Пять Пророчеств. Эхо древнего мира – I

Что касается внешности – не знаю, не знаю, самому мне судить сложно – всю жизнь я полагал себя обыкновенным. Но здесь я уже трижды услышал, что внешность у меня вполне себе запоминающаяся, и не видел причин моим собеседникам меня обманывать. Даже Менгор подтвердил – если бы у меня были близкие знакомцы, они бы вспомнили меня. А жить в городе, не заведя таковых, все же сложнопредставимо. Ответ был очевиден.

– Наверное, я только собирался к вам перебраться, – сказал тогда я. – Ну что же, я выполнил свою задумку, пусть и таким странным образом.

Город принял меня не тем, кто вынырнул из моря с пустой памятью, но тем, кем я стал уже здесь – стражником Рудольфом, мечником, любителем старых стихов, верным товарищем для новых друзей. И, по словам тех самых друзей, настоящим Счастливчиком.

Я закопал свою старую одежду на дне шкафа в моей комнате, что отвели мне при гарнизоне – пригодится разве что надеть, когда стану крышу чинить, если после дождя прохудится, да для какой работы еще. Подстригся по примеру Тезвина – оставил волосы до плеч вместо той косы, что была при мне поначалу, и стал носить их на пробор сбоку. На прямой сейчас мне не особенно нравилось, ибо от удара по голове, что я заработал при кораблекрушении, на лбу, у самой границы роста волос, остался совершенно неромантический круглый шрам – он через пару лет сойдет, конечно, но пока что красоты мне эта штука не добавляла. Болотницы с ним, подумал я, не болит и славно. Носил чаще всего форму – да на жалованье разжился еще кое-какими вещами, впрочем, без особого рвения. Вещи меня интересовали мало, мне хватало того, что есть. Порой я покупал книги – когда оставалось время их читать. Добром не оброс, зато знакомствами – вполне.

Узнал город – не вдоль и поперек, конечно, но неплохо – в конце концов, старые города до последнего закоулка могут знать только те, кто прожил в них всю жизнь. Я же провел в Д'Лагрена всего-то три луны пока что. Три луны! Иногда мне казалось, что почти пол-жизни, но я никогда не забывал настоящего положения вещей. Море швырнуло меня на этенский берег в самом начале лета, сейчас же оно клонилось к исходу. В полях пшеница налилась светлым золотом, а те самые сады за городом в самом деле гнулись к земле от яблок, и яблоки те были сладки и краснобоки, и царили на рынке, как перед ними – вишни и ежевика. Мальчишки сменили шесты на корзины, и каждое утро, я знал, собирали падалицу – из нее наварят сидра, и по осени будет целый фестиваль этого напитка, по всему Этену, не только у нас.

Мне нравилась моя новая жизнь.

Даже когда выдавались дежурства вроде сегодняшнего – муторные и тяжелые.

Это с моих слов сейчас можно подумать – мирная тихая заводь, а не страна, живи себе, в ус не дуй! Как бы не так – в любой заводи не обойдется без змей или зубастых рыбин, так и норовящих оттяпать что получше. Иными словами – и разбойники встречались в наших краях, и буйные наемники, едущие на север – или же с севера, оттуда, где неприветливый Аскалон и горные перевалы, и пронырливые тхабатские жулики… своих, местных жуликов хватало тоже.

Впрочем, жулики это неизбежное зло в нашей работе. Стража вечно разбирается с этой напастью – где бы эта стража не обитала.

