Учимся говорить по-русски. Речь электронных СМИ в контексте медиастилистики

Мы намереваемся проанализировать некоторые приемы, имеющие признаки манипулятивности, на примере передачи «Подумать только» писателя и публициста М. И. Веллера, выходящей на радио «Эхо Москвы». Такие признаки обнаруживаются в представлении экстралингвистической ситуации, а также в выборе средств выражения и интерпретации их семантики.

Обратимся вначале к экстралингвистическому плану высказывания. Описывая социально-политическую ситуацию в России, Веллер прибегает к приему снятого противопоставления.

(1) много вопросов было задано на этот раз по поводу моего скромного поста ‹…› который был назван «Накануне неизвестно чего», имея подзаголовок: «Бараны 86 % и бараны 14 %. ‹…› Мы говорим о корпоративном мировоззрении. ‹…› Говорить что-то поперек – это уже знак престижа. И тогда упомянутые нонконформисты стали образовывать мощную внутреннюю группу, но внутри этой группы они были и остаются весьма и весьма конформны. То есть так молодежь в самом буйном возрасте – подростки 13–18 – они могут совершенно отрицать ценности отцов, но внутри своей группы они придерживаются единой моды, единого взгляда и прочее. Вот это для простоты я и называю бараны 86 и бараны 14, потому что внутри нонконформистского большинства, в общем, самостоятельного мышления ведь тоже нет. Они придерживаются своих ценностей по принципу «Стрижено! – Нет, брито! [Веллер 28.08.2016].

Веллер описывает симпатии и антипатии российских граждан: с одной стороны, большая часть населения поддерживает Президента, а другая – отказывает ему в доверии, и в этом смысле адресат интерпретирует высказывание как противопоставление; с другой стороны, оценочное имя класса бараны, употребленное публицистом, свидетельствует о том, что различия между двумя группами для автора несущественны. Согласно словарю, баран с пометами разговорное и сниженное в переносном значении толкуется как глупый, упрямый человек [Кузнецов 2002: 59], однако Веллер ориентируется на значение устойчивого словосочетания стадо баранов: прост. пренебр. О неорганизованной толпе, о людях, которые слепо, без рассуждения идут за кем-л. [Евгеньева 1: 61]; пренебр. О беспорядочной толпе; о людях, бездумно, слепо повторяющих чьи-л поступки и действия [Кузнецов 2002: 59]. Автор имеет в виду несамостоятельность принятия решений, отказывая обеим группам в способности осознанно сформулировать свое отношение к власти. Простое арифметическое действие показывает, что, по мнению Веллера, все население страны лишено независимости мышления, поскольку оно в своих оценках действует из конформных соображений. При подобной логике остается непроясненным, как оценивает Веллер свою собственную позицию.

(2) когда это мировоззрение толерантное и терпимое, гуманитарное и гуманистическое, и гуманное приходит к власти, оно инакомыслящим категорически затыкает рот. ‹.› То есть эти люди, которые находятся в 14-ти образованных процентах, они имеют заемные мнения. Они их не выстрадали, они к ним пришли не своим умом, но они, гордясь своей терпимостью, категорически нетерпимы к инакомыслящим. То есть если бараны-86 категорически запрещают какие-то поползновения, условно говоря, на монархизм, на святость власти, на домострой, то те, другие, точно так же готовы убить. не убить – посадить пожизненно, кормить в тюрьме. [Веллер 28.08.2016].

Обосновывая наличие общего признака, характеризующего обе группы, автор меняет статус ситуации, описывая уже не реальное, а возможное положение дел. Краткое прилагательное готов является модусным и отображает поведение участника ситуации, отнесенное к плану будущего. Таким образом, высказывание о готовности противников существующей власти к репрессивным действиям не подлежит верификации.

Некорректность интерпретации Веллера, на наш взгляд, заключается и в подмене реальной социально-политической ситуации приводимыми аналогиями с психологическими экспериментами, исследующими конформное поведение (примеры 3, 4).

