История русского символизма теснейшим образом связана с историей его печатных изданий, прежде всего – ориентированных на публикацию литературы преимущественно «ангажированной», то есть откровенно заявляющих о своей принадлежности к данному течению. Мало того: вне связи с системой издательских, журнальных и газетных предприятий само представление о русском символизме будет неполным, а то и искаженным.

На протяжении всей истории символизма связь его представителей с теми или иными печатными органами определяла как литературную политику, так и принципиальную художественную ориентацию и отдельных художников, и целостных литературных групп. Наличие или отсутствие меценатов или широкого рынка спроса влияло не только на популярность журнала у читателей, но и на его художественное значение, поскольку крупнейшие литературные произведения воспринимались как долженствующие принести художнику, помимо известности, еще и прибыль. Ни один из заметных писателей-символистов не мог пренебречь литературными гонорарами, потому все они стремились установить активную связь с периодическими изданиями, дававшими наиболее регулярный доход. При этом на протяжении большей части своей истории символизм представлялся издателям и редакторам наиболее традиционно популярных и потому состоятельных журналов явлением очевидно «болезненным», отталкивающим читателей, потому тем, кто не желал поступиться своими художественными принципами, приходилось так или иначе балансировать на грани между широким спросом (и, соответственно, большими гонорарами) и независимостью, приводившей к замкнутости в кругу собственно символистских изданий.

Даже в период наибольшей популярности писателей-символистов круг читателей специфически символистской периодики был весьма незначителен, что приводило к серьезной конкуренции, выразительно описанной В. Я. Брюсовым в письме к отцу: «Среди „декадентов“, как ты видишь отчасти и по „Весам“, идут всевозможные распри. Все четыре фракции декадентов: „скорпионы“, „золоторунцы“, „перевальщики“ и „оры“ – в ссоре друг с другом и в своих органах язвительно поносят один другого. Слишком много нас расплодилось и приходится поедать друг друга, иначе не проживешь»[1]. Но при всей остроте столкновений внутри символистского лагеря по отношению к своим оппонентам все без исключения издания, нас интересующие, выступали единым фронтом. При этом было чрезвычайно существенно не только то, что символизм конституировал свои эстетические положения в форме теоретических деклараций, но и его стремление создать свой, принципиально новый тип журнала и книги.

Следует отметить, что мы считаем нужным и даже неизбежным говорить о печати русского символизма как едином явлении, а не специально о его периодике, то есть о газетах и журналах. Прежде всего, специфически символистских газет практически не существовало (единственное исключение – «Литературно-художественная неделя», которой вышло всего-навсего 4 номера), поскольку газета имела смысл лишь как партийное или откровенно коммерческое предприятие, художественные же интересы, вдобавок ограниченные рамками «нового искусства», не могли привлечь необходимых для издания средств. Но отсутствие газет компенсировалось весьма активным использованием формы периодического сборника, который мог замещать собою журнал в тех случаях, когда средств на выпуск последнего не хватало («Русские символисты», «Северные цветы», «Факелы» и др.). А в условиях особой семиотической наполненности символистского искусства – во всяком случае, до середины 1900-х годов – специальный смысл приобретало издание любой книги в специфически символистской фирме. Потому каталог изданий мог носить характер принципиальной декларации (как то было с каталогом «Скорпиона» и отчасти «Мусагета»), набор книг для публикации не был случайным, периодические издания могли включаться в каталоги книг (как журнал «Весы» в каталоги «Скорпиона») или же, наоборот, самостоятельно выпускать книги (как делало «Золотое руно»). Именно поэтому история символистской периодики не может быть понята в отрыве от истории всей издательской деятельности русских символистов.

Наконец, существенно оговорить также, что рассмотрение печати русского символизма вносит некоторые новые акценты в восприятие самой истории этого литературного направления, потому наша книга открывается с краткого очерка истории символизма в связи с деятельностью книгоиздательств и периодики, за ним следует специальный анализ издательских предприятий, и лишь две последние главы описывают собственно периодику и коллективные сборники русских символистов.

