– Простите, господа, что Кузьма не пригласил вас в дом… – вполголоса перевёл её слова Атаназиус Татьяне. – Что с него возьмёшь – мужик! Входите, прошу вас!

Гости нерешительно переглянулись.

– Спасибо за гостеприимство, фрау Анхель, – промолвил Штернер. – Но у нас к вам всего один вопрос – как и где можно найти господина Пушкина…

– Все вопросы потом! – тоном, не терпящим возражений, произнесла экономка. – А сейчас, прошу ко мне!.. Кузьма, попридержи двери!

Дворник легко распахнул тяжёлую дубовую дверь.

Не желая показаться невоспитанным, Атаназиус обернулся к Татьяне:

– Что ж, зайдёмте! Ненадолго…

Она прошла в дом первой, за ней экономка, за ними сам Штернер. Последним вошёл Кузьма, крепко хлопнув за собой дверь.

Гости очутились на первом этаже главного дома. Молчаливая горничная помогла им снять верхнюю одежду, повесив пальто с беличьим полушубком на вешалку в виде оленьих рогов. Специальной метёлкой смела с их обуви снег.

– Ах, какая вы хорошенькая! – сразила Татьяну экономка, отчего та моментально покраснела.

Она, и вправду, выглядела с мороза очень миловидной, даже по-своему красивой – большие синие глаза под чёрными бровями на нежном, румяном с мороза лице, обрамлённым строгой причёской из тёмных волос.

– Прошу в залу! – радушно промолвила фрау Кох и повела гостей за собой.

Гостиная была большая, уставленная высокой грубой мебелью, словно из средневекового замка. Как потом выяснилось, эту мебель экономка привезла с собой «из фатерлянд». Повсюду громоздились разные статуэтки, изображавшие пастухов и пастушек. В больших и маленьких вазах пылились бумажные цветы. На стенах, в деревянных и бронзовых рамках, висели литографии городских пейзажей. На столе лежал раскрытый молитвенник на немецком языке.

– Садитесь, прошу вас! – улыбнулась экономка. – Вот с утра читаю молитвы… Я ведь прихожанка лютеранской церкви на Гороховом Поле…

Гости присели с хозяйкой в кресла, вплотную придвинутые к горящему камину.

– Значит, это вы приехали из Германии? – экономка глянула на Атаназиуса.

– Я, – ответил Штернер, что по-немецки прозвучало и как – «да».

– И где вы там жили? – не спуская улыбку с поводка, продолжала пытать его фрау Анхель.

– В Берлине.

– А я родом из Ляйпцига… Ах, мой Ляйпциг! – Её голос задрожал от волнения. Она обвела нежным взглядом литографии на стенах. – Ещё девушкой, двадцать лет тому назад, я уехала из дома на заработки в Россию…

Атаназиус быстро посчитал в уме, что «девушке» тогда было уже почти за тридцать…

– Мы жили в центре старого города, на Рыночной площади, рядом с Ратушей… После смерти отца жили бедно, постоянно голодали, и матушка отправила меня в Москву, к своей богатой кузине, которая обещала помочь прилично устроиться. Тётя Эльза была старшей горничной в доме княгини Волконской, и через неё я попала сюда, в дом господ Хитрово.

– Так этот дом не Пушкина?! – удивился Штернер.

– О, найн! Александр Сергеевич арендовал здесь только второй этаж из пяти комнат.

Штернер и Татьяна разочарованно переглянулись.

– А после того, как я стала служить у господ Хитрово экономкой, – продолжила фрау Анхель, – жизнь моя изменилась, как в сказке братьев Гримм о деве Малейн! Надеюсь, вы её читали. Справедливость восторжествовала! Единственное, о чём я жалею, что не нашла своего сказочного принца!.. – Она на мгновенье горестно замерла, затем вновь улыбнулась: – Так на чём мы остановились?…

– На том, что вы обещали помочь найти адрес Александра Сергеевича, – напомнил ей Штернер.

– Я-я! Мы ещё вернёмся к этому вопросу. Как жаль, что вы, молодой человек, опоздали на целых четыре года!.. Иначе увидели бы его жену Натали. Ах, какой красоты эта женщина!. Наверное, ангелы мечтают быть на неё похожи! Весёлая, кроткая, воспитанная! Живой пример московским невестам и жёнам!.. Знаете… – она понизила голос. – Сейчас по Москве и Петербургу ходят гадкие слухи… Пфуй!.. Но я не верю ни одному слову! Всё это сплетни, поверьте! Наталия Николавна никогда не позволила бы себе такое!

