Дом сестер

– Почему бы вам не присоединиться к нам? – спросила Элис напрямик. – Вы ведь за право голоса для женщин?

Не дожидаясь ответа, она порылась в сумке и достала ручку и блокнот. Что-то неразборчиво написала, оторвала листок и протянула его Фрэнсис.

– Это мой адрес. Заходите просто как-нибудь. Я буду рада. И Джордж тоже.

Фрэнсис растерянно взяла листок.

– Когда я, до встречи с вами, стояла там и слушала, – сказала она, – рядом со мной переговаривались несколько мужчин. Они прошлись по мисс Панкхёрст и по другим женщинам. Дело не только в том, что у них было иное мнение или другие взгляды на эти вопросы. Ужасно было то, с каким презрением, с какой ненавистью они говорили. Это было примитивно и отвратительно. И в этот момент я каким-то образом почувствовала себя униженной.

Элис улыбнулась.

– Вы еще очень молоды. И научитесь не испытывать больше подобных чувств. Вы поймете, что такие люди затягивают в грязь самих себя, а не нас. Обещаю: вы станете толстокожей, и вас не будет больше интересовать, что думают на ваш счет другие.

Возвращаясь домой под вечер – и сознавая свою вину, потому что Маргарет уже наверняка беспокоилась, – Фрэнсис задавалась вопросом: действительно ли она когда-нибудь обретет эту непоколебимую самоуверенность Элис Чэпмен? Иногда у нее возникало чувство, что ответы удалялись от нее тем дальше, чем настойчивее она спрашивала себя. Она сбежала от Джона, потому что боялась ограниченности брака. Потом приехала в Лондон, чтобы уяснить себе, чего она хочет на самом деле. Но теперь чувствовала себя еще более неуверенно, чем прежде.

Элис приводила ее в восторг. Эта молодая женщина добивалась цели с невероятной настойчивостью, не думая о том, что на своем пути она оставляет одни руины и осколки. У Фрэнсис не сложилось впечатления, что Элис переживала из-за ссоры между отцом и Джорджем. Но если б тот оказался на стороне отца и против нее, ее так же мало это расстроило бы. Это были жертвы, которые необходимо было принести, и она их приносила. В ней было что-то от несентиментального прагматизма, о котором Фрэнсис знала от Кейт. «Какую-то цену всегда приходится платить».

Она шла пешком и очень торопилась, поэтому немного запыхалась, когда добралась до Беркли-сквер. Уже стемнело. Сентябрьским вечером в воздухе уже ощущался легкий запах осени, влажный и пряный, непривычный после летних месяцев. Дом был ярко освещен, из каждого окна струился свет. И хотя Фрэнсис шла довольно быстро, она немного замерзла. Вечера уже становились прохладными.

Мистер Уилсон, дворецкий, открыл ей дверь. Но к ней уже спешила Маргарет, бледная и взволнованная.

– Где же ты была? – закричала она. – Я так волновалась!

– Я встретила одну старую знакомую, – ответила Фрэнсис и, не подумав, добавила: – И я была на митинге ЖСПС. Там выступала Сильвия Панкхёрст.

– Боже мой! – проговорила испуганно Маргарет, и даже мистер Уилсон с трудом сохранил свое, обычно стоическое, выражение лица.

– Извини, что заставила тебя поволноваться, – сказала Фрэнсис, – я просто не обратила внимания на время. – Неожиданно она почувствовала, что голодна. – Ты уже ужинала, тетя Маргарет?

– Боюсь, что еда не полезет мне в горло… Я слишком понервничала. Сегодня был страшный день! – К удивлению Фрэнсис, голос Маргарет дрогнул.

Фрэнсис положила руку ей на плечо.

– Я этого не хотела. Я действительно не думала, что ты будешь так беспокоиться. На этот митинг я попала совершенно случайно, поэтому ты вообще не должна тревожиться.

Они медленно пошли в гостиную, где Маргарет упала на диван. Фрэнсис налила ей бренди, который та выпила залпом.

– Хорошо! – вздохнула она и отставила стакан. – Извини, дорогая! Ты можешь совершенно спокойно считать меня истеричкой. Я разволновалась не из-за тебя. Я просто беспокоюсь…

– О чем?