При этом нас будут интересовать не те органы печати, которые эпизодически отводили на своих страницах место символистам (а таких было довольно много), а те, где сотрудничество с представителями «нового искусства» было заложено в программу издания. Оставляем также в стороне журналы и издательства «общекультурные», где символисты активно сотрудничали после обретения широкой популярности и тем самым возможности восприниматься независимо от символизма как литературного направления (таким был, например, журнал «Русская мысль» эпохи Мережковских – Брюсова – Любови Гуревич или издательства М. В. Пирожкова и «Шиповник»), ограничиваясь лишь кругом «партийных», «ангажированных» изданий.

Важную часть нашей книги составляет довольно обширная библиография, предназначенная для тех, кто захочет углубленно заниматься историей печати русского символизма и тем самым всей его литературой, теснейшим образом связанной с печатью. Раздел «Краткие биографические справки» дает сведения о большинстве авторов и издателей, названных в книге.

Глава первая

ИСТОРИЯ СИМВОЛИЗМА. Основные положения

Русский символизм был весьма неоднороден, состоял из нескольких группировок, потому классификация его исторического развития не может быть однозначна. Предлагаемая здесь схема исходит из осмысления как внутренних, так и внешних факторов и потому не рассматривает принципиальные концепции исторического развития, основанные только на внутренних закономерностях (см., напр., работы А. Ханзен-Лёве и Н. Г. Пустыгиной, а также З. Г. Минц, названные в библиографии).

Попытки написать историю символизма начались очень рано, и еще в 1903 М. Я. Шик излагал В. Я. Брюсову план своей подробно разработанной, но оставшейся неосуществленной работы о новейшей литературе, где центральное место занимала бы именно история символизма[2]. В 1907 г. не очень талантливый поэт, стоявший довольно близко к символистам (особенно к Вяч. Иванову), Н. Е. Поярков попытался дать описание русской «новой поэзии», в том числе и ее изданий, однако история направления его не очень интересовала.

Неоднократно попытки описать историю символизма предпринимались самими символистами. Как о наиболее значительных опытах необходимо напомнить о «Заветах символизма» и позднейшей энциклопедической статье «Символизм» Вяч. Иванова, «О современном состоянии русского символизма» Блока, «Русских символистах» Эллиса[3] и др. Уже зарекомендовавший себя как близкий к символистам поэт и эссеист М. Л. Гофман в 1909 г. представил на суд читателей свою схему развития символизма. Попытка создать универсальную историю русской литературы начала ХХ в. была предпринята С. А. Венгеровым в оставшейся незавершенной «Русской литературе ХХ века» (М., 1915–1917), где, естественно, много внимания было уделено историческому развитию символизма.

Радикально (если не экстремистски) пересматривавшие самые разнообразные исторические схемы советские авторы довольно рано обратили внимание и на историю символизма. Так, еще в 1929 г. поэт В. Саянов напечатал довольно большую работу «Из истории русского символизма», дополнявшуюся другой – «Акмеизм» (в которой много места было уделено кризису символизма)[4]. К середине 1930 гг. в советском литературоведении сложилась стабильная схема истории символизма, наиболее развернуто и убедительно изложенная Б. В. Михайловским[5], многократно с незначительными коррективами излагавшаяся и далее в различных учебных пособиях. Она же легла в основу трактовки символизма в наиболее развернутой советской трехтомной истории русской литературы этого периода[6] и в академической «Истории русской литературы»[7]. С привлечением к анализу истории философии и истории искусства сходную схему создала авторитетная английская исследовательница Аврил Пайман[8].

Отметим, что в трехтомнике 1968–1972 гг. специальную статью о символизме писал Б. В. Михайловский, поэтому она варьирует его давние представления, но другие материалы трехтомника вносят в его представления известные коррективы, поддержанные авторитетным для своего времени историком литературы Л. К. Долгополовым[9].