– Какие слухи? – не понял Штернер.

– В которых замешан даже сам Император… Ну, вы понимаете, о чём я…

– А почему они от вас съехали? – спросила Татьяна, чтобы сменить тему, которая была ей неприятна.

– Аренда большая, – простодушно ответила экономка. – Почему-то все думают, и мои хозяева, в том числе, что у известного поэта водятся большие деньги. А раз так, то почему бы не прибрать их в свой карман?… Вы со мной согласны, господин Амадеус?

– Атаназиус, с вашего позволения… – мягко улыбнулся он.

– Пфуй, как ужасно! – сконфузилась фрау Кох. – Как ни куражся, возраст выдаёт с головой! Простите, господин Атаназиус. Стала забывчивой донельзя! Вчера вечером, к примеру, отправляясь спать, запамятовала, зачем пришла в спальню!

Она рассмеялась весёлым заливистым смехом.

– Так о чём вы меня просили? Говорите, не стесняйтесь!

– Разыскать адрес Пушкина, – повторил Штернер.

– О, найн!.. – замахала экономка своими короткими пухлыми руками. – Чего не знаю, того не знаю. Правда, слышала от господ Хитрово, что живёт он сейчас в Петербурге.

Стенные часы пробили одиннадцать раз. Штернер поднялся с кресла:

– Нам пора, фрау Анхель. У каждого свои дела.

– Ах, какая же я глупая! – внезапно воскликнула экономка. – Какие дела можно делать на голодный желудок! Вот что такое забывчивость!.. Сейчас я вас покормлю, а уж потом езжайте с Богом.

– Спасибо, мы не голодны… – пробовал возразить Атаназиус.

– Нет-нет! Пока не позавтракаете, никуда не пущу!.. – твёрдо произнесла она. – Надо же! Забыть покормить таких чудесных гостей! Да и я сама ничего ещё не ела!

Атаназиус и Татьяна не стали больше препираться с экономкой. Во-первых, силы были неравны – чтобы переубедить такую энергичную женщину, как фрау Кох, нужно было иметь на своей стороне, по меньшей мере, с десяток Атаназиусов и Татьян. Во-вторых, столь уважаемый возраст фрау Анхель давал ей неоспоримые преимущества перед молодыми людьми. И, наконец, решающей причиной их согласия остаться было то, что есть они хотели оба, ибо не ели со вчерашнего вечера.

– Ну, хорошо, фрау Анхель, – сказал Штернер тоном парламентёра, признавшего своё поражение, – мы остаёмся с вами позавтракать. Только, пожалуйста, что-нибудь на скорую руку. Мы действительно спешим по делам. Кроме того, нас ждёт ямщик. Сказали, что на четверть часа, а прошло уже гораздо больше времени.

– Вот она, та единственная причина, по которой вы не можете остаться отведать моё скромное угощение! – съязвила фрау Анхель и, выглянув в прихожую, крикнула на весь дом: – Кузьма! Выйди на улицу и скажи извозчику, что господа задержатся в доме на неопределённый срок! – И, не желая замечать недовольство Атаназиуса, поставила крепкую точку. – Пусть ждёт!

– Будет исполнено, Анна Гансовна! – отозвался хмурый голос дворника.

– Тогда передайте ему и от меня, – выглянул из гостиной Штернер, – что обязательно за простой заплачу! Не обижу!..

Кузьма отправился на переговоры с Никифором, а фрау Кох прошла на кухню.

Атаназиус принялся разглядывать городские пейзажи Лейпцига.

– Вот и познакомились с Пушкиным! – расстроено произнёс он.

– Ещё успеете! – успокоила его Татьяна. – У вас обоих вся жизнь впереди!

– Ах, когда это будет?… – грустно сказал Штернер. – Он в России, я в Германии.

– А вы возвращайтесь! – то ли предложила, то ли попросила она его. – Вместе с сыном…

Атаназиус резко обернулся и, глядя в глаза Татьяны, тихо произнёс:

– Только одна причина может заставить меня это сделать…

– Какая?… – так же тихо спросила она, не отводя взгляда.

– Вы… – сказал Штернер.

