Самовар над бездной

Вдруг сзади раздались увесистые аплодисменты и кривляющийся, но уверенный в себе мужской голос выдал:

– Браво, Порфирий Петрович! Браво!

У двери стоял среднего роста мужчина простецки-добродушной наружности в коричневом костюме в тонкую чёрную решётку и небрежно заломленной набок шляпе с прикреплённым к ней серым пёрышком. На вид ему можно было дать моложавые пятьдесят. Хотя чёрт его разберёт – с этим распространённым здесь продлением молодости.

– Вы, простите, кто? – спросил опешивший Барс.

– Дружище, пойдём, пойдём, – рука незнакомца опустилась Ивану на плечо. – Нечего здесь время тратить.

– Я требую, чтобы вы немедленно представились и показали ваши документы, – строго сказал Барс, вставая из-за стола.

– Ох, извините, конечно же, – в руке господина на мгновение мелькнула какая-то зелёная корочка. – Рад с вами познакомиться, товарищ, кажется, Барс.

Полицейский смущённо ответил на рукопожатие.

– А я Волков, Лаврентий Палыч. Будем друг к другу нежны. Ладно, дружок, нам пора. Труба, что называется, зовёт.

Иван неуверенно поднялся с шаткого кресла, и, взятый Волковым под руку, побрёл к двери.

– Постойте, Лаврентий П-Палыч, можно всё-таки посмотреть ваши документы внимательнее?..

От двери Волков обернулся к Барсу, фокусническим жестом доставая откуда-то из-под воротника рубашки красно-коричневую сигарету.

– Что, извините?

– Документы ваши. Хотел бы повнимательнее взглянуть.

– Слушай, ты, я вижу, электронные сигареты предпочитаешь, а я вот – такие, – почти нараспев заговорил спаситель Ивана, в то время как он сам оцепенел от нервного напряжения. – Сейчас курить невмоготу уже, там у вас как раз стойка неподалёку. Понимаю, отовсюду вещают, что курить вредно, но сам понимаешь – дым отечества нам сладок и приятен, так что… Бывай!

Незнакомец стремительно вывел Ивана на улицу и повёл к какому-то небольшому металлическому навесу в двух шагах от полиции. Он нажал на кнопку и прикурил от хлынувшей из маленькой трубки струйки горящего газа.

– Ах да, забыл представиться, – он протянул Ивану руку. – Вольф. Для тебя я Вольф, как и для всех дружественных элементов. А для этих – Волков, Волковой, Волчаткин и прочие производные. Есть ещё Бирюков.

***

– Где я оказался, вы мне не расскажете?

– Иван тебя зовут?

– Иван. Откуда вы знаете?

– Я всё знаю.

– Слушайте, я не буду следовать вашим указаниям, если вы мне не объясните, куда я попал. Что происходит вообще?

– Я не обязан тебе объяснять. К тому же, времени мало.

– Вы не обязаны объяснять? Это же не значит, что вы обязаны не объяснять.

– Да, такого указания в моих инструкциях нет. Но моя работа – это вернуть тебя домой. Объяснять все нюансы я не обязан.

– Я не прошу объяснять все нюансы. Любую вещь можно объяснить вкратце.

– Вкратце: ты попал туда, где тебе нечего делать. Моя задача – вернуть тебя обратно с наименьшим ущербом для тебя и окружающих. Понятно?

Они подошли к стеклянной трамвайной остановке. На поверхности стекла моргали крупные полупрозрачные цифры – время, оставшееся до прибытия трамвая.

Секунда в секунду трамвай приехал. Это была прозрачная гусеница из слегка затемнённого стекла, приземисто и бесшумно скользившая по рельсам. Несколько человек – и Иван с Вольфом в том числе – зашли в трамвай, не переступая никаких порогов: пол его был всего в нескольких сантиметрах над уровнем рельсов.

Внутри было прохладно, люди сидели на гладких деревянных сиденьях. Вольф сунул в руку Ивану монету и указал на маленький ящик в углу салона – Иван сунул монету в щёлку, двери закрылись и трамвай двинулся.

– Тут большинство по проездным, – шепнул Вольф. – Валидатор сам сканирует людям карманы, делать ничего не надо.

Трамвай неторопливо и плавно шёл по улицам знакомой-незнакомой Москвы. Он был прозрачным со всех сторон, так что Иван мог свободно таращиться на все никогда не виданные им достопримечательности этого прекрасного будущего.

– Скажите всё-таки, какой это год? – тихо попросил Иван.

