Как раскрыть убийство. Истории из практики ведущих судмедэкспертов Великобритании

Когда в первый рабочий день мне выдали мой первый белый халат, я стал настоящим техником-лаборантом и присоединился еще к трем техникам, которые уже числились в музее. Формальной должностной инструкции у меня не было, и весь рабочий день планировал за меня Джо.

Уже на второй день работы меня попросили сходить в морг. Скажу честно, меня эта просьба сильно напугала, ведь мне было всего пятнадцать и я до сих пор не освоился в новой обстановке. В том возрасте я еще не успел пережить сильных потрясений, особенно эмоциональных, поэтому понятия не имел, какие ощущения вызовет этот опыт и как он повлияет на меня в дальнейшем. Но все же в полном смятении я отправился в морг.

Если есть на свете человек, которого можно назвать «подходящим для работы с покойниками», то это заведующий морга Лен Бини. Я пожал его протянутую руку и убедился, что он полностью соответствует моим ожиданиям: низкорослый, лет пятидесяти, в черном костюме с галстуком, повязанным поверх белоснежной рубашки, в начищенных до блеска черных туфлях, в которых можно было увидеть свое отражение. По-видимому, стиль одежды он перенял у гробовщиков.

Прежде я никогда не видел труп, в особенности после аутопсии, все еще вскрытый, который вскоре должны зашить и снова отправить в холодильную камеру. От этого зрелища у меня пошел мороз по коже, но Лен постарался сделать мой первый визит увлекательным, поэтому страх и отвращение вскоре сменились глубочайшим интересом.

Среди четырех увиденных тел одно меня особенно поразило: это был мальчик примерно десяти лет, которого сбил грузовик. Я был немногим старше и, глядя на его расплющенную голову, ощущал горечь и тревогу. Это было невыносимо тяжело, особенно в первый день знакомства со смертью. Сбоку на лице мальчика отпечатался протектор шины как доказательство суровой реальности, которая может обрушиться на ребенка и его безутешную семью. По понятным причинам на это зрелище я отреагировал сильнее, чем на трупы взрослых людей, которые в целом воспринимал спокойнее. Я обязан Лену тем, что он сделал мой первый опыт посещения морга как можно менее мучительным.

Позже я узнал Лена ближе, и одна из сторон его личности стала для меня полной неожиданностью. Он показал мне карточную игру, которую готовил к продаже, и объяснил, что в свободное время увлекается разработкой игр. Оказалось, что в прошлом он уже успел с большим успехом продать подобные игры нескольким компаниям. Мне и в голову бы не пришло, что этот тихий и скромный мужчина в строгом черном костюме на самом деле увлеченный изобретатель. История Лена Бина подтверждала, что о книге не стоит судить по ее обложке.

В общей сложности я проработал в Музее патологии Гордона, в стенах этого грандиозного квадратного здания по соседству с Медицинской школой, семь лет. Оно занимало несколько соединенных винтовой лестницей этажей от вестибюля вверх и вниз – в подвальные помещения. Большие мансардные окна на потолке помогали массивным люстрам освещать залы. Здание складывалось из четырех квадратных пространств, отходящих от центральной лестницы. Верхние этажи состояли из открытых галерей, имевших полы, выложенные стеклянной плиткой, и украшенных по периметру коваными перилами с официальной эмблемой больницы Гая. Нижние этажи больше походили на залы обычного музея.

Вдоль галерей тянулись многочисленные ряды полок, на которых в прозрачных плексигласовых ящиках стояли образцы разных размеров и возрастов. Вторая лестничная клетка располагалась в углублении в стене и вела через галереи, расположенные на трех этажах. Она меньше привлекала внимание, и обычно ей пользовались лаборанты.

Музей не был публичным. Попасть в него могли только люди, имеющие к нему отношение: нужно было работать в больнице Гая или проходить там практику, будучи студентом-медиком или стажером, обычно претендующим на место в Скорой помощи Святого Иоанна[4]. Иными словами, это место служило для учебы и исследований.

На первом этаже выставлялись притягивающие внимание восковые анатомические модели в натуральную величину, великолепно выполненные рукой скульптора Джозефа Тауна (1806–1879). Восковые произведения искусства отличались потрясающей детализацией и считались поразительно точными с анатомической точки зрения. Эти реалистичные «тела» лишали самообладания, если приходилось последним уходить из музея и отключать в подвале электрический щиток. Обычно дорога наверх из подвала к выходу занимала меньше времени, чем дорога вниз.