Татьяна смущённо опустила глаза и вспомнила его слова, сказанные с деланной шутливостью: «Я человек верный… Кого полюблю – сберегу навеки…»

В гостиную вернулась экономка:

– Прошу угоститься! – и пригласила гостей в столовую.

В отличие от гостиной, эта комната была небольшой, со скромной старинной мебелью – двумя буфетами, круглым столом, шестью стульями. Зато стол был щедро накрыт словно скатертью-самобранкой. В угощении фрау Анхель знала толк!

На белоснежной скатерти, вышитой васильками – национальным цветком Германии, – стояли разные блюда – от лукового пирога до пивного супа из колбасных палочек, «по старинному лейпцигскому рецепту». Блюда – с заячьим рагу и, конечно же, лейпцигской горчицей, естественно, бифштекс «по-лейпцигски» и «по-лейпцигски» свиное жаркое, а ещё красная икра рядом с чёрной, солёные грибы, с кусочками лимона, а завершал нежданное пиршество – пирог яблочный с грецкими орехами. И вся эта кулинарная благодать подавалась под графинчик можжевеловой домашней настойки – и тоже «лейпцигской»! – которую пил, если верить фрау Анхель, сам лесной великан Фенке, косматый и кровожадный. А не верить ей было просто нельзя.

Желая поесть «на скорую руку», гости едва сдерживали свой аппетит, который словно молодой голодный зверь набросился на «скромное угощение» гостеприимной экономки.

Наконец, она спросила:

– А вы по какому делу ехали к господину Пушкину?

– По литературному… – обтекаемо ответил Штернер.

– Ах, да! Ведь вы книгоиздатель!.. Хотите издать его в Германии?

– Имею такую надежду… – сказал он, отводя взгляд от Татьяны, которая с укоризной на него посмотрела – она с детства не терпела враньё.

– А кто переводчик?… – поинтересовалась фрау Анхель.

– Пока ещё не знаю…

– Хороший переводчик уже полдела, – тоном знатока сказала она.

– Непременно! – согласился с ней Штернер. – Вот только вначале я должен уведомить об этом Александра Сергеевича. Хотел передать некоторые документы с письмом, а теперь не представляю, как это сделать.

– Боже! – вдруг воскликнула фрау Кох. – Какая же я недогадливая!.. Я непременно вам помогу! Да-да! Именно я!.. На днях еду в гости к своим родственникам в Петербург, к двоюродной тётке Эльзе. И всё смогу передать.

– Но вы же не знаете его адреса!

– В столице я быстрее разузнаю, где живёт Пушкин. Давайте ваш пакет.

– Не знаю, как и благодарить…

И Атаназиус достал из кожаной сумки увесистый конверт, перевязанный тонким шёлковым шнурком, на лицевой стороне которого было написано его рукой: «г-ну Александру Сергеевичу Пушкину – от Атаназиуса Штернера, из Германии. Лично в руки».

– Письмо с моим адресом внутри конверта, – добавил он.

Перед тем, как покинуть дом на Арбате, Татьяна попросила разрешения подняться на второй этаж и хотя бы одним глазком глянуть на квартиру, в которой жили Пушкины. Фрау Кох, как гостеприимная хозяйка, показала все пять комнат, подробно ответив на её вопросы.

Поблагодарив хлебосольную и словоохотливую экономку за тёплый приём, молодые люди вышли из калитки дома Хитрово, сопровождаемые сторожем.

– Прощайте, Кузьма, – сказала ему Татьяна.

– Счастливой дороги! – коротко ответил он и запер калитку ворот на засов.

Завидев своих пассажиров, Никифор спрыгнул с облучка и вновь укрыл их волчьей шубой, затем взобрался на своё место и дёрнул за вожжи:

– На Воронцовскую?

– Туда, – подтвердил Штернер.

– Но-о! Двигай, Сивый! Скачи, голубь ты мой!..

Всю дорогу никто больше не сказал ни слова. Каждый из троих думал о своём. Атаназиус о том – правильно ли он поступил, вверив столь важный для него пакет забывчивой пожилой фрау, Татьяна до сих не могла поверить в то, что была в доме, где жил Пушкин, а Никифор размышлял о том, что сегодняшний день выдался для него не очень удачным, ибо добраться до трактира теперь придётся лишь к позднему вечеру.

Кстати, по поводу васильков на скатерти.

