Весточка с той стороны

И что такая девушка могла найти в нём? Женщин Болот не понимал, да и не любил.

«Но этот же – мужлан усатый, не то, что мой утонченный Андрюсик», – подумал Болот. Андрюсик! На душе у него потеплело.

Вести наблюдение за субъектом не составило никакого труда: парочка практически никуда не ходила. Разве что каждый вечер, – за все те дни, что он их вел, Болот в этом убедился, – проводила в том самом кафе, где и запечатлел их фотограф. Субъект со своей подругой не расставался ни на минуту. «Каждый вечер в том же самом кафе! Однако! Странная привычка, если не учитывать, что они жили в том же доме, где оно и располагалось». Субъект постоянно что-то рисовал. Он то всматривался в людей, снующих мимо их столика на летнике, то вдруг устремлял пытливый взгляд в зал и там пытался что-то узреть среди отдыхающей публики. Как-то Болоту показалось, что, может, и его в «Бентли» он высмотрел и зарисовал.

На второй день наблюдения Болоту как будто бы повезло. К парочке за столик подсел огроменный парень, под два метра ростом, атлетического сложения. Судя по тому, как он обнялся с субъектом (который, кстати, тоже не был маленьким) и поцеловал в щеку его подругу, Болот понял, что они – друзья. И это уже стало интересней. Но к разочарованию Болота, никто никому ничего не передал. Они посидели с часик, да и разошлись. Кажется, парочке стало плохо. Вероятно, отравились несвежим десертом. Десерт в этом кафе и вправду был неважным. На следующий день они в кафе не появились. Болот выяснил, что субъект заболел и, видимо, серьёзно. Настолько, что помещен в реанимационное отделение. Когда Болот доложил об этом Гали-Есиму, ему показалось, что босс озадачен. А сообщение о том, что субъект скончался в больнице в тот же день, и вовсе его удивило. Бекбайтасов дал указание Болоту понаблюдать теперь за подругой покойного и, по возможности, как он выразился, «проинспектировать» квартиру субъекта. Разумеется, не самому.

На этот случай у Болота были два «свободных художника», как он их называл: долговязый Дильшат, мастер по любым замкам и автомобильным, в частности, по кличке «Тычок», данной ему за любимую присказку «Ты, чо!»; и плотно сбитый Рахмон, домушник, отзывавшийся на кличку «Презик» – уж больно рожей походил на бессменного таджикского президента.

Только вот было неясно, что искать. Галя на этот счет указаний пока не давал. Но всё же какой-никакой результат наконец проявился: сегодня на похоронах девушка субъекта отдала какую-то красную папку тому типу, что был замечен им в кафе пару дней назад.

«Неужели конец моим мучениям? – Болот обрадовался. – Устал я, утомился». Из-за Галиного поручения он забросил все дела.

Кстати, о делах. Прежде чем отправиться к Гали-Есиму, в его алма-атинскую резиденцию, Болот решил, что не лишним будет сделать пару-тройку звонков. Первый – Петровичу, начальнику ветслужбы его Талды-Курганского мясокомбината.

У Петровича был неприятно зычный голос, и Болот слегка отставил от уха смартфон.

– Слушаю вас, Болот Оморович.

– Как там телята? – перешел сразу к делу Болот, поморщившись: надо было отодвинуть смартфон подальше.

– Да-да! Отличная партия. Телята вскормлены исключительно молоком. Это песня какая-то. Сам осматривал, – затараторил Петрович. – Вы бы видели их белые языки – первый признак! Да и вес хороший, выше среднего. Выход будет большим.

– Карантин отбыли?

– Карантин на днях заканчивается. Разтаможку тоже сделали. Правда, еще пару дней займет дооформление груза. Решили сэкономить и перегрузить с крытых вагонов в полувагоны – так дешевле. Погода позволяет. Сами транспортники предложили. У них в наличии такие допотопные китайские полувагоны ещё есть. С деревянным настилом. Специально для перевозки скота. Планируем в пятницу отправку с арендованного прирельсового склада на комбинат – Медрет Медырович сказал. К субботе, обещал, телятки будут на месте.

После такого исчерпывающего доклада Болот передумал звонить Медрету, коммерческому директору.

– Ага. Это хорошо. Передайте ему пусть потом отзвонится.