– Ах, эта Энн! Энн Миддлтон… Ну, ты помнишь, та самая подруга, которую я должна была сегодня навестить. Наверное, я все время кажусь людям свалкой для их душевного мусора. Особенно если у них проблемы с детьми. Вероятно, они считают, что у такой старой девы нет собственных забот, поэтому они могут спокойно оставить своих детей у нее и просить ее, чтобы… – Она запнулась, подумав, что Фрэнсис могла бы принять это на свой счет, и поспешно сказала: – Разумеется, я не тебя имею в виду! У тебя нет никаких проблем.

– О ком же ты тогда говоришь, тетя Маргарет? – спросила Фрэнсис, немного растерявшись.

– Я говорю об этом Филиппе, – процедила Маргарет. – Он здесь! Я этого не хотела, но Энн на пределе своих сил, и может произойти трагедия, если Филипп и дальше будет жить под одной крышей со своим отцом.

Фрэнсис наморщила лоб.

– А кто такой Филипп?

– Это сын Энн. Довольно симпатичный молодой человек… Я сначала подумала: черт подери, что мне с этим делать? Но потом посчитала, что могла бы оказать ей услугу по старой дружбе… ну и поскольку она, кажется, действительно в отчаянии. Но теперь мне представляется, что я не справлюсь, и если что-то потом случится, это будет моя вина!

Пока Фрэнсис напрасно старалась разобраться в несколько сумбурном рассказе своей тети, в дверь постучали, и в ответ на произнесенное Маргарет «войдите» в комнату вошел молодой человек. Он испуганно остановился, увидев, что Маргарет не одна.

– О, у вас гости… – Он хотел уйти, но Маргарет сделала ему знак рукой, чтобы он остался.

– Нет, всё в порядке. Подойдите ближе, Филипп. Фрэнсис, это Филипп Миддлтон. Филипп, это моя племянница Фрэнсис Грей из Йоркшира. – Маргарет встала; возможно, подействовал бренди, но она, казалось, опять была совершенно спокойна. – Давайте мы втроем в ближайшие недели куда-нибудь сходим, – добавила тетя.

Филипп подошел к Фрэнсис, наклонился и поцеловал ей руку. Когда он выпрямился и посмотрел на нее, Фрэнсис подумала, что редко встречала такого привлекательного мужчину и никогда не видела таких глаз, в которых читалось столько отчаяния и одиночества, такой ужасающей безнадежности, как в глазах Филиппа Миддлтона.

– Он трижды пытался покончить с собой, – поведала Маргарет, – и каждый раз его спасал только случай. Его мать уже на грани помешательства от страха, что он может опять попытаться это сделать.

– Ему надо лечиться. Почему она думает, что ты сможешь с этим справиться?

– Энн опасается, что он может навсегда остаться в психушке, если хоть раз попадет в жернова психиатрии, – объяснила Маргарет. – Она навела множество справок, и оказалось, что это ужасно – оказаться в психиатрической больнице. Энн очень надеется, что все наладится, если он не будет ежедневно общаться со своим отцом. Филипп очень плохо к нему относится.

Они сидели за завтраком в столовой. Фрэнсис отказалась от чая в постели, потому что ей хотелось поговорить с Маргарет. Филипп не появился. Тетя отправила мистера Уилсона наверх, чтобы тот посмотрел, всё ли в порядке, и тот сказал, что Филипп уже оделся и стоит у окна своей комнаты и смотрит на улицу. После этого Маргарет также отправилась наверх и через некоторое время вернулась с растерянным лицом.

– Он сказал, что не голоден и хочет только смотреть в окно. Он вежлив, но совершенно холоден.

– Почему он хотел покончить с собой? – спросила Фрэнсис, беря с сервировочного столика сосиски и яичницу. Этим утром она ощущала сильный голод.

– Не знаю, есть ли у него вообще склонность к депрессиям… во всяком случае, это, кажется, началось еще в школе. – У Маргарет, очевидно, в это утро также не было аппетита. Она выпила лишь немного чая и выглядела бледной и озабоченной. – Отец отправил его еще маленьким в очень строгий интернат. Филипп был на редкость чувствительным и мечтательным ребенком, очень робким и сдержанным. Его отец непременно хотел это из него выбить. Другие дети увидели в нем самого слабого и сразу начали над ним издеваться. С утра до вечера его дразнили и мучили.

– А не могли родители перевести его в другую школу?