Существует известная легенда о том, что когда Наполеон захватил прусское королевство, королеве Луизе невольно пришлось присутствовать на балу в обществе французского Императора и его генералов. На ней не было никаких украшений, только на голове вместо короны сидел венок из васильков. Естественно, французы стали смеяться над ее Величеством. Однако, то, что она им ответила, заставила всех вояк замолчать в смущении. А сказала им королева Луиза так: «Да, на мне нет никаких украшений – часть из них разграблена вами, оставшаяся часть продана, чтобы спасти разоренную страну и ее жителей от голода. У нас не осталось даже цветов, потому что поля настолько вытоптаны вашими сапогами, что даже васильки на них большая редкость…»

…Старая Воронцовская улица, что возникла ещё в далёком 13 веке, была частью Воронцовской слободы, и вместе с ней сгорела дотла при пожаре 1812 года. Вскоре после войны появилась новая. Улица отстроилась, разрослась – от дворянских усадеб Воронцовых-Дашковых до купеческих дворов.

В одном из них, в двухэтажном каменном доме и жила московская купчиха Владыкина – хозяйка большого «Белошвейного салона» на Кузнецком, набиравшая талантливых и трудолюбивых девушек-кружевниц со всей России.

Сани остановились у приотворённой калитки.

Штернер перенёс к крыльцу Татьянины сундучок и корзину.

– Спасибо за помощь… – она по-сестрински улыбнулась. – Будет возможность, заезжайте в гости.

– А вы жить тут станете?

– Купчиха обещалась матушке, что у неё.

– Тогда обязательно ещё заеду.

– Непременно приезжайте, господин Атаназиус… – произнесла Татьяна без всякого стыда, словно ангел с чистой душой и безгрешными помыслами. – Я ждать вас буду…

В ответ он внезапно обнял её и, не говоря ни слова, поцеловал.

Татьяна не отпрянула, не вскрикнула, лишь зарделась маленько и, взбежав на крыльцо, дёрнула что есть силы зависевший на цепочке бронзовый шар звонка.

Дверь тут же отворилась. На пороге стоял молодой человек приятной наружности, голубоглазый, в пшеничных усах. Одет он был в рубашку-косоворотку и в тёмные брюки, заправленные в сапоги, начищенные до блеска.

– Вам кого-с, барышня? – поинтересовался он с беспечной улыбкой, обводя её наглым взглядом с головы до ног.

– Госпожу Владыкину, – растерялась Татьяна. – Я по кружевному делу…

– Конечно-конечно! Милости просим-с. Откуда приехать изволили?

– Из Вязьмы.

– Знаю-знаю… Вы Татьяна Филиппова. Угадал?

Таня только кивнула.

– А я Алексей Михайлович – племянник Елены Владимировны и её управляющий. Ждёт вас весь день… – Он бросил взгляд на вещи, стоящие у крыльца. – Ваши?

– Мои.

– Входите, я занесу.

Управляющий сбежал с крыльца и легко взял в руки сундучок с корзиной. И только тогда посмотрел на Штернера, кивнул ему свысока и вошёл в дом следом за Татьяной.

В последний миг обернулась она на Атаназиуса. Тот ободряюще помахал ей ладонью и вернулся к саням. Дверь дома захлопнулась.

– В Воробейчиково? – ещё раз уточнил Никифор.

– Туда… – как-то внезапно грустно и устало ответил Штернер, усаживаясь в санях, которые вдруг стали для него излишне просторными.

Спустя полчаса они выехали за Рогожской заставой из города и помчались что есть мочи по широкой и пустой заснеженной дороге.

Никогда ещё Атаназиус Штернер не мчался с такой скоростью! В Германии быстро никто не ездит, кроме лекарей да пожарников. Лишь когда-то в детстве, сидя верхом на коне Бояне, Атаназиус ощутил, что такое скорость, когда деревья, летящие навстречу, мелькая, исчезали за спиной, когда не хватало воздуха, чтобы вдохнуть, когда иной раз невозможно было раскрыть глаза, и только радость бега и восторг полёта горячили сердце!..

– Держитесь, барин, покрепче! – прокричал ему, перекрикивая свист ветра извозчик. – Обещал за три часа доставить – за два долетим!

И, что есть силы, огрел вожжами своего Сивого:

– Вперёд, голубь ты мой!

…Ах, как же хитро и непонятно устроено Время!

