Нас война соединила

Затушив папиросу и выбросив окурок в окно, Феликс обернулся и увидел около двери Анну.

Когда брат подошел, Анна отодвинулась в сторону и прижалась спиной к стене.

– Спокойной ночи, – Феликс наклонился, чтобы поцеловать сестру на ночь. Девушка, зажав губу, отстранилась. – Прости за испорченный вечер.

Опустив голову, Феликс широким шагом направился вверх по ступеням.

– Что же я наделала? Ведь он совсем один. Я ведь обещала ему все понять и принять. Что же я за сестра, если бросаю и осуждаю близкого мне человека тогда, когда весь мир и так против него?

Анна соскочила с кровати и поискала в темноте халат. Кое-как завязав пояс и откинув назад непослушные волосы, она тихонько вышла из комнаты. На цыпочках прокралась до двери в комнату старшего брата.

– Феликс, ты спишь? – постучав, она приоткрыла дверь и вошла. Строго заправленная кровать, зажженный ночник у изголовья, мундир на спинке стула и старенький паровоз на полке рядом с книжками. Услышав странные звуки снизу, она выбежала из пустой комнаты и спустилась на первый этаж.

У распахнутой входной двери, широко расставив ноги, одетый в ночную рубашку до пола, стоял отец и смотрел на улицу.

Порыв ветра сорвал с него старинный ночной колпак и заколыхал белый лист бумаги, зажатый в руке, – прощальное письмо Феликса.

Через неделю вслед за Алексеем из дома засобирался и Петр.

– Поплотнее укладывай, – прикрикнул он на Игната, укладывающего на коня мешки с провизией и кормом. – Не пей тут без меня.

– Так точно, ни капли, Петр Васильевич, да и ведь сухой закон.

– Для вас законы не писаны. Не продают, так сами нагоните, – пробурчал Петр и погладил лошадь. – Ну что, Ласточка, готова?

– Храни вас Господь, барин, – прослезился Игнат.

– И тебя, – похлопав по плечу управляющего и поцеловав заплаканную Зою, Петр подошел к Анне, стоявшей на крыльце.

– Все будет хорошо, Анна, – обнял он сестру. – Вчера был у Шуваловых, объяснился с Алей. На Рождество мы обвенчаемся.

– Почему так нескоро?

Петр улыбнулся, отчего лицо его стало мальчишечьим и робким.

– Аля капризничает. Говорит, папа с матерью на Рождество венчались, всю жизнь счастливо прожили, и она так хочет. И чтобы снега кругом много было.

Анна прижалась к Петру.

– Отца береги, себя жалей. Все у нас будет хорошо, – брат отстранился от Анны и вскочил на коня. – Когда вернемся, закатим пир! Виват, сестренка!

Подняв коня на дыбы и махнув рукой провожающим, он пустился галопом в сторону ворот.

Анна посмотрела на облако пыли, оставшееся от копыт резвой лошади, и поднялась по ступеням. Около входа, прижимая белый платок ко рту, рыдала Зоя. Анна остановилась и, не поворачивая голову в сторону горничной, строго сказала:

– Не реви, Зоя, они вернутся. Обязательно вернутся. Они обещали.

Оказывается, как мало надо для счастья. Надо просто просыпаться от громких мужских шагов, надо, повязав передник, готовить завтрак, развешивать белоснежные рубашки и чувствовать, что они рядом.

Как много надо приложить сил, чтобы собраться вместе. Надо пройти войну, лишения и беды. И как мало надо, чтобы все это потерять.

Дом опустел, темные стены казались еще темнее из-за опущенных штор. В углу лежали разбросанные братьями сабли. Неужели всего неделю назад? Теперь казалось, это было в прошлой жизни. Хмуро поглядывал на грустную девушку бюст Ломоносова.

Анна поцеловала холодный мрамор и прошла к отцу в комнату. Тот сидел у окна в кресле и кутался в махровый плед.

Анна присела у ног генерала и положила голову ему на колени.

– Что же нам теперь делать, папа?

– Жить, Аннушка, – старческой рукой отец погладил дочь по волосам. – Жить и молиться о том, чтобы они не встретились в бою.

Глава 11

Село Ботавино. Орловская губерния. Август 1918 г.

Штаб белогвардейской армии расположился в одноэтажном доме кузнеца Гаврилина, который, опасаясь карательных отрядов, бежал с семьей, прихватив нехитрые пожитки и оставив на стене нацарапанную гвоздем надпись «Подавитесь!».

