Полная версия
Наваждение
Теперь раритеты ресторатора занимали достойное их место в витринах.
Серега, не доверивший никому тащить Лелькин шедевр, прислонил картину к стене:
– Надо, чтобы портрет был заметен… Вошли люди в зал – и первое, что видят, – картина…
– Нет, надо в кабинете у Нины повесить, там свет хороший, – возразила Оля.
– И спрятать от общества! – сожаление в голосе Жанны.
– Конечно, пусть в Нинкином кабинете будет! Если здесь оставить, все зависнут у картины, никто на витрины и не посмотрит! – кричит Вовка. Боится, что народ не увидит его замечательного антиквариата. А чего столько лет к нему не прикасался? Даже и не знал, что на его чердаке пылится…
– Нина, тебе решать… А я бы повесил вон там, за бьюиком, и софиты покрутим, чтобы осветить правильно… – Громов обнимает меня за плечи и мягко разворачивает в нужную сторону. Я и сама думала, что там удачное место.
– Оля, если на той стене… И софиты? – спрашиваю я Ольгу.
– Бликовать будет, – вздыхает Оля.
– Не будет! – возражает Устюжанин. – У меня один светильник есть, металлогалогенный, с антибликовым кольцом, у вас в витринах похожие стоят! Гришка, поехали, знаю, где продают.
Громов собственноручно вгоняет в нужное место крюк, портрет занимает свое место, и мужики с увязавшимся за ними Шпинделем отбывают за осветительными приборами.
Мы сказали Дэну, что уходим, чтобы он закрыл ворота, и поднялись ко мне в мансарду по лестнице из моего кабинета – сделать подпись под Олиным шедевром. Я, как и Громов, теперь живу там, где работаю…
Ольга, как всегда, оккупировала тигриную шкуру у камина, оставив нам с Жанной кресла.
– Нина, я с Димкой договорилась: как только с крыльцом в нашем доме закончит, а это скоро уже, подсвечниками займется, чтобы в салоне выставить.
Дима Ремшин – кузнец из Закарска, портрет которого Ольга начала писать в июне на тамошней ярмарке. Он не только настоящий мачо, но и отличный мастер. Теперь портрет красуется в нашей галерее, а сам Дима много чего сделал для салона, например, отреставрировал кованые ворота и по Ольгиным эскизам выковал роскошные перила для винтовой лестницы. Чтобы работа кузнеца шла быстрее, Громов организовал ему рабочее место у нас во дворе, а жить Димку определили в пустующий дом Марго. Марго, родственница нашей домоправительницы Веры Захаровны, погибла в том же бурном июне. Безотлучное пребывание Ремшина в Энске – это головная боль Устюжанина, подозревающего Ольгу в теплых чувствах к кузнецу. Серегин демон ревности, вскормленный безудержными фантазиями Устюжанина, сделался уже размером с «Боинг» и все растет, потому что кузнец стучит по своей наковальне теперь на Ольгином дворе, что, конечно, логично: решетка вокруг дома Сережи и Оли – дело рук Ремшина. Димка даже подумывает купить у Захаровны домик Марго и обосноваться здесь, открыв кузнечную мастерскую: я знаю, что заказов в Энске у Ремшина на три года вперед. Устюжанин рвет и мечет.
– Оля, да когда уже ты замуж за Серегу выйдешь – мужик совсем извелся! – спрашиваю я. Можно, конечно, в Ольгиных мыслях покопаться, но зачем? Хочу быть человеком, как все.
– Ага, замуж… За донжуана и Казанову в одном флаконе… Его девицы до сих пор не успокоятся – звонят и даже приходят.
– И ты что?
– Что-что… Уговариваю себя, мол, если бы что-то было, баба так нагло бы не приперлась…
– Да выйди ты за него: Энск город маленький, сразу всем известно станет, что Устюжанин женился, и будешь жить спокойно.