– Его отец настоял именно на этой школе. Хотя, вероятно, такое случилось бы везде. По крайней мере, в том, что касается одноклассников. Но что в этом случае делало положение маленького Филиппа еще хуже, так это то, что и директор школы был отъявленным садистом. Он бил детей за малейшую провинность, и бил действительно жестоко. Кроме того, у него был наготове ряд безжалостных пыточных методов – например, держать ребенка запертым в течение трех дней и трех ночей в мрачном подвале. Некоторые ученики должны были снять с себя всю одежду, после чего на них выливали несколько ведер ледяной воды. Или тряпка смачивалась мочой, сминалась в ком и запихивалась бедному созданию, которое, по мнению директора школы, этого заслуживало, в рот…

Фрэнсис почувствовала позыв к рвоте и отодвинула тарелку. Теперь и у нее исчезло чувство голода.

– Но Филипп ведь наверняка ничего не сделал?

– Умышленно – совершенно точно нет. Напротив. Его как будто парализовало от страха, и он старался ни по какому поводу не вызывать недовольства. Но, разумеется, именно тогда и случается одна беда за другой… Кроме того, как я уже говорила, его мучили и другие дети; таким образом, его часто наказывали за то, что они ему устраивали – опрокинутые чернила на его парте, неубранная постель, разорванная одежда…

– Это на самом деле страшно, тетя Маргарет!

Та озабоченно кивнула.

– Директор тогда тоже придирался к нему. При этом нашел союзника в лице отца Филиппа, который был убежден в том, что именно это сделает из его сына мужчину.

– Я не понимаю, как можно быть таким жестоким со своим собственным ребенком! И он уже тогда пытался совершить самоубийство?

– Когда был ребенком – еще нет. Он только несколько раз сбегал, но каждый раз его возвращали, и за побег надо было платить приличные деньги. Позднее, в старших классах, лучше не стало, и однажды он вскрыл себе вены, но его спасли. Тогда ему было пятнадцать лет.

– А сколько ему сейчас?

– Двадцать четыре. Его отец настоял на том, чтобы Филипп пошел в военную академию. Он должен был непременно стать старшим офицером. Но к муштре мальчик, естественно, вообще не был готов. И снова попытался вскрыть вены. После этого ему пришлось уйти из академии – там не захотели иметь среди учащихся самоубийцу.

– И что он теперь делает? – спросила Фрэнсис.

Маргарет пожала плечами:

– В принципе ничего. Сидит дома, пребывая в полной апатии. Отец обрушивается на него при каждой возможности, называет его трусом и неудачником. В начале года Филипп пытался отравиться.

– А его мать? – резко спросила Фрэнсис. – Почему она это допускает? Как она могла терпеть все это столько лет? Ей надо было настаивать на своем, а не подчиняться отцу.

– Но как? Он же ее муж, – сказала Маргарет таким тоном, словно это было совершенно убедительное объяснение.

Пока Фрэнсис размышляла над ее ответом, дверь открылась и в комнату вошел Филипп. Он робко улыбался.

– Доброе утро, леди Грей. Доброе утро, мисс Фрэнсис.

– Как замечательно, что вы все же решили составить нам компанию, – воскликнула Маргарет подчеркнуто бодро. – Пожалуйста, присаживайтесь!

Юноша сел напротив Фрэнсис.

– Я бы выпил немного чая, – сказал он.

– Вы слишком худы для вашего роста, – констатировала Маргарет. – Вам надо немного поесть.

– Утром у меня никогда нет аппетита, – возразил Филипп.

Фрэнсис украдкой посмотрела на него. У Филиппа были очень тонкие черты лица, чувствительный узкий рот, густые темно-русые волосы. Зеленые глаза с длинными ресницами можно было бы назвать самым красивым фрагментом его лица, если б они не были наполнены пугающим отчаянием. Как и накануне вечером, Фрэнсис опять охватил ужас.

Неожиданно Филипп поднял глаза. Она не поддалась первому порыву быстро отвести взгляд, и их глаза встретились. Фрэнсис улыбнулась, и через секунду удивления Филипп ответил на ее улыбку.

– Давайте предпримем сегодня что-нибудь приятное, – предложила Маргарет. – Кто знает, сколько еще продержится хорошая погода! Мы могли бы поехать в Хелмсли и устроить пикник на берегу Темзы…

– Конечно. Если вы хотите, – ответил Филипп вежливо.

Маргарет вздохнула.

– Простите! – сказал мистер Уилсон, дворецкий, незаметно войдя в комнату. – Мисс Грей просят к телефону.

Это была Элис Чэпмен. Она приглашала Фрэнсис вечером на встречу ЖСПС.

