Я закатил глаза и ускорил шаг. Узкая тропинка вела сквозь поле, вдалеке сияли окна домов. Ветер трепал волосы и гладил лицо, а с неба подмигивали бриллианты звёзд. И действительно красиво.

Об этом тихом вечере я вспоминаю с особенной тоской. Больше таких вечеров в моей жизни не было.

Утром меня разбудила Варя, уже одетая в белое платье. Она нависала надо мной, уперев руки в бока и поджав губы, из окна на лицо падал луч солнца, и она хитро жмурилась.

– По грибы, – приказала сестра.

Я со вздохом зарылся в пододеяльник, но Варя, когда хотела, умела быть очень убедительной, после пяти минут нытья, я понял, что покоя не будет и встал.

Во дворе уже ждал Саня в голубом чепчике, держал в руках корзину и лыбился во все тридцать два зуба. Варя взяла у бабки ведёрко, повязала на голову ярко-красную косынку, спрыгнула с крыльца и побежала в сторону леса. Белоснежное пятнышко среди жёлтого поля. Саня втопил за ней. Я лишь покачал головой. Солнце душило, обжигало, от него не спасала даже футболка, которую я стянул и повязал на голову, по спине бежал пот, а мозги варились внутри черепной коробки.

Друзей я нагнал уже на тропинке в лес. Варя сидела на корточках и внимательно изучала землю. Вскочила, завизжала и продемонстрировала нам с Саней гриб.

– Это мухомор, дура, – сказал я.

Варя надула губы.

– Не ври.

– Я и не вру, – но усмешки сдержать не смог.

– Харе тебе, Ром, – вступился за благоверную Саня. Я только махнул рукой.

В лесу было прохладнее, пахло травой и чем-то едва уловимым, но тяжелым, неприятным. В городе во дворе как-то сдохла кошка и на солнце пролежала неделю, пацаны её палкой переворачивали, вот похожая вонь стояла в лесу, но менее сильная.

Тропинка уводила нас всё дальше и дальше. Потеряться мы не боялись. Лес – он только так назывался, на деле рощица, дай бог. Сочная, зеленая листва тихо шелестела, едва слышно щебетали птицы, Варя кричала от радости каждый раз, когда находила новый гриб, а Саня хвалил её и гладил по голове. Зачем только меня тянули?

– Сань, дай папиросу, – попросил я. Курить мне не нравилось, курил реже, чем Саня, но иногда всё-таки мог побаловаться.

Он кивнул и протянул папиросу со спичками. Я закурил. Горло дерануло наждачкой, голова слегка закружилась, а во рту появился привкус травы.

Толстые осины расступились, открывая большую поляну.

– О, сейчас поживимся! – закричала Варя, бросилась вперед и замерла.

С противоположной стороны, в деревьях стояла девочка и дрожала, точно от холода, увидела нас и вышла на поляну.

– Варя, быстро сюда! – крикнул я.

Сестра мигом очутилась возле меня.

На девочке были широкие штаны и грязная блузка, вся в подпалинах и рваных дырах.

– Сань, беги бабку зови.

– Не надо, – голос девочки звучал хрипло, и устало, голос не ребенка, а древней старухи.

И Саня замер.

Незнакомка улыбнулась. Немытые космы падали ей на плечи, в волосы что-то вплетено, я пригляделся и вздрогнул. Колючая проволока. Глаза закрывала плотная, серая повязка, из-под которой на щеки струилось что-то темное, смахивающее на мазут. Я понимал, что нужно бежать, но ноги точно вросли в землю, не мог сделать и шага, только тяжело дышал. Папироса потухла, и я выплюнул её на землю.

– Ты кто? – спросила Варя.

– Гостья, – девочка подошла ближе. – Я прихожу, когда меня зовут, но устала.

– Мы тебя не звали, – я не узнал собственный голос, он вдруг стал дрожащим, жалким, чужим.

