Трип. Истории про дауншифтинг, рассказанные реверсом

…Рассказывают, что еще в 2009-ом году, в самом конце сезона дождей, за столом в национальном парке "Эраван" собрались старейшие квайщики. Это было в середине августа, спустя ровно сорок лет после открытия фестиваля Вудсток, день в день. Так, по крайней мере, рассказывают.

Во главе стола сидел Доктор, естественно, обдолбанный. Ему, как пассионарию, доступно видеть больше других. Он налил себе рому, затянулся травой из трубки и обратился к присутствующим с такой речью:

"Двухтысячные заканчиваются, дорогие друзья, а вместе с ними заканчиваются и тучные годы туризма. Оглянитесь вокруг, принюхайтесь к этому воздуху и вы непременно почувствуете едва уловимое, но уже очевидное движение всего сущего по направлению к ебеням. Комиссии уже никогда не будут такими большими, туристки – такими доступными, а река Квай – такой полноводной".

После этого он ни с кем не чокаясь залпом осушил стакан. И как будто бы с того дня все и началось…

Мы расплачиваемся, прощаемся с Кеем и уходим. В кармане у каждого из нас лежит брикет спрессованной марихуаны, только что приобретенный. Я сажусь за руль Ваниного мопеда, он – сзади, и мы выезжаем из переулка.

– Как ты думаешь, сколько весит Кеевский брикет? – говорю я, разгоняясь на безлюдной, залитой солнечным светом улице.

– Тридцать грамм, – отвечает Ваня.

– Ты взвешивал?

– Вроде того.

И он рассказал, как во время прошлого несезона, когда все заработанные деньги бесповоротно кончились, они с Федором N. поехали к Кею и на последние пятьсот бат купили марихуаны. Они выбирали между марихуаной и возможностью пообедать, но колебались недолго. Холодильник был пуст, и из еды были только несколько одноразовых упаковок кетчупа, оставшиеся от лучших времен – когда можно было заказать доставку из Бургер Кинга. И тогда они решили узнать вес купленного товара. Федор держал руки над столом, и на левой ладони у него был брикет, а на правую Ваня клал по одному пакетику кетчупа.

– И получилось как раз три упаковки по десять грамм, – закончил Ваня.

Накурившись в комнате гестхауса, я представил себе эту картину. В ней было что-то арт-хаусное.

"Если про нас, паттайских раздолбаев, – думал я, – когда-нибудь снимут кино (а его обязательно когда-нибудь снимут), то оно должно будет начинаться с этой сцены: в пустой квартире Ваня с Фредом взвешивают на руках траву, и вместо гирь у них бургеркинговский кетчуп".

А ночью мне приснился зомби-апокалипсис на реке Квай. Как будто под музыку Джона Мерфи я бегу по плотам нашего плавучего отеля, а за мной гонится толпа ходячих мертвецов в цветастых шортах и футболках "я люблю Паттайя". Сквозь туман пробиваются лучи застенчивого утреннего солнца, мимо плотов деловито и неспешно плывет бамбук, и камера медленно отъезжает, давая общий план национального парка Сайок, тонущего в зелени как пьяный турист в морских волнах. Зомби рычат и клацают гнилыми зубами, я бегу по скрипучему настилу плотов, а Джон Мерфи все тянет и тянет свои нескончаемые два аккорда.

Август 2014

Подарок с Ямайки

Когда дилер, с которым ты не виделся полгода, приглашает в подсобное помещение бара, отказываться нельзя хотя бы из соображений вежливости. Солнечный день пахнет морем и бездельем, и мы с Ваней курим траву через бамбуковый бонг в маленькой комнатке, спрятанной за кухней.

Сначала затягивается Ваня. Он берет щепотку, умелым движением утрамбовывает ее в колпачке бонга, поджигает и не спеша вдыхает дым. В конце затяжки, когда почти вся трава истлела, он делает решающий ловкий вдох. Ваня – профессионал, он упражнялся в этом искусстве последние несколько лет. Кей, как всегда, одетый только в шорты и шлепанцы, кивает и улыбается.

Потом Ваня передает бонг мне. Всем подобным ухищрениям, вроде бонгов, ведер с водой и прочих бездушных чудес наркоинженернии, я предпочитаю тривиальные, но не лишенные романтики косяки. Однако отказаться – означает обидеть Кея. Я насыпаю траву в колпачок, поджигаю, делаю резкий вдох, и трава, толком не прогорев, оказывается на дне бонга, в воде. Кей вздыхает, но ничего не говорит. Я его давний клиент, и он считает неэтичным делать мне замечания.

