Хаозар

5

Она таращилась во все стороны, но ровно ничего не видела и не чувствовала. Потом наконец тьма забрезжила, и прямо навстречу Жанне выплыл большой бесформенный камень, похожий на каплю (будь они неладны!) жидкой лавы. Он переливался огнём и жаром. Размером он был значительно больше Жанны, но, кажется, поменьше Ло – где-то с земную гору.

– Эрнауэре? – с готовностью предположила Жанна.

– А я тебя знаю, ты – Жанна Островичи, – немедленно отозвался камень-проныра.

– Да, – удивилась Жанна.

– Что это вы, кровососущие, егозите, всё никак не успокоитесь? Один в ваннах из человеческой крови купается, другая лазает по гуманоидному геному! – осудил камень, но голос у него был скорее весёлый, чем строгий. Жанна решила не давать спуску нахальному представителю неорганики.

– Так мы думали, что людям нравится, когда на них нападают! – бойко сымпровизировала она. – Что надо их расшевелить!

– Правильно! – с энтузиазмом подхватил прародитель человечества. – Страх и боль – вот основа прогресса! Вот безотказный стимул духовного роста. Я очень люблю страх и боль. Если бы люди не отвлекались на всякую земную чепуху типа радости жизни, давно бы уже привыкли к страху и боли и стали неуязвимыми!..

– То есть ты не против того, чтобы мы питались людьми? – удивилась Жанна.

– Молодцы, коллеги! – грохнул бескомпромиссный камень. – Вы ведь тоже пришельцы?.. Ужасные легенды, которые бродят о вас среди нас, делают вам честь! Свирепость – это добродетель, но постоянная жажда крови – это истинный аристократизм духа, до которого нам, увы, ещё далеко, – Жанна почувствовала, что, будь её волосы покороче, они давно бы уже встали дыбом. – Общение с вами очень бодрит тех, кто остаётся в живых, а что касается погибших, – учитывая общую численность моих будущих носителей, ваше вмешательство вовсе не так фатально, как того опасается, идя на поводу у не совсем понятных мне предрассудков, Чалэ, ведь статистически…

Если бы Жанна не висела в пустоте, она бы подпрыгнула.

– Чалэ?! Ты его знаешь?!

– Конечно, – удивился осведомлённый камень. – Мы часто с ним болтаем. Он – почему-то – недоволен своими подопечными, а я – своими, так что… Кстати, о чём ты хотела спросить?..

– Где он?! – заорала Жанна, не веря своему счастью.

– Да вот, собственно… И зачем так кричать? Он находится на… А откуда ты говоришь? Погоди… Тут с тобой ещё кое-кто хочет встретиться.

И прежде, чем Жанна успела возразить, она снова услышала потрескивающий шум, похожий на испорченное радио, и провалилась в сон.

0

Жанна увидела небольшой курортный пригород; вокруг толпились покатые холмы, в выгоревшей на солнце траве надрывались цикады, а в ложбинке между холмов змеились рельсы. Где-то неподалёку было большое, светлое озеро, Жанна не видела его, но знала о нём; все приезжали на его берег отдыхать, но дойти самостоятельно туда было нельзя. К озеру возил специальный поезд, и вот сейчас он как раз отправлялся; туда уже набились пассажиры, и ждали только Жанну. Но войти в поезд разрешалось только тем, кто переодет в купальник; специально для туристов посреди нагретой солнцем степи стоял деревянный барак для переодевания. Жанна, глотая пыль, торопливо стаскивала с себя одежду, безнадёжно отыскивая взглядом свободное местечко среди куч и россыпей чужого тряпья, не оглядываясь на зеркало, чтобы не тратить время, и чувствовала, что не успевает.

Внезапно в барак зашла женщина – она явно была не из туристов, не только потому, что снаружи уже давно никого не было, но и потому, что она совсем не торопилась, – Жанна поняла, что эта женщина пришла к ней, чтобы утешить, потому что Жанна ужасно торопится, и обязательно опоздает, и ненавидит это бессмысленное тряпьё, эту жаркую степь и равнодушный, лязгающий поезд, но всё это совершенно неважно и не имеет над ней ровным счётом никакой власти… От женщины исходило ясное, спокойное сияние уверенности и силы; всё рядом с ней бледнело и исчезало, и оставалось только забвение и радость в сердце… Женщина подошла и обняла Жанну мягкими, светлыми руками.

