложе Элия. И выглядел как-то глупее. И чем больше находила Летиция этих несходств, тем сильнее поднималось внутри тошнотворной волной отвращение.

Летиция попятилась, уже догадавшись, кто перед нею – Гэл, бывший гений Элия. Непокорный смельчак, но при этом убийца, предатель, заговорщик.

– Уходи, – прошептала Летиция. – Уходи, или я позову охрану и тебя убьют.

Он протянул к ней руки. Тонкие, почти женские. Руки негладиатора и небойца.

– Его больше нет, Летти. А я могу его заменить…

– Вон!

– Не кричи! – Гэл сокрушенно качнул головой. – Я на него похож. Неужели тебя это не волнует?

– Вон!

– Да я же сказал, не кричи. Вот дуреха! – Он попытался обнять ее. Она ударила изо всей силы кулаком в лицо.

Гэл отшатнулся, оступился на лестнице и полетел вниз. Поднялся, отряхнул ладони, рассмеялся.

– Ты что же, будешь жить, как весталка? Летти, тебе шестнадцать. У тебя столько лет впереди. Ты хоть сосчитала? Так посчитай…

Она не ответила. Прянула вверх и перелетела – именно перелетела по воздуху ступенек десять, отделявшие ее от Гэла, двумя ногами ударила его в грудь. Он покатился кубарем вниз, а она медленно опустилась на перила лестницы и замерла, не держась ни за что. Собралась в комок для нового прыжка.

– Глупо! Ты еще не знаешь, что такое одиночество! Наступит время, и ты пожалеешь! – Он вскочил и пустился наутек.

Наперерез ему, рассекая волны зелени, мчался преторианец. Гэл нырнул в кусты. Преторианец кинулся его искать, но тщетно. Бывший гений как сквозь землю провалился.

Вернувшись, гвардеец с изумлением уставился на Летицию: она сидела на наклонных перилах на корточках, как большая птица, приготовившаяся взлететь.

– Видел, как я его ударила? – засмеялась Летти. – Здорово. Он катился, как бревно. Это за то, что он сказал дурное про Элия. А я не позволю никому плохо говорить об Элии. Никому.

Она повернулась и пошла по мраморным перилам наверх, не соскальзывая. Гвардейцу показалось, что ее босые ножки не касаются мрамора.

– Домна Летиция! – окликнул ее преторианец.

– Да. – Она обернулась. Улыбка все еще скользила по ее губам; кажется впервые с тех пор, как пришло известие о гибели Элия, она улыбалась по-настоящему.

– Не надо показывать, что ты умеешь так. – Гвардеец смутился. – Тебя могут… не понять.

– Хорошо, не буду.

Он протянул руку, она оперлась на его ладонь, спрыгнула с перил. Он поддержал ее за локоть, как будто ей в самом деле нужна была его поддержка.

– Как тебя зовут? – спросила она, поспешно отстраняясь.

– Авл Домиций.

– Ты предан императору Постуму, Авл Домиций?

– Да, домна Летиция. Я ему присягал. И тебе я предан.

– Очень хорошо. Не забывай о своей преданности, Авл. Не забывай даже тогда, когда остальные забудут.

– Не забуду, клянусь Юпитером, – воскликнул он слишком громко и слишком страстно.

– И не пускай больше гения в сад. Пусть гуляет, где хочет. Но только не здесь.

Он вновь придвинулся ближе. Он чувствовал, ее тоже тянет к нему. Но она вновь отступила. Вскинула глаза. В вечернем полумраке в это взгляде можно было прочесть все что угодно.

– Не здесь… – шепнули ее губы.

– Домна Летиция! Домна Летиция! – на галерею выскочила служанка. – Только что звонили из Эсквилинской больницы. Старика Тиберия избили…

– Что? – не поняла Летиция. Избили старика? Она ослышалась? Такого в Риме не бывало. Сколько Летиция живет – за долгие-долгие шестнадцать лет ни разу не бывало такого.

– Избили… – голос служанки сделался виноватым, будто ей стыдно было говорить такое. – Он в больнице.

Летиция едва узнала Тиберия. Лицо распухло и почернело, глаза совершенно заплыли. Одна нога была на растяжке, с укрепленными грузами, вскинута вверх указателем. Вторая – просто в гипсе.

– Тиб… что ж такое. Кто это? – растерянно шептала Летти, гладя старика по лежащей поверх одеяла руке. На тонкой прозрачной коже синяки казались черными.