Из трудов постсоветского времени следует отметить работу И. В. Корецкой «Символизм», равно как и весь двухтомник «Русская литература рубежа веков (1890-е – начало 1920-х годов)», подготовленный в ИМЛИ при участии многих российских и иностранных ученых[10].

Мы (отчасти учитывая цели данной книги) предлагаем следующую периодизацию истории русского символизма, основанную на сочетании эстетических и общественно-литературных факторов. К первым относятся создание собственно художественных произведений и оформление (в устном или письменном виде) теоретических положений направления, тогда как ко вторым – возникновение (под воздействием различных факторов, среди которых эстетические далеко не всегда играют решающую роль, уступая место экономическим, религиозным или квазирелигиозным, редуцированным, но все же имеющим место политическим и т. д., вплоть до чисто личных связей или разрывов) групп и направлений, влияние политического положения в стране на искусство, состояние рынка печатной продукции и газетно-журнального рынка и т. д., вплоть до создания общественной среды, готовой к потреблению художественной продукции, производимой писателями-символистами.

Как нам представляется, в истории символизма можно с достаточной степенью условности выделить следующие этапы: предыстория (середина 1880-х – середина 1890-х гг.), становление (середина 1890-х – самое начало 1900-х), расцвет (приблизительно до 1907), кризис (1907–1910), постепенный и все более интенсивный распад (с 1910 до середины 1920-х). Остановимся на этих этапах несколько более подробно.

В традиционном понимании возникновение символизма относится к 1892 году, когда Д. С. Мережковский прочитал в петербургском Соляном городке лекцию «О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы» (опубликована в 1893 г.[11]), а также выпустил книгу стихов «Символы»[12]. Однако канонизация этой даты вызывает ряд сомнений. Прежде всего они относятся к появлению еще в 1884 году статьи Н. М. Минского «Старинный спор», где уже высказывался целый ряд положений, очень близких будущему символизму[13]. В то же время лекция и книга стихов Мережковского еще не стали прямым манифестом символизма, лишь указав на некоторые неясно определимые тенденции в современной литературе (лекция) и на способность поэзии создавать образы громадного синтезирующего масштаба (стихи). Таким образом, деятельность круга относительно молодых литераторов, группировавшихся вокруг журнала «Северный вестник» (Д. С. Мережковский, З. Н. Гиппиус, Н. Минский, Ф. Сологуб, А. Волынский), лишь готовила почву для будущего манифестирования символизма.

Большое значение для первых осознанных выступлений символистов имело освоение достижений современной французской поэзии. Весьма значительную роль здесь сыграла статья З. А. Венгеровой «Поэты-символисты во Франции»[14], давшая первый толчок В. Я. Брюсову, и не только ему одному, к систематическому чтению произведений П. Верлена, С. Малларме, А. Рембо и др.

Постепенно возникновение целого ряда произведений с достаточно неопределенной поначалу символической тенденцией привело к тому, что в середине 1890-х гг., приблизительно к 1896, сложился значительный массив произведений «нового искусства», самоназвавшегося символизмом, а в газетной и журнальной критике получившего презрительное именование декадентства[15]. Две основные, явно определившиеся группы существовали в Петербурге и в Москве. Первая объединялась вокруг «Северного вестника» и включала Мережковского, З. Гиппиус, Сологуба, отчасти – Минского и Волынского. Во вторую, появление которой было означено выходом трех сборников «Русские символисты» (1894–1895), входили Брюсов, А. Л. Миропольский, К. Д. Бальмонт. К ним же хотели присоединиться (расхождение наступило по личным причинам) и изолированно действовавшие в Петербурге А. М. Добролюбов и Вл. В. Гиппиус. Доминантой «петербургской» группы было стремление к философским и религиозным поискам, не только в литературе, но и в других областях мышления, доминантой московской – эстетические искания. К концу 1896 г. в активе обеих групп символистов были «Символы», «Новые стихотворения», «Отверженный» «О причинах упадка…» и «Вечные спутники» Мережковского, «Новые люди» Зинаиды Гиппиус, «Тени» и «Тяжелые сны» Сологуба, «Chefs d’oeuvre» и переводы из Верлена Брюсова, «Под северным небом», «В безбрежности» и переводы из Э. По Бальмонта, «Natura naturans. Natura naturata» Добролюбова. Большинство этих произведений было замечено газетной и журнальной критикой (особое значение имели рецензии Вл. Соловьева на «Русских символистов»[16]). Это позволяло говорить о том, что русский символизм уже стал течением, готовым представить на суд читателей и критиков не только декларации («О причинах упадка…», брюсовские предисловия к «Русским символистам», особенно ко второму выпуску, а также его интервью в московской прессе[17], посвящение Гиппиус к «Новым людям»), но и художественные произведения.