– Это с Серегой-то спокойно? Без конца на девиц пялится… А стоит мне на Димку только посмотреть, начинает вопить, что я его, Устюжанина, разлюбила, потому что он седой и старый… Дурак…
– А Володя сказал, что ваша свадьба в его ресторане – дело решенное… – раздается с кресла тихий голос Жанны. – Вот въедете в новый дом и тогда…
– Нинка, вот ты мне скажи, – удивляется Ольга, – как Шпиндель умудряется у мужиков секреты выведывать? Наверное, проще все ему рассказать, а то мозг вынесет своими расспросами… Жайка, как ты с ним вообще живешь, он же зануда…
– Да прекрасно я с ним живу… – ответила Жанна. Ее щечки всегда начинают розоветь, когда она говорит о себе или вдруг оказывается в центре внимания. Вот и сейчас Жайка зарделась и стала похожа на мою Перепетую. Перепетуя обычно сидит на маленьком стульчике за роялем, но в данный момент эта кукла ростом с пятилетнюю девочку – один из самых необычных экспонатов нашей выставки и восседает на шпинделевском диване.
– Володя умный и тонкий… Ну, может, иногда чересчур ироничный и не умеет сдерживаться, но… – Жанна замолчала, не договорив. Я знала, что она хотела сказать, потому что увидела ненароком вырвавшуюся Жайкину мысль – какой Шпиндель потрясающий любовник.
– А если он такой хороший, – Ольга сделала круглые глаза, – чего ты за него замуж не идешь?
– Почему не иду? Иду… Зимой… Вот кольцо – Володя подарил, когда предложение делал…
– Ну, тихушники! Нет чтоб сказать… – смеется Оля.
– Да когда? Вы всегда так заняты…
– Ты же все время с нами – с утра до вечера!
– Это же работа, отвлекаться нельзя… Как-то ситуации подходящей не было…
Морковка, моя необыкновенно рыжая кошка, вдруг сорвалась с места и понеслась к входной двери. Гришка пришел – ему даже звонить в дверь не надо, кошка знает, что у порога ее обожаемый Громов.
В прихожую мы спустились все – Ольге с Жанной пора, дела, а главное, себя надо привести в порядок, мы же будем в центре внимания.
– Классно получилось… Серега, скажи! – у Громова хорошее настроение. – Увидите потом, вечером.
– Оля, не волнуйся, никаких бликов! – подтвердил Сергей.
– Как я и говорил, одну Лелькину картину теперь и видно… – проворчал Вовка и повернулся к Жанне:
– Жайка моя, ты готова? Поедем, мне уже в ресторан давно пора, посмотреть надо, как там, а то недогляжу, и мои охламоны перепутают пармезан с горгонзолой… Нинке же потом за фуршет стыдно будет…
3. Передо мной открываются новые перспективыПосмотрев, как мужики рассаживают по машинам своих дам и разъезжаются, мы с Гр-р вернулись домой.
– Я бы чего-нибудь съел, – заявил Громов.
На случай экстренной кормежки мужа в моей морозилке всегда имеется запас его любимых фаршированных блинчиков. Я засунула их в микроволновку и включила чайник.
– Гриня, а ты знал, что Вовка Жанне предложение сделал?
– Догадывался. Ох и заразная штука эта любовь… Эпидемия просто! И когда свадьба?
– Жанна сказала, зимой…
– Так, понятно… И на Новый год – в свадебное путешествие… Я знаю, тебе тоже хочется…
– Чего мне хочется? С ними поехать? – не поняла я.
– Зачем с ними? В свое свадебное путешествие – у нас же не было. Вот завтра и поедем…
Побыв какое-то время девушкой с веслом, я потрясла головой, чтобы обрести способность снова разговаривать:
– И куда это мы едем?
– Ты же меня учила, что нельзя спрашивать «куда», а то дороги не будет. Сама говорила, закудакаешь дорогу – ничего хорошего не светит. Надо осведомляться так: «Далеко ли мы отправляемся?» или «В какую сторону лежит наш путь?»
