Тот, кто срывает цветы

Он вдруг отшатнулся в сторону и посмотрел на меня диким взглядом.

– Ты что-нибудь знаешь о перестрелке в Ингольштадте?

Я знал, что он спросит. Не мог не спросить. Я постарался надеть маску невиновности – с размаху припечатать ее к своему лицу.

– Конечно. Я же смотрю новости.

Он нахмурился.

– А… Ты о другом спрашивал. Нас там не было, если ты об этом.

– И даже ничего не слышно?

Я даже не понял сначала, что он имел в виду, поэтому растерялся весьма натурально. Это сыграло мне только на руку, потому что лицо Байера немного смягчилось.

– Ты думаешь, что мы целыми днями обсуждаем новости на подпольном рынке? Мы понятия не имеем, что там происходит. Только выполняем минимум работы, – сказал я.

– Это очень серьезная ситуация, Лео. Ты это понимаешь. Что я должен сейчас сделать, м?

Я почувствовал себя на краю – как человек, которому только что сообщили о смертельной болезни.

– Почему ты решил поговорить со мной обо всем этом?

Байер тяжело вздохнул.

– Потому что я знаю тебя, Лео. И хочу помочь.

Я нерешительно взглянул на него.

– Но у меня свои условия, – добавил он. – Ты должен рассказать мне больше.

– Что тогда будет с Рольфом?

– Сейчас ты должен думать о себе.

– А как же Ойген? Что насчет него?

Байер устало потер переносицу.

– Послушай, он не заслужил, чтобы…

– Лео, – резко сказал Байер, – вы оба заслужили этого. Я вообще не должен тебя выгораживать.

– Я понимаю, черт, спасибо тебе за это, но Ойген делал не больше моего. Ничего нельзя сделать? Ты же сказал, что даже отпечатков нет.

– Очевидно, что у Рольфа был помощник. Еще более очевидно, что им мог быть его приемный сын.

Я сцепил руки в замок.

– Его в любом случае еще раз вызовут для дачи показаний.

Мы остановились.

– Самуэль, пожалуйста.

– Лео.

– Он не выбирал все это. Так его воспитали. Вся ответственность лежит на Рольфе.

– У тебя юридическое образование. Ты должен понимать, что система работает иначе.

– Да к черту систему!

Байер снова вздохнул.

– На словах все звучит проще, чем есть на самом деле.

– Не нужно спасать меня одного. Мы делали это вместе, – быстро сказал я.

Я понимал, что перегибаю – мне стоило быть благодарным уже за то, что Байер хотел защитить меня одного, но я не мог допустить, чтобы Ойгену пришлось отвечать за то, в чем были повинны мы оба.

Байер посмотрел на часы.

– Мне нужно идти. Подумай о нашем разговоре. Мне все еще будут нужны дополнительные сведения.

– А как же Ойген?

На это Байер ничего не ответил.

4

Я решил рассказать ему. Слишком велик был соблазн смолчать, утаить, притвориться, что мне ничего неизвестно, но я не мог так поступить. Иногда нужно поступать правильно. Чем-то жертвовать.

Мы встретились на нашем месте в лесу. Ойген сидел на старой покрышке, подбрасывая нож-бабочку вверх-вниз. Он казался старше своих лет; с бледными губами и тревожным лицом.

– О чем ты хотел поговорить?

Внутри у меня все сжалось, превратилось в густую мешанину эмоций, в которых не получалось разобраться. Я сел на трухлявое бревно, достал сигареты, чтобы чем-то занять руки.

– Ты пришел помолчать? – усмехнулся Ойген.

Но улыбка быстро сползла с его лица, когда я начал говорить. Сначала лицо Ойгена было непроницаемо, потом я увидел злой блеск в серых глазах.

– Прошу, дай мне закончить! – взмолился я, когда он вдруг вскочил со своего места. – Байер сказал, что попробует что-то придумать.