Петр пытался стереть это послание или хотя бы сделать менее заметным. В итоге на стене образовалась отвратительная дыра, которую Алексей прикрыл картой местности.

Все немногочисленное население Ботавина побросало свои дома и, перегоняя коров и коз, обозом двигалось вдоль Оки. Деревня встретила завоевателей пустынными улицами, распахнутыми окнами покинутых домов и дикими звуками некормленых свиней. На площади возвышалась опустевшая церковь – единственное высокое здание в деревне. Когда-то здесь крестили младенцев, отпевали покойников, под венец шли смущенные невесты. Блестящий купол поблескивал на солнце, как бы напоминая людям о былом величии православия. Сейчас колокол смиренно молчал, лишь изредка его свободно болтающийся язык издавал глухое «дон-н».

Поручик Андреев подошел к карте и, обращаясь к сидящим за столом офицерам, заметил:

– Вот здесь мы засекли партизанский отряд, – указал он в сторону леса. – Со стороны Оки движется артиллерия, разведка насчитала тринадцать пулеметов и три пушки. В стороне поля замечена кавалерия.

– Численность? – Алексей потер усталые глаза и оглядел сидевших. Капитана Смородько, худого сорокалетнего мужчину с глазами навыкате, которые, казалось, готовы были выпасть наружу, и с огромным кадыком. Порой Алексей, как завороженный, наблюдал за этой перекатывающейся вверх-вниз шишкой. Также беззаботно подпирал рукой висячий подбородок полный поручик с весенней фамилией Ромашкин, добродушное лицо которого украшала широкая улыбка.

Мрачный Петр попыхивал папиросой:

– Около восьмисот человек.

– Мы в мешке, господа! – стукнул по столу кулаком Смородько.

– Иван Сергеевич, что там с боеприпасами? – обратился Горин к Ромашкину.

– Эшелоны застряли под Орлом, все пути заставлены поездами, – как всегда, улыбаясь, ответил поручик и развел руками, поясняя: – Беженцы.

– Не могу понять, почему красные не наступают, – Петр поднялся и прошелся по комнате. – Они окружили Ботавино, орудие приготовлено к бою. Почему не наступают?

– Стесняются, – рассмеялся Ромашкин. Смородько закашлялся в кулак, от кашля кадык подскочил до самого подбородка.

Алексей отвернулся, чтобы не видеть этого жуткого зрелища, и встретился взглядом с Петром:

– Думаю, сегодня они и наступят.

– Почему сегодня, Алексей Константинович? – капитан прекратил кашлять и уставился на подполковника огромными голубыми глазами. Алексей капитана терпеть не мог.

– Потому что каждому солдату известно, что мы ожидаем оружие и оно будет со дня на день.

– Вы думаете?..

– Я уверен, что среди белогвардейцев завелась красная крыса. Не думаю, что враги окажут нам такую любезность и подождут до завтра. Если наступят сегодня, то, увы, мои догадки верны и среди нас есть предатель.

Неожиданно дверь распахнулась, вбежал связист, держа в руках телеграмму и глупо моргая:

– Господа! Ваше высокоблагородие…

– К нам едет ревизор, – заржал Ромашкин.

– Сообщение из генштаба, господа.

– Ну, – поторопил его Петр.

«По постановлению исполкома Уральского областного совета рабочих, крестьян и солдатских депутатов в ночь с 16 на 17 июля сего года был расстрелян бывший император российской империи Николай II. Вместе с ним были расстреляны его семья, а также прислуга и доктор цесаревича Алексея, лейб-медик Е. С. Боткин. Прилагаются все силы по расследованию сего преступления и наказанию убийц. В дом инженера Ипатьева, в г. Екатеринбург, где были убиты господа Романовы, направлен следователь Меркулов А. А. Подпись А. В. Колчак».

Алексей резко встал и громко откинул стул. Казалось, под ногами разверзлась пропасть, готовая поглотить подполковника. Стало трудно дышать. Хватая ртом воздух, на ватных ногах, шатаясь, словно пьяный, Алексей подошел к окну и распахнул его.

– Это не может быть провокацией со стороны большевиков? – глухо спросил он. В комнате стояла тишина, все были ошарашены известием. – И цесаревича? И девчонок? Их-то за что?

