Самовар над бездной

С минуту он просидел в нерешительности, а потом ринулся наружу. Догнав её на выходе из двора, он резко схватил её за локоть и выпалил:

– Ладно, без дураков. Оля, будь моей женой. Я никак к этому не готовился, но теперь я…

Её лицо слегка скривилось – будто бы дала знать о себе старая травма.

– Нет, – пожалуй, всё-таки не без труда сказала она. – Всё.

Найти новую работу оказалось трудновато. Найти новую мотивацию – пас, следующий вопрос.

С учётом инфляции теперь Иван зарабатывал в два раза меньше, чем прежде, – и это на работе по непосредственной специальности! Он в условиях блуждающего графика сидел в редакции интернет-портала и надрессировано барабанил по клавиатуре, пересказывая для миллионной аудитории сообщения информационных агентств и зарубежных газет. Любимым источником информации для него стали заштатные провинциальные издания и казённые порталы полиции, следствия и суда, где он вычитывал чёрные комедии про убитых молотками девиц, сожжённых гостей, потерянных мешках с наркотиками и угонах экстравагантных видов транспорта.

Воображение разыгрывалось – и вот Иван уже видит, как угрюмый мужчина в форме быстро напивается на кухне под ламентации жены, приходит к друзьям, выпивает с ними, но и их компания оказывается для него пресной, и он идёт обратно на работу – на аэродром, где он угоняет вертолёт и тоскливо парит над окрестностями. Наконец, он видит северное сияние и, поражённый (такого в этих краях отродясь не видывали), приземляется, а внизу его уже принимают другие люди в форме и сажают в стоящий на опушке посадочной полосы «УАЗик». Глухой хвойный лес подсвечивают всполохи полицейской мигалки.

Но воображения хватало, чтобы лишь на секунды отвлечься от тоски по упущенному всему на свете. Оля выкладывала в интернет бодрые фотографии с подругами и, иногда, какими-то неизвестными Ивану мужчинами – его всего скручивало. Вот так: раз-два – и он сидит у разбитого корыта, а она где-то танцует, увлеченно с кем-то болтает, хохочет неповторимо-заливисто, а потом, вероятно, занимается сексом? Иван едва заметно морщился и снова вгрызался в безрадостную новостную материю.

Сбросил десяток килограмм, время от времени начинал курить и снова бросал, нашёл массу интересных занятий, просто чтобы сосредоточиться на чём-то другом. Перед тем как Оля вдруг предложила стать следующим жильцом квартиры, из которой она съезжала, Иван погружался в камеру сенсорной депривации – новомодное развлечение, в ходе которого испытуемый час плавает в густом соляном растворе при полной темноте. Иван увидел себя же в конце зеркального коридора: двойник махал рукой и звал к себе, но сделать шаг в его сторону было невозможно. Но Иван всё уже знал о своём двойнике: что это – тот самый утерянный при переводе с иностранного языка смысл его существования, убегающий от него по лабиринту. Копия движется ловчее оригинала, а в заплечном мешке у него – радость и покой, которые Иван сам же ему и отдал. Наконец Иван выбежал из лабиринта – но двойник уже скрылся на городских улицах, где найти его сложнее, чем в самом глухом лесу. Заиграла вежливая музыка – время с щелчком открыть похожую на гроб депривационную камеру: молодой человек, вы выходите на этой станции?

***

Стемнело. Иван снял резинку с окна и распахнул большую створку. По дороге ездили одинокие машины, поднимая большие протуберанцы воды. Вдалеке виднелся памятник Ленину. Прохожих почти не было.

Вдруг у мусорного бака обозначилось движение. Три тёмных фигуры вышли из автомобиля и достали из багажника какой-то внушительных габаритов груз. Диоптрий на очках не хватало, чтобы разглядеть, что это, но Ивана сразила страшная догадка. Хоть бы показалось!

Нет, не показалось. Пока трое неуклюже засовывали нечто в бак, из пакета, в который оно было замотано, показалась нога в ботинке – этот ботинок Иван разглядел отчётливо. Одна из тёмных фигур спешно засунула ногу обратно в пакет, они перевалили тело за бортик мусорного бака, захлопнули его, сели в машину и уехали.

Иван заходил туда-сюда по квартире. Взглянул на часы – уже почти одиннадцать, ну что ему сейчас делать?

Взял телефон и набрал всё-таки 112. Там попросили подождать, пока его переадресуют. На третьей минуте телефон выключился – разрядился аккумулятор. Домашнего телефона в квартире не было.

«Так, хорошо, то есть, конечно, ничего хорошего, – думал Иван. – В принципе, ничего страшного не случится, если об этом сообщу не я. Когда понадобятся свидетели, до меня наверняка дойдёт дело, и я расскажу им обо всём. Да. И больше ничего. Я же ничего особенного и не видел, вряд ли помогу. Разве что время сообщу. Сколько сейчас? Так, стоп, я же здесь нелегально проживаю? Значит, получается, дверь полицейским мне лучше не открывать. Ещё и у Оли проблемы начнутся. Нет, значит – что делают в таких ситуациях? Анонимное заявление? Выследят. Они всегда выслеживают, если ты такой неудачник».

Иван решил ничего не делать, успокаивая себя тем, что на работе завтра непременно напишет об этом деле новость – не по своим, разумеется, материалам – и таким образом выполнит гражданский долг.

И заснуть спокойно всё-таки никак не получалось. Блядский мусорный бак, блядский дождь, и человек – человек, которого больше нет, но всё-таки он там есть, и он там лежит, и он там гниёт, и сделать ничего с этим уже нельзя. И три ублюдка на машине, чьего даже цвета Иван не запомнил, не то что номера или марки. Кошмар, вечный ночной кошмар, с каждым днём всё хуже и хуже.

Иван протирал массивный сумрачный самовар, стоящий на большом столе, шикарно уставленным яствами, всё больше десертного толка.

Длинный стол стоял параллельно высокому берегу моря, Иван сидел у самовара лицом к воде. Приятная компания, собравшаяся за столом, премило обсуждала вопросы культуры и искусства, всё чаще, однако, переходя на более гурманские темы.

– А вы на выставке Шагала были?

– Алексей Такойтович, вы вот лучше расстегайчика отведайте. Пальчики оближешь!

– Новая книга Иванова сносит крышу! Чистейший Пелевин!

– Удовольствие не для всех. Примерно как кафе «Норд» на Балтийской улице.

– Да что вы говорите! А мне не понравилось. Обслуживание хромает.

– Ну да, – встрял вдруг неожиданно для себя сам Иван. – Один из официантов и вправду хромой. Но говорит ли это что-то о всём заведении сразу?

– Конечно, говорит. Вы любую книгу с полки откройте, и там…

– Полно вам, полно! Давайте за здоровье выпьем!

– Присутствующих здесь дам.

– И родителей.

– У кого не нолито?

– Да всё выпили уже, чаем перебиваемся.

– Чай хороший, китайский. Вы не читаете иероглифов?

– Да вот только один научился разбирать. «Чай», как раз. Вы знали, что это китайское слово?

– Да что вы говорите!

– Ну, в принципе, логично.

– Ой, а я в прошлом году был в Китае, там…

– Слышали, сколько они железных дорог строят? В неделю столько же, сколько мы за год.

– Да что железные дороги! Вот лапша, лапша…

Иван попробовал чай – действительно, китайский, похож на копчёного сома. Всё вокруг слегка качалось, стаканы тряслись на столе, как в вагоне поезда.

Вдруг один из сидящих напротив, спиной к морю, неуклюже завалился куда-то назад вместе со стулом. Иван вскочил и над головами посмотрел ему вслед, но за сидящими был отвесный обрыв, и никакого ограждения. Они, впрочем, не заметили случившегося.

– Для них насекомые как для нас креветки.

– Тоже под пиво хорошо!

– Решил я на прошлой неделе…

– Кладёте рукколу и алтайский орех…

– Потрясающие модуляции…

– Сдаю комнату…

– Но какие у них технологии…

В считанные мгновения ещё несколько сидящих завалились назад. Тряска росла, росла и интенсивность душевного разговора. Тосты поднимались ежесекундно. Иван хотел было поднять крик: землетрясение! – но не мог открыть рта, его губы были будто зацементированы.

Наконец, в пропасть улетели все сидящие по ту сторону. За ними потянуло сам стол. Его разломало напополам, все сидевшие за левой половиной улетели вниз вместе со своими тарелками. Правую половину тоже медленно засасывало вниз.

Иван ухватился за самовар и стал стаскивать его с уползающего в бездну стола. За самовар зацепилась и огромная нежно-голубая скатерть, из-под которой потихоньку выезжал стол. Посуда, кроме самовара, тоже скользила вниз. Отовсюду доносились бодрые реплики.

– Ваше здоровье!

– Будем живы – не помрём!

– Свои люди – сочтёмся!

– Лучшее – враг хорошего!

– Такой футбол нам не нужен!

– Пока гром не грянет – рак на горе не свистнет!

– Господь, жги!

Пока тостующие улетали вниз, Иван карабкался по ползущей назад сырой земле, будто шёл вверх по идущему вниз эскалатору. За ним вилась скатерть, из самовара на босые ноги лился кипяток, пахнущий копчёным сомом. Вдали били молнии, но вместо грома раздавалось лишь петушиное кукареканье.

Иван посмотрел на часы – было 4:30, он, оказывается, заснул, как был – в одежде. Во сколько мусорные машины проезжают? В небе начали проступать оттенки солнца. Иван выскочил из подъезда, подбежал к мусорным бакам, распахнул дверцу их металлического навеса и шагнул к тому баку, куда неизвестные спрятали завернутый в черный мешок труп.

В баке не было никакого трупа – да и вообще никакого мусора? Никак увезли? В соседнем баке, впрочем, возвышалась целая гора всякой дряни, но труп был не там, Иван точно знал. На дне пустого бака лежала бумага, какой-то газетный обрывок. Пересилив себя, Иван перегнулся через стенку бака и дотянулся до бумаги. Лист чистый, печать хорошая, сохранился кусок одной из колонок. Иван прочитал текст на месте: что за глупость? Сунул в карман, поднялся домой и перечитал снова.

и конечно все мы помним президентскую кампанию 1997 года, когда Тесновский выстроил весь свой нарратив на «имперском выборе» – уже тогда многим это казалось несусветной ересью. Теперь же выходит, что эти тенденции не вымерли, и новый кандидат в президенты, от которого мы ждали какой-то альтернативы неолиберальному курсу Ставриди, предлагает открутить назад уже назначенный на следующий год референдум о независимости Украины. Как будто мы забыли все достижения деколонизации «золотых пятидесятых» и готовы, стоя на очередном перепутье, вот так вот взять и съесть эту савинковскую риторику. Многие, конечно, скажут, что я прибегаю к очередному reductio ad

Ивана ждала ранняя смена – и спать оставалось всего часа полтора. Голова трещала, и думать ни о каком «неолиберальном курсе Ставриди» вовсе не хотелось.

***

Сквозь музыку Ивану показалось, что в редакции заплакал ребёнок. Он подумал, что это мог быть звуковой эффект на альбоме, который он слушал, но такого он там не помнил. Он снял наушники, чтобы проверить.

Оказалось, это был женский смех из бухгалтерии. Смеяться там начинали, как правило, ближе к обеду. Действительно, уже перевалило за двенадцать, а никакой новости о найденном на помойке трупе или пропавшем человеке не проскочило ни на одной ленте.

В профессиональные задачи Ивана входило отслеживание лент информагентств и пересказ их сообщений для широкой аудитории. Добро и зло в новостях размывались полностью – чуть ли не с радостью он встречал сообщения об убийствах и пожарах: их можно расписать быстро, копируя большие цитаты официальных лиц без особых изменений и дополнений. О чём-то хорошем писать было мучительнее: новость о фильме и выставке приходилось делать более многословной, больше возиться с формулировками и больше контролировать свою субъективность.

Истина – субстанция едва уловимая. Он ежедневно тратил много сил, чтобы втолковать коллегам, что то, о чём пишет новостной портал – это информация, а не сама действительность, но, похоже, никому не приходилось думать о разнице между двумя этими явлениями.

Итак, что у него за информация? Некие люди – трудно определить не только их лица, но даже телосложение или пол – вытащили из автомобиля нечто похожее на труп человека и забросили его под навес с мусорными баками. После злоумышленники уехали на автомобиле. Через пару часов трупа на месте уже не было, а был газетный обрывок, лишь усложняющий загвоздку.

Но какова действительность? Этот человек мог быть мёртвым и живым. Если он живой, он мог выбраться оттуда, а мог не суметь. Если он мёртвый, его могли найти и не найти. Итого четыре варианта. Далее – если его нашли, то, следовательно, это зачем-то скрывают. Если он живой, то зачем его туда засунули? Если то, что его нашли, и при этом скрывают, то, значит, злодеи заодно с властями. Этот человек мог быть мужчиной или женщиной…

В конце концов, это мог быть и не человек вовсе, а обычный мешок с мусором, из которого высунулось что-то похожее на ногу в ботинке. Может быть, это и была нога в ботинке, но – к примеру, какого-нибудь манекена. А может быть, ничего и не вываливалось. Может быть, ничего он и не видел, Иван, разом нервничающий и скучающий, одновременно уставший от интенсивности переживаемых эмоций, одновременно ищущий ещё более интенсивных эмоций. И воображающий, что стал свидетелем чего-то крайне важного, лишь бы прикоснуться к чему-то незнакомому.

Иван опубликовал очередную новость и откинулся в кресле, руки заложив за затылок. В голове вертелась считалка, которую использовала его учительница по английскому языку, когда требовалось случайным образом определить, кто выйдет к доске. Заканчивалось чем-то вроде:

What will you do you should not ask

Each day you’ll get какой-то task

Но там были ещё слова! И Ивану это казалось красивым и правильным – а вообще вот, пятнадцать лет прошло, и теперь он стоит у доски каждый день, а то, что он на ней пишет, прочтут тысячи людей. Но принудительности этого труда новый расклад не отменяет.

Погода неплохая, и почему бы не скоротать вечер во дворе – ухватить за хвост хотя бы последний тёплый день сентября. Он заскочит в дорогой супермаркет, возьмёт самый дешёвый из имеющихся напитков Португалии (беспроигрышный вариант), и просто проследит за тем, что происходит вокруг этого мусорного бака, где можно так спрятать труп, чтобы его никто больше не нашёл.

Несколько часов бдения ничего не принесли, но Иван выпил уже достаточно портвейна, чтобы сильно залениться куда-то идти. А зачем? Никому не нужный, скучный, оставленный сидеть на скамейке – среди, надо сказать, улучшившейся погоды. Надежным признаком редкозубой улыбки климата могут послужить играющие на площадке дети – особенно, если допоздна. Но вот и они разошлись, и парочка подростков, и бутылка портвейна (Иван предусмотрительно захватил еще токая), – и сидели они один на один: Иван и металлический навес над мусорными баками.

Вот уже и бутылка к концу подходит. И фонари светят. Ну вот не нравится мне, как горит фонарь, – не надо пытаться это переиначить, а тем более пытаться погасить этот фонарь силой мысли – к чему это всё? Только дзен, только искусство ухода за конурой – и будет мне счастье. Такое, что я и видеть-то не буду фонарей этих проклятых.

Ивану удалось спрятаться за один из фонарей, когда из припарковавшейся машины к бакам подошёл человек и положил в один из них кожаный кейс. И быстро метнулся обратно на заднее сиденье машины.

Когда автомобиль уехал, Иван тихо, вытянув руки по швам, прошёл к подъезду. «Время приключений» – только на экране ноутбука. Стоило заглянуть у метро в китайский тэйк-эвэй: с лапшой посидеть перед сериалом – глупо, но чем не лучший способ скоротать вечер нервного дня.

Снова крутится перед глазами Ивана пупырчатый валик френдленты – вроде бы символы несут какую-то информацию, но, попадая в механическое пианино, они выдают совсем не ту музыку, что видится на первый взгляд. Да и у каждого аппарата своя настройка.

«Избитое сравнение – про людей, похожих на камни, и людей, похожих на пёрышки. Но ведь правда же: одних всё время тянет к переменам, другие в штыки принимают всё новое. И ничего ни с тем, ни с другим не поделаешь, другая избитая истина права: люди не меняются. Хватит мучиться и пытаться побороть чужое и своё естество. Может, камням и пёрышкам просто не по пути?» – это писала Оля. Ивана принялась заедать злоба. Это я – враг всего нового? Это я – камень? А что, если драгоценный?

Дзынь – пришло сообщение. Жорж: «Дружище, выпьем с тобой в течение недели, как-нибудь в будний день. Я сейчас лечу». Как и куда он летит, Жорж не уточнил – видимо, не было времени.

Вот уж кто пёрышко-то! Вот уж кто, в отличие от Ивана, друг всего нового!

Ну а что, можно же им показать! Им обоим! Можно же просто захлопнуть ноутбук, встать с дивана, наскоро сунуть в один карман пиджака телефон, в другой – ключи, не завязывая шнурков, облачиться в кеды, не запирая двери, выскочить на лестничную клетку, сбежать два пролёта, нажать пищащую кнопку домофона, перепрыгивая остатки луж добежать до навеса над мусорными баками, скрипнуть его зелёной дверью, заглянуть в мусорный бак и аккуратно достать оттуда кейс. Положить его на асфальт и присесть перед ним колени, чтобы посмотреть, что же внутри.

Иван нажал на две кнопки, открывающие защёлки. Чуть-чуть заело, но механизм поддался, не требуя пассворда.

Однако кейс оказался пуст! Он на всякий случай провёл ладонью по шершавому дну – полная пустота! Может быть, в нём есть двойное дно – а там тоже ничего, потому что дно – тройное?

Вдруг, хоть и сидел он на асфальте, его потянуло куда-то вниз, будто бы в ускоренную версию зыбучих песков. Он огляделся – вроде бы всё было на своих местах, но ненормальное тягучее чувство осталось. Оно стало развиваться, и он почувствовал, что тянет его и вверх одновременно – как тогда, днём, в лифте.

Скоро он почувствовал, что тянет его по всем направлениям сразу, причём он понял, что это происходило с самого начала, просто он не ощутил. Внешний мир по-прежнему был всё тем же, лишь слегка дребезжал от головокружения.

Пробежала тихая мысль – это он вдохнул какого-то ядовитого газа оттуда, из кейса. Если бы он ставил задачу вообразить отравление при химатаке – наверно, он представил бы себе именно это: болезненное, противоестественное экспресс-засыпание. А зачем ещё нужно было выкидывать сюда этот кейс? Только чтобы кого-нибудь отравить, не иначе. Вещь-то хорошая.

Неужели смерть – это вот так? Всё вокруг то угасало, то ярко вспыхивало, но Иван с щемящей грустью осознавал, что это всё происходит с ним и только с ним – и что утром мир не заметит, что кто-то пропал. В конце концов мерцание и дребезжание превратилось в эпилептическое моргание, которое длилось с минуту, – Иван, сидевший на коленях, никак не мог переменить позицию.

Всё рухнуло в никуда.

Через какое-то время Иван наконец смог пошевелиться и сесть. Он сидел в полной темноте на твёрдом сиденье. Он ощупал его ладонями – каждое движение давалось с трудом – кажется, это была кожаная скамейка.

Вдруг включился свет – Иван обнаружил себя в обычном вагоне метро. Поезд ехал; оглядевшись, Иван увидел нескольких одиноких пассажиров.

Поезд прибыл на знакомую станцию – кажется, «Нахимовский проспект», рядом с которой он жил в детстве. Когда диктор произнёс название следующей станции, кто-то громко кашлянул, и Иван не расслышал объявление. «Мне выходить на «Серпуховской», – подумал Иван. Но следующей станцией вновь оказался «Нахимовский проспект». Во время следующего объявления у женщины напротив Ивана из рук выпал пакет и шумно стукнулся об пол. По полу покатились апельсины.

Иван помог ей собрать апельсины с пола, пробежавшись за одним из них – видимо, бунтарём, – в другой конец вагона. Вернувшись, он спросил у женщины, какая станция следующая. Её будто бы удивила сама постановка вопроса:

– Откуда я знаю, какая у вас следующая станция?

Следующей оказался снова «Нахимовский проспект». И снова Иван не смог расслышать, что же говорит диктор. Через несколько таких перегонов Иван вышел-таки на станцию. Он взбежал вверх по лестнице и прошёл сквозь турникет, но место, где должны были быть двери, было завалено камнями. Перепрыгнув турникет, он вернулся на станцию и впервые в своей жизни нажал на кнопку справки на красно-синей колонне в центре зала.

Но справки никакой не последовало. А палец намертво прилип к кнопке. Всё его тело магнитилось к красно-синему столбу. Иван уже будто видел себя со стороны – его сознание через палец плавно перетекало в столб. Он повернул голову, услышав шум: облицовка опадала с одной из стен – на бетоне под ней проступала надпись «Бомбоубежище».

Потом долго ничего не было.

Часть вторая

Расклад такой: жил да был один царь, правил он справедливо, казна золотом полнилась, всюду цвели гортензии, а подданные были так ему благодарны, что по вторникам с восьми до четырёх выстраивались у государевой приёмной, чтобы правителю поклон отвесить. Был у государя сын – благородный, остроумный и красивый Иван-царевич.

Случались и шалости, но в целом он батюшку радовал и последовательно готовился сменить старика на высшем посту: объезжал коней, ублажал девиц и между делом штудировал трактаты мудрецов о том, как управлять державой.

Но стали бы о нём сказку сказывать, если бы всё на свете ему давалось с такой лёгкостью?

Понял однажды Иван-царевич, что весь мир вокруг него подёрнут патиной неизведанной тоски. Вместо снов он видел одни мрачные тени в тяжёлых намокших халатах с восточным шитьём; по коридорам терема гуляли холодные дуновения, напоминавшие о неприветливости мироздания; даже серебряные ложки предательски зеленели, недвусмысленно намекая на бренность всего сущего.

Обратился Иван-царевич к друзьям – без промедления в его покои приехали добрые молодцы с опиумом и абсентом, начался поэтический симпозиум, где историософская лекция сменялась песней под гитару от бледной синеокой чаровницы с косой:

Во тьме ночной белее белогоБелеют белые стволы —Стволы берёз осоловелыеВ ночи особенно белы,

– пела она, а учёный не стеснялся при самом царевиче рассказывать, как давним предком государя овладели нечистые силы и велели ему сменить курс развития страны на неолиберальный.

Не помогло Ивану-царевичу это собрание. Разогнали гостей, вызвали наследнику престола главного лекаря столицы. Врач осмотрел царевича и выписал ему от смертной тоски отвар арктического мха. Была снаряжена экспедиция из лучших матросов, боцманов, коков, геологов, биологов и уфологов страны, поехавших в Арктику за чудодейственным мхом. По пути были найдены новые доказательства существования Атлантиды, открыты доселе неведомые небесные тела и был побеждён кровожадный подлёдный спрут.

Но и заветный отвар мало помог Ивану-царевичу. Некоторое время он чувствовал себя пободрее, но вскоре облегчение сменилось тяжелейшим расстройством желудка – и ещё большей тоской.

Приглашали и самого модного из мудрецов. Тот пообещал обследовать Ивана по свежайшей австрийской методике.

– Как ваш отец к вам?.. – загадочно спрашивал мудрец, почесывая бороду.

– Хорошо, он же царь-батюшка, как-никак, – отвечал Иван, а мудрец записывал в блокнот и заново поджигал потухшую сигару.

Он расспросил царевича обо всех его недугах (особенно интересовали младенческие), просил пересказать все сны, которые тот помнит, показывал старые фотокарточки его матушки и делал странные намёки. В результате мудреца с сигарой прогнали ко всем чертям (порешив, что там его поймут) и стали дальше думать, как развеселить царевича.

Нынешние шуты и скоморохи совсем не радовали Ивана-царевича, ведь он-то знал, что все их прибаутки заверены охранкой. Позвал царевич Медиума и велел вызвать одного лицедея с того света, который точно принесёт ему утерянную радость.

Медиум сел напротив Ивана-царевича и раскрыл на столе свой волшебный ларчик. Края стола он посыпал волшебным порошком, попросил приглушить свечи – да и принялся завывать да глаза закатывать. Ивану и от этого веселее стало – так Медиум забавно покачивался и надувался.

– Кто меня беспокоит? – раздался вдруг хрипло-звонкий голос лицедея. – У меня же на двери табличка «Не беспокоить» висит. В раю у всех такие таблички, вспомнил царевич.

– Это Иван, царский сын. Хочу, чтобы ты мне радость мою вернул.

– Ох, Ванюша, это ты по адресу. Я могу и песню спеть, и сплясать чего, и шутку-прибаутку, и за жили-были поговорить. Сам выбирай, царский сын!

– Сначала можно поговорить, а потом уже – остальное.

– Ну тогда расскажи, что тебя гложет.

Ларчик выслушал исповедь Ивана. Лицедей на том конце провода крепко задумался.

– Ох, не люблю я этого, Ванюша, не люблю, – наконец изрёк он.

– Чего не любишь, лицедей?

– Фатального исхода. Он тебе точно грозит, зуб даю, если ты в таком же духе продолжишь. И открытого цинизма не люблю.