То летит стрижом, то ползёт, словно муравей, то скачет, будто боевой конь, а то стоит себе, словно стог сена в поле. Иной раз, думаешь, что прошёл всего час – а глянешь на циферблат, батюшки! – часа три, не меньше! А иногда время движется, как цыганская кибитка – медленно, неспешно, тяжёлым облаком над землёй, и хочется поторопить, да вожжей таких не сыщешь. Если только убить время за картами или за кружкой вина, а лучше всего забыться крепким сном, чтобы когда проснёшься – уже наступило завтра, о котором столько мечтал.

Так думал Штернер, полулёжа в санях, глядя на чистое небо после снегопада, на голубую его даль, на белые облака, и грусть расставания с Татьяной постепенно покидала сердце.

Мысли повернулись в другую сторону, напомнив ему, куда и зачем он едет столько времени из Германии.

Вдоль дороги мелькали верстовые столбы. На них сидели чёрные вороны и громко каркали на своём «французском» вслед саням:

«Вор-ро-бейчиково, карр!.. Вор-ро-бейчиково, каррр!..»

Что ждёт Штернера там, в этой невзрачной на вид деревеньке, затерянной на Русской Возвышенности? Возвышенное или Низкое?… Куда так настойчиво спешит молодой книгоиздатель из Берлина? Какая тайна сопровождает всю его жизнь?

За ним, мой читатель! Главное, ничего не пропустить и не прервать нить событий. Набрось на себя мысленно тёплую шубу, надень рукавицы, надвинь на лоб шапку и – вперёд, за санями! Ещё мелькнёт на пути с десятка два верстовых столбов, а там, глядишь, за поворотом – и новая глава романа!

Глава IV

«АЛЬМА МУТТЕР»

Печальный, трепетный и томный,Назад, в отеческий мой дом,Спешу, как птица в куст укромныйСпешит, забитая дождём.Николай ЯЗЫКОВ

Поначалу Атаназиус считал верстовые столбы, затем, когда в глазах зарябило от берёзовых стволов, смежил веки и вдруг увидел своего маленького сына, сидящего у него на коленях…

…– Папа, расскажи новую сказку…

– Сам сочини, – поцеловал он Георга в затылок.

– Я не умею.

– А ты попробуй.

– Пробовал. Не получается…

– А давай так: сочини сначала что-нибудь ты, потом продолжу я, потом снова ты и опять я, авось, вместе и получится.

– Как братья Гримм?

– Почти что. Только мы с тобой не братья.

– Тогда как сын и отец Штернеры. Верно?…

Сын Георг был уже большой мальчик. Он умел читать, считать и даже немного писать. Что поражало многих взрослых, так это то, что читал он на двух языках – на немецком и русском. И говорил тоже на русском и немецком. Семейный врач Вилли Вайль не разделял родительский восторг, уверяя, что это слишком большая нагрузка на детскую психику, особенно если ребёнку всего четыре года. Эту же теорию разделяли с доктором оба дедушки Георга. Но, несмотря на все треволнения и запреты, мальчик рос умным и здоровым, с каждым днём прибавляя не только в весе, но и в разных знаниях, которыми пичкали его домашние.

– А как братья Гримм сочиняют сказки? – интересовался Георг у отца. – Сначала один сочиняет, потом другой?

– Они их не сочиняют, а собирают.

– Как это собирают? Как грибы?

– Можно сказать и так, – улыбнулся Атанахиус. – А вообще-то ездили они по городам нашей Германии, слушали, как люди рассказывают сказки и записывали их в свои записные книжки. Грустная сказка из Марбурга, весёлая из Бремена, волшебная из Касселя. Потом их обработали, облагородили и напечатали в типографии – так получилась самая большая книга немецких народных сказок…

…И Атаназиус вспомнил лето 1831 года, когда он лично встречался с братьями Гримм. Об этой встрече читатель узнает гораздо позже. Сейчас же «сивый голубь» повернул за последний поворот, и взору Штернера открылся деревенский пейзаж – два десятка тёмных бревенчатых изб, среди добела заснеженных берёз и тополей. За ними, в снежной дымке, стоял барский дом, с колоннами – не дом, а целый замок, с большим фруктовым садом вокруг, второго которого не сыскать – ни в уезде, ни в губернском городе, а может быть, даже и по всей Москве. По другую сторону дома раскинулся парк, с лебединым озерком и с разнообразьем резных беседок – от деревянных до мраморных.

Штернер даже присел в санях, чтобы в полной мере наглядеться такой красотой и нищетой одновременно. Осталось лишь спуститься с горы, и деревня, которая виделась ему во снах и в мечтах, станет реальностью.