Алексей провел ладонью по лицу и отодвинул воротничок гимнастерки:

– Душно-то как…

Отдав честь, связист положил телеграмму на стол и направился к выходу, столкнувшись на пороге с вбежавшим Васютковым.

– Красные, – выдохнул Михаил.

Алексей обернулся и непонимающе посмотрел на Васюткова. В голове звучали слова мальчика из прошлого: «Знакомьтесь, это Фигаро, а это Серафима…»

– Объявить общее построение! – приказал он, немного придя в себя.

– Чем воевать, Алексей Константинович? Ни одного заряда, – кадык капитана скатился вниз.

«Признак испуга», – подумал Алексей.

– Пуля – дура, штык – молодец, – мрачно ответил подполковник и посчитал патроны в своем револьвере. Четыре. А в голове навязчиво крутилось: «И обязательно дороги, господин поручик, ведь только из-за отвратительного состояния дорог мобилизация армии заняла столько времени…»

– Думаешь, это неправда? – спросил Петр Алексея на пороге дома, ну, насчет императора.

– Это слишком ужасно, чтобы быть неправдой. Вполне в духе большевиков избавиться от всех Романовых. Даже отреченный Николай II для многих из нас оставался императором, а его сын – цесаревичем. Васютков! Миша, давай на церковь под колокол, на тебя вся надежда, убирай артиллеристов к чертовой матери, патронов мало, так что поэкономней там.

– Есть, – Васютков схватил снайперскую винтовку и выбежал наружу.

– Андреев! Найти предателя и привести живьем, понятно? Петр, давай бери отряд и на поля с левого фланга, Смородько справа зайдет. Да, и Петр… – Алексей положил руку на плечо друга, – аккуратней там, не геройствуй особо.

Петр отдал честь подполковнику и вскочил на коня.

– Сотня, за мной! – выкрикнул он солдатам.

Алексею подвели его вороного пританцовывающего от нетерпения коня. Горин легко вскочил в седло и направился к лесу, где шло наступление партизан.

Отряд белогвардейцев уже выстроился в две шеренги, сомкнув штыки. Алексей выхватил шашку из ножен и легкой трусцой пустил коня вдоль пехоты. Он хотел выкрикнуть солдатам удалое и устаревшее: «За Веру, Царя и Отечество!», – но передумал. Царь уже не авторитет и даже не символ, остались Вера и Отечество.

– За свободу! За честь России! Во имя павших в войне с Германией и за непоколебимое православие! Ура! – лошадь встала на дыбы от громких выкриков солдат. – Ура! Ура! Ура!

Алексей пришпорил коня и пустился вперед, навстречу русскому народу, поднявшемуся против царизма, буржуазии и Бога.

В голове неумолимо звучал голос: «Не трачу своего жалования, все пойдет на благо России». И прищур детских глаз на солнце…

Пули свистели у самого лица, слышались стоны упавших позади солдат. Размахивая шашкой и издавая нечеловеческий рык, Алексей рубил тех, за кого сражался еще год назад.

Война на Балканах, в Черногории, с Германией… Подполковник Горин привык убивать, привык видеть смерть. Он всегда рубил врага, того, кто посмел замарать честь и достоинство России или унизил родной славянский народ, но никогда он и подумать не мог, что придется когда-нибудь истреблять врага внутри страны, истреблять русских.

Взмах сабли, брызги крови по лицу. Еще удар, и партизан упал под копыта вороного, который тут же подмял его под себя. Удар слева, рассечено лицо, прикрытое наполовину бородой. Справа…

Алексей уже не всматривался в лица убитых. Ловко изворачиваясь в седле, не замечая стекающий по лицу пот вперемешку с кровью, он махал, как одержимый, шашкой – единственным оружием, которое осталось у офицеров и солдат белой армии.

Вдруг у самого уха послышался смех цесаревича. Алексей обернулся и понял, что понемногу сходит с ума. Надо сосредоточиться на битве, надо во что бы то ни стало победить.

«Я никогда не забуду наш разговор и вас, поручик Горин».

Пуля пронзила коня под Алексеем. Едва успев вытащить ноги из стремян, подполковник кувырком скатился на землю, шашка выпала из рук. Он подхватил винтовку, брошенную кем-то и, прицелившись, выстрелил в противника.

Сколько все это длилось? Час, два, а может, и сутки. Алексей ничего не замечал вокруг, кроме направленных в сторону его армии дул винтовок.