Второй этап характеризуется кристаллизацией устремлений символистов различных лагерей: в петербургской группе Мережковский пишет роман «Воскресшие боги (Леонардо да Винчи)», где в наиболее полном и развернутом виде оформляет свои антитезы, а в 1899 они вместе с Гиппиус впервые формулируют собственное стремление к новому религиозному мышлению; Сологуб становится признанным поэтом; в круге Мережковских появляется В. В. Розанов. В московской группе становятся заметными литературными величинами Брюсов и Бальмонт, рядом с ними появляется не признанный в родном городе петербуржец Иван Коневской. В 1899 г. петербургские символисты приходят в новый журнал «Мир искусства», а трудами «москвичей» появляется «Книга раздумий» со стихами Брюсова, Бальмонта и Коневского.

Одновременно в Москве создается книгоиздательство «Скорпион», первое сугубо символистское предприятие. Отныне существование и известная влиятельность символизма не подвергается сомнению уже никем.

До известной степени переломным можно считать 1901 год, когда выходит первый альманах «Северные цветы», возникают созданные по инициативе Мережковских Религиозно-философские собрания, а параллельно в Москве и Петербурге все отчетливее звучат голоса совсем молодых Блока и Андрея Белого.

В период 1901–1907 гг. (иногда как особое подразделение выделяется также период революции 1905–1907 гг.) символизм приобретает свой окончательно завершенный и наиболее отчетливый вид. Старшие петербургские символисты получают возможность реализовать свои религиозно-философские поиски в деятельности Религиозно-философских собраний и журнала «Новый путь»; москвичи объединяются вокруг «Северных цветов» и альманаха «Гриф»; наконец, формируется группа «младших символистов» или «теургов», которую образуют А. Блок, Андрей Белый, Вяч. Иванов (в 1905 переезжающий из-за границы в Петербург), опиравшиеся на идеи и творческую практику Вл. Соловьева. С 1904 выходит журнал «Весы», становящийся объединительным для большинства изводов символизма. Тогда же выходит в свет первая книга стихов И. Анненского, позднее всего из признанных символистов дебютировавшего.

Именно в этот период нарабатывается запас теоретических идей символизма, которые на долгие годы определят его эстетику и отношение к нему внешних наблюдателей[18]. При этом с одинаковой интенсивностью идут поиски религиозные, философские, оккультно-мистические (в том числе спиритические, теософские, позже – антропософские), историко-культурные и собственно эстетические. Именно в эти годы создается или выходит к читателю большинство наиболее заметных произведений русского символизма: «Мелкий бес» Сологуба, «Будем как Солнце» Бальмонта, «Urbi et orbi», «Stephanos» и «Огненный Ангел» Брюсова, «Стихи о Прекрасной Даме» Блока, три первых симфонии и «Золото в лазури» Белого, «Кормчие звезды» и «Прозрачность» Вяч. Иванова, завершается прозаическая трилогия Мережковского «Христос и Антихрист», он же выпускает итоговое «Собрание стихов», а З. Гиппиус издает первый свой большой сборник стихов, куда входят наиболее знаменитые ее произведения. Вступающие в литературу писатели чаще всего стремятся примкнуть к символизму и печататься в символистских изданиях (М. Волошин, Н. Гумилев, М. Кузмин, Вл. Ходасевич, А. Ремизов, Г. Чулков, С. Городецкий, Эллис и др.). К августу 1907 г. относится статья А. Горнфельда «Торжество победителей» в которой он фиксирует победу моды на символизм[19], тогда же отчетливо антимодернистски настроенный М. Горький констатирует в письме к Н. Д. Телешову: «… публика охотнее читает „модернистов“ ‹…› а реализм – не в чести»[20]. Мнения сторонних наблюдателей фиксируют вершинную точку внешнего успеха символизма вполне точно.