«Под голубыми небесамиВеликолепными коврами,Блестя на солнце, снег лежит…»

– вновь прочёл про себя Штернер Пушкина.

«Прозрачный лес один чернеет,И ель сквозь иней зеленеет,И речка подо льдом блестит».

Наверное, эти строки Пушкин писал о речке Искре, что протекала через деревню Воробейчиково прямиком в уездный город Зуев. На правом берегу открылась берёзовая роща, полная в летнюю пору розовых подберёзовиков – «хоть косой коси», крепышей-боровиков, с бархатистыми шляпками, сладчайших ягод, гудом пчёл в малинниках, и с серебристым сиянием ландышевых колокольчиков, источающих по весне неземной аромат.

– Куда, барин?! – обернувшись, крикнул Никифор.

– За околицу! – так же криком ответил Штернер. – Останоовитесь у последней избы!..

Сани юркнули вниз, под гору, и через мгновенье уже неслись по главной и единственной улице Воробейчиково.

У старого колодца на них обернулись деревенские женщины в странных одеждах из тонкой ткани, напоминающие древнегреческие хитоны и плащи, собранные в пышные складки, пропущенные под левой рукой и завязаны на правом плече.

– Чего это они? – спросил изумлённый Никифор.

– Может быть, деревенский маскерад?… – неуверенно ответил Атаназиус.

И ещё долго, с удивлением, смотрели вслед друг другу – Штернер на деревенских баб в античных нарядах, а те – на молодого барина, появившегося невесть откуда в Воробейчикове.

Наконец, Сивый, разгорячённый свободным бегом, остановился у последней избы и громко заржал.

Атаназиус выпрыгнул из саней и пружинистым шагом направился к кособокому крыльцу.

– Жди, я скоро!.. – крикнул извозчику.

– А поклажу нести?

– Неси! – И поднялся на старое крыльцо.

Никифор подхватил дорожную корзину с сундуком и бережно поставил из перед крыльцом.

Штернер толкнул дверь от себя. Она со скрипом отворилась, дохнув в него из курной избы сизый печной дым. От неожиданности он закашлялся и, пригнувшись, чтоб не стукнуться головой о притолоку, вошёл в избу.

В нос ударил затхлый запах, полный сырости и гнили. Вот так, – невольно сформулировал Атаназиус, – пахнет непролазная, прогорклая нищета. С этим запахом он познакомился когда-то на захолустных, грязных улочках и в пивных Германии, проходя мимо помоек – запах нищего люда, дна общества, от которого давно отвык, живя среди цивилизации и достатка.

Две коптящие сальные свечи не в силах были осветить хотя бы часть небольшой горницы. И только привыкнув к темноте и хорошенько присмотревшись, можно было различить вдоль бревенчатых и закопчённых стен широкие лавки с давно нестиранными подушками, засаленными лоскутными одеялами и просто каким-то тряпьём. Над лавками висели кривые полки с нитками, шитьём и щербатой, растрескавшейся посудой.

За деревянным столом сидели напуганные внезапным приходом богатого гостя две девушки лет двадцати, похожие друг на дружку, как две капли воды, только одна была с чёрными косами, другая – с русыми. Они вышивали по краю белых тонких полотенец яркую кайму греческого орнамента. Чёрнокосая шила гладью, её сестра – «крестиком».

Глиняная печь едва теплилась: видно, в доме кончились дрова. На печи, в полумраке слегка колыхнулась бесформенная куча тряпья.

– Вы кто, барин?… – встревоженно спросила Штернера одна из девушек, та, что с чёрной косой за спиной.

– Гость ваш, – ответил, улыбнувшись, Штернер.

– Гость? Откуда?

– Издалёка. – И уже сам спросил у неё. – А ты Пелагея будешь?

– Пелагея… – удивилась чернобровая.

– А ты, значит, Дуняша, – перевёл он смеющийся взгляд на девушку с русой косой на груди.

– Дуня… – подтвердила та, так же дивясь тому, что он знает и её имя.

– Что-то никак не припомним вас, барин… – сказала первая.

– Мы не знакомы… – ответил незваный гость. – Фамилия моя Штернер.

– А как зовут нас, откуда знаете?

– Один человек тайну выдал, – сказал он, продолжая улыбаться. – А ещё просил передать от него привет. А также подарки с гостинцами.