Тогда я открываю свой рюкзак и достаю оттуда черно-зеленый с желтыми полосами флаг на белой пластиковой ручке. "Презент фо ю, Пи Кей, – говорю я. – Джамэйкан флэг".

На Ямайке я работал полгода – тоже гидом и тоже с русскими туристами. Потом мой работодатель обанкротился, и весь штат улетал в Россию последним чартером. Перед вылетом я накурился и забыл вытряхнуть гриндер, и когда его решил осмотреть таможенный офицер, ему на стол высыпалась статья за перевозку наркотиков через границу. Но Ямайка есть Ямайка, и мне просто вежливо напомнили, что это незаконно.

Незадолго до финансового краха моих нанимателей я купил ямайский флаг. Я сразу подумал, что подарю его своему любимому тайскому дилеру, потому что было очевидно, что скоро все кончится, и придется вернуться на реку Квай. Вести экскурсию, не накурившись, я уже давно разучился.

Кей, любитель регги и отчаянный наркоман, любовно разглядывает подарок.

"Джамэйка, – произносит он, – ориджинал смоукинг".

Затем он решительно кладет флаг на соседний стул, насыпает в колпачок бонга новую порцию и делает приглашающий жест. Мне приходится повторить процедуру, но теперь Кей берет руководство на себя. "Ча-ча, – командует он, – ча-ча". Бережными движениями, словно в моих руках хрупкий музыкальный инструмент, я делаю серию мелких затяжек. Кей, как опытный дирижер, отмеряет руками такты и повторяет: "ча-ча". Это означает "не спеши, запасись терпением". В кульминационный момент он резко выбрасывает руки вперед, и я вдыхаю полной грудью, втягиваю весь дым без остатка. К горлу подступает нестерпимый кашель, и я чувствую, как крупные слезы катятся из глаз. Бомба разрывается в моем сознании, а потом в нем не остается ничего, кроме приятной пустоты, и я медленно облокачиваюсь на стену. Кей отечески хлопает меня по плечу и забирает из моих рук бонг. Теперь он доволен.

Август 2014

Блюз и бардовские песни

Передо мной лежит мп3-файл, в котором мой коллега по Кваю Доктор полтора часа рассказывает о своих приключениях. Доктор не имеет никакого отношения к медицине, это просто такой никнейм. Про него ничего не нужно выдумывать, потому что эта правдивая история и так выглядит как самое низкопробное вранье. И вот я пишу:

Во всей Паттайе никто никогда не играл на губной гармошке пронзительней, чем Доктор. Блюзы спасли его от тюрьмы, в точности как когда-то произошло с великим Ледбелли. Вот как играет Доктор, циничный романтик, мрачный гедонист и гордый обладатель всех известных науке пороков.

Но это неправда. То есть правда, но за исключением одного слова, которое делает неправдой все остальное. Доктор не играет блюз. Он извлекает из своей гармошки полуатональные стоны и хрипы далеко за гранью пентатонического лада, да и то – только когда очень сильно накурится. А так он поет под гитару бардовские песни. Ну и, допустим, Гребенщикова. Про блюз – это я соврал для красоты. Но только про блюз, все остальное – правда.

"Я попал под облаву, которую устроила в Паттайе бангкокская королевская полиция. Они специально приехали в Паттайю бороться с наркотиками, а тут я. У меня и было-то всего ноль-три грамма айса – это на один раз покурить".

Айс – популярный в Таиланде метамфетамин.

"В околотке на Наклыа меня приковали цепью к забору. Настоящей железной цепью с замком – за ногу. Но взяли меня по пути к развратным женщинам, и поэтому при себе я имел гитару и харп".

"Харп" – это он так на негритянский манер называет свою губную гармошку.

"Старик, я не заслушенный артист и не дородный, и хорошо играл в ту ночь не от хорошей жизни. Но все полицейские рыдали над моими блюзами. Когда нога прикована к забору, и есть тема просидеть в таком виде еще пару лет, то блюз идет от самого сердца и даже ниже".

Опять блюз. И про я харп наврал, хотя Доктор действительно так называет гармошку. Но в ту ночь у него была только гитара.

"И вот, – рассказывает мп3-файл голосом Доктора, – осознавая всю удельную массу свалившейся на меня безнадеги, выдал я на гитаре за всю хурму. Пел все, что люблю, на честнейшем русском языке".