Она звонко рассмеялась, и страх немного отступил, смех совершенно обычный.

– Не вы, глупые. А те, кто выше вас. Гиганты, так они о себе думают, наверное, хотя, спроси меня, самые настоящие карлики. Вы меня не звали, но я здесь.

Птицы больше не пели, вонь немного усилилась, ветер исчез. Мы словно попали внутрь куска янтаря. Я отстранился, одновременно прикрывая собой Варю. Ходить можно, значит, только тяжело, как с пудовой гирей на ноге.

– Мне жаль, но так надо, – девочка оглядела нас, и я не сомневался, она видит сквозь повязку. Мазутная слеза сползла по щеке на подбородок, повисела немного и упала. – Моё время вышло. Я устала. Пусть приходит кто-то другой. Например, ты.

Грязная ручка вспорхнула, палец указал на Варю.

– Я…я…не надо.

Девочка пожала плечами и подошла ближе. Теперь вонь стала невыносимой, глаза заслезились, к горлу подкатил комок и я почувствовал себя дохлой кошкой, которую переворачивают палкой.

– Мальчишки не подойдут. Это наша доля.

– Я не хочу, – Варя плакала, точно понимала, о чем говорит эта странная девочка. – Я домой хочу. Не надо, пожалуйста. Найди другую. А я домой хочу.

– Жаль. Жаль, что ваш дом скоро обратится в прах твоею рукою. Жаль, что твой возлюбленный умрёт от руки, которую поведёшь ты. Жаль.

Девочка подошла ближе.

Я сжал кулаки, собрал все силы, развернулся и подхватил Варю, она была тяжёлой и какой-то деревянной. Побежал. Ноги вязли в земле. Каждый шаг я отвоевывал с трудом, но этого было мало. Сзади, тяжело дыша, топал Саня, вскрикнул, упал. Я не оглянулся. Ещё немного. Вот тропа. Левую ногу что-то опутало. Падая, я ухватился за дерево, сам устоял, а вот Варю уронил.

В загорелую кожу впивались белые нити, похожие на тонких червей. Держали крепко. Я заорал, орал до хрипа.

Варя вскочила и попыталась бежать. Нет. Не вышло. Незнакома тронула её за плечо и Варя замерла. Тонкие ноги дрожали, по лицу текли слезы, косынка слезла на бок.

– Не надо! Пожалуйста, пожалуйста, я домой хочу.

– Я тоже, – сказала девочка, сняла с Вариной головы косынку и повязала моей сестре на глаза. – Ты поймешь. Ты когда-нибудь тоже сможешь уйти.

Варя тихонько стонала, прикусив нижнюю губу. Девочка взяла мою сестру за руку и повела прочь.

– Почему я? – последние слова, которые я слышал от сестры.

– Почему мы все? – отвечала девочка, – просто не повезло.

Путы немного ослабли, я с силой дёрнул ногу, вырвал комок земли и помчался за удаляющимися фигурками. Выскочил на поляну. Варю и незнакомку окутывали белые нитки, грубо врезались в кожу, сестра протянула руку, в глазах читалась не мольба, нет, а что-то дикое, первобытное. Самый настоящий ужас. Я встал и смотрел, как из земли росли всё новые и новые нити. Земля дрожала, из-под неё раздавался глубокий басистый гул, что-то скрывалось там под травой и слоем грунта, я ощущал вибрацию, я чувствовал это. Мимо меня промчался Саня.

– Варька! – его голос резанул по ушам.

Саня зарычал, бросился к Варе, обнял её тоненькую фигурку, потянул, в тщетных попытках вырвать. Белые черви схватили и Саню. Мгновение, и все трое исчезли.

Следующие два дня их искали деревенские. Из города приехала мать. Допытывалась, рыла носом землю. Но ничего. Ни следа. А ещё через два дня всем стало не до поисков.

Война.

Тёмные, страшные годы, пропахшие сырой землей, потом и страхом. Отец погиб при бомбардировке. Мать, кажется, окончательно сошла с ума, выкрикивая на руинах два имени.