Вместе с тем уже с 1906 г. внутри символизма нарастают разногласия, как принципиальные, так и частные, но выливающиеся в серьезную вражду. В 1906 и в последующие годы возникновение журнала «Золотое руно» повлекло за собой ряд острых конфликтов. Большинство символистов старшего поколения резко враждебно отнеслось к появлению так называемого «мистического анархизма», и полемика вокруг него иногда доходила до прямых оскорблений. Начинается активная борьба с возникающими эпигонами символизма. В 1909–1910 гг. начинают подводить итоги своей литературной деятельности крупнейшие авторы: «Пути и перепутья» Брюсова, собрание сочинений Сологуба, «Полное собрание стихов» Бальмонта. В 1909 г. закрываются «Весы» и «Золотое руно», постепенно сходит на нет деятельность «Скорпиона». Основание петербургского журнала «Аполлон» (1909) стало до определенной степени рубежным, равно как и безвременная смерть И. Ф. Анненского, творческая деятельность которого была оценена в итоговых статьях Вяч. Ивановым и Волошиным[21] как во многом определяющая границы символизма. Появление посмертного «Кипарисового ларца» Анненского (М.: Гриф, 1910) стало одним из стимулов для формирования будущего акмеизма. В 1910 в московском Обществе Свободной эстетики, петербургском Обществе ревнителей художественного слова и на страницах «Аполлона» прошла дискуссия о символизме, которая единогласно считается наиболее отчетливым симптомом кризиса символизма, а иногда даже и датой его «официального роспуска»[22].

Действительно, «Заветы символизма» Вяч. Иванова и «О современном состоянии русского символизма» Блока с одной стороны, и демонстративно ироническая статья Брюсова «О „речи рабской“, в защиту поэзии» (тогдашними читателями и частью критики предвестием полемики считалась статья М. Кузмина «О прекрасной ясности», что не вполне верно по сути) – с другой, определили принципы противостояния, заставлявшие и молодых поэтов консолидироваться вокруг той или иной позиции (ср. высказывание Н. С. Гумилева в письме к Брюсову: «Ваша последняя статья ‹…› очень покорила меня, как, впрочем, и всю редакцию ‹„Аполлона“›. С теоретической частью ее я согласен вполне…»[23]). Эта дискуссия обострила стремление ряда писателей уходить в издания для самой широкой публики (Мережковские, Брюсов, Сологуб, Бальмонт, отчасти Блок и Белый), в то время, как другие пытались продолжать сугубо символистскую, намеренно эзотерическую деятельность (издательство «Мусагет», журнал «Труды и дни») или намечали пути развития вне символизма.