Ложь.

– Сраный коп ни за что не будет меня прикрывать! – крикнул Ойген. – Не могу поверить, что все это случилось из-за тебя! Я ведь предупреждал. Я тебя предупреждал, Лео!

– Ойген, подожди. Послушай!

Он резко развернулся. Посмотрел на меня безжалостно.

– Ot"ebis' ot menya!

– Я не хотел, чтобы так получилось, ладно? Это моя вина, но я пытаюсь все исправить. Пожалуйста, дай мне шанс. Я все…

– Как ты планируешь вытащить Рольфа из тюрьмы? – зашипел Ойген.

Он отрывисто усмехнулся, когда я опустил взгляд.

– Так я и думал.

Я видел – ему стоит огромных трудов сдерживать бешенство. Оно рвалось наружу. Неукротимо.

– Я пытаюсь спасти тебя.

– Боже! Ну надо же.

– Я знаю, что ошибся, но…

– Твоя ошибка стоила Рольфу свободы, – жестко сказал Ойген. – И это не то, что ты сможешь исправить.

Он развернулся и зашагал прочь.

На этот раз я не стал его останавливать, но мне отчаянно хотелось этого. Я остался в полном одиночестве. Уже начинало темнеть – высоко над деревьями зависла бледная луна, высвечивающая пустырь: пустые бутылки, запчасти от машин и мои разбитые надежды.

Оказавшись дома, я долго стоял под душем, стараясь смыть с себя события минувшего дня. Если бы только это было так просто. Я царапал кожу ногтями, жмурился, сцеплял зубы. Клял себя за беспечность. Если бы только можно было вернуться назад.

Отец уже спал, когда я прокрался к нему в комнату, чтобы вытащить из тумбочки шкатулку с мамиными драгоценностями. Я заперся у себя в комнате и почти полчаса смотрел на серьги из жемчуга, тонкие нити золотых браслетов, кольца с маленькими камушками. У меня больше не было той огромной кучи денег – все хранилось в тайнике Келлеров, а его содержимое конфисковала полиция. Ойгену понадобится хороший адвокат, если у Байера ничего не выйдет. У меня были свои сбережения, какие-то остатки от моего заработка, но этого бы никогда не хватило.

Я взвесил на ладони брошь в виде стрекозы. Тяжелая. За такую дорого заплатят. Я бы мог продать украшения – хотя бы часть – чтобы у Ойгена появился шанс.

В ночной тишине, рассматривая драгоценности, которые когда-то так нравились маме, я чувствовал себя предателем и вором. Все естество противилось моим намерениям, но иного выхода я не видел.

Я обещал все исправить.

Глава 14

Исповедь

1

На Регенсбург обрушились грозы. Я мог долгое время лежать в постели, прислушиваясь к раскатам грома – они отдавались в сердце, и оно начинало биться быстрее. Я чувствовал себя крошеным и раскрытым – маленьким человеком с грузом проблем, которые он больше не в силах вынести. Я все время думал о Келлерах, переживал, что теперь будет. Ойген не выходил на связь. Он не читал мои сообщения – или читал, но не отвечал, игнорировал звонки. Я чувствовал себя настоящим предателем, которому не было прощения. Мне отчаянно хотелось вернуть все, что было прежде. Я не находил себе места. В один из дней я решился поговорить с Ойгеном лично. Дождь все хлестал и не унимался. Под его ледяными каплями я добрался сначала до пустыря, потом и до трейлера. К моим ногам липла мокрая листва, обувь была в грязи и сырой земле. Я весь промок, но останавливаться не собирался. Трейлер оказался заперт, и мои переживания только усилились. Я решил немного подождать. Под вспышками молний я бродил поблизости, ожидая вот-вот увидеть Ойгена, но он не появлялся. Я несколько раз стучал в дверь, бил в нее кулаками от негодования и захлестнувшей меня безысходности; кричал, чтобы меня впустили – на тот случай, если Ойген заперся изнутри.