Партизаны. Зашуганный двенадцатилетний пацан попал к ним волею случая, и прижился. Не бывает атеистов под огнём, так говорят, да? Приметы, поверья и табу, исполняя которые солдаты надеялись задобрить войну и судьбу. В них я никогда не верил, ведь знал, что война слепа и в кого она ткнёт пальцем предсказать нельзя. Нельзя сказать, на кого моя сестра укажет рукой, которой когда-то сплетала теневые фигурки. Моя сестра. Контуженный, я лежал среди дерьма и крови, на холодной, промерзшей земле, нога горела пламенем, но сил на крик у меня не осталось. Безучастно смотрело ртутное небо, я не мог выдержать этого взгляда и с трудом перевернулся на бок. И тогда мне почудилось, что я вижу Варю, ходящую среди трупов, в летнем платьице посреди зимы, с красной косынкой на глазах. На мгновение показалось, что Варя замерла, узнав меня, что её губы дрогнули в улыбке. Но, конечно, просто показалось.

После войны я зажил нормально, иногда, обычно по ночам, ныла левая нога, в которую вонзилось с десяток осколков, но в остальном нормально. Семья, дети. Но жизнь проплывала мимо меня, я не чувствовал её теплого дыхания. Казалось, что последний день, когда я жил, прошёл в коровнике, где мы неудачно запекали картошку, а потом пошли домой, наслаждаясь звездами и тихим шелестом ветра.

Только вот иногда приходил сон, душный, тяжёлый. В нём колючая проволока, ржавая, грязная, на иголках налеплена земля, которая пахла почему-то копчёной картошкой, опутывала мне ногу, а вместо крови из ранок лился вязкий мазут, потом проволока превращалась в белые нити, которые тянули вниз с кровати, в ледяную слякоть. А потом дальше. В города-руины, в поля с трупами, которые садились и смотрели жемчугом глаз, тянули руки, пытались ухватить, но им никак не удавалось. Тянула мимо строек и восстановленных заводов, мимо детского смеха и весны. Мимо сына и дочери, мимо жены, мимо звёздного неба, которое медленно затягивали тучи. Тянуло куда-то далеко. И вот я уже слышу грохот и вижу огромный механизм, смазанный кровью и внутренностями. Он дрожит, он работает, хоть и проржавел насквозь. Он огромен, выше неба. Вот куда меня тянут нити. Туда, внутрь. Я совсем близко, вот уже, ещё немного и меня утащит в железные шестерни, перемелет кости и я стану смазкой, удобрением для Машины, которая много древнее меня, которая будет продолжать работать даже когда умрут мои дети и постареют их правнуки. Механизм, состоящий из огромных шестерней, облепленных белыми нитями, исчезает. Там, где он был, стоит Варя, и грустно улыбается, убирает прядь с лица, складывает ладошки, и на земле возникает тень огромного волка, который скалит пасть, а с клыков капает темная кровь. Я кричу имя сестры. Звёзды падают, чертя на небе алые штрихи, их так много, и все они падают, каждая из них, рухнув, уничтожает за раз тысячи жизней, а звёзд так много. Механизм гудит, урчит, только это не Машина, а моя сестра плачет или смеется. Но Варя исчезла, на её месте снова стоит смесь шестерней и нитей, царапает небо и я понимаю, что нет и не было у людей бога, кроме этой ржавой Машины, ей они служат и приносят жертвы, прикрываясь идолами и благими намерениями. Только ей. Машине, войне, Варе, гостье. Какая разница? Бог един во всех лицах. Я просыпаюсь.

Этот сон снился мне редко, но каждый раз продирал до костей, каждый раз наутро, открывая газету или включая радио, я уже знал, какими будут новости.