С 1911 г. начинается эпоха постепенного заката и упадка символизма как достаточно четко оформленного литературного направления. На первых порах он воспринимается как одно из направлений в русском модернизме, наряду с постепенно формирующимися эго- и кубофутуризмом, акмеизмом. При этом ведется серьезная работа по теоретическому осмыслению принципов течения в различных изданиях и кружках. Итоги символизма подводятся как в объемистых и сложно построенных собраниях стихов (лирическая трилогия Блока, «Cor ardens» Вяч. Иванова) и собраниях сочинений (Брюсов, Сологуб, Мережковский, Бальмонт), так и в дискуссиях, где принимают участие и сами символисты, и посторонние направлению критики. Уже первая мировая война продемонстрировала решительное размежевание отдельных поэтов, связанных с символизмом[24]. 1917 год разделил символистов еще и политически («скифская» ориентация Блока и Белого, открытая контрреволюционность Мережковских и Сологуба, сервильный большевизм Брюсова, трагическое восприятие событий Вяч. Ивановым, постоянные колебания Бальмонта). Последним существенным волевым усилием объединить тех символистов, которые видели послереволюционную действительность не только в апокалиптических тонах, была деятельность издательства «Алконост» и альманаха (или журнала) «Записки мечтателей». После этого попыток возобновить былое единство символистов не предпринималось. К середине 1920-х гг., после смерти Блока и Брюсова, эмиграции Мережковских, Бальмонта и Иванова, прекращения публикаций Сологуба символизм отодвинулся в историю, что было подтверждено началом его исторического изучения (у истоков его стояла публикация мемуаров Белого, Г. Чулкова, В. Пяста, П. Перцова, издания дневников и писем Блока и Брюсова, первые исследовательские статьи). Даже утверждения Белого, выразившиеся в названии его автобиографического текста 1928 года «Почему я стал символистом и почему я не перестал им быть во всех фазах моего идейного и художественного развития»[25], демонстрируют принципиально иное качество символизма в 1920-е годы, практически ничего общего уже не имеющего с тем символизмом, который сложился в эпоху между серединой 1890-х и 1910-м годами. Как живая реальность литературы символизм перестал существовать, что, конечно, не исключало более или менее активной деятельности авторов, с ним связанных.

Глава вторая

ИЗДАТЕЛЬСТВА[26]

Проблема собственной полиграфической базы для символистов в 1890-е гг. была весьма существенной, однако реальных возможностей ее решения у них почти не существовало. Обыкновенной практикой было издание за собственный счет, о чем писал Брюсов: «… Последние дни в Москве был план об издании „Chefs d’oeuvre“, основанный на закладывании моих золотых часов…»[27]. Большинство книг наиболее «крайних» символистов (Брюсова, А. Добролюбова, Вл. Гиппиуса) издавались именно так[28]. Более респектабельным Мережковскому, З. Гиппиус, Минскому, Сологубу, Бальмонту удавалось находить то ли согласных на некоторый риск солидных издателей (так, Мережковские поддерживали отношения с А. С. Сувориным и книга стихов Д. С. Мережковского «Символы» вышла в издании Суворина), то ли меценатов на отдельные книги. Однако стремление к самоопределению как литературной группы требовало организации специфически символистского издательства, которое могло бы не только и даже не столько ориентироваться на коммерческий успех, сколько выполнять разнообразные «идейные» задачи. Именно эту функцию приняло на себя основанное в 1899 году издательство «СКОРПИОН»[29]

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

Письмо от 21–24 июля 1907 г. Цит. по.: Ямпольский И. Г Валерий Брюсов и первая русская революция // Литературное наследство. М.: Жургаз, 1934. Т. 15. С. 214. Текст сверен с рукописной копией: РГБ. Ф. 386. Карт. 142. Ед. хр. 9. Л. 16 об-17.

Литературное наследство. М.: Наука, 1982. Т. 92. Кн. 3. С. 203–204.

Эллис. Русские символисты. М.: Мусагет, 1910 (особенно с. 320–321, где дана «Общая схема развития русского символизма»). В 1996 г. книга переиздана томским издательством «Водолей».

Саянов В. Очерки по истории русской поэзии ХХ века. Л.: Красная газета, 1929. С. 5–86.

Михайловский Б. В. Русская литература ХХ века. М.: Учпедгиз, 1939.

1 2 >

На страницу:

Перейти

1 из 2