– Громов, не тяни, говори давай… Опять в Закарск поедем?
– Обижаешь, какое свадебное путешествие, если в Закарск? Мы с тобой едем в Прагу. Вернее, летим.
– Нет, ну ты с ума сошел! А когда я буду собираться?
– Завтра утром. Поезд до Екатеринбурга в три. Там – самолет, днем. Почти пять часов – и Прага.
– А почему не Париж? Не Мадрид или Вена? У тебя в Праге дело?
– У меня в Праге дело, да. Но Париж, Рим или Венеция – все, что захочешь, нет проблем – Шенгенская виза, время найдем.
– А в Праге?…
– А в Праге мой родственник живет – двоюродный брат Павел, Павличек… Чехи любят уменьшительные имена: Иржичек, Маричек, Даричек… Поэтому мой кузен – Павличек. Его отец, мой дядя, умер лет семь назад, а мать, чешка Маркета, еще в добром здравии. Дядя в Чехословакии в пятидесятые служил, остался каким-то образом, в Союз не вернулся, потом женился на этой Маркете, ее фамилию взял – так что у Павла фамилия Марлерж. Наши с Павлом родители долго не общались. Но потом отношения наладились, мы с Павличеком даже подружились – он меня старше года на два или на три. Павличек в последний раз приезжал в Энск за год до твоего здесь появления. Шпиндель утверждает, мы с кузеном очень похожи, сказал, близнецы.
Это что, опять Арсения Венедиктовича след? Снова снесет у меня крышу – и буду хотеть сразу двоих… или троих – вместе с прадедушкой…
– Нина, не сердись…
Громов думает, что я рассердилась, раз молчу. Не расскажешь же ему, что я, еще не видя его кузена, уже готова к головокружению от созерцания очередной копии прадедушки Сурмина.
– Гриша, правда, не мог сказать хотя бы за пару дней – невозможно нормально собраться за два часа…
– Так визы только сегодня получил… И билеты я всего час назад заказал… Зачем тебя заранее напрягать?
– Вечно ты за меня думаешь… Хуже напрячь, чем сборами в последний момент, и придумать нельзя…
– Все! Понял! Раскаиваюсь и готов искупить! Назначай наказание!
– Громов, прекрати вопить! Отправляйся в душ – времени уже много, скоро народ начнет собираться.
– Это разве наказание?
– А что?
– Поощрение!
– Почему это?
– Да потому, что ты пойдешь со мной!
– Вот еще, не пойду!
– Да кто ж тебя спрашивает?
Когда-то моя тетушка, бывшая четыре раза замужем (и столько же раз овдовевшая), учила меня искусству жить с мужчиной. «Никогда, – говорила она, – никогда не оставляй своего мужа с неутоленным желанием». Тетушка изъяснялась высоким стилем, но в переводе на общедоступную лексику это означало примерно следующее. Как только муж намекнул тебе, что желает тебя трахнуть, немедленно ищи способ реализовать его намерение. Не придумывай головную боль или отсутствие условий – проще плюнуть на головную боль, если она даже есть, и найти какой-нибудь лифт, чем следующего мужа. Потому что, стоит мужику неудовлетворенным выйти за дверь, как тут же рядом с ним окажется сука, у которой не только не болит голова, но и имеются все условия для удовлетворения его сексуальных потребностей.
Поэтому я упиралась только для вида, когда Гр-р тащил меня в душ, раздевая по дороге. Если честно, я и сама была не прочь оказаться с Громовым под душем.
Из душа Гр-р отправился прямиком в контору – звонить кузену и отдавать распоряжения Витьку Трофимову, который оставался за старшего. Я же решила заняться своей внешностью. Начать, конечно, следовало с Луизиного крема, действительно волшебного – в прямом смысле, так как чудеса творит. Моя двоюродная бабка-колдунья его сама делала, и эффект потрясающий… Подумав, что неплохо бы и мне научиться кремоизготовлению, я щедро им намазалась и, чтобы не терять времени, отправилась на кухню – убрать посуду после Гришкиного перекусона. На подоконнике дрыхла Морковка – последнее тепло ловит… Тюня сидела на столе – серо-голубая, и шерстка клочками. Ой, что-то грустненькая!