Еще в одном из залов размещалась коллекция восковых моделей дерматологических заболеваний, на многие из которых просто невозможно было смотреть. Например, там было лицо, полностью съеденное бактериальной инфекцией, что в прошлом являлось типичной картиной сифилиса. Другая фигура демонстрировала неестественные конечности, чудовищно раздутые слоновьей болезнью. Сильно бросалось в глаза лицо, покрытое черными нарывами вперемешку с красными и желтыми пустулами. Моделей было очень много, насколько я помню, больше сотни, и если ты находился среди них слишком долго, то успевал забыть, что все эти заболевания исчезли с лица земли с приходом современной медицины.

Студенческая аудитория находилась на первом этаже, там же, где висели подлинные картины художника Гуаня Цяочана (Ламква), написанные в период с 1836 по 1852 год. На них изображены патологии, с которыми сталкивался американский медик-миссионер, преподобный доктор Питер Паркер (не путать с Человеком-пауком). Когда доктор практиковал в Китае, перед хирургической операцией он просил зарисовывать пациентов с различными дефектами. Известно, что в те времена не существовало никакой анестезии, при этом врачи нередко проводили ампутации конечностей и удаляли опухоли. Я знаю, что операции проводили очень быстро – хватало всего нескольких минут, чтобы пациенты как можно меньше страдали от нестерпимой боли. Но у меня все равно каждый раз при виде этих иллюстраций сжималось все внутри, когда я представлял, что приходилось переносить несчастным пациентам.

В последнем зале первого этажа находились стеклянные витрины, какие можно встретить в любом научном музее. Среди экспонатов были старинные медицинские инструменты, микроскопы и другие образцы раннего хирургического оборудования. Главное место занимал отделанный бархатом ящик для хирургических инструментов, которым пользовался судовой врач при Трафальгарском сражении. Также внимания заслуживали антисептический спрей Листера и антикварное анестезиологическое оборудование.

Верхние этажи музея отводились под «влажные экспонаты» – так называли образцы человеческих тканей и органов, содержащихся в жидких средах в плексигласовых емкостях. Были среди них и такие, от которых невозможно было оторвать взгляд. Рассматривая огромную коллекцию анатомических диковинок, посетители постепенно переходили от заурядных экземпляров к самым отвратительным.

Все секции были организованы в соответствии с анатомическими системами тела и занимали обе половины целого этажа согласно отведенному месту под каждую категорию. На каждой банке стоял регистрационный номер, а рядом лежал каталог, в котором посетитель мог найти соответствующую цифру и подробное описание экспоната. В некоторых случаях прилагалась полная история болезни.

Большинство образцов попадали в музей после хирургического удаления или из морга. Когда я там работал, их насчитывались сотни, причем некоторые были современниками Джозефа Тауна. Самые старинные экспонаты находились в стеклянных сосудах, наполненных смесью спирта и глицерина и запечатанных черным битумом (дегтем) по методике того времени.

Незабываемый случай произошел со мной уже на второй день работы в музее. Мне дали задание следить за соблюдением комендантского часа (17:00), когда экспозиции закрывали на ночь. Эта процедура была необходима, чтобы выпроводить всех запоздалых посетителей и строго соблюсти часы работы музея. Заодно и все сотрудники уходили домой вовремя.

Джо, как мой непосредственный руководитель, проинструктировал меня немедленно направлять всех к выходу и игнорировать любые надуманные предлоги, которые, как он предупредил, «некоторые попытаются изобрести». Итак, без четверти пять я обошел все здание музея, напоминая каждому встречному, что мы скоро закрываемся. Я и не подозревал о том, что на балконе проводил занятие со студентами-медиками один из ведущих хирургов больницы Гая. Когда я сделал ему замечание, меня чуть не снесло волной его возмущения. Сейчас его реакция мне кажется оправданной: какой-то нахальный младший техник подходит к нему и перед всей аудиторией пытается бесцеремонно выставить его за дверь.

Разумеется, он набросился на меня с криком: «Ты хоть знаешь, с кем говоришь?» Мне были даны четкие инструкции, и я знал, что делать с теми, кто оказывает сопротивление. «Нет, и мне все равно, кто вы такой. Вам нужно уйти. Немедленно! А ну, проваливайте!»