Написать книгу решил, чтобы избавиться от ощущения тяжелых, ненастоящих дней. Архивы открыли для меня свои двери, и я стал работать. Днём преподавал, а вечером, зарывшись в бумаги, выводил на страницах историю зверств захватчиков. Писал каждый день, по два часа, любой подтвердит, но забросил. Жена сокрушалась и советовала продолжать, но я не мог. Рука больше не могла вывести и слова. Забросил после того, как наткнулся на старую фотографию.

Черно-белый снимок, на котором изображен мальчик в майке и шортах, на груди расплывается тёмное пятно, в глазах застыло удивление. А на голове красуется чепчик. Цвет зернистое фото не передало, но это и не было нужно. Голубой. Саню я узнал сразу. Он ничуть не изменился. Сверил даты. Почти три года с момента его исчезновения в лесу, а нет ни малейших изменений, даже одежда та же. Неизвестная жертва садистов. Неизвестная. Так и забросил книгу. К чёрту, решил.

А мир перешагнул в новый век, споткнувшись по дороге, и отнял у меня жену.

На очередной юбилей мне подарили квартиру, выходящую окнами на лесополосу. Красивую квартиру, хоть и однокомнатную, в огромном сером доме, свечой возвышающимся над остальными. В последнее время дочь с сыном просят переехать к ним: стало быть, я уже слишком стар для жизни в одиночку, но каждый раз отказываюсь. Я не развалина, хоть и иногда кажусь таким. Нет. Я могу о себе позаботиться.

Вчера нога не давала спать, визжа болью почти, как в тот памятный зимний день. От Сани я приобрёл привычку смолить, но папиросы нынче совсем не те, конечно, мне немного не хватает легкого привкуса травы. Я вышел на кухню и обнаружил, что сигарет в пачке нет, сплюнул и похромал в ближайший киоск. Путешествие не из лёгких, но я справился отлично, лёд не смог побороть ветерана.

На обратном пути я замер, до боли сжал ручку костыля, нога перестала гореть и теперь просто стонала. Ледяной ветер донес до меня тяжелый аромат.

В песочнице, накрытой металлическим мухомором, сидела соседская девочка в шубке и с белоснежным шарфиком, а напротив Варя в грязном, местами пропаленном, дырявом платье. Я не сразу её узнал, помогла косынка. Чумазое личико, тонкие пальчики, волосы, припорошенные то ли снегом, то ли пеплом и колючая проволока, вплетенная в них.

Соседка что-то весело рассказывала, а Варя гладила её по щеке. Наконец, они встали. Варя сняла с девочки шарфик, немного подержала в руках, будто сомневаясь, а затем повязала ей на глаза. Дети взялись за руки, и пошли в сторону леса. Медленно, не оборачиваясь. Варя уводила нового Бога прочь, а я стоял и смотрел им вслед, по щекам бежали слезы, которые, казалось, ещё чуть-чуть и превратятся в ледышки.

Весь следующий день прошёл в криках соседей. Приезжал полицейский, всех опрашивал. Тыкал в лицо фотографией.

– Вы видели её?

Покачал головой и закрыл дверь. Темнело. Соседка выла раненным зверем. Сосед с кем-то ругался по телефону. Не уснуть. Просто писать, бередя старую рану. Скоро всем станет не до девочки. Телевизор что-то рассказывает об эскалации конфликта и желании всё решить мирными методами. Забавно. Ведь этот год тоже, наверное, был грибной. Гостью снова призвали.

Дописав, я пойду на кухню, закурю, заварю чай. Спать уже не лягу, ведь догадываюсь, какой мне приснится сон. Лучше буду смотреть на звёздное небо, пока ещё чистое, но ненадолго, полагаю.

Мне жалко соседку, но с другой стороны Варя свободна. И я хотел бы увидеться с ней в месте, где никогда не завоют сирены, и где нет надобности в гостьях; в месте далеком отсюда; в месте, где мы навсегда забудем грязь и холод войны, снова став беспечными детьми, грустящими из-за неудачно закопченной картошки. Хотелось бы.