Фрэнсис согласилась, и у Маргарет появилось серьезное основание, чтобы еще раз глубоко вздохнуть.

Ей стало ясно, что она приютила в своем доме не только склонного к суицидам молодого человека, но еще и суфражетку.

Четверг, 26 декабря 1996 года

Пока Барбара читала, ее руки заледенели. Она отложила листки в сторону и потерла руки под одеялом одна о другую, чтобы усилить в них кровообращение и согреть. Комната постепенно превращалась в ледяную пещеру. У нее мелькнула мысль: интересно, кто здесь раньше спал. Чарльз и Морин? Бабушка Кейт? Кто-то из детей? Может быть, Фрэнсис? Она представила себе, каким в то время было холодное зимнее утро. Потрескивающий огонь в камине. Запахи кофе и поджареного сала, поднимающиеся вверх. Украшенная елка в гостиной. Голоса шести человек, или даже семи, если считать горничную Аделину. И все друг друга перекрикивают, болтают, смеются и спорят… Дом, полный тепла и жизни. В какой-то момент у Барбары возникло чувство тоски; в ней шевельнулось что-то, что до сего времени никогда не проявлялось в виде желания.

«Это тоже жизнь, – подумала она, – в доме, вдали от города, с семьей…»

Но потом старшая дочь уезжает и присоединяется к воинствующим суфражисткам, что сегодня примерно соответствовало бы вступлению в террористическую организацию. Что еще ждало семью Грей? На пороге стояла Первая мировая война, а сын вступил в призывной возраст…

Она будет читать дальше. Она обязательно прочтет, что было дальше. Но сейчас должна что-то съесть. За последние часы Барбара просто-напросто забыла про голод, но он приходил в ее сознание все более настойчиво. Ее удивляло, что два дня голодания привели к такому ощущению слабости.

– Можно войти? – спросил голос за дверью. Это был Ральф. Он вошел, принеся с собой запах морозного воздуха. Его щеки раскраснелись от холода. – Завтрак готов, – сообщил он.

– Боже мой, – воскликнула Барбара с чувством вины. – А я все еще лежу в постели! Извини… – Она заметила, что его волосы были влажными. – Как погода?

– Идет снег. Я расчистил дорогу к сараю и принес дрова. Снег, похоже, не собирается прекращаться. – Он подошел ближе и осторожно дотронулся до ее подбородка. – Кровоподтек просто ужасный!

– Зеленый или синий?.. И боль тоже довольно сильная…

– Можно подумать, что ты принимала участие в боксерском поединке. Тебе надо было, наверное, сразу положить лед. Этого у нас, в конце концов, предостаточно!

Барбара спустила ноги с кровати.

– Я была слишком расстроена… Что у нас на завтрак?

– Чай сколько захочешь, – ответил Ральф лаконично, – половина яйца вкрутую и по куску хлеба для каждого. И тогда у нас останутся еще два яйца, два куска хлеба, немного масла и джема. А потом – всё.

– Во всяком случае, в этом году у нас не будет традиционной праздничной проблемы, – успокоила Барбара. – Нам не надо будет думать о том, как сбросить несколько фунтов, которые мы обычно наедаем за праздники.

– Мы вернемся стройными и закаленными, – добавил Ральф. – Голодание, уборка снега и колка дров не останутся без последствий.

Они оба несколько натужно рассмеялись, потом Ральф кивком указал на стопку листов на тумбочке Барбары.

– Ага, так ты действительно читаешь это?

– Да. Очень интересно. Эта Фрэнсис, чья фотография стоит на камине, была среди женщин, которые боролись за право голоса женщин в Англии.

– Да? Странно… – Как и многие мужчины, Ральф испытывал скрытую неприязнь к феминисткам, не будучи, в общем-то, противником их целей. – Так ты идешь завтракать?

Барбара влезла в халат.

– Можешь себе представить, что здесь когда-то жила семья из шести человек и горничная? – спросила она, спускаясь вслед за Ральфом вниз по лестнице. – Трое детей, родители, бабушка. И собака. Сад, должно быть, летом был великолепен… И когда-то все они были очень счастливы.

Ральф остановился и повернулся к ней. В сумеречном свете лестницы Барбара с трудом могла разглядеть его лицо, но тем более отчетливо уловила оттенок горечи в голосе мужа.