Позже я узнал, что он обсудил этот профессиональный конфуз на самом высоком уровне – с куратором музея, профессором Китом Симпсоном, который был его другом и моим начальником. Я почувствовал большое облегчение и даже гордость, когда профессор заступился за меня. Он объяснил, что я просто выполнял свою работу и напоминал о скором закрытии музея. Это было очень неожиданно. Здесь чувствуется характер человека, который решился защитить «зеленого» подчиненного от обидчивого высокопоставленного коллеги. (Благодаря этому случаю меня за всю жизнь ни разу не смутило чувство собственной важности и высокое положение других людей – как минимум в медицинских кругах.)

Первые недели работы в музее я в основном проводил в кабинете куратора, который также служил препараторской. В это помещение можно было попасть с главного входа в Медицинскую школу, но еще в него был секретный внутренний проход через дверь в основной галерее музея на верхнем этаже. Мне было предначертано судьбой начать работу рядом со специфическими экспонатами, содержащимися в этой части музея: я оказался в галерее пенисов.

В галерее пенисов, как вы можете себе представить, демонстрировались разнообразные экземпляры вполне определенного свойства. Среди них один экспонат с необычайным происхождением гарантированно вызывал смешки у молодых медсестер. В XIX веке он принадлежал мужчине, который получил так называемое божественное откровение. Испытывая глубочайшее раскаяние в том, что использовал эту часть своей анатомии для «совершения греха», он решил во имя искупления отсечь повинный орган от тела. Он незамедлительно отрезал гениталии и швырнул их в нерастопленную печь, где намеревался их уничтожить. Кто-то нашел это покрытое угольной крошкой причинное место и поместил в музей на всеобщее обозрение. Еще один оригинальный объект из галереи пенисов был снабжен металлическим кольцом, продетым через крайнюю плоть, и считался одним из первых примеров боди-арта.

В препараторской, она же кабинет музейного куратора, под тусклым светом обыкновенных ламп накаливания всегда царили полумрак и беспорядок. В конце этой длинной и узкой комнаты размещались две лабораторные мойки, а в центре стоял массивный дубовый стол, на котором мы проводили вскрытия. Если, конечно, удавалось выкроить на нем свободное местечко: как правило, он был вечно заставлен разными образцами. Современные стеклянные и пластиковые контейнеры стояли здесь вперемешку со старомодными пузатыми банками с медными крышками. На углу стола лежал пухлый «Журнал учета», в котором мы регистрировали все поступавшие анатомические образцы.

Под деревянным столом находились вместительные белые эмалированные баки с представляющими особый интерес объектами, которые хранились там неопределенно долгий срок. В одном из них лежала огромная доброкачественная опухоль яичников невероятного размера – 60 на 40 см. Очевидно, до операции ее владелица вынуждена была при ходьбе катить перед собой тележку. В другом баке хранилась матка с разнояйцевыми близнецами. Этот экземпляр был крайне полезен для студентов-медиков, обучающихся на врачей скорой помощи, которые иначе и не узнали бы, что у разнояйцевых близнецов две разные плаценты, а не одна общая.

Слева от пола до потолка тянулись полки, уставленные материалами, ожидающими заливки. На подоконнике прямо над мойкой стояли два внушительных 50-литровых аспиратора, представляющих собой огромные банки. Из них мы набирали консервант, по мере необходимости подставляя под кран банки с образцами.

Справа под светом люминесцентной лампы стоял длинный лабораторный стол для заливки материала. Дневной свет проникал сюда только из нескольких высоко расположенных квадратных окон – помещение находилось в полуподвале, так что здесь всегда не хватало освещения. Большую часть дня я исполнял там обязанности младшего техника бок о бок с коллегами, занятыми схожей работой: обрабатывал материалы, учился правильно фотографировать образцы, помещал их в плексигласовые банки для музейной экспозиции. Я не помню, чтобы шкафы и рабочие поверхности хоть раз не ломились под тяжестью незаконченных экспонатов. Отсюда можно заключить, что работы у нас хватало.