Он не мог так просто вычеркнуть меня из своей жизни. Только не после всего, что нас связывало. Я ощущал к нему братскую привязанность. И пусть Бастиан знал меня лучше всех – он не смог бы понять. А Ойген понимал. Боже, не мог же он с такой легкостью отвернуться и бросить меня.

Или мог?

На следующий день я проснулся с тяжелой головой и раздирающей болью в горле. Меня бил озноб, и я с трудом передвигался по квартире. Мои глаза были красными, я все время кашлял и чувствовал себя еще более бесполезным. Отцу пришлось позвонить Луису и перенести нашу с ним встречу. Это было единственной выгодой от моей болезни. Встречи со Шрайбером все еще отнимали много сил. Я бы предпочел, чтобы они вовсе прекратились.

Я надеялся закончить одну из статей прямо в постели, но чувствовал себя слишком дерьмово. Меня спас Штефан. Мы созвонились ближе к вечеру, и он сказал, что завершит работу за меня.

– Черт, – прохрипел я. – Буду должен.

– Не помри там, – бодро сказал он. – А там посмотрим.

– Ройтер меня скоро уволит.

– С чего ты взял?

– Я как-то совсем из работы выпал.

Штефан фыркнул.

– Все нормально. Просто позвони ему и скажи, что снова приболел.

Я вздохнул.

– Ладно. Спасибо тебе. Правда.

После этого разговора я почувствовал облегчение. Пусть и незначительное, но все же. Я выбрался из-под груды одеял и, пошатываясь, дошел до ванной комнаты, чтобы принять душ. Меня ломало – прохладные капли ощущались острыми иглами. После душа я добрался до гостиной, где рухнул на диван. Рядом со мной тут же пристроился Оскар – ткнулся мокрым носом в сгиб локтя.

– Сделать тебе чай? – спросил отец.

Он смотрел на меня с теплотой и беспокойством. На нем была одна из тех фланелевых рубашек, что ему когда-то дарила мама – в клетку, уже потрепанная.

– Да, – согласился я.

Отец кивнул и ушел на кухню, где вскоре послышался звон кружек. Вскоре он вернулся ко мне с печеньем и чаем, от которого пахло лимоном.

– Спасибо.

– Как ты?

Я разломил печенье.

– Не так плохо.

– Жар спал? – отец коснулся моего лба ладонью и покачал головой. – Тебе лучше поспать.

– Я и так все время сплю.

– Потому что твоему организму требуется отдых.

Я поморщился и потянулся к пульту, включил телевизор и начал переключать каналы. Бессмысленная реклама. Какой-то фильм с Мадсом Миккельсеном. Некоторое время мы с отцом молча наблюдали за происходящим на экране. Я пил чай и крошил в руках печенье, чувствуя зыбкое спокойствие. Меня слегка разморило, глаза начали слипаться, и я медленно погружался в сон.

Я проснулся от тихого ругательства, которое слетело с губ отца. Сонно разлепив глаза, я посмотрел на него. Взгляд голубых глаз был прикован к экрану телевизора.

«Тело двадцатилетней Моники Бахмайер, которая пропала второго июля, было найдено в городе Регенсбург возле дамбы. В поисках девушки было задействовано около восьмидесяти человек, которые на протяжении пяти дней не теряли надежду найти Монику живой. У убитой прослеживаются признаками насильственной смерти. У Моники перерезано горло, ей нанесены четыре колотые раны в грудь. Рядом с телом обнаружен букет цветов, собранных неподалеку от дамбы. На месте происшествия убийца оставил записку, где сказано следующее: «золотые рыбки быстро умирают». Возбуждено уголовное дело об убийстве. По неофициальным данным это мог сделать серийный убийца Вальтер Ванденберг, несколько лет назад сбежавший из тюрьмы Регенсбурга».