Но я понимаю, что это ложь. Такого не будет никогда. Подобного места просто не существует. Умерев, я окажусь возле Машины. На этот раз не во сне. На этот раз навсегда.

Давка

Руслан Лютенко

Морозный воздух, буквально секунду назад разрывавший лёгкие, сменился затхлым и тёплым воздухом подземки. Антон домчался до входа в метро, всем телом надавил на туго подавшиеся стеклянные двери и влетел на площадку с турникетами, от которой вниз, к станции, спускались замкнутые в бесконечное колесо и гудящие ступени эскалатора. Антон посмотрел на часы, чертыхнулся и подбежал к автомату, выдающему билеты.

Внизу раздался знакомый гул приближающегося поезда. Его последнего шанса добраться до места собеседования и получить работу мечты. Но если он сейчас опоздает…

Кляня давший сегодня утром сбой будильник, Антон дрожащими от возбуждения руками засунул в прорезь автомата смятую купюру. Тот её со скрежетом втянул, но спустя мгновение выплюнул, злорадно мигая красным. Антон попробовал ещё раз, с тем же результатом.

– Эй, быстрее давай, щас поезд подкатит! – раздался грубый голос. Антон обернулся и обнаружил позади себя довольно большую очередь, возглавляемую угрожающего вида мужиком.

– Сейчас…

Он достал вторую купюру, такую же помятую. Сунул в автомат, и – О чудо! – адская машина приняла жертвоприношение, выдав в ответ белый бумажный прямоугольник со штрих-кодом – его пропуск на станцию.

К турникетам пришлось прорываться с боем, настолько огромный поток людей пытался сквозь них «протечь». Гул поезда стал невыносимо громким: признак скорого торможения. Антон постарался расслабиться: он сделал всё, что от него зависело. Теперь нужно было отдаться на милость влекущей за собой толпы людей в мокрой от растаявшего снега одежде.

Вот только…

Страх уже начал подбираться к нему. Он угнездился в стенах и потолке, давил изо всех сил, заставляя тонны земли над головой ломиться сквозь бетон, чтобы засыпать и Антона и всех вокруг. Чёртова клаустрофобия, изводившая его с самого детства, почуяла знакомую обстановку подземки и с шипением подняла свою змеиную голову где-то возле сердца.

Кто-то сзади довольно сильно толкнул его, заставив сбиться с шага и получить несколько пинков локтями от людей, тащившихся по бокам. Антон оглянулся и увидел давешнего мужика, который подгонял его у автомата. Тот надвигался на него, обладающего, кстати, довольно маленьким ростом, пыхтя, словно бульдозер. По раскрасневшемуся от перемены температуры лицу текли капельки пота, а желтоватые зубы яростно оскалились.

– Если я опоздаю на поезд, ты у меня…

Антон со всем возможным тактом протиснулся вперёд, подальше от этого неадеквата, и вдруг двинулся сам по себе, попав на чёрные зубчатые ступени эскалатора. Чтобы не упасть, мёртвой хваткой вцепился в резиновые поручни, отполированные множеством рук подземных путешественников. Где-то далеко внизу гудение поезда достигло апогея, а затем снизилось, сменившись шипением тормозных колодок, сцепившихся с путями. Антон взглянул вниз, увидел спину последнего вагона, и волна разочарования на секунду подавила в нём страх закрытого, наполненного людьми пространства – следующий поезд на этой ветке будет только через четыре-пять минут, а значит, он безнадёжно опоздал. От разочарования захотелось уткнуться в пуховик стоящего перед ним человека и взвыть.

– Шановні пасажири, – внезапно раздавшийся, усиленный в десятки раз голос работницы метро шёл как будто отовсюду. – Електропоїзд прямує до станції Московський проспект, і далі в депо. Посадки не буде.

Антон не сдержался – надул щёки и громко с облегчением выдохнул. Если поезд идёт в депо, следующий прибудет через минуту-полторы. А значит, он всё ещё успевал, но впритык.