К галерее второго этажа примыкала моя любимая комната, где утром или после обеда мы устраивали себе перерыв на чай. Когда-то там располагалась учебная операционная, и ее интерьер удалось сохранить в первозданном виде. Каждый раз, входя туда, я чувствовал, что попадаю в прошлое столетие. Я представлял студентов-медиков, которые заглядывают в овальный проем площадью почти три квадратных метра, чтобы внимательно следить за демонстрационной работой квалифицированного специалиста. Возможно, наблюдая сверху за «мастер-классом», они наклонялись вперед, прижимаясь к декоративным кованым перилам и надеясь, что никто не потеряет сознание и не провалится в проем.

За чашкой чая или кофе я, как завороженный, исследовал эту комнату и делал небольшие открытия. Там все дышало стариной. Мне удавалось раскапывать старинные образцы, которые по каким-то причинам никогда не выставляли. Мне попадались удачные находки вроде набора антикварных стеклянных банок с толстыми донышками разного объема. Крышки этих овальных сосудов запечатывали дегтем и затем переносили в выставочный зал. Еще я отыскал старинное проекционное оборудование, несколько старомодных рам для картин, другие модели Джозефа Тауна, которым так и не придали достаточно законченный вид, чтобы выставить их в нижнем зале… В сущности, это была ветхая, затхлая сокровищница, которая меня очень занимала. Оказавшись в ней, ты сразу чувствовал, что перемещаешься в том же пространстве, прикасаешься к тем же вещам, вдыхаешь тот же воздух и выполняешь те же обязанности, что и твои предшественники сто лет назад. Стоя там в возрасте 15 лет, я остро ощущал связь не только с Музеем Гордона, но и со всей больницей Гая.

Глава 3. Анатомия убийства

(Рассказывает Дерек.)

Жуткая атмосфера музея затягивала меня, и зал, посвященный судебной медицине, очень скоро стал моим любимым. Я ни во что не ставил тех, кому леденящая кровь тема убийств не казалась увлекательной: как можно предпочесть стандартные анатомические образцы стеклянным шкафчикам с коллекцией предметов, доказывающих факт умышленного преступления, которые были собраны с мест самых громких убийств в истории Британии? Для меня выбор был очевиден.

В этой секции музея выставлялось оружие и части тел, взятые из материалов судебных дел, которыми занимался профессор Симпсон во время работы на Министерство внутренних дел Великобритании в качестве судмедэксперта. В своих мемуарах Forty Years of Murder («40 лет убийства») он описал все судебные дела, с которыми столкнулся на протяжении своей долгой и выдающейся карьеры. Меня охватывало удивительное чувство, когда я смотрел на экспонаты, непосредственно связанные с работой профессора, и запоминал все сопровождающие их вопиющие подробности – вплоть до имени убийцы и его дальнейшей судьбы.

Одно из самых прославленных дел профессора Симпсона, в котором добытые им вещественные доказательства сыграли ключевую роль, было связано с серийным убийцей, орудовавшим в 1940-х годах. Джон Джордж Хэйг, также известный по прозвищу «Убийца с ванной кислоты», за финансовые махинации попал в тюрьму, где узнал от других криминальных личностей блестящие способы совершения убийств – иными словами, методы «идеального преступления». Хэйг вспомнил, что когда-то читал статью о деле парижского адвоката Майтри Саррета, который убил свою любовницу и ее друга за попытку шантажа и растворил их тела в серной кислоте. Идея совершить «идеальное убийство» буквально заворожила будущего маньяка. Он решил провести необходимые эксперименты. В тюрьме работала мастерская по лужению и пайке металлических изделий, где использовалась серная кислота. Он устроился в мастерскую, где стал понемногу воровать кислоту, и погрузился в опыты над мертвыми мышами. Так он выяснил, сколько времени требуется для полного растворения небольшого трупика.

Освободившись из тюрьмы, Хэйг приобрел мастерскую и стал подыскивать доверчивых людей, которых можно было обобрать до нитки. Будучи исключительно обаятельным и привлекательным мужчиной, он вращался в кругах богачей и старательно выбирал своих жертв, искусно подделывая их подписи. Ему удавалось обманным путем получать страховые выплаты и повышать собственное материальное благосостояние. Но его амбиции простирались гораздо дальше…

Взяв в аренду дом, Хэйг установил там большую металлическую бочку и наполнил ее кислотой. Под безобидным предлогом злоумышленник приглашал жертв, обычно женщин, навестить его жилище. Затем он убивал их дубинкой или выстрелом из пистолета и погружал тела в кислотную ванну. Некоторое время спустя Хэйг возвращался, чтобы слить превратившиеся в жидкость останки, однако трупы растворялись не полностью. На дне бочки собирался осадок, который ему приходилось доставать и выбрасывать на запущенном участке позади дома.