Золотые рыбки быстро умирают. Они умирают. Умирают. Мне сдавило горло. Я почувствовал, что мне больше не хватает воздуха. Я прижал ладонь к шее и тяжело задышал, пытаясь сосредоточиться только на этом – вдох-выдох, вдох-выдох. Я не мог разобрать слов отца, поэтому его попытки меня успокоить были тщетны. Я слышал только голос из прошлого, слышал его так четко, словно это было только вчера.

Золотые рыбки быстро умирают.

Такие хрупкие.

Извини.

У меня нет для тебя подарка.

Я зажмурился. Спрятал голову в колени – как ребенок.

Быстро умирают.

Кто еще умирает быстро? Все эти девушки? На экране показали фотографию Моники Бахмайер. Она была копией предыдущих жертв. Темноволосая, с короткой стрижкой и бледноватой кожей. У нее было слишком детское лицо. Беспомощное. Невинное.

Я зажмурился. К горлу подкатило что-то горячее. Я со всех сил прикусил нижнюю губу. Он подобрался ко мне совсем близко. Его послание было адресовано одному единственному человеку.

Мне.

– Лео! Лео, взгляни на меня.

Я с трудом посмотрел на отца. Он выключил телевизор и теперь держал меня за плечи, стараясь немного привести в чувство.

– Я понимаю, что тебе страшно, но…

Я затряс головой.

– Нет. Ты не понимаешь. Это… другое.

– Другое?

Я промолчал.

– Расскажи мне. Я постараюсь понять.

– Я не могу.

Он заглянул мне в глаза.

– Почему?

– Я сделал что-то ужасное.

Отец медленно выдохнул. Он был встревожен, но не торопил меня, оставаясь терпеливым.

– О чем ты говоришь?

Я снова крепко зажмурился. Мой лоб пылал – вновь поднялась температура.

– Ты можешь мне все рассказать, – мягко сказал отец.

– Нет, господи, если бы это было так легко. Я… Я не знаю даже, что говорить…

Я начал запинаться. У меня задрожали руки. Меня охватил ужас.

Узкий коридор.

Чужой взгляд.

Удар по голове.

Темнота.

Отец сел ближе и обнял меня за плечи.

– Тише, – прошептал он. – Тише. Я здесь. Мы можем поговорить позже, хорошо? В любой момент, когда пожелаешь, а теперь успокойся и…

– Это я его выпустил, – сказал я, едва шевеля губами.

– Что?

– Я его выпустил.

Отец казался сбитым столку.

– Кого? Я не совсем понимаю…

– Я выпустил Ванденберга! – выкрикнул я.

В комнате повисла тишина. Такая плотная, словно все пространство забили ватой.

– Тогда… перед Рождеством. Тебя и так весь день не было дома, а потом… опять вызвали на работу. Ты взял меня с собой, – обрывисто заговорил я. – Внутри никого не было, кроме охранника. У него была астма. Ему стало плохо, а потом… потом…

Я снова замолчал.

Отец тяжело сглотнул и крепче прижал меня к себе.

– Что было потом?

Я не решался взглянуть ему в лицо.

– Я открыл не ту дверь. Охранник дал мне ключи, а я открыл не ту дверь.

Воспоминания. Они вырывались стремительно. Будто из проклятого ящика Пандоры.

– Я увидел его. Ванденберга. Он был без наручников, а я… ничего не мог сделать против него. Остальную часть истории ты знаешь. Я ничего не изменил и ничего не придумал. Просто… рассказал не все. Мне так жаль, что я столько лет…

Отец погладил меня по голове.

– Ты боялся, – мягко сказал он.

– Я должен был. Должен.

– Теперь это уже не имеет значения. Все уже случилось.

– Если бы не я, то все убитые девушки были бы живы!

К горлу подкатила истерика. Я еле сдерживался.

– Ты просто хотел помочь человеку. Ты был ребенком. Нельзя винить себя всю жизнь.