Позднее лето. Под утро ложится глубокий, густой туман – близ города полно озер, и с моря все сильнее тянет влагою. Я пол-ночи ловил ушлого взломщика, устал и взмок, как беговой жеребчик, но дело сделал – сам пред очи лорда Галвэна не повел его, сдал встреченным в переулках Тезвину и Ронану. С поимкой до туманов я управился, и это славно. Сейчас мне ужасно не хотелось торчать в крепостных стенах, а необходимые бумаги я напишу, когда хоть немного отдохну. И лучшего отдыха, чем спокойное, неспешное патрулирование укрытых наползающим призрачным молоком улиц, я себе не мог сейчас пожелать. Только вот я ошибся на счет «тихого». Оставалось всего с пяток лучин до окончания моей смены, а туман загустел до такой степени, что я едва видел вытянутую перед собой руку, когда я споткнулся о что-то мягкое и тяжелое. В нос остро шибануло горькой солью и ржавчиной… и тяжким духом убоины. «Что-то» совсем недавно было живым. Под ногами глянцево взблеснула темная лужа, чуть дальше раскинулись какие-то перепутанные толстые веревки, мокро отливающие скупым бликом… требуха. Под ногами у меня валялось мертвое тело, и кровь, и внутренности курились паром – мертвое недавно было живым.

– Дохлая коза, леший побери, – выругался я от неожиданности, убрав руку с эфеса меча.

Я хотел было окликнуть кого-нибудь, да погромче, но острый, пронзительный крик прорезал туманную тишину. Потом раздался топот, я вновь схватился за оружие.

Но оно не понадобилось. На меня выскочила парочка перепуганных горожан – парень и девушка, молодые, чуть ли не подростки.

– Там! Там, господин стражник! Мертвая голова на углу валяется, и кровь кругом!

Я двинулся за ними – девушка едва ли не заикалась от испуга, парень храбрился, но тоже явно был под впечатлением. Его, впрочем, хватало на то, чтобы указать тот проулок, где обнаружилась голова. Я успел передумать уйму всякого, пока шел за ними.

– Коза. Дети, э, граждане свободного Д'Лагрена, это коза, – я чуть не рассмеялся от облегчения, когда обнаружил указанную голову. – Там в улице, где вы меня нашли, собаки загрызли козу, и вот наверняка оттащили голову… вы слышали что-нибудь?

– Нн… нет, господин Ру… Рудольф, верно? – паренек меня, оказывается, узнал. – Мы не особенно прислушивались, так вышло. Я провожал Энору домой, мы болтали обо всяком, пока она не…

– Не наступила в лужу крови, – закончила девушка, наконец совладав с собою. – Я удивилась – почему мокро? А потом мы увидели, что это голова…

– И побежали. И не рассмотрели, что она козья, – закончил я, усмехаясь самым дружелюбным образом. – Давайте я провожу вас, что ли. Обоих.

– Мы на одной улице живем, – парень кивнул.

Молодец, не стал изображать героя, подумал я. Я бравировал перед ребятами, потешаясь над их страхом козьей головы, но про себя думал совсем не об этом. Что за собака такая разодрала козу… бесшумно? Или это я просто настолько провалился в собственные мысли, что не слышал возни? В любом случае, не слишком хорошо, когда по городу носится собака, грызущая чужой скот. И что скот болтается в ночи по улицам – тоже не дело. Надо выяснить будет, чья это коза была.

Я довел парочку до их улицы, долго стоял и вслушивался в сонные скрипы и вздохи городского раннего утра… ждал чего-то. Тихого цокота собачьих когтей или шумного дыхания. Или серой тени за белесым маревом. Мне было… не по себе. Не страшно, нет – это чувство напоминало назойливую соломинку под рубашкой, скребущую, щекочущую кожу – то под лопаткой, то в боку, то в районе живота, пока ощущение не собралось где-то за ушами. Щекотка в мыслях, точнее, в самом преддверии мыслей – и я не мог дать ей названия. Это было неприятное, тревожное ощущение… и ужасно знакомое. Когда я вернулся за козой, ее уже не было. Зато у меня в мешке была голова. Мешок всегда болтался в сумке любого стражника, выходящего в ночную стражу – мало ли зачем пригодится. Ну что ж, пригодился.

Надо спросить будет у Менгора, бывают ли у нас тут бешеные собаки. Если да, придется что-то с этим делать.