Когда Оливия Дюран-Дикон познакомилась с Джоном Хэйгом, он выдавал себя за инженера. Немного погодя их разговор перешел на обсуждение конструкции для изготовления накладных ногтей, которую она спроектировала. Он заманил ее к себе под предлогом «обсуждения этой идеи», и, едва женщина переступила порог его дома, Хэйг застрелил ее. Поместив тело убитой в кислоту на всю ночь, чтобы на следующий день прибрать ее останки, он сразу же попытался продать роскошную дорогую шубу, в которой она пришла к нему в гости. Именно эта неосторожность стала причиной его поимки. Когда миссис Дюран-Дикон исчезла, ее обеспокоенная подруга начала молить Хэйга отправиться вместе с ней в полицию и заявить о пропаже состоятельной дамы. Он был последним, с кем она контактировала перед исчезновением, поэтому полицейские сразу же объявили Хэйга подозреваемым и обыскали его дом. На его несчастье, пистолет, из которого он застрелил Дюран-Дикон, все еще лежал на видном месте. Вскоре полиция отыскала ванну с кислотой, а рядом вставную челюсть жертвы. Убежденные в виновности Хэйга хранители порядка арестовали его на основании собранных вещественных доказательств.

Однако убийца хорошо знал законы и был уверен в своей неприкосновенности. Он издевательски сообщил полицейским: «Миссис Дюран-Дикон больше не существует, я растворил ее в кислоте. Вы не можете доказать убийство без тела[5]».

Затем он назвал имена еще восьми жертв, которые также исчезли в его «ванне». Он был убежден, что улик для предъявления ему обвинений не существовало.

Профессор Кит Симпсон работал судмедэкспертом в районе, где произошло убийство, поэтому его вызвали на место преступления. После осмотра мастерской он сразу же заинтересовался участком позади дома, куда злоумышленник сливал содержимое бочки. Наклонившись к земле, он подобрал с нее несколько кусочков костей и камень из желчного пузыря. Окружающие решили, что камень был обнаружен по счастливой случайности, но профессор Симпсон удивил всех, заявив, что именно его и искал. По его мнению, женщина такой внушительной комплекции, как миссис Дюран-Дикон, несомненно, страдала от желчнокаменной болезни.

Это вещественное доказательство прибавили к другому изобличающему факту, а именно к попытке Хэйга продать шубу несчастной жертвы, вследствие чего его осудили за совершение убийства и в 1949 году повесили. Спустя почти 15 лет я смотрел на те самые камни из желчного пузыря, попавшие в коллекцию вещественных доказательств профессора Симпсона в Музее патологии Гордона. Они по сей день лежат там, под стеклом, и свидетельствуют о высоком профессионализме судмедэксперта, который смог отыскать важнейшие вещественные доказательства, позволившие арестовать серийного убийцу.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Сноски

1

Guy’s Hospital – больница в центре Лондона, основанная в 1721 году филантропом Томасом Гаем. Находится под управлением доверительного фонда Гая и Святого Томаса Национальной службы здравоохранения Великобритании, является академическим научным центром здравоохранения и входит в альянс King’s Health Partners. Прим. ред.

2

Thames Valley – неформально определенный регион на Темзе к западу от Лондона с Оксфордом в качестве главного города. Прим. ред.

3

Lesnes Abbey – бывшее аббатство, ныне разрушенное, в юго-восточной части Лондона. Прим. ред.

4

Скорая помощь Святого Иоанна (англ. St John Ambulance) – международная организация, объединяющая множество аффилированных организаций в разных странах, занимающихся обучением и оказанием первой медицинской и скорой помощи. Все они ведут свою историю от волонтерской неправительственной Ассоциации скорой помощи Святого Иоанна, основанной в 1877 г. в Великобритании. Прим. ред.

5

Постулат corpus delicti (буквально – «наличие тела») был введен в уголовные уложения Великобритании еще в Средние века. Тогда правосудию необходимо было представить мертвое тело, иначе доказать убийство было практически невозможно. Формально эта правовая норма существовала и в то время, когда задержали Хэйга, в 1949 году, и именно на corpus delicti и рассчитывал преступник. Прим. ред.