– Я не могу перестать думать об этом. Это не… не отпускает, понимаешь? – я почувствовал горячие слезы в уголках глаз. – Это не так просто. Если бы я… Если бы я только…

– Ты не один имеешь отношение к тому, что случилось. Мне не следовало брать тебя с собой. А тому, кто вел допрос, не стоило снимать наручники с опасного серийного убийцы. Видишь?

– Все его жертвы… Я не могу больше смотреть на это. Когда его поймают? Поймают ли вообще? Он так и будет убивать? Это его послание…

– Успокойся, – сказал отец. – Посиди тут. Я принесу тебе успокоительное.

Он ушел, а я, оставшись в одиночестве, несколько раз ударил кулаком по спинке дивана. Мне не стало легче. Я думал, что этот разговор поможет мне очиститься хоть немного, но этого не произошло.

– Ты зол на меня? – спросил я, когда отец вернулся вместе со стаканом воды и маленькой круглой таблеткой.

Он удивленно приподнял брови.

– Нет. Я не злюсь. Просто пытаюсь свыкнуться с мыслью, что ты столько лет держал это в себе.

Отец снова сел рядом, провел широкой ладонью по моей спине, когда я запивал таблетку водой.

– Есть еще кое-что. Тебе нужно знать.

– Да?

Я закашлялся, расплескал себе на ноги остатки воды.

– Я соврал тебе. Я не… Меня отчислили. Уже давно.

Отец посмотрел на меня с непониманием. Его мысли были слишком заняты историей с Ванденбергом.

– Отчислили? За что?

– За пропуски. Еще несколько месяцев назад. Я не мог… не мог заставить себя учиться, когда начались все эти убийства.

Лишь часть правды, но я не собирался рассказывать отцу о своих делах с Келлерами.

Он провел по лицу рукой. Помолчал, подбирая слова.

– Спасибо, что рассказал мне.

Я кивнул.

– Тебе нужно было сделать это раньше, но я понимаю, что тебя останавливало, – его голос звучал тихо и горько. – Ты можешь делиться со мной всем, чем только захочешь. Я всегда тебя выслушаю, хорошо? А теперь тебе нужно отдохнуть. Мы еще раз поговорим обо всем этом, когда ты поправишься. Вместе придумаем, что делать.

Я снова кивнул.

– Попробуй заснуть, а я посижу рядом.

У меня начался новый приступ кашля. Отец похлопал меня по спине. Снова заварил чай. Я пристроил голову на подушке и постарался расслабиться, но напряжение сковало меня целиком, скрутило мышцы и сжало кости. Я долго не мог заснуть. Все смотрел и смотрел в одну точку, пытаясь угадать, о чем думал отец теперь, когда узнал правду.

А где-то внутри звучал чужой шепот: «золотые рыбки быстро умирают».

2

На следующее утро я обнаружил несколько пропущенных звонков на своем телефоне. Пять от Бастиана, два от Альвина и один от Ойгена. Пара сообщений от Штефана. На меня тут же навалились воспоминания о минувшем вечере. Новое убийство. Мое чистосердечное признание отцу. Всю ночь меня било лихорадкой, поэтому я чувствовал себя уставшим и совершенно вымотанным.

Я умылся и выпил лекарства. Отца в квартире не было – он повел Оскара на прогулку. Я выглянул в окно. Серые улицы. Ночью снова прошел дождь. Есть не хотелось, но я кое-как впихнул в себя хлопья с молоком, потом взял телефон и, нервничая, позвонил Ойгену.

– Звонил?

– Черт, что у тебя с голосом? – спросил он вместо приветствия.

– Забей.

Ойген хмыкнул.

– Я слышал про новое убийство.

– Да.

– И как ты? – напряженно спросил он.

Я промолчал, не зная, что ответить.

– Ты тут?

– Да. Я тут. Просто не знаю, что сказать.