Потом она вдруг куда-то исчезла, Жанна наконец выбралась из полутёмного, душного барака и, естественно, как и боялась, под прощальный гудок увидела отходящий поезд. Усталость навалилась на неё с непобедимой силой, Жанна знала, что другого поезда не будет, и теперь ей придётся ждать тех, кто уехал, до вечера, пропадая в бесцветной, скучной степи, пока все нормальные люди купаются в озере, ради которого только и стоит жить. От безысходности и обиды Жанна почувствовала почти физическую боль и бессилие. Ей казалось, что надо куда-то идти, что-то делать, но она смогла только переползти через железнодорожные пути – в ужасе ожидая, что попадётся между подвижными частями рельсов, если сейчас передвинется стрелка – и без сил рухнула в ломкую, горячую траву.

И вдруг она увидела издалека, со стороны и себя, и степь, и железную дорогу. Оказалось, что поезд зачем-то петлял среди холмов, делая ненужный крюк, а на самом деле озеро было близко, практически там же, где начинались рельсы, и Жанна могла бы ещё до полудня добраться до него пешком. Но потом она снова сменила угол зрения, она смотрела теперь не на степь и не на озеро, а в небо над головой, и оно, это небо, сияло знакомым ровным, нежным, женственным светом… Жанна поняла, что женщина, которая приходила к ней, – это её небесная мать. И что сейчас, если вместо того, чтобы куда-то идти, она просто заснёт, её душа поднимется на небо.

0

Жанна проснулась и открыла глаза. Всё тело будто свинцом налилось; она чувствовала, что устала, потому что видела слишком много снов. Она лежала в зале, где жили такие же, как она, сновидцы; зал был круглый, под куполом в форме бутона, с множеством стен, похожих на спускающиеся сверху изогнутые лепестки, с одной стороны – каменные, выложенные золотистой и зелёной мозаикой, с другой – стеклянные, прозрачные. Стеклянная часть выходила в сад, который никогда не было видно, потому что вокруг всегда царила непроглядная ночь. Возле каждой каменной стены стояла кровать. Пол тоже был мозаичный, и узор на нём представлял собой карту, которую никто не понимал. В центре зала стояла сложная металлическая конструкция: подвешенные к тонким перекладинам изящные половники и черпаки с тягучим перезвоном покачивались над сверкающими соусниками и кастрюлями, в которых кипело что-то, похожее на густой расплавленный шоколад, и серебрилось что-то, похожее на прозрачный сладкий ликёр.

За стеклянными стенами вдруг метнулся и пропал длинный луч света; в этот момент все обитатели зала вдруг повскакивали с кроватей и столпились вокруг агрегата с угощениями. Жанне было тяжело вставать, уши словно ватой заложило, веки опускались, как каменные, но она тоже пошла к агрегату, потому что такое больше нигде не попробуешь.

0

Она была ветром, который летел над кромкой моря. Из моря тучами выбирались плотоядные серые крабы, состоявшие в основном из цепких, как пилы, клешней и стебельчатых глаз, высматривающих добычу. Крабы рвали на части отдыхавших на берегу людей, берег тонул в их волнах, они спешили в глубь суши, чтобы разорвать ещё кого-нибудь, разорвать всех, но до Жанны они не могли добраться, она была слишком высоко. Она летела вперёд, и постепенно не стало ни крабов, ни людей, а впереди показались отвесные скалы, такой высокой и ровной стеной обрамлявшие море, что мир словно разделился на две равновеликие плоскости: просторы каменные и просторы морские. Жанна устремилась вверх, вдоль каменной глади, и вскоре бьющиеся у подножия волны превратились в крошечный пенно-белый узор по краю гранитного монолита. Она поднялась на вершину скалы и увидела там небольшую пещеру, вернее, выемку – уже над обрывом, но чуть ниже уровня земли…

Здесь в произвольном порядке стояли золотые колонны, которым нечего было поддерживать, и стилизованные статуи людей, похожих на перевёрнутые цветы. Жанна вдруг ясно поняла, что может остаться здесь навсегда. И всегда сможет сюда вернуться. Она будет вечно жить на высоте, над бесконечностью моря, глядя в бездну, не сравнимую ни с чем по красоте, в центре мира, в месте абсолютного покоя.

Жанна почувствовала, что её издёрганная мелочными заботами душа исчезает, а вместе с ней остаётся позади вся никчёмная, тягостная земная жизнь.