– Тюнечка, а чего в грустях?
Домовушка махнула ручкой, словно показывая на стены. Так, понятно, вещей жалко. Когда в мансарду все подряд тащили, она радовалась – типичное поведение домового: все в дом, все в дом… А вчера из мансарды даже Перепетую унесли.
– Тюня, не переживай, люди посмотрят, и все наше к нам вернется. Перепетуя – первой… И потом, салон – это тоже наша территория…
Тюня встряхнулась, стала почти васильковой и снова сделала круг ручками.
– Не понимаю…
Еще один круг, нет, скорее овал…
– Зеркало?
Нет. Еще овал…
– А, картина… И что с ней?
Вот как общаться? Не говорит существо…
Тюня принялась скользить по столу. Только танцев домового мне и не хватало! Но внимательней посмотрев на движения синей мохнатой рукавицы, я поняла, что это вовсе не танец. Тюня выводила буквы: А-Р-С-Е-…
– Я догадалась! Арсений!
Домовушка остановилась и закивала.
– Но это Громов на портрете!
Она не соглашается. Да я и сама видела, КТО на картине.
– И что теперь будет?
Тюня сделалась серой! Катастрофа, понятно…
– И что делать?
Разводит ручками… Вот и я не знаю. Точнее, пока не знаю. Ладно, будем решать проблемы по мере их возникновения. Сейчас главная проблема – Скворцов и его любовь ко мне, усугубленная водкой.
– Тюнечка, у меня к тебе дело…
И я поставила перед домовым задачу: не дать Петровичу напиться. Тюня кивнула, посинела и осталась на хвосте у спящей Морковки, а я пошла наводить красоту – не должна же супруга Г.Р. Громова быть страшнее всех на собственном вернисаже.
За полчаса до начала я была готова: причесанная, в боевой раскраске, в новом костюме и увешанная антикварными драгоценностями, но, правда, не в новых туфлях – на ногах как минимум часов пять, не рискну надеть новую обувь…
Я вертелась перед своим огромным зеркалом – наконец-то в раму вставили целое стекло взамен того, что пошло трещинами в июне. Возможно, я зря так долго в него смотрюсь: вдруг и это зеркало – портал в прошлое? Пока, правда, никаких перемещений не случалось. Может, потому, что все мысли у меня исключительно о настоящем?
Кстати о настоящем. И где этот Громов? Только успела я это подумать, как дверь моей спальни открылась, и на пороге возник Гр-р:
– Радость моя, ты ослепительна!
А сам-то… Я даже не делаю попыток вмешиваться в Гришкин гардероб – он сам покупает себе вещи, сам подбирает, что с чем носить. Он и следит за своими вещами сам: стирка, химчистка – все он. Лишь совсем недавно я получила разрешение стирать и гладить что попроще – джинсы, футболки… Я долго объясняла Громову, почему мне хочется, чтобы хоть иногда мой любимый мужчина носил то, к чему прикасались мои руки. Это же своего рода оберег: глажу рубашку и думаю, как его люблю… Но похоже, его нежелание обсуждать свой гардероб, а тем более позволять вносить в него изменения или вообще трогать его вещи, – это еще одна тайна Гр-р, такая же не поддающаяся объяснению, как его ненависть к пижамам… Был эпизод – я думала, получу по уху, если из пижамы не вылезу…
– Ну, присядем на дорожку… Все-таки новое дело… – Громов садится на стул, а меня усаживает к себе на колени. – Ладно, лицо не буду целовать… Но декольте… Так. Все. Идем, а то тебе снова придется одеваться…
И мы отправились на вернисаж: поднялись в мансарду, прошли в мой кабинет и оттуда спустились на первый этаж, в галерею. Все наши уже были в сборе. Приглашенные ждали во дворе – второй вход в салон через подъезд.