– Замечательно! – сказал он. – Это очень сильно напоминает мне мое представление о том, что для меня является понятием «счастье». У тебя это, правда, всегда вызывало полное непонимание и мгновенное неприятие. Но, к твоему собственному удивлению, ты, кажется, обнаружила, что это может иметь свою привлекательность…

Она ничего не ответила.

Позднее, после скудного завтрака, который скорее возбудил желудки, чем насытил их, Ральф сказал:

– Я считал, что это невозможно, но проклятая пурга, кажется, не закончится никогда. Если так будет продолжаться, то у нас возникнут серьезные проблемы.

– Ты имеешь в виду, с едой?

– Да. У нас есть немного лишь на завтрашнее утро. И это только в том случае, если мы сегодня больше ничего не будем есть, что довольно непросто. Потом мы сядем на мель.

Барбара кивнула. Впервые с тех пор, как они оказались здесь, у нее зародился страх. Она видела несметное количество падающего снега. Он будет идти дни, недели… Они с Ральфом усядутся в этой кухне перед чашками с кофе, а когда его запас закончится – перед чашками с чаем, и их мысли будут только о еде, и больше ни о чем на свете…

«Послушай, – приказала она себе, – не говори всякую чепуху!»

– Конечно, так быстро голодной смертью не умирают, – продолжал Ральф, – но это состояние вызывает дискомфорт, и у меня нет особого желания слишком долго терпеть его. – Он отодвинул свою тарелку, на которой лежала яичная скорлупа – жалкие остатки их убогой трапезы. – Это начинает действовать мне на нервы. Завтра мне исполняется сорок лет, и праздничная еда будет опять состоять из одного сваренного вкрутую яйца и куска хлеба… Ночью я уже видел сон с полными тарелками и кастрюлями!

Барбара подлила себе кофе.

– У меня все то же самое. Но, боюсь, мы мало что можем сделать.

– В подвале стоит пара лыж. На них я мог бы попробовать доехать до Дейл-Ли.

– Слишком опасно. Мы приехали сюда три дня назад в сумерках, было уже почти темно. Поэтому у нас есть только примерное представление, в каком направлении отсюда расположен Дейл-Ли, и даже здесь мы можем заплутать. Предположим, ты заблудишься. В такой холод и в такую пургу это может стоить тебе жизни!

– Я об этом подумал, Барбара. Конечно, существует риск, что деревню вообще не удастся найти. Но даже если здесь действительно уединенная местность, то ведь не всё полностью вымерло! Даже если заблудишься, все равно рано или поздно наткнешься на какую-нибудь ферму или жилой дом.

– Если не повезет, то, может, и нет.

– Мы все-таки в Уэнслидейле в Северном Йоркшире, – сказал Ральф, – а не в сибирских широтах, хотя сейчас это выглядит именно так. Не может быть, чтобы за все время пути в течение дня мне не встретился бы ни один человек.

– Тогда, по крайней мере, давай пойдем вместе, – предложила Барбара.

Ральф покачал головой.

– Там только одна пара лыж.

– Я нахожу эту идею не очень удачной. Но ты, кажется, настроен решительно…

Он потянулся через стол и взял ее руку. Этот жест был редким для них, и Барбара воспринимала его как своеобразную нежность.

– Я не намерен идти сегодня. Я только подумал, что нам надо составить план на тот случай, если погода не улучшится.

Барбара кивнула и снова взялась за кофейник, хотя из своих радикальных курсов диет, которыми она увлекалась в прежние годы, ей было известно, что большое количество кофе на почти пустой желудок может вызвать желудочные боли.

Но в данный момент ей это было совершенно безразлично.

Они разгребли снег и накололи дров, и Барбаре пришлось обрабатывать кровавые пузыри на руках Ральфа, которые появились у него во время работы, несмотря на перчатки. Оба были уставшими и голодными и изо всех сил старались не думать о еде или о такой роскоши, как горячая ванна с обильной пеной. Ральф предложил Барбаре подогреть для нее на плите воду и принести наверх, пока заполнится ванна на старомодных изогнутых ножках, но Барбара сказала, что подобные усилия не соответствуют реальной пользе.

Ральф, совершенно измотанный, кажется, вздохнул с облегчением. Он нашел на полке детектив об Эркюле Пуаро и отправился с ним в столовую к камину, в то время как Барбара готовила чай из неисчерпаемых запасов Лоры. Она ощущала сильную боль в желудке. На улице стемнело, и с неба каскадом падали снежные хлопья. Барбара резким движением задернула занавеску на кухонном окне. Больше не могла смотреть на этот проклятый снег.