0

Потом она увидела гигантскую воронку света. Это была вся вселенная. Звёзды медленно плыли в общем потоке. Жанна узнала свою звезду. Она вспомнила встречу с небесной матерью и поняла, что это была Аура, то есть звезда Бетельгейзе, от которой происходят Сущие – Высшие Я расы кэлюме, и она и есть одна из таких Сущих, и где бы она ни была, её душа всегда пребывает здесь.

Затем перед ней явилось белое небо, а в нём – множество огненных цветов, и она знала, что это – аэропорт, а цветы – космические корабли, то есть альрома. Ей открылись линии полёта этих цветов, мириады дорог, пронизывающих всю вселенную… Она готова была со скукой отвернуться от привычного зрелища, как вдруг в одном из цветков на конце далёкого, почти исчезающего пути ей почудилось что-то знакомое. Она вспомнила, что знала его в детстве; над её головой раскрывались его кипящие серебром лепестки, с ним спорили на непонятном лучистом языке те затерянные души…

«Чалэ», – мелькнуло воспоминание, и Жанна, не успев подумать, закричала во весь голос:

– Чалэ! – и ринулась вслед за кораблём.

1

Вздрогнув, Жанна открыла глаза – она сидела в лаборатории в подвале Чейте, и часть приборов у неё на столе была расплавлена электрическими зарядами, а часть кристаллизовалась и рассыпалась, но Жанна не обратила на это внимания, потому что её мысль побежала вдруг вперёд, вперёд и вдаль над поверхностью земли, и она увидела наконец, где собираются потоки альрома, и странно было, как ей удавалось раньше этого не замечать: вот же, в глубине континента, в пещере под землёй…

И тогда она увидела Пульс. Он сидел там, в защитной телепатической капсуле, свернувшийся в бутон, насупленный, и только с одного бока ещё оттопыривался один любопытный лепесток.

«Чалэ!» – крикнула Жанна, машинально вскочив на ноги, – не вслух, мысленно, но так громко, что услышали, наверное, все в замке – хоть и не поняли, что значит этот зов, – она сама почувствовала, как эхо её голоса прокатилось над землёй и достигло Пульса. Он недовольно насторожился. «Чалэ!» – снова крикнула Жанна.

«Я. Кто говорит?»

«Да ведь это я! Ты что, не помнишь? Я, Жанна».

«Жанна?.. – неуверенно переспросил цветок. – Дочь Сорвахра и Аллат?»

«Ну да!»

Пульс удивлённо оттопырил ещё один лепесток.

«Вот уж кого не ожидал услышать», – искренне поразился он.

1

Мария, спустившись в лабораторию, застала Жанну торопливо собирающей кристаллы и приборы в специальный, с бархатными ячейками внутри, чемодан.

– Ты чего тут орала? – поинтересовалась она, с удивлением наблюдая за непривычно взбудораженной подругой. Жанна на мгновение остановилась и задумалась.

– Так. Сон приснился.

Она стряхнула со стола мусор, захлопнула чемодан и накрепко защёлкнула застёжки.

– Собралась куда-то?

Жанна молча присела, словно только сейчас заметила, что куда-то собралась.

– Хочу поехать в одно место, – неопределённым тоном медленно проговорила она. – На некоторое время.

– Ты, как всегда, предельно точна в своих выражениях, – одобрительно заметила Мария. Жанна всплеснула руками:

– Марика, тебе что, всё надо объяснять?.. Говорю же человеческим языком: я отправляюсь искать Пульс!