Вольф начал рассказывать Ивану о Шуховской башне, словно бы тот был туристом и вовсе её никогда не видел.

Какой-то молодой человек с усами повернул синеющий на стеклянной стене рычажок – стены и потолок вдруг стали просвечивать слабее, затемнившись, словно солнечные очки.

– Да нет же солнца! – крикнул кто-то.

– Поверните обратно!

– Мне надо, – строго сказал усатый. Спор утих.

На следующей остановке в трамвай зашли три полисмена в своей удивительной форме мягкого тёмно-оранжевого цвета. Они медленно двигались из начала трамвая к его концу, вяло проверяя документы у пассажиров.

– Выходим на следующей остановке, – сказал Ивану Вольф. – От ментов здесь стоит держаться подальше

– Здравствуйте, – сказал, подойдя, один из полицейских. – Околоточный Панов. Мы бы хотели посмотреть ваши удостоверения личности.

У Ивана перехватило дыхание. Вольф выдержал паузу.

– Видите ли, – сказал он. – Мы здесь находимся по работе. Мы не можем вам сейчас ничего показать, но, я вас уверяю…

– Мы – полиция, и это наше конституционное право – получить документ, удостоверяющий личность человека, который заинтересовал нас по той или иной причине, не обязательно подлежащей разглашению, – затараторил щетинистый.

– Понимаете, мы с вами в некотором роде коллеги, – парировал Вольф. – Свои люди – сочтёмся, как говорится…

То, что произошло дальше, случилось так быстро, что взгляд Ивана толком не успел этого зафиксировать. Один из пассажиров, тот самый усатый юноша, вдруг выкрутил рычаг затемнения стёкол до максимума, и салон погрузился в полумрак. Он выскочил в проход и что-то громко крикнул, и все пассажиры, кроме Ивана, Вольфа и мнимых полицейских, оказались лежащими на полу. Трамвай резко тормознул.

– Я – представитель Свободной Республики Курдистан и требую немедленного вывода ваших войск с его территории, – отчётливо сказал юноша. – В подкрепление своего требования я беру в заложники всех пассажиров данного экипажа и обязуюсь не отпускать их вплоть до президентского указа о начале вывода войск!

– Началось… – донесся откуда-то мужской голос с подчёркнутой ноткой уныния. В ответ раздалось несколько смешков с разных сторон салона.

– Молчать! – заорал террорист. – А не то я приведу в действие пояс смертника. А вы что стоите?

Полицейские растерянно переглядывались. Иван потихоньку сползал со скамейки на пол. Только Вольф сохранял невозмутимость и чистил перочинным ножиком откуда ни возьмись появившееся в его руках яблоко.

– Ну что, защищайте нас, а потом уже можете проверить документы, – съязвил Вольф.

Они ещё раз переглянулись и, развернувшись, нерешительно двинулись в сторону террориста.

– Стоять! Стрелять буду! – заорал тот, хотя в его руках и не было никакого оружия.

Кто-то опять засмеялся.

– Я сейчас здесь всё взорву нахер! – вновь заорал террорист; он хоть и был смугловат, говорил вовсе без акцента, который мог бы выдать в нём курда.

Оранжевые мундиры сиротливо сгрудились в проходе между рядами. Они явно не знали, что делать. Террорист смотрел на них крайне свирепо.

– Ну что, будем арестовывать, или как? – снова спросил Вольф. В ответ послышались многочисленные смешки и одобрительные возгласы.

На три-четыре полицейские ринулись на врага, который в ответ истошно заорал и пустился врукопашную.

В этот момент водитель открыл двери, и множество пассажиров бросилось на улицу, часть, впрочем, осталась. Иван с Вольфом были среди выскочивших, и уже спустя пару минут, завернув за угол, они оказались на обычной городской улице, жившей своей жизнью, будто бы поблизости всё тоже шло своим чередом.

– Ты не бойся, там никто не пострадает, разве что наши друзья получат пару синяков, – сказал Вольф. – Это затянувшийся бзик правительства – проверки на бдительность. По их плану, все граждане страны, или хотя бы жители больших городов, должны идеально знать, что нужно делать в случае атаки бомбиста. Такие учения проводятся в Москве чуть ли не каждый день. Причём Курдистан уже свободен, а они всё по старым методичкам работают.

– То есть и в будущем здесь тоже не избавились от идиотских властей?

Вольф стал смотреть в другую сторону и вновь заговорил о каком-то примечательном здании на пути.

Тем временем они каким-то замысловатым путём подошли к месту, в котором Иван сегодня вернулся к жизни. Отмахнувшись от очередного вопроса, Вольф вдруг резко остановился. У входа в антикварный магазин была толпа полицейских. Люди в оранжевом ползали по земле, что-то подбирали и фотографировали со всех ракурсов.

– Так, задержка вышла, – сказал Вольф. Они развернулись и пошли в противоположную сторону, Вольф задумчиво что-то бормотал. Потом он предложил присесть. Осмотревшись, он задымил электронной сигаретой. – Расскажи-ка мне, что с тобой произошло.

Иван сбивчиво рассказал про бандитов, мусорный бак и загадочное забытье. Иногда Вольф заканчивал за Ивана фразы – будто и так в подробностях знал, что произошло.

– Так. А теперь представь себе, что ты остался дома и не пошёл за кейсом.

– Так.

– Лучше бы ты там остался. Ты хорошо можешь себе представить, чем ты занимался бы прямо сейчас?

– А какой сегодня день недели?

– Суббота.

– А время?

– Часа четыре.

– Наверно я недавно бы проснулся. Или, может быть, сидел бы в гостях.

– Вот, ты можешь себе это представить. Гипотетически такое развитие реальности существует. Если то, остался ты дома или оказался здесь, в серьёзной степени повлияет на судьбы многих людей, такая реальность обнаружится почти наверняка.

– Слушайте, что за борхесовские теории… Мне не нужна теоретическая физика, я и без этого пойму.

– Это не теория, это очень даже практика. Ты – здесь.

– Хорошо, что это за год?

– Да ты можешь меня послушать, наконец? В общем, другая реальность ответвилась бы от той реальности, в которой ты находился, если бы ты (останься ты дома) натворил бы дел, которые в серьёзной степени изменили эту реальность. Или если ты натворишь дел по возвращении отсюда – тех дел, которых ты не натворил бы, оставшись там.

И тут Вольф рассказал Ивану о чагах. Чага – пространственная аномалия, связывающая между собой реальности. Она возникает в той географической точке, где произошло событие, которое обусловило разветвление реальности. У каждой чаги есть свой график открытия.

– Например, та чага, в которую угодил ты, открывается раз в сутки примерно на тридцать секунд в августе-сентябре. Минутный диапазон – с 22:31 по 23:17.

– И что это значит?

– Значит, в этот диапазон времени на этой географической точке открывается дверь в иную реальность. Вернее, в одну из двух реальностей, приписанных к этой чаге. Чаг на карте мира и особенно России огромное множество, но зарегистрирована нами лишь самая малая часть. Количество хорошо изученных реальностей едва перевалило за сотню. Абсолютное большинство чаг – девяносто девять процентов – открываются так редко, что зарегистрировать их почти невозможно. Но это целая наука…

– И вы как раз такой учёный?

– Нет, куда мне. Я просто функционер. Моя работа – блюсти близлежащие чаги в этой реальности. С моим коллегой в Стволе что-то произошло, и в этом году просто жуткая запарка… Вот тебя и упустил.

– В каком стволе?

– Ах да, забыл тебя обрадовать. Тебе повезло. Та реальность, в которой ты живёшь, условно признана Орденом за стволовую реальность, Ствол, как мы это называем. Это такая система отсчёта координат, нулевая параллель. Это самая нейтральная реальность, в которой мир максимально далёк одновременно от благоухающего рая и от ужасов антиутопии. Ну и история Ордена именно оттуда и началась.

– Что за Орден такой?

– А трудно догадаться? Орден – это мы. Межреальностная организация, контролирующая чаги и старающаяся не допустить непоправимых последствий. Я представляю гуманитарное крыло организации: мы изучаем реальности, разными методами ищем новые, помогаем провалившимся людям вернуться домой, и так далее. Есть ещё коммерческое крыло, его представители используют чаги для торговли, добычи всяких дефицитных штук, игры на бирже, ну и так далее. Иногда они даже опускаются до грабежа, но мы боремся с этим как можем. Впрочем, мы в любом случае от них зависим, равно как и они зависят от нас. Мы находимся в вечной борьбе, но не можем ни существовать друг без друга, ни как-то подчинить друг друга.

Иван смотрел в пустоту, всё вокруг раскачивалось. Вольф повторял и дополнял объяснения, умещая в его голове новую картину мира, но что-то то и дело вываливалось.

Сверху – серое небо начала сентября, под ногами – бугристая кремлёвская мостовая, кругом – грохот десятка автомобилей. Один солдат сказал другому:

– Она же, говорят, не видит ничего.

– Стреляет всё же хорошо, – отвечал толстый солдат. – Ох, что будет, что же будет.

– Может, не она стреляла?

Вывели её к стене. Некрасивая полуслепая еврейка, обладательница десятка имён, посмотрела прямо в лицо вскинувшему револьвер коменданту Малькову. Тот слегка замешкался. Взгляд был не то чтобы смелым, но тупым.

На подходе к заводскому двору у неё сломался каблук. Прихрамывая, она подбежала к чёрному ходу. Присела на какой-то ящик и попыталась приладить отломившуюся часть каблука.

Вдруг какое-то мельтешение: люди выходят. Она резко оторвала тот кусок каблука и побежала туда – будь что будет! Какая разница, что там с обувью, если остались секунды?

На мгновение притаилась за автомобилем. Пора, не пора? Услышала знакомый мерзкий голос – как обычно, что-то о фабриках рабочим. Да, пора.

Она выскочила из-за машины и трижды выстрелила почти в упор, вслепую. В последовавшем водовороте едва ли кто-то мог понять, что же произошло. Его схватили и куда-то потащили. И её схватили и куда-то потащили.

После того, как кремлёвский комендант Мальков привёл приговор в исполнение, её тело, крутя и сминая, уложили в бочку. Бочку оттащили подальше от зданий, облили бензином и подожгли.

Но сжигай – не сжигай, Ленин уже сражён вполне удачным выстрелом.

– Так. А что же было в кейсе? Что я такое вдохнул?

– Ничего!

***

Должность Вольфа называлась куратор. В его ведении были несколько московских и подмосковных чаг. Основная обязанность – отлавливать вваливающихся в эту реальность потусторонцев и безболезненно возвращать их обратно. Кроме того, ему нужно было избавляться от подозрительных предметов, которые сквозь чаги тоже проскакивают нередко.

Кроме того, фиксация научных данных, тяготеющая к бюрократии. За год чага открылась столько-то раз, средняя продолжительность сеанса – столько-то секунд, число транспортированных объектов – столько-то, из них людей – столько-то. Научные конференции, съезды, заседания. Орден давал ему достойный заработок, неплохую квартиру и техническую поддержку.

Уже почти стемнело, когда Вольф показал Ивану город. Выбеленный Кремль, сотни куполов, меньше асфальта и больше деревьев – ХХ век прошёл для этой Москвы с гораздо меньшим ущербом.

Вечером они сидели в старомодно оформленном ресторане «Блюз Диканьки» в стеклянном небоскрёбе на месте гостиницы «Ленинградская». По всему периметру зала тянулся конвейер с едой и напитками. Каждый посетитель брал с конвейера приглянувшийся ему пункт меню, а счётчик на столе выводил на дисплей текущую сумму счёта. Если выходило, например, слишком дорого, тарелку можно было поставить обратно – и сумма откатывалась к прежнему значению.

Только лента конвейера (Иван взял бургер с картошкой «Криминальное чтиво» и кружку тёмного пива, а Вольф – расстегаи с грибами и бутылочку медовухи) отделяла их от витрины, с которой открывался чудесный вид на отдающую ретрофутуризмом Комсомольскую площадь (здесь – Каланчёвскую), полную всех существующих видов транспорта (в том числе – вертолётов).

Особенно радовала глаз Ивана увивающаяся в никуда канатная дорога.

– Я вообще почти не пользуюсь электроприборами, – говорил между делом Вольф. – Дома я бываю мало, в городе ориентируюсь хорошо, в гости хожу без спроса. Работа творческая.

– А, вот, собственно… – замявшись, заговорил Иван. – Интернет, связаться с кем-то если надо…

– С кем мне связываться. Я здесь вообще, можно сказать, командировочный. Друзей у меня здесь нет. Заменяю одного идиота, он уже полгода в санатории филонит.

– Не скучно вам тут?

– Как сказать. Чаг в городе несколько, графики у них хитрые, то пусто, то густо. Мало, думаешь, таких как ты?

– Думал, что да.

– Нет, ты знаешь, большинство просто не успевают понять, где они оказались, я их уже обратно засовываю. Иногда приходится жёстко работать, приглушить чем…

– Приглушить? Это в каком смысле?

– Ага, и тебя бы приглушил, – Вольф допил стакан медовухи. – Вопросов больно много задаёшь.

– То есть, дубиной по голове – и в чагу? Не очень-то вежливо.

– Ну, есть разные методы. Более деликатные, чем ты думаешь. В любом случае, не боись, тебя уже пронесло. Да и перед родственниками твоими неудобно.

Иван вопросительно посмотрел на Вольфа.

– Это я так, к слову, – быстро поправился тот. – А вообще, насчёт книг, это универсальный источник информации. Никакого интернета не надо, если ты знаешь, где достать хорошую книгу. Особенно, если ты хоть в другую реальность за ней съездить можешь.

Вольф усмехнулся и сказал вроде как сам себе:

– Так вот вроде расскажешь в хорошем настроении о своей жизни – одни преимущества получаются.

– Всё-таки не всё можно узнать из книг…

– Ты мне тут не это! Читал бы побольше, понял бы, о чём я.

Иван отчётливо ощутил запах раскуриваемой марихуаны. Он обернулся на Вольфа (сидели они оба лицом к окну). Тот невозмутимо попыхивал трубкой с коноплёй прямо в зале ресторана!

– Боже мой, неужели тут легалайз? – проныл Иван, сожалея об ущербности мира, где ему довелось родиться.

– Будешь?

Иван затянулся из предложенной ему трубки. Мягкий травянистый дым охватил его изнутри, и он сразу почувствовал приятную приподнятость над окружающим.

– Какое слово ты сказал? Лига – кого?

– Легалайз. Отсутствие запрета на коноплю.

– А, это… Нет, это, конечно, незаконно, но в «Блюзе Диканьки» к курению относятся хорошо. Даже наклейка в виде листа конопли на входе висит.

Иван опешил.

– И что, полиция не устраивает никаких облав?

– Частная собственность неприкосновенна, – ответил Вольф, пуская кольца. – Они бы с радостью забрали меня, но для этого им нужна видеозапись того, как я продаю или покупаю большой объём вещества, которое экспертиза признала наркотическим. А так они меня даже обыскать не могут, если, конечно, мне не предъявлено обвинение в терроризме. А устроить задержание в частном заведении – ну это совсем не в их силах… Вон они, кстати, сидят.

Иван последовал взглядом за указующим перстом Вольфа: действительно, в метрах пяти от них за столом мирно сидели несколько оранжевых мундиров. Один из них тоже что-то курил.

– Это ещё что! В прошлом году одного мента поймали на том, что он прямо на работе грибы выращивал – ну, грибы, понимаешь. В шкафу с формой, что ли. Его даже с должности не сняли. Плантацию, конечно, домой перенёс.

Может, и не так всё плохо, подумал Иван. Прекрасное будущее-настоящее с канатными дорогами и свободным курением травы в общественных местах.

Возможность, может быть, начать свою жизнь заново и провести её в совершенно другом ключе.

– После смерти Ленина большевики потеряли сильного лидера, и больше грызлись между собой, чем удерживали власть, – объяснял Вольф. – Если вкратце, то их движение затухло практически само собой, Сталин с Троцким бежали в Америку и что-то там пытались разрулить… А у нас здесь всё пошло по классическому сценарию. Липовая «национал-социалистическая» республика, эсеры, которых празднично переизбирали на каждых выборах, диктатор Савинков, перевороты, хунты, голод…

– А Вторая Мировая была? – удивлённо спросил Иван.

– Сначала долго пытались союзничать с Гитлером, даже воевали с кем-то при его поддержке. Потом – власть в очередной раз захватили военные, сбросив отца нации уже насовсем, долго бодались, пока Гитлер не открыл второй фронт и не напал на нас, оккупировав полстраны. Отбились в крайней степени героически, но не без помощи союзников. Знакомо?

– А потом?

– Ну а что потом? Всё скучно и цивилизованно. Парламентская республика. Буржуазные ценности. Большой бизнес. Во второй половине века сильно разбогатели, так что даже в таких условиях чуть не начали свою Холодную войну. Вроде пронесло. Живут тут вроде прилично.

– Трудно поверить, честно говоря, – сказал Иван. – Господи, да тут хоть какие-нибудь проблемы есть? По сравнению с «нашим» вариантом это просто курорт какой-то, а не двадцатый век.

– Гегемония консерваторов у власти длится уже слишком долго. Либералы и социалисты почти что загнаны в подполье, причём весьма корректными методами. Ну и будучи одними из лидеров, мы огребаем за всех. Полмира живут на одолженные у нас деньги. И если случается какая-нибудь херня, русские, конечно, виноваты.

Иван ещё покурил – мир приобрёл совсем уж радостные очертания.

В мыслях он парил на канатной дороге (но без каната), над чистой и светлой, Свободной Россией.

– Ну и терроризм, конечно, да. Все сходят по нему с ума, не доверяют друг другу. Но это пустяки.

Иван прислушался: по радио играла знакомая песня. Однако он заметил в ней незнакомые слова:

Пьяным был и тверёзымДубом был и был берёзой,Вежливым и непристойнымЗаключённым и конвойнымСпать ложился как обычно,Только утром выпивал прилично.

Это получается, тут у всех песен другие слова! А каких-то песен и вовсе нет. И все книги, фильмы – насколько иными они могли здесь выйти! Каких-то нескольких дней ну уж никак не хватит на то, чтобы всё это изучить… Его мысли понеслись по бесконечной спирали, подбирая всевозможные варианты того, как здесь всё могло сложиться. Голова шла кругом.

Из «Блюза Диканьки», они поднялись на смотровую площадку бывшей «Ленинградской» (Каланчёвский бизнес-центр, в просторечье Каланча).

Оказалось, что самые высокие небоскрёбы загадочным образом оказались ровно на тех местах, в которых Иван привык видеть сталинские высотки. Некоторые из небоскрёбов – на Воробьёвых, на Котельнической – ещё и повторяли их зиккуратические очертания.

На вопрос, почему так вышло, Вольф пожал плечами и сказал что-то о свойствах грунтов.

История застройки города повторяла известную Ивану: конструктивизм, размашистый языческий классицизм, дешевые и удобные дома, неомодернизм и, наконец, просто стеклобетон.

– Вань, пора спускаться, – вырвал его из размышлений Вольф. – Времени особенно нет, поезд через полчаса?

– Какой поезд?

– В Петроград.

Иван смутился, вспомнив, что днём они всё это уже обговорили. Нужная для перемещения назад чага должна открыться в Питере.

***

Ленинградский – то есть, Николаевский – вокзал совсем не изменился. Вместо бюста Ленина, впрочем, в зале ожидания возвышался памятник Савинкову – забавному лысому усачу в глухом френче.

– А вы часто бываете в этой, ну, в нашем мире? – спросил Иван, толком не освоившись с нужными формулировками.

– Нередко. Служебная необходимость, видишь ли.

– И как вам все эти… Различия, мягко говоря?

– Забавно, не более того. В глубинном смысле наши земли во всех мирах схожи.

– Но здесь у меня возникает неподдельное ощущение того, что тут нет никаких, извините, вечных русских бед. Никто не пьянствует, никого особенно не бьют, дороги ровные, везде чисто, цивилизация.

– Если ты считаешь, что вечные русские беды именно в этом, то…

– Ну а в чём же? Тут общество всё это преодолело.

– Я не могу тебе сказать, в чём. Может быть, сам поймёшь.

После хитрых манипуляций Вольфа с билетным автоматом они сели в двухэтажный тёмно-синий поезд, своей пузатостью и округлостью напоминавший приветливого нарисованного кита. Во чреве кита было свежо и просторно. Когда они заняли места, Ивану вновь показалось, что на него все напряжённо смотрят. Один человек, пересёкшись с ним взглядом, сказал ему: «Здрасте».

– Идёт до Питера два часа, – со слегка хвастливой интонацией сказал Вольф. – Ваш «Сапсан» в подмётки не годится.

897, 230, 038, 572, 894, 346, 998, 453.

Иван вертел в руках замочек, на который закрывал чемодан во время авиаперелётов, а потом нацепил на связку ключей. 147, 380, 812, 917. Он гадал, сколько раз нужно крутануть замок, чтобы выпала заветная цифра, по которой он открывается – 121. Тысяча поворотов? Миллион?

121 – это был номер их с Олей квартиры. За годы проживания там это число обросло густыми слоями воспоминаний и ассоциаций. Они превратили пустую однушку в уютное логово, элегантный салон и рабочее место одновременно. Как-то раз, обсуждая, что когда-то придётся оттуда съехать, Иван и Оля признали, что обоим от осознания этого факта тоскливо. Но что уезжать они будут по отдельности… За то время, что Иван жил там один, квартира пришла в полную непригодность и подходила теперь лишь для душеспасительных пьянок и душещипательных похмелий. Когда он съезжал, с прежде радушными хозяевами прощался скомканно и стыдливо – неловко было возвращать им жильё в столь потрёпанном виде.