(3) Чтобы было понятнее про корпоративное мировоззрение. Существует ряд хрестоматийных знаменитых экспериментов, которые во всех учебниках психологии, социальной психологии, давно приводятся. Один из них – это еще в 1951-м году эксперимент Соломона Аша, и заключался он в том, что студентам и вообще испытуемым показывают две карточки, два бумажных прямоугольничка. На одной карточке была нарисована одна прямая линия, а на другой карточке были нарисованы три прямые линии: одна такая же, одна чуть покороче и одна подлиннее. И вот все испытуемые кроме одного были подговорены. Они неправильно называли, какая из трех этих линеек на второй карточке по длине соответствует этой одной первой линейке на первой карточке. И когда человек ясно видел, что они вроде бы все неправильно называют, но 10 человек назвало, а он 11-й, попадал в дискомфортное состояние, он впадал в затруднение. И поскольку все это шло по 18 повторений, то в результате 75 % ошибок это дало. То есть человек верил не собственным глазам, а верил человек общему мнению [Веллер 28.08.2016].

Эксперимент проводился среди молодых людей, однако Веллер оговаривается, называя их вообще испытуемыми, что мы интерпретируем как попытку переключить внимание адресата с возраста участников. Согласно такой логике автора, 14 % не поддерживающих Президента должны быть молодыми, что не подтверждается социологическими данными.

(4) другой эксперимент… – это так называемый «Стэндфордский тюремный эксперимент», который в 1971 году произвел Филипп Зимбардо, ‹…› Было взято всего-навсего 12 человека добровольцев юношей – с хорошей наследственностью; никаких там драк, никакого уголовного прошлого – в университете. И они были по жребию разделены на 6 охранников и 6 заключенных. Заключенным выдали неудобную одежду. Они должны были подчиняться распорядку. А охранники сами имели возможность выбрать себе форму хаки ‹…› и в результате они за сутки прониклись корпоративным мировоззрением, и охранники стали унижать заключенных, а заключенные – ненавидеть охранников. ‹…› Они злобно издевались друг над другом. Через неделю ‹…› эксперимент был прекращен, потому что ребята настолько вжились в свои роли, что ‹.› они друг друга ненавидели всерьез [Веллер 28.08.2016].

В примере 4 адресант совершает, на наш взгляд, не возрастную, а социальную подмену, поскольку в эксперименте исследовалось вживание испытуемых в предложенные им социальные роли, между тем как мировоззренческая позиция социальной ролью не является. Как пишут психологи, социальная роль есть фиксация определенного положения, которое занимает тот или иной индивид в системе общественных отношений. Под ролью понимается «функция, нормативно одобренный образец поведения, ожидаемый от каждого, занимающего данную позицию» [Кон, 1967. С. 12–42]. Эти ожидания, определяющие общие контуры социальной роли, не зависят от сознания и поведения конкретного индивида, их субъектом является не индивид, а общество [Андреева 1994]. Социальная роль предполагает вполне определенный вид социальной деятельности и поведения, в то время как носитель системы оценок и мировоззрения значительно более свободен в средствах выражения своей позиции и поведенческих реакциях.

Аргументация с помощью ситуаций, которые относятся к близким, но нетождественным сферам (примеры 3, 4), является, на наш взгляд, приемом установления некорректных аналогий.

Теперь перейдем к рассмотрению средств выражения. Прием размывания терминологии касается сигнификативного плана высказывания. Веллер обращает внимание на факторы полисемии и различный объем значения понятия «национализм» в разных языках. Однако автор не раскрывает лексикографические источники, откуда заимствует толкования значения слова.

(5) Что касается национализма, то слово имеет ряд значений, и сегодня оно совершенно неоднозначно. В зависимости от того, в какой стране оно употребляется, к какому явлению приложимо, какой смысл в него вкладывают – это очень не одно и то же. В Европе, да и в Америке «национализм» – это откровенно ругательное слово, национализм – это плохо. ‹…› Потому что под национализмом понимается шовинизм, что значит: «Мой народ, моя национальность самая лучшая, она во всем хорошая, она лучше всех, а все остальные – совершенно хуже». ‹…› Так вот, аналогично они трактуют национализм как такой шовинистский комплекс. Это сегодня абсолютно не соответствует истине. Потому что сегодняшние националисты, от которых шарахается интеллигенция, абсолютно выродившаяся в Европе,… так вот, что касается сегодняшних националистов в Европе, это единственная здоровая сила, это единственная надежда на сохранение Европы [Веллер 11.09.2016].