Болот успокоился: Медрет Рахымов – дело своё хорошо знает. Проверенный человек, ещё по джамбульским делам. Если он посчитал, что доставка телят полувагонами, а не скотовозами, целесообразней, то так тому и быть. Партия всё-таки большая. Хлопотно.

Второй звонок – Андрюсику. Тот заведовал его рестораном. И, кстати, неплохо справлялся.

– Ауо, дорогой. Ты, некоторым образом, для меня освободишься когда-нибудь?

Андрюсик плохо выговаривал «л»: вместо «алло» получалось «ауо». Болоту это очень нравилось.

– Андрюсик, солнце, папочка заедет к восьми. Попроси Жан-Пьера что-нибудь вкусненькое сотворить, на твой вкус. И непременно – "Шато Лафит" урожая тринадцатого! И никаких "Шеваль Блан".

Но надежда насладиться в обществе обожаемого Андрюсика очередным кулинарным шедевром от французского шеф-повара его ресторана, Жан-Пьера Дебю, выписанного Болотом из далекого Ларошеля, угасла сразу же после разговора с Галей, который был явно не в духе. Таким раздраженным Болот его не видел никогда.

– Ну, что за паскудный цвет! – возмущался Гали-Есим, разглядывая на большом мониторе, на который были выведены изображения с десяток камер видеонаблюдения, автомобиль Болота. – Что у тебя другой машины нет, что ли? К чему этот розовый цвет? Светишься как пидо… э… торшер, в общем!

Он не договорил, но Болот догадался, что тот имел в виду, и обида явственно проступила на его лице. Бекбайтасов заметил это и смягчился, понимая, что это чересчур:

– Ладно-ладно, Болот. Не дуйся! Спасибо, что не стразами обклеил. Проинспектировали квартиру?

Обиду пришлось проглотить.

– Не могли, босс, люди кругом – суета, – сказал Болот.

– Как раз в это время и надо было квартиру осмотреть. В такой-то суете кто там внимание на вас обратил бы? Мне тебя, что ли, учить?

– Вам, и только вам, босс, – льстиво заметил Болот.

Гали-Есим отмахнулся. Но, кажется, остался доволен.

Вряд ли Бекбайтасов отдавал себе в этом отчёт, но он так и не смог привыкнуть к похвалам, щедро и отовсюду расточаемым в его адрес уже много лет. «Будь то даже неприкрытая лесть от такого малого по его меркам человека, как я», – думал Болот. Странность, которую Шокоев подметил в поведении своего патрона давно, и которой иногда успешно пользовался.

Когда Болот показал то, что снял камерой смартфона, Гали-Есим заметно повеселел.

«Неужели это настолько нечто такое важное, значительное, что Галя тут, при мне, почти напрочь теряет присущее ему самообладание, – удивился Болот. – Что же это за дело такое?»

Показу предшествовала небольшая заминка со смартфоном, сначала изумившая Болота, а затем вызвавшая в нём уважение к тому, как всё серьезно продумано у босса в плане безопасности. Дело в том, что смартфон Болота завис. Насмерть. Заморозился. Не помогла и перезагрузка. Болот огорчился, ведь он только что объявил боссу: у него есть любопытное видео.

– Погоди, Болот, – сказал Бекбайтасов, видя, как тот мучается со смартфоном. Он включил интерком и сухо произнес в трубку: «Вудин, ты? Дай десять минут своей машинке отдохнуть. И зайди ко мне сейчас».

Смартфон чудесным образом ожил.

«Глушилка электронная, блокирует в помещении любую запись, – смекнул Болот. – Опасается компрометирующих материалов. Солидно! Неплохо бы самому такой игрушкой обзавестись».

В комнату вошел Вудин, сутулый молодой парень в очках. Мрачный, как грозовая туча.

– Дай-ка ему телефон, – сказал Болоту Бекбайтасов, а Вудину приказал: «Выведи видео с телефона на монитор».

Вудин принял из рук Болота смартфон, быстро оценил, что делать, что-то там подстроил, и вот уже на экране монитора появилось изображение.

Бекбайтасов кивнул Вудину, и тот вышел из комнаты.

– Ну, давай, что там у тебя, показывай.

На мониторе мелко зашевелились люди, вроде бы стоявшие поначалу неподвижно одной небольшой шеренгой во дворе и с почтением внимавшие каждому слову муллы – Болот прокручивал видео в ускоренном режиме. Он лишь тогда замедлил воспроизведение, когда дошел до эпизода, где девушка субъекта передаёт красную папку высокому парню.