– Ну, что, – спросила Оля, – ленточку разрезать будем?
– А как же! – ответил Громов.
4. У всех свои заботы. А обо мне кто подумает? Адмирал Иван Федорович Крузенштерн?!Пришлось еще минут десять потусоваться во дворе: представители мэрии задерживались, а без них не начнешь. Ко мне подошел Скворцов – конечно, в мундире, чтобы новые погоны показать:
– Ниночка, я тебя поздравляю… Такое дело замутила – не каждый мужик решится! Пока Гришки нет, скажу… Ты такая красивая… Придется тебя поцеловать…
И Скворцов почти облапил меня. Почти – потому что я все-таки маг, и против моего желания облапить меня трудно. Петрович на некоторое время застыл с распростертыми объятиями. Еще секунд пять так простоит, а я успею уйти подальше.
Приехали ожидаемые полпреды, начались речи. Представители прессы щелкали камерами и совали чиновникам под нос микрофоны. Ленточку дали разрезать главному из прибывших. Я стояла рядом, а чиновник, вместо того чтобы смотреть на ножницы, пялился на мое декольте и резанул себе по пальцу. Мужик бросил ножницы и засунул палец в рот. Мысль чиновника, что он опростоволосился, сел в калошу и дал промашку, а теперь его прокол увидит по телевизору весь город, взвилась над его головой, как сигнальная ракета. Пришлось брать инициативу в свои руки и внушать мужику, что на него в тот момент никто не смотрел, потому что все заняты были разглядыванием туалета очаровательной хозяйки арт-салона. А так как телеоператор тоже мужик, весь город увидит декольте этой дамочки, а не его палец. Тоже неплохо, а то всяких бомжей вечно в новостях показывают… В конце концов ленточку мы разрезали, все зашли в зал, а мужик с пальцем во рту намертво ко мне приклеился. Громов со Скворцовым ходили за нами, насупившись. Особенно недовольным выглядел Гришка: Скворцов ныл, что ему необходимо смочить горло, но до фуршета было еще далеко, и Громову, вместо того чтобы стеречь меня, пришлось отвлекать подполковника от навязчивого желания опрокинуть рюмашку. Я нажала на свою синюю кнопку, вызвала Жанну и прилепила чиновника к ней – пусть Шпиндель тоже понервничает… А сама я немедленно оказалась в окружении Громова и Скворцова. Больше ко мне за весь вечер из чужих никто не рискнул подойти – боялись. Особенно Петровича – с его-то погонами!
Подполковнику не терпелось рассказать о маньяке.
– Приплыли… – возмущался Петрович. – Серийные убийцы и до нас добрались! Был такой тихий городок! Самое страшное, что случалось, – пьяные драки. Или какая-нибудь баба своего алканавта сковородой пришибет. Ну, вот в галерее дело было – вы знаете… И вдруг серия! Вы разве не слышали? В Энске убивают старух. Уже третью обнаружили за семь недель – серия, точно! Двух уже опознали. Третью – еще нет, никто о пропаже не заявлял… Всех нашли на берегу, почти в центре. И что гад делает: можно сказать, средь бела дня заводит старух в кусты, поближе к реке, душит и уже мертвых…
– Ну, Петрович, – перебил Скворцова Громов, – умеешь ты настроение поднять! У людей торжество, а ты со своим маньяком… Давай так, завтра утром к тебе забегу, поговорим. А сегодня Нине праздник не отравляй.
Видали? Завтра он забежит… А собираться кто будет?
Я решила, что сейчас не время думать о том, что будет завтра, и прислушалась к бормотанию Скворцова, оставившего в покое маньяка. Действительно, народ гуляет, расслабляется – какие серийные убийцы?