Если мы обратимся к толковым словарям русского языка XX века, мы увидим, что значение слова национализм интерпретировалось неодинаково в различные исторические эпохи. У Д. Н. Ушакова с пометой полит.: Буржуазная идеология и политика, ставящая свою, господствующую нацию в привилегированное положение и направленная на угнетение других национальностей, на создание вражды между ними. Марксизм выдвигает на место всякого национализма интернационализм [Ушаков 2: 460]; в словаре под редакцией А. П. Евгеньевой: Реакционная буржуазная и мелкобуржуазная идеология и политика, основывающаяся на идеях превосходства и исключительности какой-л. нации и оправдывающая господство одних наций над другими. 2. Национальное движение в порабощенных странах за национальную независимость против империализма, колониализма [Евгеньева 2: 413]; у А. С. Кузнецова: 1. Идеология и политика, исходящая из идей национального превосходства и противопоставления своей нации другим, подчиняющая общечеловеческие интересы и ценности национальным интересам. Фашистская идеология основывалась на национализме. Борьба с национализмом. 2. Проявление чувства национального превосходства, идей национального антагонизма, национальной замкнутости [Кузнецов 2002: 608]. Многозначность слова по-разному отражена в словаре А. П. Евгеньевой и С. А. Кузнецова: у последнего слово связано с отрицательными коннотациями. Только отрицательно маркированное значение описывает также и «Толковый словарь иноязычных слов»: Идеология и политика, направленные на разжигание национальной вражды путем утверждения превосходства одной нации над другими [Крысин 1998: 465]. Отменим, что важное для понимания интерпретации значения слова противопоставление национализм / интернационализм отражено только в словаре Д. Н. Ушакова, но не эксплицировано в более поздних лексикографических изданиях. Динамика изменения значения отражена в «Большом энциклопедическом словаре»: идеология и политика в национальном вопросе, основа которых – трактовка нации как высшей ценности и формы общности. В 19–20 вв. Н. выступал как мощная объединяющая сила в борьбе за нац. освобождение в Европе, а затем в Африке, Азии и Лат. Америке. Сопровождаемый идеей нац. превосходства и нац. исключительности, нередко принимает крайние формы (шовинизм), сближается с расизмом и ведет к острым внутр. или межгос. конфликтам [Большой энц. словарь 1997: 788]. С падением системы колониализма семы борьбы за национальное освобождение и связанные с ними положительные коннотации отходят на второй план, что и отражает «Большой толковый словарь». Как видно из приведенных толкований, Веллер ориентируется на второе значение в словаре под редакцией А. П. Евгеньевой, вышедшем в первом издании в начале 1960-х. Более поздние словари С. А. Кузнецова и Л. П. Крысина это значение уже не фиксируют.

Веллер по-новому актуализирует антонимию национализм / интернационализм, связывая второе понятие с получением образования и приобретением недвижимости за рубежом.

(6) Нынешний российский национализм – это обострение инстинкта самосохранения страны. Потому что российская элита, так же как французская, немецкая, американская, она интернациональна еще в большей степени… [Веллер 11.09.2016].

К сигнификативным манипулятивным приемам мы относим также создание контекстной синонимии (пример 7) и апелляцию к наивному семантизированию (пример 8). В примере 7 сближены понятия националист и патриот, и второе из них можно интерпретировать как семантический предикат. Публицист также предлагает собственное толкование значения слова национализм, избегая, однако, модусной рамки, которая позволяла бы адресату однозначно интерпретировать высказывание как его субъективное мнение.

(7) те, кого называют националистами, в общем, они неотделимы от патриотов [Веллер 28.08.2016].

(8) Так что сегодня национализм означает, что прежде всего должно быть хорошо народу, ибо любой классический национализм во главу угла ставит интересы своего народа, а уже как будет устроено государство, какие там будут порядки – а как будет лучше народу. Вот такая народная система рассуждений [Веллер 11.09.2016].