Тут на записи его прерывает мой голос.

"Стоп, – говорю я, – давай на минуту остановимся, я хочу представить себе эту картину. Паттайя, Наклыа-роуд, ночь. Мягко скажем, не туристический центр города. И вот сидит там прикованный к забору иностранный гражданин и поет тайским полицейским песни на неведомом им наречии. Что ты им пел, Доктор? "На ковре из желтых листьев?"

"И это тоже. Пойми, не для них я пел, а для себя. Я прощался со свободой и со всеми сопутствующими ей преференциями. Через три песни (я не шучу!) самый главный генерал что-то негромко приказал, и мне принесли траву и водку. Мне даже пообещали, что скоро отпустят. Посиди, сказали, немного, и отпустим. Но вместо этого по прошествии трех дней отвезли в Бангкок, уже в настоящую тюрьму. Сказали, посиди немного теперь и здесь. И только по прошествии еще трех дней отпустили с миром под залог в десять тысяч бат.

Десять тысяч бат – небольшая сумма. Я как раз столько собирался потратить на развратных женщин перед тем как меня сластали. Я заплатил и ушел, оставив им на память свой паспорт. А когда однажды вернулся за паспортом, чтобы продлить в нем визу, то случайно узнал, что мой залог подорожал и теперь стоит двести пятьдесят тысяч. И пока меня никто не хватился, я ушел.

Я сел в поезд и поехал в Чианг-Май, потому что там есть граница с Лаосом.

В Чианг-Мае я куда-то там заселился, оставил в номере чемодан и налегке отправился на берег Меконга. Хожу по берегу, посвистываю.

До Лаоса там грести – минут тридцать. Но с одной стороны стоят тайские пограничники, а с другой – лаосские. Что бы сделал на моем месте ты? Ничего бы ты не сделал. Ты бы вообще не оказался на моем месте, потому что не умеешь жить красиво. А я подкатил к двум тайским бойцам и говорю:

– Гой еси, добры молодцы. Я только что прибыл из Лаоса, но по недоразумению оставил паспорт в тамошнем кабаке. Переправьте меня, любезные, на другой берег. Я метнусь до того кабака и через час возвернусь. А вам за это пожалую по пятьсот бат каждому.

Тайские солдаты – ребята душевные, но недалекие. Где им знать, что без паспорта я бы не пересек границу. И они меня посадили в лодку и средь бела дня повезли в соседнее суверенное государство. На противоположном берегу реки их лаосские коллеги, понятно, засуетились. А те им, мол, успокойтесь парни, сей бледнолицый брат забыл на вашей благодатной земле свой паспорт. Ну раз такое дело, говорят лаосцы, тогда, конечно. И пропустили меня.

Ты был на тайско-лаосской границе, ты знаешь: там нет ни чек-пойнтов, ни шлагбаумов, ничего нет. Только указатель: "идите туда". А я не пошел, я свернул в стороночку и сижу в кафешке для местного населения. Там народ смотрит: интурист трапезничает, валюту транжирит. Сразу стали предлагать свои услуги. Слово за слово, хуй апостола, я одному и говорю: так, мол, и так, май фрэнд, я без паспорта, но мне бы того. Он сразу с пониманием, мол, садись на байк. Мы – вжих – и уехали.

Он меня, конечно, по дороге спрашивает: как же ты, бел человек, дошел до жизни такой? А я ему: ну ты понимаешь, тут долгая история, туда-сюда, в общем, я в Таиланде совершенно случайно оставил свой богаж. И для пущего эффекта достаю из кармана сто долларов. Он говорит: айн момент, босс, сейчас все устроим. Не знаю, что он и как там, но к вечеру чемодан был у меня.

Утренним автобусом я свинтил во Вьентьян. Что можно делать во Вьентьяне, если ты только что нелегально пересек границу и у тебя нет паспорта? Естественно, тусить. Я провел там около месяца, а когда кончились деньги, пошел в российское консульство и без стука ворвался в кабинет консула. Я поведал ему все то, что теперь известно тебе. Он был в таком шоке от услышанного, что немедленно выписал мне ксиву и дал позвонить с условием, что после этого я немедленно исчезну. Я сделал пару звонков старым друзьям и тем же вечером улетел на родину.