– А этот твой коп? Не звонил тебе?

– Нет. Он перестал звонить так часто.

– С чего бы это? – мрачно поинтересовался Ойген.

Я набрал в легкие побольше воздуха.

– Слушай, насчет того, что случилось…

– Не надо.

– Нет, надо. Мне не стоило быть таким беспечным. Я знаю, что виноват.

– Просто удивительно.

Я стиснул зубы.

– Прости меня. Мне очень жаль. Рольф и для меня много значит.

На этот раз Ойген ответил мне молчанием.

– Тебя вызвали на допрос?

– Да.

– Когда?

– Через две недели. Примерно.

– Если тебе понадобится адвокат, то у меня есть одна идея.

– Очень рад за тебя.

– Я хочу помочь.

– Знаю, – ответил он после недолгого молчания.

Ойген не привык прощать. Всех людей, что его предавали, он беспощадно вычеркивал из своей жизни. Я знал это, но надеялся стать исключением из этого правила.

Мы молчали в трубку почти минуту, не решаясь заговорить вновь. Ойген первым прервал тишину.

– Давай nazhremsya, а.

– Чего-чего?

– По пиву?

Я грустно улыбнулся.

– Через пару дней обязательно.

– Что так? Это как-то связано с тем, что ты разговариваешь так, будто у тебя последняя стадия туберкулеза?

Я коротко усмехнулся.

– Пошел ты.

– Ага. Так всегда. Козел ты, а пошел я, – проворчал Ойген.

Напряжение между нами немного сгладилось.

– Как там Рольф?

– В порядке. Я навещал его недавно.

– Он знает? – быстро спросил я.

– О том, что это из-за тебя его поймали?

– Да, – вздохнул я.

– Нет, он не знает. Догадывается, может, но ничего не утверждает. Рольф боится за нас с тобой. Это то, что я знаю наверняка. Он спрашивал, как идут твои дела и все такое. Знаешь, о чем я подумал, когда был у него?

– О чем?

– Мне кажется, что в какой-то степени ему стало легче.

– То есть?

– Он сказал, что раньше все время нервничал и переживал, что угодит в тюрьму, а теперь ему можно не бояться. Ведь самое плохое уже случилось.

– Так и сказал?

– Ага. Добавил только, что теперь единственное, что заставляет его тревожиться – это я и ты, – он вдруг усмехнулся. – А еще боится, что его побреют налысо.

– Он не пропадет.

– Да, – уверенно согласился Ойген. – Не пропадет.

Я услышал, как хлопнула входная дверь. Это вернулись отец и Оскар. Мы перебросились с Ойгеном еще парой слов, а потом я вышел в коридор. Отец держал в руках два пакета. У его ног беспокойно вился Оскар.

– Уже проснулся? – спросил отец.

Его волосы были влажными от моросящего дождя.

– Только встал.

– Хорошо. Видел сейчас Альвина. Он обещал заглянуть к нам чуть позже, если ты не против.

– Да. Он звонил вчера, а я все проспал.

– Я отключил звук на твоем телефоне, чтобы ты мог спокойно отдохнуть, – сказал отец.

Мы прошли на кухню и стали вместе разгружать пакеты. Красные яблоки. Апельсины. Банка кукурузы. Корм для Оскара. Теплый хлеб из пекарни. Молоко. Fassbrause88. Лекарства.

– Температуру мерил?

– Еще нет.

– Завтракал?

– Так точно.

Отец улыбнулся.

– Тогда ищи градусник.

День прошел относительно спокойно, но я все равно раз за разом возвращался мыслями к тому выпуску новостей. Он произвел на меня такое же впечатление, какое произвело бы самоубийство в прямом эфире. Я немного отвлекся, благодаря Альвину, который, как и обещал, заскочил к нам вечером. Он принес с собой шварцвальдские пирожные, которые мы незамедлительно открыли.