Подведем итоги. Признаки манипулирования обнаруживаются в ряде приемов в представлении экстралингвистической ситуации: 1) снятое противопоставление, искажающее соотношение социально-политических предпочтений; 2) игра с модальностью – изменение статуса ситуации и попытка возможное событие показать как действительное; 3) создание некорректных аналогий при подмене социально-политических ситуаций психологическими, а мировоззрения – социальной ролью. Что касается сигнификативного плана, это следующие приемы: 1) эллипсис маркеров мнения; 2) апелляция к неактуальному значению слова; 3) создание контекстной антонимии и 4) синонимии; 5) представление субъективного авторского толкования семантики слова как наивного, присущего носителям русского языка.

Литература

Андреева Г. М. Социальная психология. – М., 1994. – URL: file://F:/ARCHIVE_COMP/My%20Documents/PSYHOLOGIA/andrg01Zindex.htm

Берн Э. Люди, которые играют в игры. – М., 2014.

Блакар Р. М. Язык как инструмент социальной власти // Язык и моделирование социального взаимодействия. – М., 1987.

Болинджер Д. Истина – проблема лингвистическая // Язык и моделирование социального взаимодействия. – М., 1987. С. 23–43.

Вайнрих Х. Лингвистика лжи // Язык и моделирование социального взаимодействия. – М., 1987. – С. 44–87.

Демьянков В. З. Языковые техники манипуляции в СМИ и гигиена чтения // Язык и дискурс СМИ в XXI веке: Тезисы выступлений на заседаниях круглого стола с международным участием (Москва, филол. фак. МГУ имени М. В. Ломоносова, 9-10 сентября 2016 г.) / Под общ. ред. М. Н. Володиной, И. М. Кобозевой. – М., 2016. – С. 25.

Доценко Е. Л. Психология манипуляции. – М., 1997.

Кара-Мурза С. Г. Манипуляция сознанием. – М., 2007.

Кон И. С. Социология личности. – М., 1967.

Копнина Г. А. Речевое манипулирование: учеб. пособие. – М., 2007.

Лакофф Дж., Джонсон М. Метафоры, которыми мы живем // Язык и моделирование социального взаимодействия. – М., 1987. – C. 126–172.

Левин Ю. И. О семиотике искажения истины // Избранные труды: Поэтика. Семиотика. – М., 1998. – С. 594–605.

Николаева Т. М. «Лингвистическая демагогия» – мощное средство убеждения коммуниканта // Николаева Т. М. От звука к тексту. – М., 2000. – С. 155–161.

Паршин П. Б. Речевое воздействие // Кругосвет. – URL: http://www.krugosvet.ru/enc/gumanitarnye_nauki/lingvistika/RECHEVOE_VOZDESTVIE.html?page=0,4

Шостром Э. Человек-манипулятор. Внутреннее путешествие от манипуляции к актуализации. – М., 2008.

Веллер М. Подумать только (выпуск 11.09.2016) – URL: http://echo.msk.ru/programs/just_think/1835924-echo/ (выпуск 11.09.2016).

Веллер М. Подумать только (выпуск 28.08.2016) – URL: http://echo.msk.ru/programs/just_think/1827670-echo/

Словари

Большой толковый словарь русского языка / гл. ред. С. А. Кузнецов. – СПб, 1998.

Большой энциклопедический словарь. – М., 1997.

Крысин Л. П. Толковый словарь иноязычных слов. – М., 1998.

Словарь русского языка / под ред. А. П. Евгеньевой. Т. 1–4. – М., 1985–1988.

Толковый словарь русского языка / под ред. Д. Н. Ушакова: в 4 т. – М., 1996.