Продвигаясь к лесу, Горин прогонял партизан из завоеванного поселка, который открывал путь до Орла.

Постепенно залпы начали умолкать, лишь изредка слышалось отдаленное «пав».

Споткнувшись о камень, под ноги Алексею упал убегающий парень. Прикрывая лицо рукой и лежа на спине, он пытался отползти подальше от направленного на него оружия.

Оскалившись, словно зверь, подполковник собирался уже выстрелить, но тут заметил, что паренек совсем еще молодой, лет пятнадцати. У него были чистые щеки, еще не тронутые щетиной, огромные распахнутые в ужасе голубые глаза и пухлые губы.

– Не надо… – жалостливо рыдал мальчишка, то и дело прикрывая лицо, дабы не видеть своей смерти.

Наверное, именно так и прикрыл свое лицо руками цесаревич Алексей перед смертью. Рефлекс защиты, который, увы, не помогает при встрече с дулом браунинга.

Широко раскрыв безумно горящие глаза, Горин не спускал с мальчишки взгляда. Немного отдышавшись, он устало опустил винтовку и побрел в сторону ликующих солдат.

Без артиллерии, патронов, с численностью, намного уступающей вражеской стороне, белая гвардия в который раз уже одержала победу, показывая противнику свой профессионализм воинов и свой героизм патриотов.

Оседлав чужого брошенного коня, Алексей возвращался в поселок. Его приветствовали улыбающиеся офицеры и солдаты. Непривычно звенел колокол на старой церкви: это Васютков, по-молодецки лихо приплясывая, оповещал округу о победе. Проезжая мимо, Алексей привычно перекрестился на купол и отдал честь Михаилу.

Слышались поздравления друг друга и рассказы о том, как они «этих гадов».

Только Горин не разделял общего ликования, он помнил о тех, кто остался лежать у леса, в поле. О тех, кто уже не споет под гитару и не закурит расслабленно папиросу. О тех, кто больше не увидит свою мать, не обнимет своих детей и не посмотрит в ласковые глаза красавицы-жены. И он все время помнил о цесаревиче. Последние его слова, сказанные Алексею, не выходили у Горина из головы: «Я не забуду нашей встречи и вас». Помнил ли тринадцатилетний мальчик о том разговоре в 1915 году? Конечно же, помнил. Возможно, устав от заключения в чужом доме, он ждал спасения именно от него, поручика Горина, который тоже обещал не забывать будущего императора.

Около штаба, прижимаясь друг к другу и изнывая от жары, стояли плененные красноармейцы. Алексей безразлично посмотрел и решил, что отправит их в Орел, пусть там решают, что с ними делать.

– Ваше высокоблагородие, – окликнул его подпоручик Андреев.

Алексей обернулся и увидел одного из солдат своей армии со связанными руками и виноватым лицом. Это был пожилой рядовой с усами до подбородка и кучковатыми бровями, огромный покрасневший нос сиял на солнце, а пухлые рыхлые губы мелко дрожали.

Горин не знал имени солдата, но часто слышал его удалые песни у костра.

– Как узнал? – спросил Алексей у подпоручика.

– Да узнать-то нехитрое дело, – не опуская винтовки, сплюнул Андреев, – по своим же и палил, гад.

– Бес попутал, Ваше высокоблагородие. Смилуйтесь. Детишки у меня. Семерых баба-дура наплодила, каждую весну на сносях, – рядовой упал на колени, преданно глядя на Горина снизу вверх. – А они денежные, красноармейцы проклятые, заплатить много обещали. У нас-то что, сами без портянок ходим, пояса кожаные жуем, а у меня семеро, все баба моя…

Алексей брезгливо смотрел на него, медленно кружа вокруг предателя на коне.

– Даже не за идею, сволочь, – подполковник медленно достал револьвер и выстрелил в упор.

Вокруг воцарилась тишина.

– Этих куда? – откашлялся Андреев, указывая кивком на пленных.

– Расстрелять.

– Но, Алексей Константинович, – впервые подпоручик растерялся и был удивлен решением командира.

– Расстрелять! – рявкнул Горин. – Собрать трофейное оружие и их же пулями этот сброд и расстрелять.

Алексей пришпорил коня и пустился галопом.

– Выполняй, – безнадежно махнул рукой Андреев стоящему рядом солдату и посмотрел вслед удаляющемуся подполковнику.