Альвин был в свободной белой рубашке и голубых джинсах. Ему бы не мешало подстричься – его рыжие волосы прилично отросли, и теперь челка спадала на глаза.

– Ну? – спросил отец, когда мы втроем устроились в гостиной. – Как твои дела, Альвин? Шарлотта сказала, что у тебя какой-то новый проект.

Альвин улыбнулся.

– Ничего особенного. Просто фотографирую в черно-белом цвете для одного журнала. Если повезет, то они купят мои снимки.

– Это чертовски здорово! – проговорил отец, и я понял, что они оба всеми силами пытаются отвлечь меня от мрачных мыслей.

Отец принес из холодильника бутылку вина и два бокала – для себя и Альвина. Мне не полагалось, потому что я принимал таблетки.

– Рислинг?89 – спросил Альвин, покрутив в руках бутылку.

– Он самый.

– Хорошее вино. Даже жаль, что тебе нельзя, Лео.

Я закатил глаза, сделал несколько глотков горячего чая, а потом поморщился от боли в горле. Отец и Альвин оживленно разговаривали о сортах вина, потом как-то незаметно их беседа перетекла в разговоры о солнечной Италии.

– О чем была твоя последняя статья? – спросил меня Альвин, когда заметил, что я начал клевать носом.

Я на секунду задумался.

– О клептомании.

– Это интересно.

– Вроде того.

Альвин пробыл у нас почти до девяти, и его общество действительно немного скрасило обстановку. За несколько часов нам так и не удалось остаться наедине, поэтому я не смог поделиться с ним своими переживаниями насчет нового убийства и насчет послания, что оставил Ванденберг. Я был почти уверен, что отец намеренно держался рядом, чтобы я не растравливал рану еще сильнее.

– У тебя хорошие друзья, Лео, – сказал отец, убирая тарелки с небольшого кофейного столика.

– Бастиан за сегодня раз шесть спросил, как я себя чувствую.

Отец тихо рассмеялся.

– Он всегда о тебе заботился.

Я кивнул и потянулся за леденцами от кашля.

Отец старался больше разговаривать со мной. Я не мог не заметить эту разницу. Словно он хотел, чтобы я больше доверял ему. Между нами что-то изменилось после моего признания. Это было едва ощутимо, мимолетно, но я все равно это видел.

– Черт, когда звонил мой телефон? – спросил отец. – Я пропустил звонок от Байера.

Мое сердце дрогнуло.

– От Байера? Разве у вас была назначена встреча?

– Да нет. Не сегодня. Пойду перезвоню ему.

Я снова начал нервничать, но старался убедить себя, что это звонок по работе – насчет нового убийства, а не из-за того, что Байер решил рассказать отцу правду о моих поездках по разным городам Баварии. Я прислушался, стараясь ухватить обрывки телефонного разговора.

– Что-что? Уже здесь? Насчет чего? – затем пауза. – Да, хорошо.

Отец показался в коридоре. Телефона в его руке не было.

– Что случилось? – обеспокоенно спросил я.

– Понятия не имею, – озадаченно ответил отец, открывая входную дверь. – Сейчас узнаем. Байер уже здесь.

3

Байер ворвался к нам в квартиру бешеным ураганом. Весь взбудораженный, какой-то дикий, словно потерпевший кораблекрушение или какую-то другую катастрофу. Он был бледен, все движения его были обрывисты и лихорадочны.

– Самуэль, что случилось? – спросил отец, когда мы втроем оказались в гостиной. – Извини, я не слышал, что ты звонил.

Байер замотал головой.

– Нет. Это даже хорошо. Такое лучше обсудить лично.

Внутри у меня все сжалось на мгновение, но я решил, что предметом его разговора точно буду не я. Слишком уж он был взволнован. Почти напуган.

– Черт, – сказал он, оставаясь стоять посреди комнаты.

– Присядешь? – спросил отец.