Эту историю Доктор рассказывал мне много позже описываемых событий, когда мы пили дешевый коньяк в его московской квартире. С тех пор с ним произошло еще много всего. Он еще дважды попадал в азиатские тюрьмы, причем в двух разных странах. Но чтобы не портить счастливый конец, я, пожалуй, на этом закончу.

Письмо

У меня есть друг детства: журналист, копирайтер и прочие тяжелые последствия гуманитарного образования. Грубо говоря, он – это я, но только окончивший институт и оставшийся в России.

И он прислал мне электронное письмо:

"Здравствуй, Тош.

Ты уехал, и с прилавков исчезла водка. Она стала не нужна. Ты был последним в этом городе, кто ленивой атмосфере бара предпочитал несокрушимость подворотен и таинство распития "Флагмана" в Макдаке. Бары, в которых посторонний человек наливает ровно 50 грамм, были тебе противны, как любая система.

Ты уж прости, что я о тебе в прошедшем времени, как о покойнике. Отсюда этот ваш Таиланд выглядит не более реально, чем какой-нибудь небесный Иерусалим.

У меня все примерно так же как раньше: коктейль из работы и водки в соотношении 1 к 1. Кто измеряет значимость текста количеством знаков без пробелов, кто – суммой за погонный лист, я же – исключительно граммами напитка.

Ну, например: к завтрашнему утру мне нужно навалять три статьи, каждая – приблизительно на 2500 знаков. Формула, выведенная эмпирическим путем, гласит, что написание одного знака требует распития 0,1 грамма водки. Соответственно, мне нужно выпить 0,75 только в рабочее время, прикинь.

Я потерял счет дням. Все остальные жизненные ориентиры пропали гораздо раньше, этот был последним. Не знаю, отчего все так сложилось. Точнее, знаю, но это ничего не меняет.

Не звони мне по этому поводу: ты услышишь оптимистичный голос журналиста. Что бы я тебе ни сказал, это будет враньем, потому что журналисты всегда врут.

Просто знай: здесь тебя не хватает".

Я скрутил косяк, выкурил половину и написал ответ:

"Видишь ли, Рома, вчера моей регистрации на рейс Москва-Бангкок исполнилось ровно три года, а я так до сих пор и не понял, для чего все это было нужно. Точнее – для чего было нужно, как раз понял, но вот для чего было нужно то, что было нужно?

Смотри, мы все живем в Паттайе уже по несколько лет, но до сих пор ничего не знаем ни о Таиланде, ни о себе. Хотя каждый из нас думал в аэропорту, что летит узнать мир и найти себя. Лично я не преуспел ни в том, ни в другом, и то же самое могли бы сказать о себе все мои нынешние друзья и знакомые, если бы у них хватило для этого честности и смелости.

Мы живем и работаем бок о бок с тайцами, мы пьем с ними и курим траву, но мы так до сих пор и не смогли их понять. Видишь ли, можно случайно увидеть летающую тарелку, можно даже вступить в контакт с гуманоидом и раскурить с ним косяк, но это не приблизит тебя к пониманию его мышления, даже если ты выучишь пару слов на его языке, а он – на твоем, и вы будете по-панибратски обниматься на прощанье.

Тайцы для нас – гуманоиды, иные формы жизни. Сравнивать наше мышление с мышлением иных форм жизни – все равно что пытаться сопоставить, ну, например, дождь и кибернетику. Эти слова объединяет только то, что они – существительные. Хотя, как знать, быть может, у иных форм жизни вообще нет существительных. Или кибернетика у них является глаголом.

Мы возим туристов на экскурсии и рассказываем им о Таиланде, о котором сами ни черта не знаем. И дело тут не в датах и именах королей, а в сути вещей и явлений. Мы показываем туристам Таиланд, который построили специально для них – с сувенирными магазинами, трансвеститами и таблетками для похудения. И знаешь, даже многие гиды верят, что это не подделка, что так все и есть на самом деле.

Мы возим туристов на экскурсии, а они блюют в реку Квай и лапают шестидесятилетних бирманских старух, пока те делают им массаж. Мы пытаемся что-то объяснять, заменить их глупость и невежество своим субъективным, ложным восприятием Таиланда. Своим непониманием. Но даже это удается редко.

И вот что: я хочу отсюда уехать. Все равно куда, гораздо важнее – откуда. Потому что пройдет еще год, и мне уже не будет этого хотеться. И я, так и не поняв тайцев, стану одним из них. Те, кто остается здесь навсегда, перенимают у местных только дурные черты – лень, жадность, трусость, глупость. Чтобы перенять что-то хорошее, нужно сначала понять, а это, похоже, невозможно.