Ступени под ногами пошли вниз, и Антон внутренне напрягся. Он всё время так делал, когда нужно было переступить место, где ставшие плоскими ступени уходили под землю, чтобы начать там очередное восхождение наверх. В детстве Антон плакал, брыкался, умолял родителей не заходить на станцию с той стороны, где расположен эскалатор. Боялся, что в том месте нога может застрять, и стальные зубья, пожирающие чёрные ступени, утащат под землю и его. Прошли годы, наивный детский страх трансформировался в трезвый взрослый расчёт: никто его под землю не утащит, зазор слишком мал. Но если нога-таки застрянет, боль будет адской. Сначала сломаются пальцы, потом кожа под чудовищным давлением натянется и лопнет, забрызгав ступени кровью. Следующей будет кость ноги – она треснет, но не сломается, застопорив весь этот механизм…

Задержав дыхание, словно пловец перед погружением в воду, Антон перепрыгнул через страшное место, чуть не сбив с ног парня в пуховике (тот хищных зубьев даже не заметил – просто перешагнул их в нужный момент). Тем временем опустевший поезд уже преодолел половину станции, набирая ход по пути в депо. Антон попытался пролезть ближе к краю платформы, но не смог – людей было много. Слишком много. Как будто вся платформа была занята ими. А сзади напирали всё новые (он слышал приглушённые маты давешнего мужика), и он волей-неволей вынужден был протискиваться между пассажирами, будто путешествуя по лабиринту с мягкими стенами, которые смыкались всё плотнее, намереваясь задушить низкорослую пародию на Тесея, которой он и являлся.

– Спокойно… – сказал он сам себе, не расслышав голоса в гудении сотен глоток.

Просто люди прибывают, а поезд всё не едет. Да ещё и подземный червь по пути в депо опорожнился на платформу новой порцией пассажиров, которым тоже нужно ехать дальше. На тебя никто не давит. На тебя. Никто. Не. Давит.

Антон с присвистом вдохнул в себя тёплый, пахнущий шубами воздух. Только что он упёрся в стену из людей, которые упорно не желали дать ему проход. А толпа сзади всё напирала, его сдавило со всех сторон, да так, что перед глазами распустились красные цветы. Он сунул обе руки в зазор между парнем в пуховике и грузной седой женщиной, пахнущей потом. Напрягая все силы, пролез между ними, ощущая блаженное освобождение от давления. Он сделал ещё один шаг… Вот только пола под ногой не оказалось. Антон застыл, балансируя на одной ноге у самого края платформы. В желудке образовалась пустота, будто тот-таки упал на пути.

– Мужик, ты чего?! – человек в пуховике, оказавшийся молодым парнем с веснушками, мёртвой хваткой вцепился ему в плечо. – Щас вниз навернёшься!

Антон вскрикнул, спиной прижавшись к недовольно заворчавшей седой женщине. Левая нога, вдруг ставшая ватной, нашла опору и будто приросла к платформе. Сердце, казалось, раздумывало – продолжать биться, или нет?

– Спа… – он хотел поблагодарить парня, всё ещё державшего его за плечо, но горло свело судорогой. – Спас…

И тут его уши разорвал вой гудка. Антон дёрнулся, словно от удара током, и в этот момент по станции пронёсся порыв прохладного ветра, унёсший в темноту тоннеля спёртый воздух, напитанный запахом наводнившей подземный грот человеческой орды.

– Шановні пасажири! Будьте уважні, на станцію прибуває електропоїзд. Відійдіть від краю платформи.

Антон повернул голову против ветра и увидел два болотных огонька, стремительно приближающихся к станции. Своим светом они на одну лишь секунду вырывали из темноты туннеля покрытые толстыми чёрными проводами-пиявками стены. Вой тормозов говорил, что поезд сбросил скорость в несколько раз, и всё же он буквально промелькнул перед Антоновым носом, взъерошив волосы.