IV. Страж

1

Павел всю жизнь провёл в грандиозном подземном святилище древних, строго по расписанию выходя на телепатическое дежурство, и был этим очень доволен. Происходившее на поверхности земли его ничуть не занимало, и вампиров, живших среди людей, он искренне считал мутантами, повредившимися умом. Павел происходил из семьи потомственных стражей Пульса, его родители даже носили неземные имена, хотя не были изначальными. Правда, сам он освоить альде так и не сподобился: громоздкий, отмирающий язык, большинству понятий из которого не было в окружающей реальности ровно никаких соответствий, – все эти многоэтажные метафоры казались чьей-то пафосной, но совершенно бесполезной выдумкой. Так же бездумно он относился и к исполнению своих «духовных обязанностей»: требовалось в соответствии с графиком, составленным исходя из расположения светил, или по особому сигналу Пульса появляться в одном из наблюдательных пунктов – лабораторий, уставленных сундуками с кристаллами, – и принимать картины, поступающие с поверхности, – в основном крайне неприглядные и порой категорически не поддающиеся дешифровке эпизоды, по-видимому, из жизни одичавших сородичей. Впрочем, вникать в бушующие страсти не требовалось, наоборот, работа считалась эффективной до тех пор, пока удавалось сохранять позицию наблюдателя, но всё равно из-за нагрузки на психику у стражей развивалась высокая профессиональная утомляемость, так что телепаты всё чаще покидали подземный храм, чтобы начать обычную жизнь, с одним условием: скрывать от непосвящённых правду о своём прошлом и о местонахождении Пульса. Некоторые кэлюме, оставив службу, отправлялись путешествовать; другие занимались научными изысканиями, пытаясь разгадать тайны древних. Что касается действующих телепатов, многие жили как в полудрёме, регулярно наведываясь внутрь Пульса, чтобы выловить в волнах альрома какую-нибудь экзотическую грёзу: официально эта процедура предназначалась для реабилитации после дежурства, но фактически «изменение сознания» обрело популярность и превратилось в едва ли не смысл существования подземного храма. Кэлюме, волею судеб, традиции и родословной оказавшиеся в привилегированном положении хранителей альрома, не отказывали себе в удовольствии окунуться в мир фантасмагорических видений, кипевших внутри цветка. Стражи объясняли причудливый эффект наличия у Пульса «как бы сознания» понятиями изначальных о декоративной отделке техники, а сам Пульс считали чем-то вроде особо прочного топливного бака.

Павел принципиально держался в стороне от любых загадок и разгадок. Ни во что не вмешиваться и вообще как можно меньше делать, а в свободное время отдыхать внутри Пульса – вот был его жизненный принцип. В мире грёз он чувствовал себя в безопасности. Поговаривали, что в альрома попадаются и мрачные картины, однако Павел на собственном опыте убедился: настоящий кошмар – это внешний мир с мелочными заботами и глупыми амбициями, а непорочно чистая духовная реальность – единственный надёжный приют для утончённой, разборчивой души. Вот и сейчас он, с чувством выполненного долга сдав смену, втянулся в лепестки альрома и задремал.

3

…и чёрный лес гудел от молний, но это была не гроза. Я слышал мысли стражей, возводивших защитный экран вокруг Пульса. После того, как цветок уйдёт под землю, его невозможно станет ни найти, ни уничтожить, однако сейчас до успеха, похоже, было далеко. Зато, как кровавая стена, приближались «вампиры» Аллат, их беснующиеся души вспыхивали то там, то сям, норовя прорвать оцепление, – по счастью, Пульс успевал вовремя подавать сигналы опасности, и мы блокировали пробуждённых, они плохо видели нас и стреляли больше наугад.

В какой-то момент я заметил её силуэт между деревьев. Она вроде бы и шла на нас, а вроде бы и стояла на месте, – трудно было судить, она напоминала смерч. Насчёт ситуации, если кто-то из нас заметит её, существовали чёткие инструкции. Мы долго колебались, долго искали другие пути, но было принято решение её убить, потому что она сама уже убила многих из нас, и было ясно, что она не остановится. Я обернулся к своему напарнику – для удобства мы работали всегда по двое, кто-то фокусировал внимание на физических действиях, а кто-то контролировал альрома. Он тоже заметил её и застыл в нерешительности, неловко держа арбалет – такими штуками пользовались против нас смертные, а мы раньше даже представить не могли ничего подобного.

– Стреляй! – крикнул я.

Он поднял оружие с выражением ужаса на лице, а потом опустил.

– Не могу, – с отвращением проговорил он.