Л. О. Чернейко (Московский государственный университет имени М. В. Ломоносова)

Мера ответственности субъекта речи в медиапространстве

Заявленная конференцией тема представляется актуальной для современного этапа развития русскоязычной культуры, который характеризуется наличием выработанных социумом свобод и, в частности, свободой слова, рассмотренной не в статусе идеала, а как существующая социальная практика. Однако сам феномен свободы слова ставит перед каждым членом общества и перед обществом в целом и лингвистические, и нравственнофилософские проблемы. Категории Добра и Красоты связаны друг с другом, а, например, в эстетической концепции И. Бродского, изложенной им и в его Нобелевской лекции, и в других философских эссе, «эстетика – мать этики», а понятия «хорошо» и «плохо» относятся им к разряду эстетических, «предваряющих этические категории “добра” и “зла”» [Бродский 1992: 186]. В этой непростой философской триаде Добро-Красота-Истина особое значение приобретает выделение и решение такой сугубо практической, можно сказать, дидактической задачи, как «воспитание чувств», а особенно вкуса, проявляющегося прежде всего в речевом этикете – выработанном и принятом социумом «дресс-коде» мысли на определенном этапе развития его культуры…

Свобода слова дает человеку возможность выразить себя, но уже в таком социальном пространстве, которое характеризуется высокой степенью неопределенности, обусловленной размытостью границ дозволенного и запрещенного. Хотя вопрос о подведении телевидения и радио под понятие «электронные СМИ», изначально закрепленного за интернет-СМИ, являетсядискуссионным (например: [Чикунов: Эл. ресурс 2016] и др.), многие исследователи, включая и организаторов сегодняшней конференции, решают этот вопрос положительно, что оправдывается противопоставлением СМИ как печатной продукции (газеты, журналы) и СМИ как «дальновидения» (в полном соответствии с этимологией слова телевидение, восходящего к новолатинскому televisio), а также и «дальнослышания» (радио). Различие в способах транспортировки информации потребителю имеет важное значение, поскольку определяет масштаб охвата целевой аудитории.

Неопределенность виртуального (визуального и/или аудио) пространства обусловлена прежде всего отсутствием того фактора, который известен под названием «цензура». Я не берусь оценивать наличие внешней цензуры по шкале «хорошо-плохо», но «неподцензурное» внешним обстоятельствам слово наделяет человека такой степенью ответственности, которая проявляет в нем личность. Вспоминая Н. Бердяева, можно сказать его словами, что именно ответственность «соответствует достоинству свободных» [Бердяев 2000: 282]. Бесспорно, что поведенческие конвенции, включающие и коммуникативные, подвержены историческим изменениям, как им подвержены все нормативные ориентиры социума. Приведу один занятный пример из истории русского этикета.

В «Очерках академической деятельности Ломоносова» Я. К. Грот подробно описывает конфликтную ситуацию, спровоцированную сообщением в академических ведомостях о новопожалованном в камер-юнкеры Иване Шувалове, где он был назван по имени, но без отчества, а само сообщение давалось «не как указ, а как газетное известие» [Грот 1865: 20]. Обозначение лица по имени и без отчества не допускалось жанрово-стилистическим регистром текста газеты, поскольку не соответствовало принятым тогда конвенциям и квалифицировалось как нанесение серьезного ущерба, который не мог быть компенсирован извинениями, а требовал наказания. Наказание приняло вид приказа от имени президента академии сделать виновным «пристойный выговор» в канцелярии с угрозою штрафа в случае повторения «подобного проступка».

Для современной русской культуры (а это особенно заметно в медиапространстве), упорно пренебрегающей отчеством, с которым связаны такие прагматически значимые смыслы, как, например, социальная дистанция между говорящим и слушающим (возрастная или статусная), описанная Гротом ситуация стала нормой: часто слышим с экранов телевизоров и по радио Владимир Путин, Дмитрий Медведев, Борис Ельцин. А в том, что собеседники могут обращаться друг к другу по фамилии, для современного человека тоже нет ничего странного, тогда как в правилах хорошего тона, изданных в 1889 году в Санкт-Петербурге, такое обращение стоит под запретом, правда, гендерным: «Женщина никогда не должна называть мужчин по фамилиям» [Юрьев, Владимирский 1889: 143]. На память приходит переводчица из фильма «Осенний марафон» в исполнении Г. Волчек, которая к своему коллеге иначе как «Бузыкин» и не обращалась.