Продолжения «козьей» истории ни назавтра, ни через день не последовало – Менгор хоть и не поднял меня на смех, но высказался в том смысле, что я излишне много придаю значения мелким происшествиям. После похвалил меня за поимку взломщика и посоветовал пару дней отдохнуть от ночных дежурств, списав подозрительность мою на утомление. А голову, хоть и не посоветовал выкинуть сразу, все же счел погрызенной обычной собакой – покрутил, вздохнул и вернул мне со словами:

– Вон, отдай служкам, пусть сожгут или закопают эту падаль. Ничего особенного – если пес и был бешеный, он живо объявится, там и пристрелим. Из-за одной козы шум поднимать нету смысла, да и народ в городе не так уж и глуп – поди еще сами отловят.

На пару с Тезвином мы все же выяснили, что козу убрать велел своим слугам хозяин ближайшего дома – его разбудил поднятый перепуганными прохожими шум. Коза же принадлежала соседу предприимчивого горожанина. И больше никто, ничего и нигде – не видел, не слышал и не знал.

Я готов был смириться с тем, что оказался излишне мнителен, и во всем согласиться с Менгором. Я – да, но вот все та же соломинка, вертящаяся где-то у затылка – нет.

Три дня я честно отдыхал от ночных дежурств. Скучал на стене, любуясь садами, рыжеющим к осени разнотравьем лугов и синей полоской горизонта, болтался по рынку, хрустя яблоками и пирогами с сыром – торговцы часто подсовывали стражам угощение «просто так», а на самом деле в надежде, что нынче за их добром присмотрят получше, чем за чьим другим.

Пил вино с друзьями по вечерам, обсуждая сплетни – пока в этих сплетнях не прорезалась снова тема загрызенного мелкого скота и каких-то бестолковых, хаотичных нападений на чужие дворы – там пропала собака, сям – пяток куриц, где-то в щепу изгрызли калитку или испортили корзину.

Если по началу жаловались горожане – те, кто жил на окраинах, как и хозяин первой козы – то потом все больше поселяне из окрестностей.

Звучало несколько раз словцо из корту – «чакабре».

Его я слышал впервые, но выяснить не успел – один из постояльцев трактира, где мы сидели тогда – он назывался «Зеленое Яблоко» – возразил: «чакабре» -де, во-первых книжная выдумка, а во-вторых, этот зверь не грызет, а как бы высасывает кровь из жертв, хотя да, предпочитает лакомиться козами или телятами. Оставалось верить, что говоривший – с виду и сам из Корту – знал, о чем вел речь. С ним многие согласились тогда, и общая версия выплавилась в предположение о собачьей стае, забредшей в город.

Никого это особенно не удивило, но радости в этом тоже никто не выдел.

– Одно худо, – подумав, сказал я в один из таких вечеров, когда снова поднялась тема распоясавшихся собак. – Скоро урожай снимать. Яблоки, хлеб, тыквы в поле. Как бы не разошлись эти самые собаки не к месту. Люди опасаются, вон калитки уже начали охранными рунами разрисовывать.

– Хлеб снимать или в полях работать всегда народ ходит со сторожевыми да пастушьими собаками, потому что волков в округе, друг мой Рудольф, всегда было в избытке. Это в город и в сады они не лезут, – возразил мне Нан, и Тез поддержал его кивком.

Я мимоходом вяло отметил про себя – надо же, а я и это успел забыть. А ведь и правда.

– Зато в садах могут те самые собаки навести шороху, – не отступал я. – Да и не нравится мне само то, что стая откуда-то взялась вообще.