– А это что за детина? – поинтересовался Гали-Есим.

– Это приятель, друг покойника, – пояснил Болот. Он поставил видео в режим паузы, увеличил слегка смазавшееся изображение так, чтобы на папке можно было различить белую этикетку с надписью «Домбра».

– Всё понятно, – сказал Гали-Есим. – Дальше.

Болот продолжил воспроизведение видео.

– Тэ-эк! Погоди, а это кто? Стоп! Что за матрёшка такая? – Бекбайтасов указал пальцем на стоявшего неподалеку от девушки субъекта человека, и впрямь, фигурой напоминавшего матрёшку. – Напряженно смотрит, как она папку отдает!

Болот снова включил режим паузы.

– Не знаю. Родственник, наверно. На него я внимание не обратил. На похороны приехал из… Я узнаю…

– Не надо. Это я так, к слову, – перебил Гали-Есим. – Значит так. Проследи за детиной с красной папкой. Где там будут поминки?

– В кафе, – ответил Болот. – Это в доме, где покойник проживает. Проживал, то есть.

– Всё понятно. Вот что, – сказал Бекбайтасов. – Не выпускай его из поля зрения. У него папка, которая мне нужна. Такая вот задача. Изымешь её сегодня, как представится возможность. Кто там у тебя в работе – Тычок?

Болот кивнул.

– Замечательно. Сразу же её ко мне, – он хлопнул ладонью по столу. – Сюда. Да вот еще. Про детину разузнай: кто такой, что такое.

Он встал из-за стола, давая понять, что обсуждать больше нечего.

Болот огорчился: накрылся ужин, придется отложить на завтра; но виду не подал. «С этой папкой, – будь она неладна, – придется повозиться».

Глава 3. Небылица в лицах

Он совсем забыл про неё в суматохе сегодняшнего дня. Краем глаза, в зеркале заднего вида Никита заметил то, что утром передала ему Настя. Красная папка лежала на заднем сиденье. Он небрежно забросил её туда, садясь в машину сразу же после жаназы, и после этого момента больше о ней не вспоминал. Ждать Айкерим придется еще минут двадцать, рассудил он, просто сидеть в машине скучно, и папка поможет ему скоротать время. С трудом развязав тесёмки, он не без любопытства стал разглядывать бумаги, уложенные неровной стопкой. Каллиграфический, можно сказать, «эльфийский» почерк Искандера рассматривать приятно, но все же понимать непросто. Искусные завитки и прихотливые росчерки, казалось, скрывали то, о чем хотел поведать их автор. Сначала Никита подумал, написано не на русском, но приглядевшись, понял в чем дело: Искандер писал в зеркальном отображении. Так великий Леонардо, насколько знал Никита, вёл свои дневники. Да, так и есть. Однажды Искандер показал это своё умение Никите.

«Странный побочный эффект обнаружил, – скромно объяснил он. – Всем левшам даже удобнее писать так, думаю».

А он был левшой.

Прочитать написанное таким образом можно, глядя в ручное, а лучше в настольное зеркало, или же выставив бумагу на просвет. Однако, подходящего зеркала под рукой у него не было, да и бумаги были исписаны с двух сторон, так что на просвет прочесть будет трудно, поэтому Никита их отложил: почитаю дома.

Кроме подобных многочисленных рукописных листов в папке обнаружились еще и наброски к карикатурам. Искандер с детства хорошо рисовал. А после учёбы на худграфе писал только маслом. Ему замечательно удавались портреты на заказ. Работал он в импрессионистской манере. Платили неплохо. Занимался и прикладным творчеством. Резьбой по дереву, например. Но около двух лет назад бросил живопись и увлёкся графикой. Проиллюстрировал с десяток книг, некоторые даже издавались за рубежом. Хвастался своими опубликованными комиксами, или, как называл он их не без гордости, графическими новеллами. Одна такая даже имела небольшой успех, но всё же больше всего Искандер был известен своими карикатурами. Разглядывая его наброски, Никита улыбнулся: карикатурист. И тут же поправил себя: карикатуролог. Так любил называть себя Искандер. Впервые Мухаметов назвал себя карикатурологом в разговоре с Никитой около года назад. Тогда Искандер попал в больницу: сердце начало пошаливать. Врожденный порок. Никита сидел на больничной кровати и просил его поберечься: иначе, чего доброго, кони двинешь.