– Не знаю. Какие-то подонки. Остановили на улице. Спросили имя. Я назвался. Чего мне скрывать? И вдруг они… они… о боги… стали меня бить. Меня, старика… Я служил еще Адриану, отцу Элия…

Старик затрясся, по щекам его покатились слезы.

– Тиберий, друг мой, не надо, не надо, не плачь, – повторяла Летиция. – Здесь тебя никто не обидит.

– Они были в черном. Как обвиняемые в суде. Все в черном, – шептал Тиберий распухшими лиловыми губами.

Летиция не знала, как его утешить, и плакала вместе с ним.

– Будь у меня силы, я бы покончил с собой. Бросился с моста в Тибр. Это просто. С моста в Тибр.

– Я побуду с тобой. Хочешь, посижу здесь до утра. Не бойся, Тиберий. Я вызову преторианцев, чтобы тебя охраняли.

– Не надо преторианцев, – запротестовал старик. – Что я – член императорской семьи? Мне не положена охрана.

– Но я останусь, – заявила Летиция. – А мне охрана положена. – Голос Летиции зазвенел от гнева. Когда она говорила таким тоном, перечить ей было невозможно.

Утром навестить Тиберия явилась Порция. Долго мешкала у порога, боялась войти. Наконец превозмогла себя и подошла к кровати. На пострадавшего она старалась не смотреть. Лицо ее то покрывалось красными пятнами, то становилось белее снега.

– Тут кое-что для тебя… – Порция неуверенно протянула корзиночку с пирожками и фруктами.

Губы Тиберия брезгливо скривились.

– Пусть она уйдет, – выдохнул он, отворачиваясь.

– Я от души… от всей души… – Рука Порции так задрожала, что женщина едва не уронила корзинку на пол. Летиция вовремя подхватила подарок.

– Рада тебя видеть, Порция. Как поживаешь? Если что надо – приходи. Все клиенты Элия теперь находятся под моей опекой. Ты можешь прийти в любое время. – Летиция обрадовалась искренне. Ведь Порция служила у них, когда Элий был жив. С нею можно поговорить об Элии.

– Все хорошо, – лепетала Порция, отступая к двери. – У меня все хорошо… Благодарю… Сочувствую… благодарю…

А хотелось крикнуть в отчаянии: «Все плохо! Мерзко! Мерзко!»

Порция выскочила из палаты и прислонилась к стене в коридоре. Ей казалось, что она сейчас упадет.

Тиберию в самом деле сломали ноги. Как она пожелала. Это походило на дурной сон. Мало ли что приснится. Мало ли что выкрикнешь в сердцах. Но это только слова. Злость. Чувства… И вдруг одно твое неосторожное слово приговаривает человека к увечью. Зачем она сделала это? Зачем? Разве она так сильно ненавидела Тиберия? Да, винила. Да, желала злое… Но не настолько.

Ей хотелось, чтобы кто-нибудь остановился и спросил: «Что с тобой? Тебе плохо?» Но все шли мимо – медики, посетители, больные. Наконец одна немолодая женщина в зеленой форме остановилась.

– Что-нибудь нужно? – она заглянула в лицо Порции, но не участливо, а подозрительно.

– Хочу умереть, – прошептала Порция, глядя на медичку полными слез глазами.

– Запись на эвтаназию на первом этаже во второй комнате. При наличии направления от городского архиятера. – Женщина в зеленом ушла.

Летиция вышла из палаты Тиберия поздним вечером. Авла Домиция она оставила охранять старика. Второй гвардеец должен был ждать ее около авто. Она спустилась в гараж и в недоумении остановилась. Обведенная пурпурной полосой часть стоянки пустовала. Роскошная пурпурная «триера» исчезла. Исчез и гвардеец. Летиция обернулась. Случайность? О нет, в Риме не бывает случайностей. Она попятилась. И вдруг нога ее по щиколотку провалилась во что-то липкое. Грязь? На стоянке в больнице?! Летиция рванулась. И поняла, что не может сделать ни шага.

– Эй, кто-нибудь! Кто-нибудь! – Крика не получилось. Какой-то противный, едва слышный сип.

Никто не отозвался. Летиция отважилась глянуть под ноги. Черная мерзкая тварь обвилась вокруг голени и не пускала. Летиция завизжала от ужаса и отвращения.

И тут же послышались шаги. Бежали сразу несколько человек.

<1...3 4 5 6 7 >

На страницу:

Перейти

5 из 7