Алексей поднял ведро с водой из колодца и принялся жадно пить. Ледяная вода приятно холодила горло, стекая по подбородку и шее. Вдали послышались залпы.

Остаток воды подполковник вылил себе на голову и зажмурил глаза. Сегодня он не был офицером великой русской армии, сегодня он стал убийцей.

Еще раз зачерпнув воды, Алексей принялся с остервенением мыть руки, чувствуя, как в нем закипает злость на самого себя, поднял ведро и вновь облился. Краем глаза он заметил, как к нему подошел солдат.

– Чего тебе?

– Вот, список расстрелянных, – протянул солдат листок.

– На кой мне их волчьи имена?

– Так положено, – безразлично пожал плечами рядовой и порылся в дорожной сумке, извлекая карандаш.

Алексей обтер руки о штанины и взял протянутый список. Тридцать восемь человек. В ряд шли фамилии, двое числились под списком как неизвестные.

– Не пожелали сообщать имена, – пояснил солдат.

– Их воля, – Алексей размашисто подписался: «Приказом командующего восьмого дивизионного полка А. К. Горина».

– Зуев где? – спросил он, возвращая список.

– Убит, – последовал спокойный ответ.

– Что? Врешь, гад! – Алексей схватил рядового за грудки, глаза его бешено расширились, лицо исказила ярость.

– Никак нет, Ваше высокоблагородие. Сам видел, как с седла он упал, словно подкошенный, – испуганный солдат попытался вырваться из цепких рук командира.

Алексей отшвырнул его в сторону и, вскочив на коня, преданно поджидавшего рядом, помчался к полям.

Глава 12

Трупы, трупы, десятки, сотни… Простреленные, с отрубленными конечностями, с широко распахнутыми глазами, бездумно смотрящими в голубое небо.

Алексей переходил от одного убитого к другому, вглядывался в лица и переворачивал тех, кто лежал навзничь. Тяжело дыша, подполковник пытался найти Петра. Сплошное покрывало из убитых. Около некоторых стояли, понурив головы, лошади, не решаясь покинуть своих хозяев или поджидая, что кто-то увидит их, даст новые имена, будет гладить по гриве и пришпорит для того, чтобы гнать в новую битву.

– Петр! – громко крикнул Алексей, широко раскинув руки и безумно озираясь по сторонам, словно надеясь, что друг откликнется.

Хрипло каркая, взлетели вороны, потревоженные мощным голосом и возмущенные тем, что им не дали всласть полетать над трупами, вдыхая сладкий запах смерти.

В эту же секунду Алексей увидел знакомого коня с белой полоской на лбу.

– Ласточка! – выдохнул он, рванулся в сторону коня и, подбежав, упал на колени над телом Петра.

Подхватив друга и все еще надеясь на чудо, Алексей прижался к окровавленной груди. Тишина. Ни вздоха, ни стона, ни мерного стука сердца.

– Как же так? Как же ты так, братец Зуев? – глупо спросил он, дрожащей рукой убирая прядь волос с лица Петра. – Я живой, почему же ты… так?

Увидев подполковника с телом на руках, солдаты притихли и перестали распевать патриотические песни.

Подбежал Васютков.

– Я помогу.

– Я сам, – сквозь зубы ответил Горин, укладывая на бесхозную телегу свою ношу. – Смородько!

– Убили капитана, – сказал кто-то.

Алексей поморщился:

– Ромашкин!

– Тоже Богу душу отдал.

– Васютков!

– Я, – поручик откашлялся и отвел взгляд от телеги.

– Принимай командование, Михаил, – Горин накрыл Петра брезентом и впряг лошадь. – Меня не будет пару дней. Да, Миша! Вороны. Похороните тех, кто остался там.

Глава 13

«Ревекка, милая Ревекка! – воскликнул Айвенго. – Это совсем не женское дело. Не подвергай себя опасности, тебя могут ранить или убить, и я всю жизнь буду мучиться сознанием, что я тому причина…»

Анна перевела дыхание и продолжила чтение. Она не любила Вальтера Скотта, его произведение о храбром рыцаре разочаровало девушку. Ожидая от автора намного более захватывающей истории, она на протяжении всего чтения усмехалась и удивлялась, почему драка на турнирах и искалеченные кости назывались храбростью и отвагой. И почему глупо рискующий своей жизнью король Ричард имел прозвище Львиное Сердце?