Бог мой, если бы тот парень меня не словил, это чудовище раздавило бы меня, подумал Антон. Эта мысль, едва оформившись, словно смешалась с ветром и утонула в стуке распахивающихся дверей. Внутри вагона яблоку негде было упасть, а влажная теплота, ударившая ему в лицо, напоминала банный пар.

Антон, сердце которого всё ещё колотилось после чудесного спасения, всё-таки почувствовал укол сожаления. В поезд он попросту не пролезет, а значит опоздание неизбежно. Оставалось лишь надеяться на благосклонность начальника, которому вроде бы понравилась антонова характеристика…

И вдруг его блуждающий взгляд сфокусировался на лицах людей в вагоне – ухмыляющихся с видом превосходства – и соседей – злых и решительных. Невероятная догадка заставила похолодеть.

Две группы людей, две бездумных массы с инстинктами вместо интеллекта, две губки тисков, ждущие, когда кто-то начнёт крутить ручку. И между этими тисками – Антон.

Нет, подумал он, мысленно обращаясь к стоящим позади. Вы же видите, там нет места. Поезд переполнен, придётся ждать другой. Чёрт с ней, с этой работой, я уже не хочу никуда ехать, дайте мне выйти наверх, на свежий воздух. Только ради Бога, не пытайтесь туда влезть.

Его толкнули. Снова. И это снова оказался тот краснолицый амбал, который угрожал ему возле турникетов. Склонив голову, будто бык, он выставил руки вперёд и вклинился в плотную сутолоку обитателей вагона. Следом за ним решительный шаг сделал парень в пуховике. И, как по команде, люди на платформе начали втискиваться в поезд.

Ручка закрутилась.

Платформа и вагон стали сообщающимися сосудами, вот только жидкости в них двигались против всех законов физики – из полного, в полное. Мужчины и женщины, спешащие, как и Антон минуту назад, по своим неотложным делам, образовали плотный строй, через который невозможно было пробиться назад, путь был только вперёд, в вагон, превратившийся в банку со шпротами. Антону даже не нужно было передвигать ногами, его просто пронесло через проход и вдавило в пахнущую перегаром теплоту чьего-то тела. Возмущённые крики людей, голос диктора «Обережно! Двері зачиняються, наступна зупинка…», рокот ставшего недосягаемым эскалатора – всё внезапно стихло, а уши закупорило от чудовищного давления на спину. Антон попытался закричать, попросить людей больше не заходить, но изо рта вырывался только хрип и капельки слюны попадали на куртку человека перед ним. Сдавленные лёгкие требовали кислорода, он с ужасом понял, что задыхается и может умереть. Вот так просто – во время давки в метро. Под тоннами земли. В спине что-то едва ощутимо хрустнуло.

И тогда он начал драться, распихивать локтями стонущих также как и он людей, цепляться за плечи и проталкиваться – только не вверх, а вниз. В процессе он получил несколько довольно сильных тумаков в ответ, но всё-таки смог сесть на корточки, вдруг оказавшись у подножия человеческих джунглей, где давление было не настолько сильным. Он буквально ощутил, как расправляются лёгкие, и закашлялся от боли в груди. В нос тут же шибанул запах забитого людьми вагона, который он так ненавидел, и из-за которого астматикам не рекомендовалось ездить в метро. Это было нечто неописуемое, запах, который нельзя было описать целиком, только по частям. Был здесь и пот – свежий и старый, и запах духов – приятных и отталкивающих, но в смеси просто ужасающий, и моча, и перегар. Да ещё и жуткая жара. Антон только сейчас понял, что давно уже взмок от пота и теперь пара от него идёт не меньше, чем от всех остальных. Ему мучительно захотелось сбросить душное пальто, но степеней свободы было так мало, что приходилось терпеть, обливаясь струйками пота.

<1 2 3 4 >

На страницу:

Перейти

2 из 4