Петрович пустился в рассуждения об антиквариате, в котором ни фига не понимал, а, узнав, что вот-вот начнется фуршет, оживился в предвкушении выпивки, и его рот перестал закрываться вообще. Гр-р назло Скворцову не выпускал мою руку из своей и целовал мне то ладонь, то запястье, то пальцы – по одному. Это было очень сексуально, и подполковник бесился от ревности, но продолжал болтать.
Я рассматривала гостей. Кроме нужных официальных лиц, шоблы журналюг и потенциальных покупателей экспонатов (мы пообещали устроить аукцион, когда выставка окончится, хотя продавать собирались далеко не все, а только то, с чем соглашались расстаться владельцы, – как можно продать, например, Перепетую или громовское фортепьяно!), по подвалу бродила толпа художников и просто друзей и родственников. Я наконец-то познакомилась с Катей, племянницей Жанны. С Катей была Тоня, та самая подружка, занятая поисками «нормального парня». Благодаря этим ее поискам мне удалось узнать адрес того места, где меня держали в плену. Юбка, конечно, у Тони слишком короткая, а помада – слишком яркая, чтобы быть к месту на вернисаже. Тоня немедленно включила Гр-р в число «нормальных парней» и попробовала посмотреть на него непрерывным двадцатисекундным взглядом – тогда, в июне, сидя в скотче у батареи, я слышала, как Катя учила Тоньку: надо, не отрывая глаз, в течение двадцати секунд смотреть на мужчину – и он твой. На третьей секунде Громов повернулся к Тоньке спиной и принялся шептать мне на ухо комплименты. Девица продолжала сверлить глазами бритый Гришкин затылок, чем вызвала гомерическое ржание Скворцова:
– Громов, ты по-прежнему имеешь успех у неопытных девочек! Даже сзади! Давай я тебе на затылке брови нарисую, а то лолитам смотреть не на что!
Катя вовремя увела подругу – неизвестно, до чего додумался бы Скворцов.
Гр-р, повернувшись к подполковнику, высокомерно произнес:
– Юрка, да мне на лолит наплевать! У меня же есть Нина…
И Громов снова поцеловал мне руку – на этот раз, не поднимая ее к своим губам, а низко склонив свою почти лысую голову.
Не знаю, кто дал команду, но в ту же секунду из где-то спрятанных колонок полились аккорды рэгтайма, мой любимый Скотт Джоплин.
– Гринечка, как здорово!
– А то! Это не только из Интернета, кое-что мы с Вовкой сами исполняем – вот сейчас…
– Когда же вы это делали? Ты же все время со мной…
– Жанна нас прикрывала, она в курсе была, что я еще и такой подарок задумал… Вот и удавалось удирать на часок…
– Петрович, – Гр-р повернулся к Скворцову. – Пойдем, посмотришь дежурку…
Мы дошли до помещения под лестницей и оставили там подполковника – знакомиться с охранниками.
Но только мы с Громовым оказались вдвоем, как к нам подплыла наша домоправительница – нарядная, волосы в мелких кудряшках:
– Гриша, вы с Ниной так шикарно тут все устроили…
– Вера, впереди еще фуршет… – Гр-р улыбается, так как Захаровну ждет сюрприз: главное украшение галереи на первом этаже – синие гортензии, те самые, которые она принесла нам, и вокруг которых случилось столько событий.
– Да я не ухожу, интересно же, людей столько важных…
Пока Громов разговаривал с Верой, я смотрела на портрет. Как и предполагал Шпиндель, картина была в центре внимания. Конечно, народ не глазел лишь на нее, но задерживался у портрета достаточно долго. Один из фотокоров попросил нас с Громовым подойти к портрету и встать так, как Оля нас изобразила. Подбежала Ольга и чуть-чуть поработала с нашими жестами и ракурсами. Народ вокруг ахнул – ожившая картина… Затем с нами возле портрета сфотографировали Олю. Я потребовала, чтобы все, кто делал снимки, скопировали нам файлы – для истории.