– Это как раз не диво, – Тезвин пожал плечами. – Да, сам Новый Этен не воюет уже не один десяток лет, а вот у наших соседей – Марбод Корту, Аскалона и Тхабата – никогда не было согласия меж собою. Граница, дружище. Не так далеко. Могли и забрести после заварушки какой. Налетели, скажем, тхабатцы на поселение. Устроили там грабеж и разорение, пожгли сколько-то дворов – и люди, например, снялись и уехали, кто куда. Не все потащили с собой собак, не все собаки и до той поры имели дом, но кормились из милости подачками. А тут не стало кому подавать – и собирайся, кочуй куда глаза глядят и лапы несут тоже.

– Только их нигде не ждут, везде уже кто-то да живет, – закончил я, поняв, к чему Тезвин клонит. – Звучит логично. Ну и что делать будем?

– Как что? Народ попросит – прочешем сады. А нет – что Менгор, ну или сам лорд-командир скажет, то и будем, всего делов! – рассмеялся Нан. – Мы, Руд, мужи невеликой воли, мы стража. А стража делает то, что велено. За нас вон пусть капитаны думают.

Я ухмыльнулся, но не ответил – потому что считал немного иначе. Да, что скажут, то и делаем. Но свою-то голову, честь и совесть никто не отменял! Да и то сказать – Менгор, другие капитаны или паче того, лорд Галвэн, вряд ли за всем досмотреть успеют. Даже если у них работа такая. Я подумал еще и сказал:

– Ну, как хотите. А я Менгору расскажу, пожалуй, и про «чакабре», и прочие измышления народа.

На меня замахали руками, потом предложили еще заказать пирог и выпивки, да и сменить тему. Я не стал отказываться.

Впрочем, стоило мне вознамериться подокучать нашему капитану, как оказалось, что за меня это сделали наши же горожане. Едва я раскрыл рот, заикнувшись про неведомую чакабре, как тут же сполна получил менгорова раздражения и недовольства:

– Слушай, ну вот стража только собакам хвосты не крутила! На собак довольно и пятка крестьян с вилами да пары охотников с луками! Ты предлагаешь сорваться и прочесывать пригородные сады в поисках, прости, зверушки из книги? Или обычного десятка отощавших собак?

Я опустил голову. Мне было стыдно. И одновременно соломинка в затылке превратилась в раскаленную иглу острейшего беспокойства. Никогда мне еще не было так… неуютно.

– Рудольф, у нас есть дела посерьезнее. Видимо, нам в самом деле придется готовиться к более серьезным вещам, чем собаки или ловля мелких воришек – если ты слушаешь сплетни про неведомых зверушек и обгрызенные калитки, то я слышал кое-что посерьезнее. И не только я, если на то пошло. Совет города сейчас занимают вопросы того, что творится у кортов, гораздо больше.

– Всегдашняя война в Корту имеет отношение к нам?

– Может начать иметь, – сухо заметил Менгор. – У тебя есть какие-то более серьезные аргументы по поводу твоих, хм, измышлений?

– Я не могу объяснить, – очень тихо произнес я. – Я не знаю, что и как, но мне не по себе. Мен, скажи мне как друг, а не как командир – как думаешь, я похож на того, кто стал бы тревожить тебя попусту?

– Ты больше похож на того, кто стал бы разбираться, влипнув в какую-нибудь пакость, – отозвался Менгор. – Но я сам тебя прозвал Счастливчиком, знаешь ли. Почему ты так упорствуешь, Рудольф? Ты что-то знаешь?

– Не знаю. Чувствую. Нечто странное. Как если бы я был, ну например, сам охотничьей собакой, что ли!

– Соба-акой… – протянул странно как-то Менгор. Посмотрел на меня с подозрением, потом вдруг решил: – Ладно. Владельцы садов и правда уже закидали нас просьбами по уши – не так давно мальчишка-сборщик пропал. До сих пор не нашли. Я думаю, он просто сбежать мог, но… люди у нас из-за собак еще не пропадали. Смотри у меня, Руд, если скрываешь что-то… не прощу.

Менгор глядел на меня так, что у меня уши запылали. Взгляд этот больно колол, заставив зябко передернуть плечами.

Я вдруг с ужасающей ясностью понял, что он меня в чем-то подозревает. В чем-то весьма, весьма нехорошем. Огненная игла в затылке предательски исчезла, словно ее не было.

В чем?!? В чем он меня подозревает?

Туман. Снова предутренний туман, и хвала Айулан, не такой густой. Только под ногами вместо булыжной брусчатки улиц – трава, песок и узловатые корни. Стволы дальних деревьев маячат серыми размытыми силуэтами, ближние угольно-четки, точно нарисованы черным лаком на новой вазе светлой глины из тех, что искусно делают по всему Этену. Громады крон изредка шелестят и покачиваются точно сами по себе – нет, конечно, это явно возятся в ветвях ночные птицы, всего делов. Я про себя молю Эрроса о ветерке – разогнал бы туманную муть, дал спокойно пройти насквозь громаду сонного сада, а там и понять, не чудится ли мне опасность на ровном месте?

Я зря тосковал по своему беспокойству – оно было со мной, мутное и слабое, но было.

Мои товарищи таким же нечеткими тенями, как и я сам, скользят по тропам.

Дежурство подходит к концу, а мы наткнулись только на изгрызенный ствол одной из яблонь, порванную корзинку – не фруктовую, а такую, в которой носят хлеб и прочую снедь с собой на работу в саду здешние трудяги. Да изрытый склон – кротовую или мышиную норку разрывал зверь, что ли? Пока все это выглядело озадачивающе и несерьезно. Но ведь пропал же куда-то мальчишка! Кто-то же сожрал уже пять коз и десяток кур, загрыз трех домашних кобелей и изгадил не одну калитку!

Пока мы шли тремя группами сквозь садовые дебри, я успел передумать много всякого. Боюсь представить, правда, что думал обо мне Менгор все это время. Неведомая тварь, кто бы она – они – не были – не спешили показаться. Ну хоть ветерок поднялся, сгоняя туманную кисею.

Наверное, еще через лучину Менгор велел бы нам поворачивать обратно – но тут раздался надрывный вой. И еще. Следом – визг, рычание, скулеж, треск кустов.

Мы припустили по направлению звука – это было почти на самой окраине сада.

На месте мы застали трех собак – две мертвые и одну серьезно раненую. Она жалась под куст, злобно щерясь, и Тезвин поднял арбалет. Сухо, коротко щелкнула тетива, пес взвизгнул и замолк.

Тез вздохнул, опуская оружие.

– М-да, – проговорил Менгор, осматриваясь. – М-да. Ну и что мы видим?

– Собаки, – фыркнул Нан. – Как и говорили в городе, просто собаки. В основном они уже даже за нас все решили. Передрались и друг друга прикончили.

– Три собаки наводили страху на весь город? – усомнился Нориг, стражник, которого я знал меньше прочих.

– Не вяжется, – тихо проговорил я. – Не вяжется.

Запалив свечу в фонаре, я бродил по залитому кровью песку. Взрыт он был знатно. На ближайших кустах и деревьях висели клочья шерсти. Серая, бурая… собаки были черная, пестрая и рыжая. Бурое могло быть частью подпушка пестрой, но…

– Не вяжется, – кивнул Тезвин, проследив взглядом мои передвижения.

– С волками подрались?

– Нет, – мне в этот миг точно вогнали в голову раскаленную давешнюю иголку. Я аж охнул от неожиданности. Я протянул руку и снял с куста клок серой шерсти. – Не с волками. Это оборотень.

Менгор зло, грязно выругался – я даже не знал, что он так может.

– Откуда ты знаешь? – теперь уже недоверчиво смотрел на меня Нориг.

– Смотри, – я кивнул на несколько следов чуть дальше. В мягкой, незатоптанной во время схватки земле остался огромный когтистый отпечаток – не лапы и не руки, но формы между ними. Только я не поэтому понял. За миг до того, как увидел этот отпечаток, я сообразил, что же такое зудело у меня в затылке, то соломинкой вороша мысли, то прожигая их огнем. Магия. Я каким-то образом чувствовал ее всплески, когда оборотень менял обличье. Но ведь я не маг!

– Надеюсь так же, что ты и не оборотень сам, – пошутил мрачно Менгор, услышав сказанную мною вслух последнюю фразу.

– Мен, да ты что?! – я аж поперхнулся воздухом от обиды. – Ты серьезно? Ты подозревал меня?

– Ладно, забудь, – буркнул он. – Оборотней у нас тут не особенно, хм, жалуют.

– Где их, скажи мне, прям жалуют. Это добром никому еще не вышло, одна история с Алексаром чего стоит! – Тезвин поежился. – Эх, правильно я собаку того… Правильно. Побоялся, что бешеный, но это еще хуже.

– Собака не станет оборотнем, ей не в кого перекидываться, – возразил я. – Я что-то такое… читал. Давно. До шторма, мне кажется.

– Так ты не все забыл?

– Хватит болтать! Прочешите уже окрестности, не зря же мы вышли сегодня на эту охоту. Лучше покончить с оборотнем сегодня, – оборвал нас Менгор.

Мы напрасно убили еще с десяток лучин – оборотень как провалился. Наверное, перекинулся обратно и ушел в город. Или где он там отсиживается, – мрачно думал я. Одно я знал точно. Теперь придется его ловить по всем окрестностям, городу и лесам поблизости. Еще хорошо, что я хоть немного, но чую, когда он превращается. Каким образом, хотелось бы мне знать?

Я выложил все свои мысли по этому поводу Тезвину и Менгору, едва мы оказались в казармах.

– Ты учился на мага? – спросил Менгор, и я горько развел руками:

– Я не помню!

– Нет, Руд, это не вопрос, – Тезвин похлопал меня по плечу. – Это предположение, а скорее даже утверждение. Наверное, ты когда-то хотел стать им, даже если не особенно помнишь. Ну или у тебя просто есть дар.

– Надеюсь, ты нас не променяешь на книжную пыль, м? – Менгор, даже мрачный, как туча, умудрялся шутить.

– Да вы что, парни. Я же… какой из меня маг, – я улыбнулся. – Я стражник. Нет, я не бросаю друзей, вы что.

– Славно, – капитан кивнул. – А вот оборотень это уже не славно.

– Поймаем, – уверенно произнес Тезвин. – От меня еще ни один преступник не уходил, на двух он ногах или четырех, не важно! Да и от тебя тоже, капитан!

Мы еще обменялись соображениями о том, как лучше выловить эту тварь, составили короткий план, и разошлись – Мен пошел докладывать лорду Галвэну, мы с Тезом – отсыпаться перед дневной сменой.

Я не знал, что поимка состоится намного раньше, чем спланированная облава, и совсем не так, как спланировали и как велит поступить лорд Галвэн.

Вечер, в отличие от утра, выдался ясный.

В небе давно висела полупрозрачная лунная льдинка – подтаявший с одного края диск. Убывает – отметил я про себя. И следом додумал – оборотничество никак не связано с фазой луны. Откуда я это взял? Откуда-то. Вспомнил как-то, и этого довольно.

Воздух посвежел, налился прохладой.

Сегодня из «Зеленого Яблока» мы с Наном уходили позднее обычного. Приятель мой отправился к себе, а я пошел в казармы – отчего-то все еще не собрался снять себе угол, да и не слишком хотел этого. Какая разница, где именно коротать половину ночей или ловить короткие часы утреннего сна после дежурства?

Точнее, хотел было пойти, да вспомнил начисто вылетевшее из головы – я в скорняжной лавке заказал себе сумку, должен сегодня был забрать, но… Интересно, лавку уже закрыли? У нас многие торгуют до поздней ночи, а сейчас только-только загустела как следует акварельная синь сумерек – первые звездные искры еле видны в небе рядом с неровным лунным диском, и даже без фонарей хорошо различим каждый камень мостовой под ногами. Пожав плечами в ответ на свои мысли, я отправился к скорняку – а то и завтра забуду. А сумка вещь нужная, мне с казенной холщовой ходить надоело.