Задолго до Грайса [Грайс 1985] и Лича [Leech 1983] И. Кант в работе «Антропология с прагматической точки зрения» сформулировал «пять НЕ» успешной коммуникации. Разграничивая понятия «темперамент» (то, «что делает из человека природа» и что имеет «аффективную цену») и «характер» (то, что человек «сам делает из себя» и что «имеет внутреннюю ценность, которая выше всякой цены» [Кант 1999: 541]), Кант определяет суть характера как «оригинальность образа мыслей» [Там же: 542], которая естественно проявляется в речевом поведении человека. Поэтому «основоположения, касающиеся характера», излагаются им как базовые коммуникативные принципы, сформулированные негативно, в виде запретов, например: «Не говорить преднамеренно неправды, а потому говорить осмотрительно», «Не льстить», «Никогда не нарушать своего (свободного данного) обещания» [Там же: 543]. Эти запреты прочно стоят на сознательном, а потому свободном выборе человека, отвечающего за последствия своего выбора, что и называется в русском языке словом ответственность.

Этика ответственности как одно из важных направлений современной философской мысли пришла на смену этике свободы, где поощряется своеволие индивида, чреватое анархией, и этике справедливости, настаивающей на равных правах для всех, что не исключает социальных конфликтов. Ответственность потому считается выше свободы и справедливости, что она дает человеку возможность «ручаться за себя как за будущность, как это делает обещающий» [Ницше 1990: 440]. Этика ответственности предлагает индивидууму быть таким, чтобы он мог «распоряжаться» своим будущим, обеспечивая его лучшее проявление и предусматривая возможные негативные последствия своего поведения, речевого в частности. Одним из своих интенциональных объектов эта этика по праву считает коммуникативную сферу социума [Канке 2000: 300], поскольку именно в ней проявляется система ценностных ориентиров человека говорящего и именно в ней проявляется его ответственность как забота о будущем языка. Коммуникативная сфера – это и то пространство, на котором возводится здание репутации личности, в том числе языковой.

Справедливости ради следует отметить, что этический лексикон, актуализованный в современной речи, сильно поредел, и такие слова, как репутация или честь, редко услышишь в публичной речи. И слово порядочность тоже. А саму порядочность как важнейший нравственный регулятор жизни социума С. Г. Воркачев, основываясь на анализе базы данных Национального корпуса русского языка, обозначил как «реликтовое чувство» [Воркачев 2016].

Остановлюсь на одной, на мой взгляд, важной и актуальной для публичной речи проблеме, непосредственно связанной как с этикетом, так и с этикой ответственности, – это извинения за употребленное слово, отражающее актуализированную, то есть в режиме «онлайн», рефлексию говорящего над своей речью. Эти извинения говорящего в связи со сказанным им могут выполнять разные функции – как собственно «извинительные», так и оценочные. За что извиняются в пространстве телеэфира? За «пафос» (слова предательство, нация победителей), за «высокий слог» (сопричастность), за «простоту выражения» (нести пургу), за специальные термины и слова профессионального жаргона: И многие читатели были заточены, извините меня за это слово, не на интеллектуальную литературу (ТВ «Тем временем» – 17.09.12); Если мы, извините меня за моветон, просто втупую будем выкачивать деньги из бюджета, тогда ничего не получится (В. В. Путин. ТВ, 1 канал – 29.03.13); Выходили тусовочные люди и несли всякую пургу, простите за простоту (ТВ – 18.04.2011); Они могут сделать из него, простите за психотерапевтическое выражение, овощ (ТВ «Культура» – 18.04.2011).

Обращает на себя внимание такая стилистическая особенность субъектов телеречи, как осознаваемое совмещение стилистически несовместимого в пределах одного текста: заточены, втупую, нести пургу, выкачивать деньги, за что и приносится извинение, и интеллектуальная литература или моветон. При этом само извинение может выражаться и имплицитно, облекаясь, например, в форму оправдания выбора слова: Этот класс (речь об интеллигенции), эта прослойка – приходится употреблять этот термин, поскольку других нет…; Простите, нет другого термина, будем называть их «новой интеллигенцией», «креативным классом» (ТВ «Тем временем» – 04.06.12); Сейчас, в эпоху тотального пиара – употребляю не без брезгливости это слово… (ТВ «Академия» – март 2011).