На столе лежала рукопись Фрэнсис Грей. Барбара читала ее весь день напролет, отрываясь лишь на неприятную работу, которую было необходимо сделать. Фрэнсис Грей осенью 1910 года часто встречалась с Элис Чэпмен и участвовала в мероприятиях ЖСПС. Она увиделась со своим братом Джорджем, который тяжело переживал размолвку с отцом, но которому гордость и самоуважение не позволяли самому сделать первый шаг. Еще раз написала Джону Ли, но тот опять ничего не ответил. У нее было несколько столкновений с Маргарет, которая, мягко говоря, не одобряла общения своей племянницы с воинствующими суфражистками.

В течение этих недель тетя столкнулась с серьезным противоречием и не могла принять нужное решение. С одной стороны, она чувствовала себя обязанной сообщить родителям Фрэнсис об опасных амбициях их дочери; с другой стороны, опасалась показаться нелояльной, если выдаст племяницу и тем самым причинит ей неприятности. У нее и так совсем сдали нервы, поскольку она старалась не спускать с Филиппа глаз, подозревая, что тот только и ждет возможности снова наложить на себя руки. А ночью лежала без сна и размышляла о том, что может случиться с обоими молодыми людьми, которых ей доверили.

Филипп, в свою очередь, хотел сблизиться с Фрэнсис, но та скорее терпела это, так как была слишком занята с Элис, чтобы заботиться о меланхоличном молодом человеке с разбитой душой.

Филипп писал ей стихи и дарил цветы, но Фрэнсис, полностью ушедшая в свои мысли, не понимала тогда, что он давно и безнадежно в нее влюблен. Ее занимали лишь две вещи: право голоса для женщин и воспоминания о Джоне.

Воздыхатель не имел понятия, что Фрэнсис любила другого мужчину и мучилась сомнениями, что приняла ошибочное решение, когда отвергла его предложение. Он думал, что ее нетерпение по отношению к нему и рассеянность связаны исключительно с ее активной деятельностью в ЖСПС. В этом вопросе он встал полностью на ее сторону и постоянно подбадривал ее – но делал это настолько робко и сдержанно, что Фрэнсис едва ли замечала, что у нее есть единомышленник. Иногда они ходили вместе на прогулку или в театр, но она делала это скорее из сострадания, так как отчасти чувствовала свою вину и то и дело думала о том, что должна больше заботиться о человеке, который столько пережил…

Барбара села за стол и попробовала чай. Напиток был отвратительным, но на упаковке было написано, что он помогает от боли в желудке. Она погрела руки о горячую чашку и стала пить небольшими осторожными глотками.

Потом снова погрузилась в чтение.

Ноябрь – декабрь 1910 года

– Могу я тебя побеспокоить, Фрэнсис? – спросила Маргарет, просунув голову в дверь комнаты племянницы.

Та сидела в постели с толстым шерстяным шарфом, повязанным вокруг шеи, и держала в руках стакан молока с медом. Она была бледна, а ее глаза лихорадочно блестели.

– Ты неважно выглядишь, – констатировала Маргарет и положила руку на лоб Фрэнсис. – Да у тебя температура!

– Я и чувствую себя довольно скверно, – согласилась Фрэнсис. Уже не первую неделю она боролась с сильной простудой, но ей не становилось лучше.

– Ты знаешь, я действительно сожалею, что ты болеешь, но все же должна признаться: я чувствую настоящее облегчение, что ты сегодня не пойдешь на этот… как называется это мероприятие?

– Женский парламент.

– Да. Я бы очень беспокоилась. Никогда не знаешь, чем может закончиться нечто подобное. Я… я могу полагаться на то, что ты останешься дома?

Только сейчас Фрэнсис заметила, что на Маргарет были пальто и перчатки.

– Ты уходишь?

– Да, на бридж с чаепитием к леди Стенхоуп. Сперва я хотела отказаться, так как подумала, что мне надо быть дома, если ты вдруг плохо себя почувствуешь, и, конечно, из-за Филиппа, но… один раз я, пожалуй, могу увидеться со своими подругами.

Фрэнсис ощутила чувство вины, осознав, насколько ее тетя ограничила свою привычную жизнь, взяв на себя заботу о двух молодых людях в собственном доме.

– Конечно, иди, – сказала она, – и не беспокойся. Со мной ничего не случится. Я проведу остаток дня в своей комнате и постараюсь поправиться. Никаких уличных боев, тетя Маргарет!