А потом Шпиндель хорошо поставленным голосом пригласил дам и господ на фуршет.
Мне снова пришлось оказаться рядом с чиновником, плохо разрезающим ленточки. Но на этот раз он, с моей помощью, справился с ножницами гораздо лучше, и ему удалось разрезать ленточку, как положено. Народ поднялся по винтовой лестнице на первый этаж, к столам. Давки на фуршете не было: процессом еды и пития управлял сам Шпиндель, ему помогали вышколенные официанты – в количестве шести штук.
– Володя! У меня нет слов! Высший класс! На твоем ресторане должны быть звезды Мишлена! – я совершенно искренне пожала Шпинделю руку.
– Наконец-то ты меня оценила! – проорал Вовка, – но, черт возьми, откуда ты знаешь про звезды Мишлена? Моя тайная мечта!
Тут возле меня возник Скворцов, увидевший на мониторах в дежурке, что народ двинул к выпивке и закуске.
– Ниночка, надо выпить – отметить твой успех… Пойдем пропустим по стопарю!
Я смотрела, как Тюня медленно продвигается по рукаву подполковничьего кителя, чтобы опустить свои ручки в водку Скворцова. Домовые умеют превращать водку в воду. Мне бы тоже не помешало снизить градус, подумала я, и Тюня переползла к моему бокалу. Петрович с удивлением прислушался к своим ощущениям:
– Что-то как вода идет… Ниночка, еще накатим…
– Юра, давай сам, а то я тут хозяйка, мне со всеми надо…
– Понял… Но еще выпьем? Потом?
– Выпьем, выпьем… – рассеянно сказала я, глядя, как Тюня снова скользит по рукаву Петровича. Я думала о том, где в этот момент может быть Громов – давно его не вижу.
В зале-подвале никого. У столов со шпинделевскими деликатесами Гр-р нет. А где? Если в туалете – так давно бы вышел. Я нашла Ольгу – они с Серегой угощались из одной тарелки. Уже не первый раз наблюдаю, как Устюжанин Лельку из своей посуды кормит. Пунктик у него, что ли?
– Ребята, Гришку не видели?
– Еще внизу, когда фотографировались… – говорит Оля.
Улыбаясь народу, я поболталась в толпе и наткнулась на довольного Андрея Андреевича, доктора из «скорой», бывшего свидетелем всех моих «случаев» – обмороков, пуль и ударов по затылку.
– Доктор, Громова не встречали?
– Минут, может, двадцать назад…
– А где это было?
– Да внизу…
Мой демон ревности разросся до размеров устюжаниновского: Димка-кузнец здесь, без конца Сереге на глаза попадается, и Серега злится.
Я тоже злилась. Слинял Громов, бросил меня на растерзание подполковнику… И тут я вспомнила про камеры слежения. Вот и пригодятся… Я пошла в дежурку и, даже еще не открыв дверь под лестницей, поняла, что нашла Громова: никто не может так раскатисто смеяться, только Гр-р. Ни Гришка, ни Дэн, ни еще один незнакомый мне парень даже не заметили, как я вошла, – увлеченно разглядывают экраны.
– Во! Смотрите, Скворцов – опять ему наливают… Требует тару побольше…
– Григорий Романович, а какая-то тетка бутеры тырит… Вон, гляньте, в сумку прячет. Пойти отобрать?
– Да пусть… Жалко бутербродов что ли…
Охранники называются… Уткнулись в свои мониторы, а что у них за спиной, не видят! Я вышла, и никто не обернулся.
Подойдя к Шпинделю, я попросила накидать на поднос еды. Уже с кучей всяких вкусных вещей я вернулась к дежурке и постучала носком туфли в дверь. Мне открыл Дэн.
– Привет, – сказала я. – Ну, как вы тут? А я вам кое-что принесла, чтобы не скучали…
Дэн принял поднос: