Химиосити

– Во-первых, я не малыш. Я взрослый половозрелый мужчина. А во-вторых – что за гнусная дискриминация?

К. приблизился. Пришлось задрать голову. Вблизи дама напрочь потеряла очарование. Чёрт возьми, он видел каждую её пору, каждый дефект кожи. Родинка на икре напоминала чёрную дыру.

– Малыш, я с удовольствием с тобой поговорю, но сначала мне нужно закончить урок. Подождёшь?

– Я не малыш. Говорить не хочу. Ждать не буду.

И повернулся уйти. Женщина, тронув рычажок на ручной пластине, заливисто рассмеялась. Вот что-что, а смех у неё был милым – непосредственным и заразительным. Если бы только не таким оглушительным.

Дети по-прежнему напоминали роботов с оловянными глазами.

– Не верю. Ох, не верю. У тебя на лице написано, что ты сгораешь от любопытства. Давай так – я закончу урок, и мы поговорим.

– Ладно. Ты права. У меня есть вопросы. Но только потому, что я тут человек новый, а узнать что к чему не у кого.

К. с чувством собственного достоинства проследовал к ближайшей скамейке (естественно, для людей-гор, кто бы сомневался) и взгромоздился на неё под новый взрыв смеха вздорной девки.

Справедливости ради, залезая на лавку, К. извивался как червяк, кряхтел и даже негромко пукнул, а лицо сделалось пунцовым и сморщенным – любой бы рассмеялся.

Но настроение окончательно упало. Так всегда бывает, когда в собственном унижении некого винить. Разве что проклятых городских чиновников, которые велели расставить скамейки только для здоровил – со скользким сиденьем на уровне головы нормального человека.

Устроившись, К. охлопал карман жилета, достал окуляр и приставил к глазу, чтобы рассмотреть происходившее в деталях.

Девушка похлопала в ладоши:

– Дети, смотрим на меня.

Ребятня вылупилась на наставницу.

– Когда вам дарят подарок, какое чувство вы должны испытать?

– Сытость?

– Нет.

– Гордость?

– Ну что вы такие легкомысленные. Соберитесь.

– Радость?

– Верно, Пао́ли. Радость. И что в этом случае надо делать?

– Нажать на этот рычажок. Вот!

– Тогда чего ты медлишь?

Ребёнок – курносый мальчишка с длинной изогнутой шеей – нажал на рычажок. Лицо его тут же просветлело, глаза заискрились смешинками, а щёки раздвинулись в искренней щербатой улыбке.

– Умница.

Пацан улыбнулся ещё шире.

– Сесилли́та. А если, например, мальчик дёрнет тебя за косичку… Или нехорошо обзовёт… Что ты почувствуешь?

– Обиду, тётя Хи. Только у меня закончилась обида. Я могу только радоваться.

– И я.

– Я тоже.

– Мы все.

Девушка равнодушно посмотрела на собственную пластину. Потом нажала на другой рычажок (К. разглядел подпись «Грусть»), но ничего не произошло, потому что на пластине стрелка соответствующего циферблата была на нуле. Палец дёрнулся к радости, но застыл на полпути:

– Дети, урок окончен. Продолжим завтра. Встречаемся на Принципальной площади в полдень. И попытайтесь раздобыть какие-нибудь чувства. Может, родители помогут?

Дети кивнули, и стайка моментально рассосалась. А девушка повернулась к К., который сидел на скамейке с брюзгливым лицом.

– Нажми уже что-нибудь. Нет сил смотреть на твою постную рожу.

Девушка кивнула и утопила рычажок. Лицо сделалось радостным и безмятежным. Она присела на скамейку рядом с К.

– Давай знакомиться. Меня зовут Хохотушка Хи. А тебя?

– К.

– Ка? В смысле – буква? Тебя назвали буквой?

Она рассмеялась колокольчиком.

– Очень смешно. Тебя вообще зовут как собаку. Или домашнего хамелеона.

– Хамеле… А что это?

– Неважно.

Название этого животного К. тоже почерпнул из исторического альманаха, но совершенно не представлял, что это за зверюга и как она выглядит.

– Ты только приехал, да?

– Точно. И почему-то я был единственным, кто сошёл.

– Такое бывает, – ласково сказала Хи и попыталась его погладить,

К. буркнул, что он не домашнее животное и уж совсем не мягкая игрушка и отодвинулся с лицом совершенно оскорблённым.

– Наверное, все, кто хотел, уже побывали на Фабрике Грёз. А больше у нас и смотреть не на что. А почему приехал ты?

– Охота к перемене мест.

– Ты такой трогательный. Всего за минуту сменил шесть эмоций. Я тебе так завидую.

– А что не так с вами? Почему вы такие деревянные?

– Деревянные, – она пожевала странное слово, – Мы не деревянные. Мы обычные – из мяса и костей. Просто не можем сами чувствовать. Иногда – когда у меня есть грусть – я печалюсь по этому поводу. Но ведь в мире почти все такие. Неужели ты про это не знаешь?

– Про что? Я издалека.

– Про химические чувства.

– Говори.

Лицо её словно исчерпало радостный ресурс и снова сделалось непроницаемым:

– Боюсь, я не в настроении. Так чем могу помочь?

– Мне нужны ночлег и работа. Именно в такой последовательности.

– Я как раз сегодня купила карту. Всё там отметила. Надеялась перепродать туристам. А турист сегодня всего один.

– Сколько?

– Надеялась отдать за… У тебя, наверное, пигмейские чешуйки, да? За две монетки. Но ты меня заинтересовал – люди же интересуются, когда хотят что-то узнать, да? Поэтому я отдам карту просто так. Если потом расскажешь свою историю. У нас тут порой так скучно.

– Давай уже свою карту, – буркнул К., – Что-нибудь да расскажу. Потом.

Девушка достала из сумочки сложенную в несколько раз бумагу. На толстом листе явно рукой мастера был начертан Радостьвилль – по форме напоминавший слегка неправильный круг. Синими чернилами были отмечены полезные для путешественника места.

– Смотри. Это пансион Матушки Зззз. Здесь можно покушать и закупиться бакалеей. Ну, и переночевать, конечно. Вот тут можно поискать работу. Какую именно не скажу. Не в курсе таких тонкостей. Но что-то обязательно найдётся. Ты поспрашивай. Только будь настойчив – наши малыши во всех чужаках подозревают воров и шпионов. Хм… Скажи, что ты от Хохотушки Хи. Вообще всем говори, что от меня.

– Понял. Место для ночлега тут одно. Я буду там. За историей приходи завтра утром – не ошибёшься. Спасибо говорить не стану. Мне ваш город с первой минуты не понравился. Точнее, город-то как раз и ничего. Но вот содержимое…

Хохотушка Хи нажала на рычажок и снова повеселела:

– К., можно просьбу?

– Нет.

– Я хочу взять тебя на руки. Можно?

– НЕТ!

– Пожалуйста! Ты не такой, как наши невырослики. Ну пожа-а-алуйста!

Лицо девушки сделалось умильным и просящим.

– Ладно. Только быстро. И чтоб без всяких там телячьих нежностей. Я не щенок. Я взрослый мужчина.

– Ты такой лапочка!

Она ухватила недовольного К. на руки, вскочила со скамейки и радостно закружилась по скверику – будто в вальсе.

Перед глазами путешественника замелькали позолоченные кроны деревьев. У него мгновенно закружилась голова. Прямо напротив лыбилось уродливое лицо с носом-румпелем, кошмарными порами, змеистыми прожилками глазных белков, извивающимися бровями, выщербленными желтоватыми зубами, между которых застряли лоскутки пищи. Всё это выглядело тошнотворно. Нельзя рассматривать человеческое лицо в таком увеличении. Оно становится похожим на морду рептилии.

– Эй, ну ты что! Перестань! Прекрати немедленно! Поставь на место, я сказал!

А она всё кружилась и кружилась, пока радость не покинула её, а лицо снова не сделалось безучастным – словно маска.

И в этот момент словно мироздание запнулось зубцами шестерен, заскрежетало, пошло трещинами, и К. вдруг почувствовал, что растёт, что члены его удлиняются рывками, и суставы трещат, и равнодушное лицо девушки прямо перед ним начинает уменьшаться, его захлёстывает выражениее немыслимого усилия, будто человеку вручили подержать резиновый мяч, а тот вдруг сделался чугунным, и несчастный первые мгновения пытается удержать предмет по инерции, вот только мышцы лица всегда обгоняют осознанные мысли, так что человек еще не знает, что уронит ношу, а лицо, о, лицо успевает среагировать – и столько в нём появляется на этот краткий миг отчаяния и понимания, что все усилия тщетны.

Но Хохотушка Хи не успевает уронить внезапно выросшего К., который вдруг сделался практически ей ровней, потому что мироздание снова проворачивается, с усилием, щёлканьем, масляным запахом и контурами, которые одновременно и радужные, и размытые, и резкие – как в момент, когда до несущегося на тебя чёрного дилижатома осталось пару метров.

Мироздание проворачивается со щёлканьем затвора, и снова всё становится на место – маленький К. в руках у гигантской девицы, с чьими порами можно играть в гольф. Она глупо моргает – равнодушная маска, которой так не хватает очередной инъекции чувства. Самой маленькой.

На полрычажка.

Морок развеялся – будто ничего и не произошло. Путешественник моргнул и потряс головой.

Хи опустила К. на тротуар. Теперь, на мостовой, с несоразмерной картой подмышкой он выглядел глупо и знал это. Вдобавок кружилась голова, а к горлу подкатывало. Он отошёл на несколько шагов.

А потом подумал, что брезгливость брезгливостью, а полезные знакомства в чужом городе ему точно не повредят. Посмотрел снизу вверх на странную девушку. А вот так, чуть поодаль, она снова сделалась милой.

– Ладно. В эту секунду ваш город стал мне нравиться чуть больше. Пока что авансом. Я пошёл. До завтра.

– До встречи, малыш. Я обязательно приду. С тебя история. А с меня – экскурсия на Фабрику грёз. Ты обязательно должен увидеть. Это настоящее чудо!

К. не любил, когда последнее слово оставалось не за ним. Поэтому он распорядился тоном, не терпящим возражений:

– Завтра непременно надень платье с длинными рукавами.

5

Проклятая метаморфопсия! К. залез в карман и достал синий бархатистый чехол с вензелем «К-3». Створки клацнули, раскрываясь. Внутри лежали очки, которые К. извлёк и нацепил на нос, а футляр убрал обратно в карман.

Пропорции вернулись в норму. В конце концов, этот мир всего в три раза больше него. Не такая уж и фатальная разница.

Но когда накатывают приступы – как при хороводе с Хи – окружающая действительность распухает чрезмерно. Искажается. Становится громадной и уродливой.

Хорошо хоть очки пока что помогают, но для верности стоит проглотить пилюлю из пузырька в правом жилетном кармане.

Что он и сделал.

После чего развернул карту и двинулся по ориентирам к пометке «Сон». Начинало вечереть, и меньше всего одинокому путешественнику хотелось встретить ночь на незнакомой улице.

А больше всего хотелось подняться в гостиничный номер, рухнуть на удобную кровать и заснуть сном младенца.

Или праведника.

6

Темнело. Зажглись уличные фонари, и сумрак отступил под яркими световыми пятнами.

К. сворачивал с улицы на улицу, проходил под арками, которые пропускали трамвайные пути между домов. Почему-то линия таунхаусов, которые порой сменялись коттеджами или магазинчиками с витринами во всю стену, была непрерывной – словно весь город состоял из одной бесконечно изогнутой линии зданий.

Странно.

Несколько раз мимо протарахтели киоски-трамвайчики, как он их временно окрестил за незнанием правильного термина. По случаю сумрака они обзавелись легкомысленной иллюминацией, и народу на приставных креслицах прибавилось. Местные здоровилы скрашивали вечерний досуг.

Звенели пивные кружки. Доносились крики, споры и смех,  – весьма, заметим, эмоциональные, как будто горожане вечером переставали скупиться на чувства и давали им волю.

К. шёл и шёл. Миновал центр с круглой площадью, в центре которой торчал позолоченный истукан в дорогом костюме и с каким-то инородным лицом. Над монументом, притянутый цепями к четырём гигантским мачтам, подрагивал куб главных часов. На одной из цепей недвижно сидела иссиня-чёрная ворона, похожая на драккар. При виде К. она сверкнула антрацитовым глазом и отвернулась.

Площадь обнимала подкова магистрата.

Время от времени ему встречались люди в форме и высоких головных уборах, похожих на колокольчики. Полицейские, а это были явно они, стояли на траспортных средствах, похожих на трибуны с колёсами. Они провожали К. внимательными, но при этом равнодушными взглядами.

Дома тем временем пошли попроще – без архитектурных изысков, но яркие, разноцветные. На узеньких балкончиках – плошки с цветами. Стены увивает то ли плющ, то ли виноград. Здесь, видимо, жила публика попроще, но нормальная, с достоинством.

Верёвки с бельём, впрочем, были натянуты прямо на улице.

Кто-то выбивал ковёр на перекладине. На К., который благоразумно переместился на тротуарчик для невыросликов (какое мерзкое слово! Будто создано для дискриминации), люди-горы откровенно и недобро косились.

Издеваться здоровилы начали позже, когда карта привела путешественника уже в откровенные трущобы, где дома были как будто слеплены из того, что попалось под руку, а местные ходили в драной одежде не по размеру:

– Эй, полупокер! Ты чо здесь забыл?

– Обана, крысолов! У меня завелась крыса. Иди поймай. Фас!

– Мальчики, интересно, а он умеет вкусно отлизывать?

– Проверь, чо.

– Слы-ы-ышь!

Перильца к тому времени исчезли, и тротуар сделался общим – выщербленным и в кучах мусора, который гоняло ветром туда-сюда.

Несколько раз путешественника то ли намеренно провоцировали, то ли пугали. Стоит этакая гигантская образина, курит или трындит с размалёванной шалавой и вдруг как побежит на К. Будто растоптать хочет.

Всякий раз он отскакивал с выставленным вперёд ножом. Конечно, для здоровил это не оружие а так – иголка. Но в среде подонков волей-неволей уважают тех, кто способен огрызаться. Поэтому великаны останавливались в нескольких шагах, указывали на К. пальцем и довольно ржали:

– Ты смотри, воинственный карлик!

– Когти показывает.

– Ольфенсо, да ты наклал в штаны! Фу! Я тебе больше не дам.

– Не лает, значица кусается.

Но при этом отдельные маргиналы некоторое время следовали за путешественником в отдалении, чем изрядно его нервировали.

Впрочем, быстро отставали.

К счастью, гиблые места длились недолго, и вскоре К. вышел в более цивилизованные кварталы.

7

До пансиона Матушки Зззз К. добрался уже в темноте – усталый, голодный и злой.

Суммарно – как чёрт.

Ночлежка, сложенная из коричневого кирпича – кирпича нормальных размеров, – прилепилась прямо в арке к торцу здоровильского таунхауса, крыша которого терялась в ночной темноте. Гостиница же была высотой как нормальное двухэтажное здание, и привычные пропорции согрели сердце усталого путешественника. Первый этаж с большими окнами был отделан морёной древесиной. Над многоскатной крышей светились неоном буквы «Z-z-z». Пусть здоровила с лёгкостью мог потрогать крышу за конёк, для К. это был нормальный дом, в который хотелось зайти. С которым хотелось познакомится поближе.

Буквы мерцали и зудели – почему-то весьма уютно. Из исторического альманаха К. знал, что когда-то так обозначался сон. К. зевнул и, спрятав карту в чемодан, толкнул деревянную дверь, над которой был натянут полосатый тканевый козырёк непонятного в темноте цвета.

Дверь оказалась запертой, так что пришлось позвонить в сиплый колокольчик. Секунд десять ничего не происходило, а потом дверь отъехала в сторону, и К. заметил, какая толстая и прочная эта дверь, и насколько широкие у этого дома стены.

Прямо крепость какая-то.

К. вошёл. Внутри пахло луком, жареной картошкой и мясом. Рот наполнился слюной.

Помещение было мягко освещено. Растрескавшиеся деревянный потолок напоминал шоколадную плитку. Над дверью нависала гипсовая рогатая голова, похожая на охотничий трофей. Справа на помосте с перилами громоздилось старенькое пианино. Над ним на стене висел портрет какого-то мужчины с бульдожьими щеками и недобрым взглядом. Слева от помоста располагались несколько столов с лавками. На одной развалился взъерошенный усатый пузан.

К. неприязненно покосился на щекастого увальня и двинулся вперёд – к конторке администратора. Вообще-то она больше напоминала маленькую деревянную веранду – старомодную и почти полностью остеклённую.

Внутри за старым полированным секретером сидела хозяйка и скрипела в большой книге самописным пером. Параллелльно она курила тонкую пахитоску на длинном мундштуке. На гостя строгая старуха в чёрном обратила внимание только когда он подошёл уже почти вплотную.

– Мест нет, – сказала она, не отвлекаясь от работы.

– А с чего такой аншлаг-то? Дилижатом сегодня был один. Я единственный, кто сошёл. Неужто у вас местным жить негде?

Старуха подняла глаза за массивными золотыми очками:

– Ишь какой шустрый. Моё заведение. Когда говорю – мест нет, значит, нет. А то поселишь кого с улицы, а потом полотенец ищи-свищи, в душе наблёвано и кровать затра… Короче, непотребно измята и испачкана.

– Да и чёрт бы с вами.

К. развернулся и пошёл к выходу.

– Эй, погоди.

К. не остановился.

– Да стой, кому говорят. Есть предложение.

– Да.

– Видишь жирдяя? Это поэт местный. Наглая нищебродская рожа. Сегодня пришёл.

– И что?

– Говно, говорит, у тебя, Ззз, заведение.

– Заикаетесь что ли?

– Нет, это меня так зовут – Ззз.

– Бывает.

– Что – бывает? Готов называть меня Захариэллой Заде́ Здо́мпшир?

– Мне всё равно. Я ухожу.

– Да что за народ пошёл! Слово не вставить.

– Вставляйте.

– Так вот поэт этот… Заведение твоё, говорит – мрак, запустение и вчерашний день. Не отвечает требованиям момента, – старушка выбралась из-за конторки и подошла к К. Мундштук она держала как смычок. Женщина недобро покосилась на увальня, – Но, говорит, я тебе помогу. Я тебе, значит, такую рекламную кампанию заряжу – в стихах, во! – что у тебя отбоя от клиентов не будет. Замучаешься прибыль считать. Я тебе, говорит, сделаю реп… реб… что-то там, короче, про рёбра…

– Ребрендинг.

– Да. Но ты меня сначала накорми как следует. Я на голодный желудок творить не могу.

– И?

– Весь день жрал в три горла! Все запасы мне стрескал. А потом заснул и с тех пор дрыхнет – не растолкаешь.

– Я бы посочувствовал, да спать хочу. И есть. Короче, пошёл я искать ночлег.

– Да погоди. Пущу на постой. Только выставь на улицу эту свинью. Пожалуйста. Сил нет эту харю видеть. Чёрт с ней, с рекламной кампанией.

– А где вышибалы?

– Смену закончили и спят. Нашего брата сверх нормы хрен заставишь работать.

– Вашего брата, – зевнул К. – Подержите.

Он сунул старухе свой видавший виды чемодан и внимательно посмотрел на храпевшую тушу.

Спиной поэт опирался на стену, одну ногу в оранжевом сапоге свесил с лавки, а руку положил на стол, где громоздились пустые тарелки, фарфоровый чайник и недопитые стаканы.

Короче, мужик храпел, а на столе мухе негде было сесть. Просто гора грязной посуды!

На пощёчину толстяк, считай, и не отреагировал – только всхрапнул. Тогда К. заглянул в чайник и обнаружил только сухую заварку. Зато стакан с трубочкой был наполовину полон – то ли морсом, то ли компотом. Эту розовую жижу мужчина не думая выплеснул в толстую наглую рожу.

Но увалень всё равно не проснулся – видимо, поэтов не тревожат мелкие бытовые неудобства. Особенно когда они с полным брюхом.

К. хмыкнул, взял со стола грязную вилку и воткнул в руку толстяка. Ту, что покоилась на столе.

Старуха вздрогнула.

Действие возымело эффект – поэт заверещал, вскочил и вытаращил заплывшие свиные глазки с розовыми ободками век.

– Проваливай, – сказал К. и снова зевнул.

Поэт в поисках защиты посмотрел на Ззз. Та ответила растерянным взглядом.

– Сейчас кувшин тебе о башку разобью. А потом зенки выколю. Вали отсюда, боров, пока глаза глядят, я спать хочу!

Толстяк быстро-быстро закивал и вскочил с лавки.

Всё оглядываясь на хозяйку заведения, он, сгорбленный, потрусил к выходу. Дверь отъехала в сторону, и молодецкий пинок К. придал нежелательному гостю значительное ускорение.

Из толстяка выпал какой-то предмет. К. наклонился. Это было перо, похожее на павлинье. Он поднял вещицу и повертел в руках. Филигранный узор приковывал взгляд. К. коснулся пера пальцами. Щетинки оказались металлическими, такой чуткой работы, что по спине К. пробежала тёплая волна.

С тыльной стороны перо было снабжено крохотным цилиндром и тремя миниатюрными контейнерами – очевидно, для разноцветных чернил. Почему-то К. был уверен, что механизм позволяет смешивать эти основные цвета в разных пропорциях, получая на кончике пера чернила любого цвета.

«Интересно, что будет, если написать письмо даме, используя вместо чернил любовное зелье?»

Подумал о далёкой Дийане, мечтательно вздохнул и вдруг увидел сбоку цилиндра крохотный флажок рычажка. Приглядевшись, К. рассмотрел на нём недвусмысленный значок. Похоже, рычажок резко выплёскивал содержимое контейнера через кончик пера. К. почесал макушку. У него только что появилась мысль, как ещё, кроме письма, можно использовать это мастерски изготовленное перо. Надо только экспериментальным путём понять, насколько далеко бьёт струйка.

Всё ещё в раздумьях К. спрятал вещицу в карман.

Хозяйку заведения как подменили. Она засуетилась, предложила вынести ужин, на что К. пробормотал – «в номер» и забрал у неё чемодан. Старуха шла впереди. Её суставы постоянно похрустывали, как дрова в камине. Отвратительный звук, от которого всё время ёжишься.

Уже на лестнице путешественник вспомнил:

– Да. Тут у вас есть одна девица… Из здоровил. Кажется, Хохотушка Хи. Сказала, если что на неё ссылаться.

Хозяйка импульсивно обернулась и всплеснула руками:

– Да что ж вы сразу-то не сказали, сударь! И чёрт бы с ним, с этим хряком. Я б вас и так пустила. С превеликим уважением.

– Чего сразу не сказал? Спать потому что хочу. Забыл. И откуда мне было знать, что эта Хохотушка такая уважаемая персона!

К. вдруг разозлился на девицу, чьё имя открывало в этом городе многие двери.

Брать деньги за постой хозяйка отказалась категорически.

Закрывая дверь тесного, но уютного номера, К. напомнил:

– Ужин в номер.

Переодевшись в пижаму, которая всё-таки дождалась своего часа в чемодане, путешественник помылся душевой комнате, на всякий случай простучал стены номера (одна звучала более гулко) и улёгся на кровать – ожидать ужина.

Но не дождался.

Потому что практически сразу заснул.

Глава вторая, в которой К. начинает новую жизнь

1

В десять утра К., который милостиво позволил себе выспаться, привёл себя в порядок перед рукомойником. Умылся, смочил жёсткие волосы и зафиксировал непослушные вихры бриолином. Побрился личной опасной бритвой, оставив нетронутыми острые бакенбарды. Из-за своего высокого роста, путешественнику приходилось сутулиться, чтобы помещаться в зеркале. Это, конечно, не добавляло настроения – всегда неприятно чувствовать себя несоразмерным, как бы забавно это ни звучало применительно к невырослику в мире здоровил.

Лицо в зеркале ему, как всегда, не понравилось: слишком жёсткие очертания, слишком жёсткие мимические морщины. И взгляд был тоже чересчур жёстким. С таким взглядом завоёвывать друзей и оказывать влияние на людей не так-то просто. Собственно, вся жизнь путешественника была яркой тому иллюстрацией. Но солнышко за окнами сияло так невинно, так жизнерадостно и бодро, что К. поневоле оттаял.

Прямо в пижаме он спустился в обеденный зал. Помещение было забито – судя по виду, работягами, которые закидывались калориями перед очередным трудовым днём. К. почему-то подумалось, что ужинать они будут здесь же.

Место ему отыскала девица с заспанным и не очень чистым лицом, которая ухватила какого-то трудягу за локоток и убедительно попросила уплотниться на другой столик. Подумав, путешественник отнёс эту неожиданную любезность на счёт услуги, которую накануне оказал хозяйке.

К. хмыкнул и уселся на лавку. Если девицу отмыть, причесать и немножко накрасить, будет вполне ничего. У К. давно уже не было женщины. В паху начало распирать. Мысли заметно укоротились.

Заспанная замарашка вернулась через пару минут – с чертовки ароматным подносом. К. благосклонно встретил сковородку с картошкой на сале, плошку с кровавым соусом и овощной салат. В последнее время К. любил простую еду. Простая еда, когда в жизни всё сложно, – самое то. А вот на пиво покосился с неодобрением. Гостя поняли без слов и заменили напиток на морс.

Когда К. уже с головой погрузился в трапезу, явилась владелица заведения, Матушка Ззз – на сей раз в глухом серо-коричневом платье. Почему-то сегодня её не хотелось называть старухой. Скорее, пожилой леди, которая сохранила благородство и во внешности, и в манерах.

Ззз, как и вчера, похрустывала суставами при каждом движении, но на сей раз звук показался путешественнику приятным – будто дрова в камине щёлкают. Это окружало хозяйку странным уютом. Хотелось качаться рядом в кресле-качалке. С газетой.