И поэтому надо уезжать. Не потому что тут плохо, нет. Скорее, наоборот, слишком хорошо. Не знаю, как объяснить понятнее".

Я выкурил вторую половину косяка, перечитал письмо, выделил весь текст и нажал Delete.

14 августа 2012

Регги-бар закрывается

Глупая мошка с реки Квай, размером чуть больше молекулы ДНК, влетела мне в правый глаз и погибла, захлебнувшись моими слезами. В качестве кармической расплаты за убийство живого существа я заработал воспаление глаза и по туристической страховке попал в платную паттайскую больницу. Врач осмотрел меня и объявил, что потребуется госпитализация.

Спустя две минуты неприступного вида медсестра уже зачитывает мне опросный лист на английском.

– Мистер Ахтох, вы курите?

"Ахтох" – это мое имя, написанное по-русски и прочитанное по-английски. Я привык и не поправляю.

– Да.

– Как часто?

– По пачке в день.

– Вы пьете?

– Да.

– Как часто?

– Каждый день.

Она поднимает глаза от опросного листа.

– Сколько бокалов в день?

– По чуть-чуть, – отвечаю я, но понимаю, что она понимает, что это ложь.

В палату меня ведет уже другая медсестра. Палата в платной паттайской больнице напоминает номер в отеле: кондиционер, холодильник, душевая, плазма на стене. Кровать, разумеется, только одна.

– Вот тут переговорное устройство. Если вам что-то понадобится, нажмите сюда, и я приду.

"Даже в больницах есть девочки по вызову", – приходит мне в голову шутка в стиле туристов. Вслух я ее не произношу и просто одобрительно усмехаюсь в ответ. Девушка машинальным движением проверяет верхнюю пуговицу своего халата, наглухо застегнутого у самой шеи.

– Еду можно заказать в ресторане, вот меню.

Все еще теребя пуговицу, она выходит. Я сразу решаю проверить переговорное устройство:

– Йоу-йоу, майк чек. What about cigarettes here?

Через 15 секунд моя собеседница снова в палате.

– Какие вам купить?

– А вы что же – пойдете мне за сигаретами в магазин?

– Да.

– Тогда Shoot и лучше сразу пару пачек.

– Сейчас принесу, – говорит она. Этой маркой тайских народных сигарет брезгуют даже водители тук-туков, но мне не стыдно: куря отходы тайской табачной промышленности, я чувствую себя чуть более местным.

Она вернулась через десять минут с двумя пачками и сдачей. За это время мне поставили капельницу, похожую на микрофонную стойку времен Фредди Меркьюри, только на колесах. Получив сигареты, я отравляюсь курить на общий балкон. Капельница грузно катится сзади, но почти не мешает.

Ближе к вечеру меня навестил мой друг Ваня. Он только что вернулся с экскурсии и традиционно заработал на ней кучу денег.

Ваня смотрит на больничное кимоно, на мой забинтованный глаз, качает головой и говорит:

– Пока ты тут косплеишь Кэно, Кеке решил закрывать регги-бар.

* * *

Регги-бар на пересечении Третьей и Центральной, о боги, неужели. Сколько вечеров, наполненных музыкой, ромом и травой, подарил он нам всем. Там собирались все русские гиды Паттайи, там была ударная установка, на которой можно было подыгрывать звучащему из колонок регги, и там была тайная комната для курения бонга, в которой, соответственно, можно было курить бонг. Владельцем заведения был дредастый таец Кеке с татуировкой Боба Марли во всю спину.

Мне жаль, что регги-бар закрывается. С этим местом связана масса воспоминаний. Например, о том, как Ваня с размахом отмечал там свое двадаципятилетие. Было очень много народу, и устав от толкотни, мы с Кеке вышли на улицу. Он неплохо говорил на английском, потому что специально его выучил, чтобы понимать тексты Боба Марли.

"А что, – интересуется Кеке, – в России на день рождения тоже поют Happy birthday to you?"

"Нет, – отвечаю, – у нас, у русских, есть своя песня".

"Какая?"

"Let the pedestrians run clumsily across the puddles…", – декламирую я.

"Что?"

"…and let the water float down the street like a river".

"Вы, русские, – тинг-тонг", – вздыхает Кеке.

* * *

Флэшбэк прерывается мелодичным звуком разливаемого в пластиковые стаканы рома, и я возвращаюсь к реальности. Ваня, как и следовало ожидать, принес мне гостинец.