– Чепуха, – отмахивался Искандер. – Я собираюсь жить до девяноста. Мне еще кучу дел надо переделать, если что. Книгу, к примеру, написать. Ты знаешь, Ник, что все карикатуристы – долгожители? И меньше восьмидесяти не живут. Ефимов, Кукрыниксы, Бидструп. Я ведь тоже из их числа.

– О! Если и суждено тебе умереть, то от скромности, – улыбнувшись, сказал Никита. – Ишь ты, себя, любимого, нашел же с кем в ряд ставить.

– М-да, хорошо. Ты прав. Мне до них – как до луны. Я не карикатурист – карикатуролог, но тоже буду жить долго.

– А это что ещё за зверь такой? – поинтересовался Никита.

– Культуролог, рисующий карикатуры. Образовываю политологически и художественно воспитываю публику, – сказал Искандер и подмигнул.

Набросков было прилично, во многих из них без труда можно было узнать карикатуры, которые Искандер потом доработал и запостил у себя в инстаграме. Рисовал он по старинке, предпочитая карандаш и бумагу, и только потом доводил до совершенства свои работы на графическом планшете. Оцифровывал их и выкладывал в соцсеть. Подписчиков у него было немного: тысяч пять, но откликов он получал за них раза в два больше. Удивительно. Помнится особой популярностью пользовались три: вереница людей выходит из города, на переднем плане дорожный знак, обозначающий конец населённого пункта под названием, перечёркнутым красной линией – «Ель-Басар»; три депутата, предложившие переименовать столицу именем президента Ельбасара Арзанбаева стоят с транспарантами: «Зовите меня Ельбасар»; известный писатель, согнувшись в подхалимском поклоне, прикладывается к руке президента, на мизинце которой массивная печатка с надписью «мапия6».

Ещё одна работа Искандера, которая не только сделала его известным, но и привлекла внимание властей – монохромное, плакатное изображение лица президента. Он джином вылетает из опрокинутого кувшина с надписью «ель-басы7», в которую с помощью скобки вклинивается заглавная буква «Т» между «с» и «ы» – «ель-басТы». Карикатура стала очень популярной и, некоторые шутники, изготовив трафарет на основе этого рисунка, штамповали граффити по всему городу на стенах домов и даже на тротуарах.

Искандер и сам однажды учудил что-то вроде флеш-моба. Демонстративно разбил табличку с названием улицы, что недавно переименовали именем Арзанбаева. Как раз напротив яйцеобразной камеры наблюдения. Он терпеливо дожидался приезда патруля милиции минут сорок. Потом из видео с этим действием, которое засняла Настя, он соорудил ролик и разместил в инстаграме. Последователей было всего пять. Народ хотя и одобрял это, но открытым вандализмом заниматься опасался.

Поначалу Никита дивился столь активным погружением Искандера в политическую сатиру, потом привык.

– Ну и зачем это тебе, Муха? – спросил он как-то Искандера.

– Нет худшей злонамеренной глупости и греха правителя, чем потворство оного умножать несправедливость на земле, унижая свой народ, – заявил он. – Я зерцало предпоставляю ему. Ему и его режиму! Ему, "употребившему во зло на престолах свое могутство". Пусть знает, сука: "чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй".

– Не, ну тогда давай уж поточнее, друг мой, профессор элоквенции, ты наш: "с тризевной и лаей", – Никита улыбнулся, и желая сбить его пафос, спросил: «Ну и какая же ты из Евменид? Алекто, небось?»

– Мужик я, Никитка, мужик! Радищев. Понял, да? – Искандер рассмеялся.

Помимо набросков к карикатурам, Никита обнаружил ещё и кучу бумаг с печатным текстом. Но просмотреть их он не успел.

Ожил его смартфон, лежавший на торпеде машины в ожидании звонка от любимой женщины. Никита обрадовался: с фотографии на экране улыбалась ему Айкерим.

– Не извиняйся, пожалуйста. Я тебя буду ждать, сколько потребуется, родная, – сказал Никита Айкерим, прежде чем она что-либо произнесла.

– Это ты меня прости, Ники, – ответила она. Её голос показался ему усталым. – Я не смогу сегодня прийти.

– Что случилось? – встревожился Никита. Он отключил громкую связь и приложил смартфон к уху.

– Всё нормально, просто я останусь сегодня с родителями.