Едва я свернул в нужную улицу, до моих ушей донеслась не злобная, но ворчливая ругань – скорняк распекал нерадивого слугу, не сделавшего положенных работ за день. «Ага, лавка открыта!» Я прибавил шагу. Хозяин лавки, он же сам мастер-кожевник, стоял у крыльца лавки. Из приоткрытой двери лился желтый уютный свет плошек и фонарей с жировыми свечами. Рядом с хозяином – не особенно высоким, но широким в плечах – понуро свесив голову, жался в собственную тень работник. Парень был крупный, но нескладный, одежда на нем болталась неопрятно, точно он одевался абы как. Впрочем, этот парень всегда выглядел неряшливо и встрепано, сколько бы раз я его ни видел. Он работал у кожевника давно, и часто носил заказанное для стражи снаряжение в казармы, когда бывало сразу по многу нужно доставить – седла, сбруя, портупеи. За одной-единственной сумкой, к тому же оплаченной из собственного кармана, разумеется, мне пришлось сейчас идти самому.

– И вообще, ты чего грязный такой? Умыться забыл? Исцарапанный весь… дрался? Я же тебе говорил – умываться каждый день, одежду менять не реже чем дважды в луну, а то и трижды, не драться, не воровать! Из всего ты только последнее смекнул, что ли? Чего молчишь, ну? – Хозяин ткнул работника в плечо, и тот вскрикнул. Сквозь рубаху проступило темное пятно.

– Ну точно, дрался, – буркнул скорняк.

– Н-нет, хозяин. Я это. На сук напоролся. Да, на сук. Острый! Больно…

– Какой такой… ааа, господин Рудольф, вот и вы! Я уж думал, запамятовали! – скорняк отвлекся на меня

– Признаться, да, есть такое, – я покаянно склонил голову, жестом приветствовал ворчливого мастера. – Нелегкий денек выдался, знаете ли. Я уже думал – вы лавку закрыли давно.

– Да какой там! Этот глупый мальчишка и половины заданного на сегодня не сделал, а что сделал, из рук вон плохо! Пришлось самому разбираться вот.

Парень хныкнул:

– Не ругайте…

– На сук он напоролся! Нет, ну вы на него посмотрите, а… завяжи хоть, олух. И какой такой сук? Рудольф, вы же знаете, парень он у нас не великого ума, одно достоинство – честный.

Переведя дух, скорняк снова напустился на работягу:

– Какой сук еще, тебя спрашиваю, и ты где шатался?

– Эта… в саду.

– Утром? – я, потянув носом, шагнул чуть ближе.

От взмокшего в волнении паренька остро разило потом, давно нестиранной одеждой… и псиной. Нет, конечно, ничего удивительного – спал в сарае с собаками, как любой работающий за еду, одежду и ночлег. Мальчик был умственно неполноценен, и скорняк держал его даже не столько из-за честности и трудолюбия, сколько, прямо скажем, из совестливых соображений. Да. Мальчик – Брен – был глуп и безобиден, и спал на сене с собаками… В затылке у меня вертелась, щекоча, назойливая соломинка.

– Скажи, ты где был утром, а, парень? – я старался говорить мягко и спокойно.

– Да и покажи-ка свое плечо, на что ты там напоролся такое, – насел хозяин, шагнув вперед и протянув руку.

Я не знаю, почему дальше случилось то, что случилось.

– Я ничего не сдела-ааааАА! – взвизгнул паренек, отскочил.

В голову мне с маху вонзили раскаленное острие.

Тело Брена выгнулось неправдоподобной дугой, одежда на нем треснула, расходясь – и я понял, что нашел оборотня.