– Мне – с колой, а тебе – без, потому что ты болеешь, – объявляет он.

Я печально смотрю в свой стакан единственным глазом.

– Слушай, скажи честно, тебе не надоело пить? Мы уже два года потребляем этот ром каждый день. В лучших традициях какого-нибудь Гальянова. Тебе не кажется, что пора завязывать с этим дерьмом?

На последней фразе я осекся, потому что она получилась как из плохо переведенной американской прозы.

– Чувак, ты, что ли, начитался плохо переведенной американской прозы? – тут же ехидничает мой друг. Он – блондин, он стильно одет, от него пахнет дорогим парфюмом. Параллелей с Гальяновым не наблюдается. – Читай лучше классику. Хэмингуэя, например. Я его очень люблю: кого ни возьми из его героев – все бухают аки скоты. Они просто не могут прожить нескольких часов, чтобы не накатить. Они пьют всегда – на войне и на свидании с женщиной. Не от тоски и безысходности пьют, как, например, в том же Гальянове, а чтобы оттенить момент. Так вот я себя ощущаю хэмингуэевским героем и горжусь этим сходством.

Мы чокаемся и выпиваем. Тайский ром без колы – то еще удовольствие. Я забираю стакан из Ваниных рук и запиваю свой чистый ром его ромом с колой.

– А мне больше нравится Веничка Ерофеев. Но иметь сходство с его героями я бы не хотел.

Потом мы играли в покер, поставив на кон по 500 бат, и Ваня, конечно же, меня обыграл, потому что ему всегда везет, а мне – всегда нет. Сразу после раздачи, в которой друг переехал мой безупречный флеш своим флеш-роялем, раздается стук в дверь. Мы прячем ром в рюкзак, а фишки под полотенце, потому что за покер в Таиланде сажают в тюрьму.

Я отпираю дверь, и в палату входит медсестра. Она снимает с меня повязку и начинает промывать мой глаз, демонстративно не замечая исходящий от меня запах алкоголя. Мы с Ваней неловко молчим. Тишину нарушает только шуршание ватного диска.

– Скажите, он будет жить? – спрашивает наконец мой друг, чтобы разрядить атмосферу. Медсестра многозначительно кивает.

* * *

Меня выписали через два дня. Я пропустил три выезда на экскурсию. Денег почти не осталось, и я снова не смогу заплатить за квартиру вовремя. Ваня с утра уехал на Квай и вернется только завтра вечером. На улице я первым делом закуриваю Shoot, вкус которого идеально гармонирует с моим настроением.

"Наверно, надо бросать пить, – размышляю я, направляясь в Севен-элевен, чтобы купить ром и колу. – Бросать пить и окончательно переходить на наркотики. От травы хотя бы не бывает похмелья".

* * *

Однажды в Таиланд прилетела моя сестра Гера, и мы с ней накурились травы в регги-баре. И я сказал ей:

"Смотри. Мы с тобой накурились и сидим, пьем ром с колой. В колонках ЭрХэЧеПэ играют Californication, а на барабанах им подыгрывает Кеке. Сейчас осень, но вокруг нас – тропическая страна, и поэтому тепло и пальмы.

А теперь представь, что десять лет назад, когда мне было семнадцать, а тебе десять, к нам бы подошел человек и сказал: ровно через десять лет вы будете сидеть в регги-баре, курить траву и пить ром с колой, а вокруг вас будет тропическая страна. Я бы не поверил. И даже если бы он показал фотографию из будущего, вот как мы сейчас тут с тобой сидим, я бы тоже не поверил. Потому что так не бывает. Потому что это слишком хорошо".

А Гера продолжила: "А что если сейчас к нам подойдет вон тот таец и скажет, что через десять лет мы с тобой будем…" Тут Кеке выдал крутую длинную сбивку, и я не расслышал, что она сказала. Но все равно ответил: "Я бы не поверил". "Я бы тоже", – сказала Гера.

Через десять лет надо будет у нее спросить, что она тогда предположила. Кто знает, может быть, угадала.

Декабрь 2010

Взгляд изнутри

Моя соседка Оля – счастливая обладательница удаленной работы, никак не связанной с туризмом. Она – главный редактор сайта про карьеру. Сидя на балконе топлесс, Оля пишет статьи о перипетиях офисной жизни и раз в месяц получает денежный перевод из Москвы.