В этот момент она взглянула на меня своими винно-красными глазами, и меня словно окатило огнём, в котором была эта её обычная гамма – легкомыслие, и угроза, и призыв, и власть. Я понял, что из-за перепалки отвлёкся, и теперь мне казалось, что она движется на меня, словно бежит по воздуху… Не давая себе времени передумать, я выхватил из рук напарника арбалет и выстрелил, не глядя, и серебряная стрела поразила её прямо в сердце. Я сам буквально всем телом почувствовал, как остриё со свистом пронзило тугую человеческую плоть, как закипели вокруг багряные тучи. Заставляя себя ни о чём не думать, я бросился вперёд и успел увидеть алебастровую фигуру в упругих волнах распущенных тёмных кудрей, тяжёлые покатые плечи – по человеческим меркам её тело было, наверное, роскошным. Она стояла, вцепившись окровавленными руками в конец вонзившейся ей под грудь стрелы, на её змеившихся губах пенилась кровь, и на лице не было ничего, кроме насмешки над нелепой судьбой и бешенства, как будто она вообще не чувствовала боли и жалела только, что по чисто техническим причинам придётся остановиться. Снова волна жутких переживаний этой души захлестнула меня, жадность до земных страстей, многие из которых мне были даже не понятны, я столкнул её в траву, в последнем разумном порыве сорвал с её пояса мягкую шёлковую шаль и закрыл её лицо, чтобы она на меня больше не смотрела, с силой отвернул её голову, вдавив в землю, выхватил нож и – по милости божьей, это удалось сделать одним ударом – отсёк ей голову.

Только после этого до меня дошёл весь ужас произошедшего, всё злодеяние, хотя мы вроде и сделали то, что хотели. Я никогда и не думал, что именно мне суждено стать убийцей, тем более что за мной предполагались обязанности телепата, когда мы обсуждали всё это. А теперь, стало быть, ничего уже не вернёшь. Я с запозданием понял, что багряные волны отхлынули куда-то, утекли, превращаясь в серебряные. Неужели нельзя было никак без этого обойтись? Не брать на себя убийство? А что, если такое не прощается? Вообще никогда? Может, лучше было самим умереть?.. Может, мы сделали это из трусости? Я сделал.

Я теперь уже не удивился бы, если мои собственные сородичи отвернулись от меня. Всё-таки одно дело – обсуждать, и другое – правда убить. Я сам чувствовал себя изгоем. Мне вспомнилась эта дурацкая поездка на корабле, как всё начиналось. Кто бы мог подумать, что всё закончится таким кошмаром?.. Я толком и не знал Аллат, но сейчас вдруг как наяву услышал её беспечный звонкий смех – единственное, что хорошо запомнил. Когда принимали решение повернуть к Земле, меня даже рядом не было, я даже не смотрел, куда мы летим. Заметил только, когда корабль начал падать.

Я бросил нож и сам без сил лёг в траву. Поляну уже обступили робкие силуэты других вампиров. Они с испугом смотрели на куски её тела, словно до них только сейчас, без неё, дошло, что им тоже придётся отвечать за всё, что они натворили, и то, что она внушала им как игру, на самом деле не было таковой. Некоторые из них уже беспокоились о том, как будут возвращаться, и почти все думали одно и то же: «Сорвахр с ума сойдёт».

Мне впервые в жизни захотелось плакать, хотя я не знал, как это делается, и часто удивлялся, глядя на плачущих людей. Мы ведь не были такими. Как мы могли так низко пасть?.. Неужели для этого достаточно было неудачно приземлиться на незнакомой планете? И как незаметно всё произошло!

Кольцо фигур уплотнялось, кто-то подошёл ко мне и неуверенно обнял, глядя на труп.

«Ничего, – услышал я безжизненную, словно оглушённую мысль. – Может быть, теперь будет лучше».

В этот момент я почувствовал движение альрома. Пульс опускался под землю. Эксперимент с возведением защитной капсулы завершился. Мы могли возвращаться на базу.

3

Тело «Рады» после недолгих дебатов передали нам. В отсутствие своей неуправляемой вдохновительницы наши бывшие противники заметно присмирели.

– Мы боимся это везти, – призналась от лица коллектива какая-то женщина, подразумевая труп.

– Сорвахр сойдёт с ума, когда узнает, – безнадёжно озвучил кто-то из мужчин.

– А он и так уже знает, – неопределённым тоном отозвалась какая-то из женщин. – Рада говорила мне… что он предупреждал её… что так случится.

Все снова растерянно уставились на труп.

– Что – «так»? – недоверчиво уточнил кто-то из наших. – Что она погибнет?..

– Ну… Рада так поняла… что вроде да.

Все испуганно покосились друг на друга и на труп. А вдруг она следит за нами откуда-то с небес и отомстит? Или восстанет из мёртвых в виде какого-нибудь монстра? Я поспешно наклонился, завернул тело в плащ, который ради такого случая одолжил кто-то из наших бывших врагов, – никто из стражей не нуждался в человеческой одежде, – и прибрал к рукам, стараясь ни о чём не думать. Уж лучше растворить это на солнце. Дома, на Бетельгейзе, не было никакой смерти, мы даже не задумывались об этих проблемах, но кто знает, во что здесь превращается душа после такой уродливой агонии оболочки?..

Но когда мы на следующее утро сжигали тело Рады в солнечных лучах, я вдруг подумал, что она, возможно, здесь самая счастливая. Она и те, кто погиб ещё раньше. А больше всех повезло тем, кто испарился на солнце с самого начала. Нас, оставшихся, окружала тьма. Я понял, что нормальной жизни уже никогда не будет.

Да, мы укрыли Пульс, но что с того? Дальше-то что?.. С тех пор мне часто снился один и тот же сон. Я видел женщину, которая мчалась верхом на коне через тёмное поле. Её раздувающееся платье отливало багряным светом, а сумеречное небо за спиной окрашивал блеск зари. Я долго не мог разобрать значение этих снов, пока не понял, что всадница – это Аллат. И она явилась не затем, чтобы отомстить мне, вовсе нет. Она просто говорила: солнце, хоть и чужой, но тоже свет. Лучше сгореть, чем истлеть. И я как-то раз, в бесшабашном настроении, зачем-то аккуратно оседлал коня, обмотал руки покрепче поводьями, словно боялся свалиться, стегнул животное как следует по шее и выехал на полной скорости на солнце. И не так уж оказалось и страшно. Огненный ветер хлестнул меня в грудь и вынул душу. А тело, кажется, развалилось и сгорело, и было, правда, больно, но недолго.

1

Павел проснулся и долго не мог понять, кто он (это было странное ощущение, но он чувствовал себя как бы тем существом из сна, и словно бы сон продолжался). Потом он наконец сообразил, что сидит, как всегда, в подземелье. После причудливого кошмара у него остался привкус гари во рту, словно он действительно сгорел на солнце, хотя в реальности он солнца ни разу даже не видел. Было у него какое-то предубеждение против выхода на поверхность в опасное время. Зачем рисковать?.. Он чувствовал приближение ночи с точностью до секунды. Вот через час-другой после того, как угас последний луч, можно спокойно подняться, запастись люмэ и вернуться назад, в родное убежище. На глубину около ста километров под землёй солнце вряд ли проникнет даже в случае сильного землетрясения. Да и условия тут гораздо комфортнее. Техника, испокон веков доступная стражам Пульса, не шла ни в какое сравнение с «цивилизацией» на поверхности. Павел не особо интересовался людвой. Какое могло быть дело нормальному кэлюме до их жалких лачуг (в его представлении дворцы смертных не слишком отличались от трущоб, всё было сделано словно из мишуры) и бессмысленной суеты, которую они почему-то называли «общением» (хотя она почти полностью состояла из мыслей о том, с кем бы переспать и у кого бы украсть денег), когда здесь, рядом с Пульсом, любую страждущую душу ждали величественные своды овеянных легендами храмов, прохладные просторы блистательных пещер и неограниченное количество альрома, в чьих ослепительных потоках водилось столько заманчивых видений?..

Интересно, куда пропали изначальные, от которых остались эти многочисленные подземные города циклопических размеров, возведённые с варварской роскошью и геометрической строгостью?.. Считалось, что первые кэлюме были – выражаясь языком человеческих суеверий – богами… В принципе, немаловажный вопрос, но при мысли об изначальных Павел почему-то всегда впадал в неясное раздражение, словно ему не хотелось что-то вспоминать. Хотя жалеть ему было не о чем, он отлично помнил каждый день своей жизни, которая прошла размеренно и однообразно, чем он весьма гордился. Павел придерживался убеждения, что если ни во что не вмешиваться, проживёшь идеально. Жить надо так, как будто тебя вообще нет. Павел знал, что родители в своё время ещё копались в каких-то архивах, и даже сам честно пытался заглянуть в историю каких-то экспериментов со светимостью Пульса, но у него сразу же разболелась голова, как у человека, который перегрелся на солнце. Павел искренне считал, что Пульс – это машина для поддержания жизнедеятельности кэлюме, оставшаяся с древних времён, такая же необъяснимая, как и сами изначальные. Что там было в ней улучшать, он не понимал, она и так функционировала нормально.