– Ты… сказала им? – ему не хотелось об этом спрашивать, но он не удержался.

– Нет, пока. Не волнуйся – скажу. Прости, я не могу долго говорить. Завтра созвонимся.

Никита расстроился. Именно сегодня ему очень не хотелось оставаться в одиночестве. Неделю назад они договорились, что Айкерим наконец познакомит со своими родителями Никиту. Он сделал ей предложение, но она, согласившись сразу же, попросила его тем не менее погодить чуток, пока не расскажет об их отношениях родителям: всё-таки, Никита – русский.

«Не сказала, – подумал с горечью Байков. – Не сказала. Второй раз».

Никита сунул смартфон в карман.

«Раз так, побуду ещё в обществе Искандера, – решил он. – И надо бы, кстати, перекусить. С утра во рту маковой росинки не было».

Никита вспомнил людей, которые пришли на поминки лишь за тем, чтобы поесть. А ему тогда кусок в горло не лез.

«В кафешку пойду, "Николь", – решил Никита. – Там и продолжу читать. Только вот папка неудобная и смешная».

Он достал ещё одну, чёрную, кожаную, которую Байков предусмотрительно спрятал под водительским сидением, чтобы не оставлять её в машине на виду и не искушать каких-нибудь несознательных граждан, что всегда не прочь позариться на чужое добро. В ней Никита хранил копии рабочих документов по делу, которое успешно завершил вчера. И заработал семьдесят пять тысяч сомов. Чёрная папка, подарок Айкерим, всегда приносила ему удачу. Он переложил пачку документов в красную папку. Искандеровы же бумаги вложил в чёрную, прихватив их фиксатором, – удобнее читать будет. Прочитанное можно вкладывать в специальный кармашек, чтобы не мешали. Он всегда так делал – привычка. Подумал секунду, прятать ли красную папку. Решил – не стоит. Сзади стекла тонированные – не увидят. Завязал тесёмки бантиком и бросил её на заднее сиденье.

Машину оставил за квартал на платной стоянке у сквера – ближе к кафе не подобраться. Его видавшая виды «Мазда» моргнула габаритными огнями и задремала. Сразу расплатиться за парковку не удалось – не нашлось подходящей купюры.

В кафе он выбрал столик у окна. Иногда приятно, подперев рукой подбородок, уставиться в окно и без единой мысли в голове наблюдать уличную жизнь, воображая, что глядишь в аквариум, где вместо рыбок, снуют куда-то по своим делам люди. Заказал у вежливой официантки лагман, котлету по-киевски, кофе и пару лепёшек. Попросил, чтобы подали сначала второе блюдо, и раскрыл чёрную папку.

Никита уже успел заметить, что искандеровы бумаги расположены в определенном тематическом порядке, и каждая часть отделялась цветным картоном из школьного набора для уроков труда в младших классах. Неслыханная для Искандера метода и новация, ведь в его бумагах всегда царил творческий беспорядок. Фиолетовым картоном отделялись листы, исписанные рукой Искандера в зеркальном отображении; под красным была большая стопка набросков к карикатурам, эскизы и рисунки; под жёлтым – его литературные потуги, около сотни страниц (интересно будет прочесть). Была еще «синяя» часть бумаг, объёмом поменьше и «зелёная» – видимо, то, что принято называть «разное». Он решил начать с «синей», тем более что это, похоже, была официальная корреспонденция. Письма, написанные рукой Искандера, и распечатки с подколотыми степлером конвертами и отрывными талонами под регистрационными номерами красноречиво говорили о том, что это переписка с аппаратом председателя горисполкома, городским управлением культуры и архивами, прокуратурой, консерваторией и даже с музеем национальных музыкальных инструментов. Собственно, Никита был в курсе этой эпистолярной истории Искандера. Пару раз он консультировал его по юридической стороне вопроса. Помнится, речь шла о сохранности музейного фонда и государственном реестре культурных ценностей. История пустячная, но Искандера она зацепила тогда серьёзно. Как-то летом он зашел в музей и увидел, что в экспозиционной витрине отсутствует домбра Абая8, пожалуй, один из самых знаменитых экспонатов коллекции музыкальных инструментов. Поинтересовавшись у администрации музея, выяснил, что раритет изъяли для съёмок телепередачи, которая происходила в одном из музейных залов, закрытого для посещения по этому случаю. Почему это так возмутило Искандера, Никита мог только догадываться, но тот разразился нешуточной перепиской с государственными учреждениями. Вникать в это Никите особо не хотелось, но было любопытно взглянуть на то, какие навыки в использовании официально-делового стиля имелись у друга. Некоторые пассажи были вполне приемлемыми и для «стряпчего»:

«В связи с вашим очевидным безразличием к судьбе раритетов, имеющих непреходящее значение для казахского народа, а именно домбры великого Абая, а также в связи с моей гражданской обязанностью как физического лица, в соответствии с законом Республики Казахстан «О культуре» заботиться о сохранении культурных ценностей, обращаюсь к вам с настоятельным требованием тщательно заботиться о них, тем более, что это ваша прямая служебная обязанность как директора Музея национальных музыкальных инструментов…»,

или,

«В соответствии с законом Республики Казахстан «О порядке рассмотрения обращений физических и юридических лиц», прошу вас ответить на следующие вопросы: 1) считаете ли вы домбру Абая национальным культурным достоянием? 2) включена ли домбра Абая в государственный реестр объектов национального культурного достояния республики? 3) соблюдается ли температурно-влажностный режим в помещении, где экспонируется домбра Абая? 4) оборудовано ли помещение, где располагается домбра Абая, гигрометром, психрометром и термометром? 5) каков порядок изъятия экспонатов музея для проведения фото- и видеосъёмок? 6) составляется ли при этом акт изъятия и, если да, то за чьей подписью?..»

Таких вопросов Искандер назадавал с два десятка и в ответ получил лишь формальные отписки: и от директора музея и чиновников от культуры, и от председателя горисполкома и прокурора города. От всех, с кем переписывался.

Принесли наконец заказ, и Никита, вспомнив о своей многолетней холостяцкой привычке просматривать документы за завтраком, обедом и ужином, от которой он почти уже отвык, – ведь Айкерим это не нравилось – продолжил читать и во время еды.

Потянувшись за салфеткой, Никита нечаянно смахнул на пол нож, который неосторожно положил на краешек стола. Кротко звякнула нержавейка, снисходительная к Никите и ко всем неуклюжим посетителям кафе. Ему стало неловко.

«Привет от Айкерим», – подумал он, поднимая нож.

За столиком у входа чёрный костюм, как показалось Никите, поспешно отвернулся, не желая смущать его своим обывательским любопытством. Вежливая публика. Вежливая официантка. Она сразу же принесла новый нож, без которого Никите совсем не хотелось мучить котлету. Ещё одна его привычка – начинать со второго блюда.

Из «жёлтой» литературной части бумаг Никита выбрал на удачу несколько листов. Хотя текст не был озаглавлен, прочитав первый абзац, он сразу вспомнил его название: «Байка о трёх баши». Так называлась одна из искандеровых графических новелл, над которой он работал в последнее время, – он рассказывал. Это был её прозаический пересказ. Никита углубился в текст о том, что:

«Жили-были три приятеля в одной большой стране. Не то чтобы они уж так сильно дружили. Так, иногда приходилось пересекаться по жизни. На партийных съездах ли, к примеру, на партийных ли активах, на курсах повышения квалификации, в общем, на такого рода мероприятиях. Жили они не тужили. И жили в достатке по тем временам, как говорится, дай бог каждому. Но мало этого было им, по их разумению. Не этого они заслуживали, не додавала им по заслугам и по способностям их большая Родина.

Были они людьми разными – и по возрасту, и по характеру, да и по национальности тоже. Один был туркменом. Другой называл себя узбеком. А третий был вроде бы казахом. Но было и то, что их объединяло почище марксистско-ленинской идеологии: сластолюбие. И ради того, чтобы вкусно есть, вдоволь пить и сладко спать могли они пойти на многое в этой жизни. К примеру, были они все как один карьеристами. Знали они, что такими, и только такими им надо быть, чтобы выбиться наверх, в люди, к ещё более сладкой и сытой жизни. Но пока что были они какими-то мелкими партийными инструкторами, и чтобы выбиться в сколько-нибудь значимые партийные вожаки, надо было им проделать ещё немалый путь. Ведь таких, как они – легион. А жизнь-то проходит!

Как-то раз, после занятий в Высшей партийной школе пошли они в ресторан. Разговорились за бутылочкой на троих. Каждому было чем похвастаться, но каждому было и о чём посетовать.